Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 114 страниц)

Тогда Хозяин рывком вздернул его на ноги, и зашептал:

– Немедленно лети за отцом твоим, иначе он погибнет!

И это подействовало на чувственного юношу – он в то же мгновенье проклял себя за то, что отдавшись своему горю, позабыл о горе своих близких. И он бросился к стрекозе, которая от тряски, успела за это время отъехать к дальней части платформы – он, прилагая неимоверное усилия, не поворачивал головы в сторону Вероники, но с отчаяньем вглядываясь в тех, кто его окружали, молвил:

– Вот только не знаю – полетит ли она теперь…

Но он, все-таки, бросился к стрекозе. Перевернув ее, уселся, нажал на необходимые рычаги и закрутил педали. Вот ударили крылья, вот вся эта перекошенная, растрескавшаяся конструкция поднялась немного. И тогда он не выдержал – обернулся, и увидел, что внимание Вероники вновь поглощено тем, кто лежал пред нею – она и шептала ему, и целовала его – ну а Рэнис, краем глаза увидевший Робина, все пытался объяснить ей все, но от одной только попытки разомкнуть посиневшие губы, лишался последних сил.

А Робин, вновь забывши обо все, со страстью вглядывался в ее лик. Какой же спокойный, нежный – какой же отличный от всего, что доводилось ему видеть ранее. С какой же силой любил он эту Святую!

Но вновь прорычал что-то Хозяин, и на Робина словно бы волна холодная нахлынула. Он сильнее закрутил педали, а стрекоза загудела крыльями, которые стали теперь темными, приподнялась в воздух, и, в то же мгновенье, машина отхлынула куда-то назад, опалив его волосы исчезла и огненная сфера, и вот появились прямо уходящие вдаль рельсы возле которых валялись бесформенные останки «огарков» – а собратья этих раздробленных, толпами бросались на рельсы, плотно покрывали их, ожидая, что машина вернется; и тогда то они совершат подвиг – остановят ее.

Робин с тоскою обернулся назад, но увидел только яркую искорку вдали; закрутил педали, и тут вновь потекли из ока его слезы – он почти ничего не видел; хотел было вытереть их платком, но тут, к ужасу вспомнил, что платок выхватил у него Хозяин, да, видно так околдовал, что юноша только теперь об этом вспомнил. И он развернул стрекозу за машиной, и даже пролетел немного, но тут вспомнил о ее скорости, и еще раз прокляв себя, развернулся и, что было сил устремился в сторону, где высился трехсотметровый трон.

Он летел над рельсами – он жал и жал на педали, и, так-как ноги его одеревенели, так-как голова кружилась – он уж не о чем не мог думать, но, только все вспоминал ее облик, да решил про себя, что будет так вот жать на педали, до тех пор, пока совсем не останется сил; ну а там… что ж – хуже чем теперь все одно быть не могло.

Так продолжалось довольно долгое время и, наконец, увидел он, что шагах в трехстах впереди «огарки» собрались в довольно массивную толпу; из центра которой доносились отчаянные, яростные выкрики – и сразу же представилось, что-то густое, вязкое, нагретое солнечными лучами – он вспомнил рассказы Ячука, и понял, что – это Мьер. И вот, снижаясь, он направил стрекозу в центр толпы, где что-то ворочалось, переламывалось; где увидел он массивную залитую кровью, с густою темной бородою – ну а уж эту то фигуру ни с чьей нельзя было спутать.

* * *

Мьер и Фалко ни на мгновенье не могли остановиться – «огарки» преследовали их по пятам, и, наконец, настало такое мгновенье, что хоббит стал отставать – тут бы его и схватили, но Мьер успел подхватить его на единственную руку; и, сам выбиваясь из сил – рванулся дальше. Ему удалось вырваться метров на пятнадцать, когда «огарки» догадались кидать ему в спину свои орудия – одно из них нанесло ему болезненное ранение возле плеча, он вскричал: «Вот ужо я вам!» – и, пригнувшись, продолжил свой бег. А, тем временем, спереди приближалась еще одна толпа, и, когда до столкновения и до неменуемой гибели оставалось лишь несколько мгновений – он выпустил Фалко, коротко бросил: «Бери железо!» – и сам, бросившись к одной из тех полутораметровых железок, которые ржавыми, но ровными грудами были зачем-то навалены возле рельс, схватил одну из них, и оказалась она такою тяжелой, что и Мьеру нелегко было удержать – конечно, хоббиту и нечего было думать поднять такую тяжесть.

Толпы «огарков» были совсем уже рядом – они, заходясь беспрерывным воем, из всех сил бежали на него, и уже были занесены над черными головами камнебитные орудия. Мьер, как мог быстро закружился, и первые из подбежавших отлетели с перерубленными от могучих ударов телами – таже участь постигла и следующих, а они все напирали и напирали, и конца-края им не было. Мьер в этой стремительной круговерти еще и удары умудрялся отражать, но он кричал:

– Друг, Фалко!.. Найди хоть что-то – встанем спина к спине, а то одному слишком тяжко – не выдержу я долго!

Фалко, кое-как смог приподнять одно из стенобитных орудий; и встали они спина к спине – хоббит хоть и не велик ростом, хоть и тяжело было ему орудие: все-таки, умудрялся отражать удары. Мьер рубил без рабора, рубил с остервененьем, и, когда напиравшие ряды, по страшной своей привычке стали друг на друга громоздиться, грозясь погрести их под собою – он с рыком бросился на них; раскидал могучими ударами, и тут одно из орудий ударило его в грудь, против сердца, хлынула кровь – могучее ребро затрещало, но, все-таки, выдержало, и, истекающей кровью Мьер, с еще большим острервененьем принялся крушить тела.

Так, спина спиной с Фалко, держались они очень долгое время. Даже и сторонний наблюдатель сказал бы, что не могли бы двое так долго сдерживать беспрерывно и со всех сторон напирающую толпу. Но, бывшие в этой толпе «огарки» были уже ослаблены, наполовину раздавлены, в последние мгновенья, когда они видели эту окровавленную громаду, то понимали, что гибель неменуема, и от страха становились совсем неловкими. Все-таки, их было слишком много, и, будь, Фалко один, он долго бы не продержался. Вокруг них клубилась угольная пыль, и из нее беспрерывным потоком вырывались все новые и новые фигуры. Мьер был ужасен – раны покрывали все его тело, даже и лицо; и весь он окровавленный походил на какое-то разъяренное чудовище, которое все никак не удавлось усмирить.

И вот, вскорости после того, как он простонал: «Сил моих больше нет. Прощай!» – раздался крик Робина, и, вскоре, разогнавши крыльями угольную пыль, показалась стрекоза. Ее заметили и «огарки» – тут полетели камнебитные орудия, и, так-как, она опустилась совсем низко, многие из них достигли цели. «Стрекоза» задрожала, трещины на ней увеличивались, и добрая ее половина, отскочила – но она еще могла летать, и Робин бесстрашно опускался все ниже и ниже. Вот он уже завис прямо над их головами, и Мьер, схватил Фалко – рывком подтянул его наверх, к вытянутым рукам Робина – тот перехватил хоббита, подтянул его.

В это мгновенье, сразу несколько сильных ударов обрушилось на потерявшего возможность защищаться Мьера. Один из ударов рассек желудок, другой – грудь, пробил легкое. Медведь-оборотень тихо вскрикнул, и тут устремил полный печали взгляд на Фалко:

– Ну, вот и все. Расскажи, как все было, моим друзьям. Прощай.

– Нет, нет, нет. – говорил Фалко, которого Робин уже перевалил через борт стрекозы. – Давай же руку! Мы спасем тебя.

– Поздно… Передайте, только…

И тут, по голосу Мьера ясно стало, что он еще многое-многое хотел бы сказать, однако – уже совсем не было времени. Толпа нахлынула на него, оставшегося без оружия, да с таким остервененьем, с таким упоеньем, что наконец то удалось победить хоть одного врага, что бывшие там «огарки», размахивая орудиями, уже и соседей своих не замечали, и их переламывали случайными ударами.

Вновь в стрекозу полетели эти острые орудия, вновь стал крошиться корпус, раздираться днище, и ничего им не оставалась, как поскорее подниматься. Но, все-таки, и Робин и Фалко выглядывали вниз, и видели – с болью видели, как толпа, дробясь о самою себя, столкулась на том самом месте, где за мгновенье до того высился Мьер. Удары сыпались беспрерывно, и, все-таки – это был еще не конец. Великан смог подняться – он был весь изрублен, страшные раны покрывали его тело – один раздробил лицо, был выбит глаз. Но он был слишком силен, чтобы так просто погибать – и он, уже беззвучно, стал наносить новые удары, и раздрабливал их тела до тех пор, пока кто-то не нанес ему удар по черепу; тогда он стал заваливаться, но, все-таки, перехватил своего убийцу – и бывшие в стрекозе видели, как стали сжиматься его рука на угольной шеи, но вот рука разжалась, и не потому что уже пришел конец – нет – у него еще оставалось несколько мгновений, но вот эта окровавленная рука осторожно провела по угольному лицу – так в последние мгновенья он примирился со своим убийцей. Ну, а когда великан рухнул, толпа сомкнулась над ним; и куда-то под ноги сыпались бесчисленные удары – напирали новые потоки; раздрабливали попавших в центр – но все били и били туда, куда он повалился.

* * *

Сердца существ долгое время пробывших вместе, или просто близких друг-другу, как мать и ее дитя, всегда чувствуют, когда с этим близким, как бы на самом деле далеко он не был, приключиться беда. От чего такое случается – некто не ведает, но знать, есть какие-то такие чувствия некому неведомые, для которых расстояния – ничто. Так вот и Эллиор, и Хэм, и Вероника, и даже Сикус – все они почувствовали, что Мьера захватила смерть. Конечно, они не могли быть в этом уверены, не могли доверять только чувству своему, однако, переглянулись – и всем стало еще более тяжко на сердце, нежели было прежде.

Тут Хозяин молвил: «Время останавливаться» – и принялся усиленно крутить рычажки да колесики; усилилсся ржавый скрип, искры полетели еще сильнее, и теперь, закручиваясь огненными буранами, жгли и разодранные трубы – вот этот «железный пищевод» объяло пламя…

Скрип все усиливался, от него, казалось, и сам воздух разрезался; и обрывки его, ржавыми иглами впивались в уши; но и за этим оглушительным скрипом слышны были вопли толп «огарков».

Машина продолжала останавливаться, и, постепенно, рассеивалась огненная сфера вокруг нее: стали видны унылые, залитые кровавым светом камни, а также – мелькающие среди них, бегущие вслед за машиной толпы. Вот кто-то отчаянный ухватился руками за борт, однако – борт был так раскален, что тот разжал руки, и был затянут под колеса…

– Рано или поздно они нас все-равно сомнут! – заявил Ринэм.

Хозяин вглядывался вперед, продолжал нажимать на рычаги, но, видя стремительно надвигающуюся стену, молвил: «Нет – слишком поздно начал торможений» – затем оставил управление, и шагнул к Веронике. Он склонился на колени, крепко обхватил ее; ну а она так поглощена была Рэнисом, что даже и не заметила этого.

– Держись! – выкрикнул Хэм; и крепко накрепко обнялся с Сикусом – к ним подошел и Эллиор; и только Ринэм остался, забившись в свой угол.

Между тем стена, в которой хорошо уже видны были закрытые створки ворот, стремительно приближалась – и, несмотря на то, что машина отчаянно тормозила, ясным было, что столкновения не избежать. В створки они врезались с такой скоростью, с какой скачет по полю конь лихой. От этого удара, в одно мгновенье перекосился, объялся ослепительным пламенем и, вдруг разорвался, наполнив воздух шипящими обломками «железный пищевод» – только по случайности ни один из этих обломков никого не поранил – один, впрочем, ударил в спину Хозяина, да и канул в ней. От удара, Ринэм был выброшен из своего угла, помчался навстречу пищеводу, и, если бы его не успел перехватить за руку Эллиор, так неприменно сгорен бы, или же был бы пронзен одной из железок. Эльфу, который и сам едва на ногах стоял, конечно не легко было удержать Ринэма; и он повалился бы на пол, если бы его, в свою очередь, не поддерживали Хэм и Сикус.

А машина, сойдя с рельсов, начала переворачиваться – прежде всего, при ударе, была переломлена вся передняя ее часть – створки ворот не выдержали этого удара, ибо весила эта махина железная не одно тонну, и была помощнее любого тарана – и вот они жалобно всклипнули; и стали заваливаться – каждая из створок была столь массивна, что легко могла бы раздавить машину – но та, уже перевернувшись боком, вырвалась из под, и, высекая искры, проскреблась по полу того самого глубинного зала орочьего царства, который располагался пред царством «огарков» – бывшие там орки, итак уже встревоженные недавней тряской, когда с потолка посыпались, и придавили нескольких из них каменные глыбы – теперь в ужасе бежали.

Поднялся нестерпимый грохот; все всколыхнулась, и еще несколько массивных глыб рухнуло на пол, покрыло его трещинами; как-только ворота рухнули, что-то разорвалось, и взметнулись откуда-то огненные бураны, но, не достигая искареженной машины, многометровыми валами взвились к куполу.

Когда машина стала переворачиваться, Хозяин хотел подхватить Веронику, однако – та так крепко держалась за Рэниса, что ему пришлось подхватить и этого юношу – он подумал было проморозить его тело – остановить это только чудом еще бьющееся сердце – это бы ему ничего не стоило; однако – взглянул он на Веронику, и понявши, какой болью это в сердце ее должно отозваться – сжалился над ним.

Тем временем, они выбрались из под перевернувшейся машины: из-за рухнувших створок стремительно нарастал рокот надвигающихся толп, и тогда Эллиор печально прошептал:

– Мы слишком слабы, чтобы убегать от них. Только Вероника будут спасена. – тут обратился к Хозяину. – Если вы выберетесь на свободу, то сделайте так, чтобы эта девушка была свободна. Отправьте ее на юг. Она, ведь, очень долгое время провела во тьме – ей нужен солнечный. Пожалуйте – будьте милосердны.

А Хозяин отпустил и Веронику и Рэниса на пол, сам же сделал несколько шагов вперед; и, когда из клубов дыма появились первые ряды «огарков», пробормотал:

– У меня еще остались силы. Да – от НЕЕ силы исходят. Я отгоню их. Мы будем вместе…

И вот он вытянул пред собою длани, и из них вырвались две огненные длани. В начале они еще были узкими, но, как только ударили в первых бегущих, так и разлились по всем рядам – объятые пламенем, разрывающиеся от жара «огарки» были отброшены назад, и где-то за воротами последовал еще мощный взрыв, от которого вновь всколыхнулись камни, ослепительная вспышка метнулась сквозь клубы дыма в залу; и посыпались новые глыбы – одна ударила в раздробленную машину, и сжала ее в лепешку. Дышать было очень трудно. Жар, грохот, вопли обожженных, рев новых подступающих толп – это ли была не преисподняя?..

И вновь, среди клубов замелькали тени бегущих, и вновь вытянул к ним навстречу свои длани Хозяин, и вновь вырвались огненные змеи, и вновь, ударивши в их ряды смяли, отбросили куда-то назад; вновь последовала огненная вспышка, и вновь посыпались с потолка каменные блоки, и только по случайности не задели никого из стоявших на полу.

Хозяин промолвил: «Теперь уходим» – вновь подхватил Веронику и Рэниса, на которого девушка смотрела неотрывно, и шепча нежные слова, совсем ничего из окружающе не замечала – он все целовала, целовала его; и, с каждой теплой слезой, которую он ощущал на своем лице – Рэнис чувствовал, что силы возвращаются к нему – но, все-таки, он не мог еще ничего ничего. Хозяин быстро пошел к галлерее, которая оканчивалась ведущей вверх лестницей – остальные кое-как заковыляли вслед за ним; но едва поспевали – только Ринэм шел вровень с Хозяином, и, напряженно обдумывая что-то, даже и не обернулся к тем, кто мучался позади.

Надо сказать, что все это время спереди слышался неясный, но все нарастающий гул; и, когда до ведущей вверх лестницы оставалось еще шагов двадцать – стремительно понеслись навстречу им толпы восставших; ну а впереди всех несся огромный медведь-оборотень, который держал в вытянутой ручище, словно факел, словно сердце вырванное свое – маленького Ячука. И тут же закричали, бросился к нему навстречу Сикус:

– Ячук! Друг ты мой! Прости ж ты меня, все вы меня простите!

– Остановитесь немедленно! – пискнул Ячук, и медведь-оборотень расслышал этот писк за всеобщим грохотом, обернувшись, прокричал, чтобы все остановились.

Крик разошелся по рядам: рабы послушно останавливались, и не удалось избежать некоторой давки – впрочем, все довольно быстро успокоились, и покорно ждали – им ведь нужен был предводитель, и они готовы были исполнить любое приказание – и они с трепетом выжидали, что же будет далее. А далее вот что приключилось: Хозяин отпустил Веронику и Рэниса обернулся и направил назад еще две огненные змеи – и то вовремя, ибо «огарки» уже наполнили залу, и мчались по галлереи – передние ряды были уже совсем рядом, когда их настиг, и смел этот пламень – новая слепящая вспышка прорезалась из залы; плотную волной ударила раскаленная гарь. А Хозяин, развернулся, и готов был уже испепелить восставших, как между ними встала Вероника:

– Это мои друзья. – говорила девушка. – Если вы это сделаете, я вас всегда буду презирать. Слышите – клянусь вам в этом!

Эти слова подействовали на Хозяина сильнее чем что-либо другое. Он опустил длани; и в истомленном его голосе послышалась неувернность:

– Что же мне делать с ними.

Тут быстро запищал Ячука:

– За нами на подходе большая орочья армия. Я даже не знаю сколько их – но больше, чем при давешних стычках. Они, должно быть, собрали все что могли. Даже камень трясется…

– Их много, много! Спасите нас! – завопил кто-то из толп восставших.

И тут только Ячук увидел Ринэма, который все это время стоял у стены и в напряжении размышлял над чем-то. Ячук вскричал радостно:

– Мы спасены! Они здесь! Счастье то какое! А где же Фалко, а где же братья твои?!.. – и тут он увидел мертвенно бледного Робина, на которым склонилась Вероника; и уж не знал, что сказать – пробормотал неведомо почему всплывшие в памяти стихи:

 
– Ну, вот они и встретились,
Хотя иная встреча им раньше представлялась,
Слезами переметились —
Неужто же об этом им раньше так мечталось?
 

И тут подал голос Ринэм – этот юноша говорил:

– Я знаю, чего они все ждут – ждут, чтобы Я подал какой-то совет. Что ж извольте: тем более, что большая часть здесь присутствующих, только лишь чувства свои выражают; и вот благодарите меня за добрый совет…

– Покороче – времени то нет! – рявкнул медведь-оборотень.

– И это вместо благодарности! Что ж – я более учтивых речей от вас и не ожидал услышать. Уж, если вам не могло придти в голову то, что я вам сейчас скажу, так не далеки, не далеки вы умом. Да и… ладно – перехожу к делу, а то вы от нетерпения своего звериного и разорвете меня. Слушайте: за вами орки, за нами твари угольные – ттак пусть эти две рати сойдуться – ведь там, в окончании вот этой лестницы зала?..

– Верно! Верно! – послышались возбужденные крики.

– Так пусть же они в этой зале и сойдутся, мы же, тем временем, ускользнем по какому-нибудь боковому коридору.

– Так и сделаем. – проворчал медведь. – Но ты то хорош ругаться – мы то по твоему и безмозглые, а у самого то череп от натуги трещал, когда думал то? иль что – думаешь, не видел я?

Ринэм презрительно усмехнулся:

– Думаете, над этим планчиком так задумался, над ерудишкой этой?! А вот и нет! Ха-ха!.. О чем я так думал напряженно, какую такую задачу решал, что и даже и мне нелегко пришлось – а об этом потом узнаете. Ну, а я уже все решил…

Ринэм усмехнулся и посмотрел куда-то в сторону. Тем временем, из коридора вновь приближался топот «огарков», и, чрез несколько мгновений, они уже появились среди клубов дыма. И вновь Хозяин вытянул навстречу им длани, вновь вырвались огненные змеи – и на этот раз более яркие, нежели раньше. Они яростно вцепились в бегущие толпы – выжгли не только их, но и стены, которые стали теперь ярко-бордового цвета; Хозяин пошатнулся, и прохрипел:

– Все – не надейтесь больше на меня. Все – весь выложился. Эй, Вероника: беспомощный я теперь, ежели хочешь – бросай меня. Что бросишь?

Девочка все внимание свое отдавала Рэнису – весь мир теперь слился для нее в этом юноше; и она не слышала этих слов Хозяина, а тот, пошатнувшись, подошел к ней, поднял вместе с Рэнисом и, с трудом удерживаясь на ногах, направился к лестнице.

Медведь-оборотень обернулся, и крикнул:

– Все отступаем! Отступаем!

Это была довольно массивная зала; рядом со стенами которой поднимались, подпирая потолок, изваяния всяческих чудовищ – это орки пытались заставить пленных гномов сделать что-то наподобие того, что красовалось в подгорных залах Казад-Дума – но гномы изваяли не изящные творенья, а этих уродов, чем орков не разозлили, но только порадовали. В этом зале было несколько больших подъемников, что вели на те уровни, где рабы пробивали самые глубокие из шахт. И, когда рабы ворвались обратно в эту залу, оказалось, что первые орочьи отряды уже спустились, и опускаются следующие – сверху же шел беспрерывный рокот грубых голосов. Слышались вопли командиров:

– Всем держать подъемники! Иначе подмоги не будет!

Из задних рядов, все прибывающих восставших, слышались крики:

– В битву не вступать! Стойтесь рядами!

Им стоило немалого труда сдержать свой пыл – и они помахивали кто окровавленной киркой; кто – ятаганом. Но они готовы были исполнить любое повеленье; даже и сдержать свою ненависть могли – лишь бы только на свободу вырваться. И вот они громоздились у стены залы, против орков, которые тоже не вступали в бой – поджидали, когда наберется их достаточное количество.

Наконец, из прохода выступил Хозяин, а одновременно с ним медведь (Ячук перебрался на его плечо) – он поддерживал одной рукой Эллиора, другой – Сикуса и Хэма.

Теперь говорил хитроумный Ринэм:

– Надобно выждать, пока поближе не подойдут «огарки». Тогда, когда они уже за нашими спинами будут – бросимся на орков. Орки бросятся на нас; ну а мы, когда шагов двадцать разделять нас будет – быстро заворачиваем в сторону; и со всех сил – слышите – со всех сил бежим в ту вон галлерею.

Ринэм указывал на уходящую куда-то во мрак галлерею, которую он приметил еще, когда их впервые проносили через эту залу. Он продолжал деловым, сухим, и чуть презрительным голосом:

– Главное, запомните, развернуться всем сразу по воплю этого увальня. – он кивнул на медведя-оборотня. – Кто не успеет проскользнуть, тот будет раздавлен, между двумя армиями.

Весть об всем этом стремительно разнеслась по выстроившимся рядам, и многие даже закричали от радости – ибо им, измученным, казалось, что это и есть завершение всей этой беготни, и, что исполнив это они тут же и обретут Свободу.

Между тем, времени оставалось совсем немного: нарастал, исходящий от толпы «огарков» вопль; и вот из клубящегося на лестнице дыма появились уже первые.

Тут Сикусу представился коридор, оставленная зала, наконец – окружающее ее пространство – и все там было заполнено несущейся, бесчетноглавой толпой – выпученные глаза, руки с устрашающими орудиями; вся эта, жаждущая им только смерти масса, стремительно приближалась; и человечек не выдержал, завопил: «Бегите! Бегите же!!! Немедленно! Бегите!» – он все еще заходился криком, а восставшие уже бросились вперед.

У подъемников собралось уже тысяч с десять орков, что сравнимо было с оставшимися в живых восставшими. Слушая приказания своих командиров, они построились в острогранные железные ряды, и с воем, уверенные в своей победе, бросились на восставших. Орки и не видели, что в шагах в двадцати за теми несутся, также уверенные в скорой победе «огарки».

И вот, когда до орков оставалось шагов тридцать – медведь прохрипел своим могучим гласом: «Заворачиваем!» – не все его послушались: восставшие пришли в такую ярость, так им хотелось поквитаться за годы боли, что они, тоже уверенные в своей победе, мчались дальше, с занесенными орудиями – и на таких отчаяннх налетели те, которые послушались приказа и резко разворачивались. Возникла сумятится, давка – больше, правда, в передних рядах, задние же, не видевшие орков, но чувствовавшие настигавших их «огарков» – послушно разворачивались. Наверно, с тысячу восставших было сразу же порублено, но ни орки, ни «огарки», так и не поняли, что произошло, когда сбившие тех, кто замешкались, они столкнулись. Почти никто из орков и не ведал ничего про «огарков» – «огарки» в свою очередь, не знали орков. И те и другие решили, что перед ними враги, и с остервенением вступили в схватку. Ряды врубались в ряды, взметались ятаганы и камнебитные орудия, трещали кости, и разрываемые тела. Столкновение было столь яростным, что в первые же мгновенья образавался целый вал из тел – орки все-таки взяли верх, и стали теснить «огарков», но из галлереи подходили все новые и новые их ряды, и вот, воодушевленные неведомо чем, они принялись теснить орков к подъемникам; но там подошли новые отряды, и вновь орки принялись теснить нескончаемые ряды «огарков», проходя по мертвым телам. И лишь немногие из них видели, что воставшиеся устремились к темной галлерее; но, жаждущие геройства, рвались туда, где кипела самая жестокая сеча.

Первыми в темную коридору вбежали медведь оборотень, на плече которого золотился Ячук, и все его друзья. Ринэм бежал за спиною медведя, ну а сзади поспешали восставшие. Коридора неожидано распахнулась, и ясно стало, что их окружает какая-то огромная зала Ячук которой был лишь ничтожно малой крапинкой – гулкое эхо дробилось где-то под высокими сводами, а, судя по сильным токам жаркого воздуха – в этих темных пространствах немудрено было и заблудиться. Сикус приговаривал:

– Чует мое сердце – в этой зале какая-то нечистая сила – уж я то теперь хорошо всю эту нежить чувствую; уж я то с ней много времени провел…

Тут подал голос Хэм:

– Вы, Господин или… Хозяин – выбросили бы хоть еще один; хоть маленький такой буранчик огненный – так бы мы, авось, и разглядели что-нибудь!

Хозяин, которого совершенно в этом мраке не было видно, ничего не ответил, но на самом то деле – он выложил все свои силы; и он давно бы повалился, и, если бы не новое, неведанное чувство – давно бы ужеповалился. Во мраке он видел так же, как и при свете – все предметы представлялись ему расплывчатыми телами; ну а живые – тоже тенями, в глуби которых переливаливался жизненный пламень – разный по силе, в зависимости кто это был – орк, или эльф. Теперь он видел на своих руках сияющие нежным цветом облаком; и, созерцая его то с восторгом, то с испугом, а то и с печалью – он вспоминал далекие века, когда он купался в свете таких облаков, когда его ничто не тяготило. Но он презирал всех тех, кто бежал с ним рядом – он даже ненавидел их – он испепелил бы их в первую очередь, если бы у него оставались силы. Но он хотел остаться с нею наедене, хотел слышать ее голос – чтобы она говорила, говорила ему; чтобы он вспомнил все то, забытое. И вот постепенно он стал отдаляться от бегущих – забрал в сторону, а во мраке этого даже никто и не разглядел.

То, как отделяется Хозяин, мог бы увидеть Эллиор, однако, эльф, от ран своих так изнемог, что лучистые очи его закрылись, и, если бы не подхватил его медведь-оборотень, так упал бы он. Сикус, который тоже едва ноги переставлял, воскликнул:

– Мьер, вы уж простите меня, грешного, но тоже возьмите на руки. Я же упаду – погибну; а я не могу погибать, понимаете?!.. Меня во мраке…

Но медведь уже подхватил и его, и Хэма – и нес их теперь под мышкой, так легко, будто они ничего и не весили. А вот голос его задрожал от волнения:

– Я не Мьер! Тьер мое имя; но я хорошо знал Мьера – мы же с ним двоюродные братья! Какое же счастье – значит; вы его знаете?!

Тут Хэм кратко поведал, как жили они вместе, как расстались.

Тьер вздохнул:

– Если бы знал – так стал бы пробиваться через ряды этих… «угольков», потому что, клянусь – не может быть для меня встречи более радостной!.. Мы же с ним были двоюродными братьями, и, после войны с орками, он остался самым близким моим родичем! Точнее то я думал, что мертв он – а вот же: воскресили вы его!.. Ах, замечательно то – вот выберемся мы отсюда – сразу отправимся к его дому; ведь у него, знаете ли, лучший из всех наших домов, такая пасека, такой мед! И еще то, скажу я вам на радостях, по секрету – подрога его, прекрасная, Меирьина, все эти годы ждала его. Да, да – ве говорили, что погиб он, что сгинул в чужом краю, а она вот сердцем чувтвовала, что жив он – так надеялась, так ждала; и угодья его хранила – и теперь уж точно ничто с ними сравниться не может. Попался то я по глупости четыре года назад, и скажу, что в ту пору была она столь же прекрасна, как и в день, когда с Мьером рассталась, ведь живем мы по триста лет.

– Вот уж не знаю. Почувствовали мы что-то… – молвил Хэм.

– Что почувствовали? – в тревоге спрашивал Тьер, однако, хоббит не успел ему ответить, так-как, как раз в это время стал нарастать и приближаться некий рокот.

Вряд ли эти звуки были на что-либо похожи; но от них стыла кровб в жилах, от них наваливалось на плечи отчаянье – это было что-то запредельное, гул, чего-то даным-давно уже мертвого, но так и не способного найти себе успокоение. Вот Сикус задрожал мелкой дрожью, и, зашептал, словно иступленный – ему, от ужаса, от всего того, что пережил он за последние время, сделалась так дурно, что стал он говорить и то, что и скрывал так тщательно все это время:

– Они идут – опять идут за мною; эти лица казненных: поэтов, простых людей, той девы-лебеди! О небо – как же далеки – как же бесконечно далеки те, счастливые дни!.. Вероника, Вероника, где же ты… Сейчас мне холодно – коченею, умираю – сейчас уж жизнь меня и покинет, но ты то знать должна, что все это время, как дочку родную любил тебя… А может: ну, такая моя любовь была, что восхищался я твоей красотою, как самым прекрасным, что есть в природе! Таким прекрасным, чего и не видел я никогда – только лебедя тогда; но то так далеко – словно сон, а ты, все это время рядом была. Вероника, где же ты? Вероника…

Но он не успел договорить, ибо с той стороны, куда унес Хозяин Веронику прорезалась ослепительная, белая вспышка – она разом все собою заполнила – некоторые подумали что ослепли, некоторые – что эта и пришла та свобода, о которой они так долго мечтали. Но, на самом деле, все было по иному…

* * *

Хозяин нес и нес ее все дальше и дальше – он слышал, как за спиною его пробежали толпы рабов, но это ничего не значило – все внимание его было поглощено созерцанием ЕЕ – светлого облако, которое шептало нежные слова на его дланях. А она, все целовала своими теплыми губами Рэниса; проводила своей ладошкой по его волосам, по лбу. Для нее, с тех пор, как впервые увидела она его, минуло только одно безмерно малое, но такое сладостное, такое прекрасное мгновенье!

Она шептала, и все новые слезы, падая из очей ее, касались его бледного лица: