Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 114 страниц)

– Не бойтесь. Когда никого не останется, усаживайтесь в ковш, и мы вас вытянем за цепь.

Но вот его ковш подняли, и он оказался в широкой зале, от которой исходили во множестве железные коридоры. Как раз, когда он сошел на пол, рванулся, разом из всех этих проходов, вопль какого-то чудища. Те, кто собрались здесь с мольбой обернулись к нему; однако, он повелел им строиться; и тут вновь за дело взялись командиры, которым уже с радостью подчинялись.

Ринэм обращался к Ячуку:

– Ну что – узнаешь?

Маленький человечек все это время внимательно оглядывал залу, и теперь произнес:

– Вроде бы и похоже на ту половину, а все ж и по другому несколько. Не могу я тут ничего утверждать с точностью. Придется понадеяться на удачу.

Наконец, все были подняты и остались только те, кто надрывались с механизмами. Там, внизу, они уселись в подъемник, и стали дергать ту цепь, которую следовало поднимать. Несколько попытались вытянуть – однако, так-как ухватится можно было только за малую часть цепи, то даже и приподнять они их не смогли. Тогда то за дело взялся Тьер – он передал Эллиора и Хэма кому то на руки, сам же ухватился за цепь, и могучими рывками принялся ее поднимать. Даже и для такого великана, как он работа оказалась нелегкой: буграми вздулись мускулы, он тяжело задышал…

Тем временем, Ринэм подошел к какой-то матери на руках которой сидела миловидная, хоть и тощая девочка лет пяти. Девочка дрожала, а в больших ее глазах стояли слезы, и тогда Ринэм подхватил ее к себе на руки, и, поднявшись на какой-то железный выступ поднял девочку над головою; он, глядя поверх голов, изрек торжественным голосом:

– Вот она – будущее наше. Посмотрите, какое хрупкое, какое прекрасное создание! Разве же не достойна она Свободы, разве же мыможем позволить ей умереть в этой темнице! И я выведу вас!..

Толпа довольно загудела, некоторые даже принялись плакать от усиления; некоторые протягивали к Ринэму руки, решивши, что он, могучий, подхватит их так же, как и эту девочку, вынесет к Свободе; Ринэм продолжал торжественным голосом:

– Следуйте за нами, и свобода будет нашей! Так же, как и это хрупкое дитя, вызволю я вас из полона! Я – Ринэм!

– Ринэм!.. Ринэм!.. Ринэм!.. – хором пронеслось по толпе.

Между тем произошло вот что: Тьер, который напрягал все силы, и поднял ковш метров на десять, услышал снизу полные ужаса вопли, которые переросли в жирный, гудящий звук, который, однако, по разумению его, могли издавать только живые существа. Затем же цепь дернулась с такой силой, что содрала с ладоней кожу; и он сам рухнул бы, если бы не успели его подхватить двое стоявших поблизости. Там уж сам Тьер выбрался, обернулся и увидел, что цепь бешено трясется, снизу же неслись жирные гудящие звуки, наконец, раздался такой звук, будто лопнул громадный шар, набитый чем-то вязким.

Тьер вновь схватился за цепь и стал поднимать – на этот раз ковш поднимался на удивление легко (в это время Ринэм, как раз проговаривал свою торжественную речь) – наконец, последовали такие звенья, которые были темны от крови, еще несколько рывков, и вот показался сам ковш – точнее то, что от него осталось – это был бесформенный, смятый ошметок, из которого обильно капала кровь.

Бывшие рядом, увидели это, вскрикнули; один из них склонился вниз, и стал звать тех, кто по его мнению, там еще остался. Но вот голова его с резким хрустом отдернулась, и оказалась пронзенной десятками шевелящихся, беловатого цвета щупалец. Вот тело окутала белесая слизистая пелена; и на краем появился здоровенный слизень, в центре которого поднималось вздутие болезненного, красноватого цвета. Самым жутким в нем было то, что некоторые части были железными, и даже видно было как внутри, проворачиваются ржавые передачи – вот щупальца рывком вытянулись, легко пронзили еще нескольких стоявших поблизости, одним стремительным рывком придвинул к себе, обвил слизью, поглотил внутрь.

Тут уж кто-то завопил пронзительно, и началась паника, давка. Что касается Тьера, то он успел отскочить в сторону, и стал пробираться к тому месту, где оставил Эллиора и Хэма – он бы мог туда пробиться достаточно легко, но при этом пришлось бы многих передавить, а он не хотел этого делать.

Ринэм, увидев, что происходит, тут же и позабыл про девочку, отпустил ее, и она тут же бросилась к матери – мать тоже пробивалась к девочке, однако – тщетно: толпа отнесла женщину прочь; ну а девочку затолкали, едва не затоптали; она прорывалась сама не ведая куда, а выходило, что навстречу чудищу, которое все выбиралось и выбиралось из проема…

– Стойте! – со всех сил крикнул Ринэм – некоторые оборачивались, но большая часть так ужаснулась этой твари, что и не слышала ничего.

Ринэм тихим голосом повелел: «Вран, прийди на помощь» – однако, никакого ответа не последовало; и вот Ринэм, еще раз взглянув на то что жадными рывками выбиралось из проема, и сам содрогнувшись от отвращения, поспешил за убегающими.

Между тем, этот слизень, созданный наполовину волшебством, наполовину – хитроумными механизмами, все продолжал выбираться. Он выполз уже метров на десять; и оказалась, что задняя его часть закрыта проржавевшими листами, из под которых сочилась желтоватая слизь.

И вот между слизнем и отступавшими оказалась та самая девочка, которую немногим раньше держал на руках Ринэм. Увидевши чудище, девочка как окаменела; потом зарыдала, и обернувшись к убегавшим, закричала, моля о помощи. Крик этот услышал и Ринэм, он даже и обернулся, и увидел ее, так-как отступал в последних рядах; он и не остановился бы, да тут один, бежавший рядом, упал перед ним на колени, и, с силой обхвативши его ноги, возопил:

– О, могучий, спаси нас! Спаси хоть ее!

– Я лучше знаю, что делать! – рявкнул Ринэм, однако же, про себя, не уставал твердить: «Вран, Вран – где же ты?! Приди на помощь, и я исполню хоть десять твоих просьб!»

Однако, Вран, ежели и слышал его, то оставлял это без всякого внимания. Тогда Ринэм с яростью оттолкнул того раба, который обхватил его за ноги – оттолкнул его с такой силой, что тощее, костлявой тело, отлетело в сторону, и с силой ударилось об один из множества острых железных углов. Раздался хруст, несчастный вздрогнул, несколько раз дернулся, и, наконец, замер. Ринэм поскорее отвернулся, и бросился дальше.

Между тем, слизень надвинулся на девочку, которая так и стояла завороженная. Вот он дернулся к ней, вытянулись острые щупальца, и тут со стороны метнулся Тьер; он в прыжке перехватил девочку и бросился бежать – (Эллиор и Хэм уже набрались сил столько, что, опираясь друг на друга, смогли следовать за остальными). Несколько щупалец, все таки достали Тьера, пронзили его могучую руку, но он совершил еще один могучий прыжок, и вот вырвался от них.

– Всем, всем! – надрывался Ринэм, видя, как восставшие вбегают в проходы. – Пусть у каждого прохода останется хоть по одному из вас, и когда все вбегут – закрывайте!

Ему с рвеньем повиновались, и у каждого прохода осталось даже по нескольку добровольцев. Возникла давка, и, слизень нагнал их раньше, чем все успели скрыться. Еще несколько были поглощены – а одним из последних, кто успел ворваться был Тьер со своей легкой ношей, да с разодранной, обильно кровоточащей рукою. Эллиор и Хэм были рядом; тут же бросились к нему на помощь – Хэм тот и вовсе принимал его за старого друга, почти брата – Мьера. Между тем, ворота были захлопнуты; и слизень застонал, заворочался, забился с другой стороны. Вороты дрожали под его напором, в любое мгновенье могли и рухнуть; потому останавливаться не стали, но поспешили дальше по коридору.

На Ринэма смотрели с еще большим почтеньем; ведь – это он повелел закрыть ворота, ведь – это он спас. Нашлись даже такие, которые несмотря на бедственное свое положение, подхватили его на руки, да и понесли так.

Они выбежали на какой-то большой трак: железные, ржавы стены, тускло освещенные факелами, уходили куда-то вдаль, и на равном расстоянии друг от друга чернели бесчисленные боковые проходы. Тут выяснилось, что не все проходы по которым спасались убегавшие из зала со слизнем, выводили к этому тракту – некоторые уходили неведомо куда, и одного только взгляда было достаточно, чтобы понять, что еще несколько сотен потеряно, и теперь осталось их не более пяти тысяч. Ринэм, не обращая на это внимания, отдавал указания:

– Все построиться так, чтобы в центре шли дети, вокруг них женщины, дальше невооруженные, и, наконец, по краям те, у кого есть ятаганы.

– Мы должны спасти их. – проговорил, тяжело дышащий, теряющий много крови Тьер. – Они сгинут в этих чертовых лабиринтах. Мы же их на верную гибель бросаем.

Ринэм нетерпеливо проговорил:

– Что же: возвращаться нам в залу со слизнем? Отпирать те двери, искать их, неведомо как далеко уже убежавших?.. Хватит! Построились?! Вперед!

И вновь подхватили Ринэма на руке, хотели понести этой вытянутой прямоугольной колонны, однако он отказался от такой услуги, решивши, что может принять первую стрелу, коли будет засада. Также, он опасался засад и в боковых коридорах, потому и повелел так выстроиться – сам он пошел в центре, среди детей, которых он гладил по голове, и, нарочито громким и торжественным голосом говорил об их благе – чем заслужил полные почитания взгляды их матерей.

Трак все тянулся и тянулся, они отмерили уже не менее двух верст – и все в постоянном напряжении, в ожидании засады. Тут то и выяснилось, насколько некоторые ослабли – они буквально валились с ног, и их поднимали, нескли те, кто был еще поздоровее. Наконец, и детишки так истомились, что их взяли на руки матери.

Плохо приходилось тем, у кого не было никакой обувки: их ноги хоть и огрубевшие, хоть и привыкшие ко всяким испытаниям, все-таки расцарапывались об выступы на железном полу. Много было таких, которые уже не чувствовали подобной боли, но жутко было смотреть на оставляемый за ними кровяной след…

Зря они боялись засады: орки были настолько перепуганы тем рокотом, что сотряс их царство, что бежали из этих мест – только по повелению начальников были выпущены всякие твари, но, так-как они находились на нижних уровнях, то отказались отрезанными, или попросту не поспели, за такой обильной добычей. И вот вышли они в залу, всю окованную железом, заплдненную дымом; из которого выступали створки ворот не менее тридцати метров в высоту. Вот у этих то ворот их и поджидали: то были выстроенные в четкие ряды, закованные с ног до головы в броню, отборные отряды их армии. Всего их было тысяч с пять, что равнялось оставшимся восставшим.

Ринэм быстро огляделся, и велел не перестраиваться: вновь, впереди по бокам и сзади, выступали вооруженные ятаганами, в центре – женщины, дети, раненные, и он – предводитель Ринэм.

Сидевший на его плече Ячук, без всякого умысла проговорил негромко: «Это ворота их царства. За ними – свобода!» – но эти слова незамедлительно были подхвачены Ринэмом, и он уж постарался пророкотать так, что каждый услышал. Какой тут восторг охватил всех! Как рванулись все, с какой неудержимой яростью, с каким воодушевлением бросились на ряды орочьи! Орки сами были немало перепуганы – ведь, их согнали сюда силой, и они верили, что их ждет участь был сожженными. У них даже и лапы дрожали; они жались друг-другу – не как готовившиеся защищать ворота, но как те, кто был застигнут врасплох, окружен.

Между тем первые ряды столкнулись, и несмотря на то, что восставшие дрались с еще большим остервененьем, чем когда-бы то нибыло; несмотря на то, что не думая о смерти, веруя в свободу, бросались на ятаганы, и уже пронзенные, продолжали крушить, и крушили до тех пор, пока еще могли двигаться мускулы – несмотря на это Ринэм был встревожен: такая тактика подошла бы ему, если бы восставших оставалось раз в десять больше – о! – тогда бы он не думал о жертвах; теперь же он опасался, чтобы силы не были истощены совершено, чтобы и не полегли они здесь все.

А тут произошло еще то, чего он опасался, как только вошел в эту залу, почему и велел вооруженным прикрывать их сзади: с другой стороны метнулись ряды троллей, и было их так много, что вдруг ясным стало, что теперь все проиграно, что они попросту раздавят оставшихся, вдавят их в ворота. И тогда он заговорил:

– Вран, ты же незря спас меня тогда. Не должен же я и теперь погибнуть. Спаси!

Между тем, плотные ряды троллей приближались, и те из восставших, кто был в последних рядах, обернувшись к ним, поворачивали голову и к Ринэму, ожидая от него чуда.

Но неожиданное спасение пришло отнюдь не от Ринэма – оно вырвалось из того железного тракта, по которому они сами, к этому месту прибежали: то был слизень. Он выломал таки железные двери, пробрался на этот путь, и пополз по кровавому следу. О, в какое же неистовство приводил слизня запах крови! Как он жаждал поглощать! Но никого поблизости не было, и он устремлялся все быстрее и быстрее, и, наконец, вылетел многометровым тараном, попросту смял первые из трольих рядов. Жадно вытянулись железные щупальца, и троллей не спасала даже их каменная броня – щупальца пробивали их насквозь, и с жадностью поглощали в себя. И столько троллей было поглощено в первые же мгновенья, что слизняк прямо на глазах принялся расширяться, из закованной в железо заддней части обильно принялась сочиться желтая слизь, с шипеньем проедать камень.

Те орки, которые оставались у ворот, решивши, что эта тварь служит восставшим побросали свои ятаганы и взмолились о пощаде, но пощады им не было – их, ненавистных, рубили, сметали, давили, и, наконец, прорвались к самым створкам – всеобщими усилиями подхватили запор, отодвинули его; и тогда, с нетерпеливыми криками, принялись на эти створки надавливать. Раздался тяжелый гул…

Открылось еще несколько потайных проходов, и оттуда, огибая слизня, бросились новые полчища троллей – их согнали, сколько могли согнать; и гнали на тех кого почитали могучими противниками, не потому, что опасались, что они уйдут; а то, что они впустят сообщников, котоорые разрушат все царство. Слизняк хватал неустанно, и все расширялся, расширялся. Какие-то тролли пробрались, вот они уже совсем близко, вот налетели на задние ряды. В это мгновенье, створки выпустили луч света – он все расширялся расширялся, тролли бросали свое оружие, закрывали морды, поворачивали вспять, однако – ничего не помогало – солечный свет (а это был как раз час, когда солнце заходило и глядело вглубь залы) – он ворвался, он заполонил все это пространство до самого купола, и гоблины закаменели в таком положении, в каком их этот свет настиг.

Слизняк в ярости принялся крушить эти каменные изваяния, пытался их заглатить в себя. Что было дальше восставшие уже не видели – они бросились вперед; в этот слепящий, но дивно прекрасный для них свет – со всех сторон можно было слышать крики: «Свобода!»

Ринэм стал было кричать, чтобы не разбегались они, однако сам, несмотря на всю свою сдержанность, не смог сдержать восторга; и он улыбнулся, протянул навстречу этому живому нежно-бордовому свету руки, бросился к нему – и пробежал шагов сто, почти ничего не видя. Наконец, глаза его привыкли к такому освещению, и он смог разглядеть каменные склоны, которые плавно уходили вниз; мог разглядеть залитые светло-розовым светом, осыпынные мириадами золотистых крапинок поля, которые тянулись за этими склонами на многие-многие версты; смог различить и леса, которые, увитые светлой снежной дымкой, казались прекрасными девами, которые стояли, среди этих полей и любовались красотою неба. А небо то действительно было прекрасно: на общем фоне выделялись светло-оранжевые облака, которые застыли без всякого движенья, провожали уходящее светило, которое краем своего широкого диска уже успело прикоснуться к дальним, едва различимым у горизонта холмам.

Несколько минут любовался Ринэм этой красотою, и все мечтал о том, что станет владыкой этих земель. А со всех сторон неслись крики радости, и он, наконец, оглядел ближнее свое окружение. Как и следовало ожидать, восставшие рассыпались в разные стороны, кто-то валялся в свежем, пушистом снегу – им, привыкшим к холоду подземелий, этот снег казался совсем не холодным. Они прижимали его к лицу, они кувыркались в нем; иные просто лежали и плакали, иные стояли и плакали, кто-то смеялся, кто-то кричал что-то – но все это в совершенейшем беспорядке: даже в те минуты, когда восстание только начиналось, и были они стихийной толпою – даже тогда порядка было больше, нежели теперь, когда захлестнуло их счастье.

Ринэму пришлось потратить немало сил на окрики, чтобы хоть некоторые из них, пришли в себя и поняли, что от ворот орочьего царства они отбежали неболее чем на сотню шагов, и их можно было достать хоть стрелою. Такие стали убеждать остальных, но лучше всяких убеждений подействовал слизняк, который пробился к самым воротам – уж не известно, чем он еще успел полакомиться, однако, разросся до таких размеров, что уж и в ворота не мог протиснуться; но вот железные отростки его вырвались, заскрежетали, раздрабливая грубые ступени. Тогда то они вскочили, и бросились бежать дальше – без всякого, впрочем, порядка; и некоторые нашли нелепейшую смерть: дело в том, что часть ведущих от ворот ступеней покрылась льдом, а с правой стороны распахивала темный зев пропасть – они и полетели туда. Дальше уж пошли медленее, и наконец, вышли на какое-то небольшое плато, огороженное скалами, которые с одной стороны расходились, и под довольно большим уклоном, уводили к заснеженным долинам.

Они пытались идти по этому ущелью, однако, оказалось, что под тонким слоем снега сокрыт был лед, и вот они уже заскользили, разгоняясь, все быстрее и быстрее. Конечно, такой путь представлялся опасным – можно было и расшибиться, однако, чтобы уйти от возможной погони Ринэм дал команду съезжать всем, и сам присоеденился в числе последних. Им повезло: никаких выступов о которых можно было расшибиться не было, а проехавши с полверсты, они заскользили, постепенно замедляясь, среди темно-синих, под бархотно-голубым небом холмов, с нависающих уступов которых гроздьями свисали сосульки.

Итак, постепенно все остановились, и, кое-как сойдя с ледовой поверхности ступили на обычный снег. Если бы взглянуть на них с высоты птичьего полета, так представилось бы темное пятно, в центре которого, на небольшом ледовом холме стоял Ринэм, и вновь начинал говорить какую-то торжественную речь.

Освобожденные еще некоторое время восхищенно оглядывались, смеялись – однако, все больше и больше становилось криков плачущих детей, и, наконец, все нарастая зазвучали голоса матерей, а затем и мужчин. Конечно, они хотели есть! За всей беготней, за страстными порывами, за ужасом и за радостью пролетел целый день, и теперь в желудках их бурлило, а некоторые, только вспомнили о еде, сразу и прежние силы потеряли – стояли, покачиваясь, а глаза их боезненно сверкали.

Вот какая-то женщина, пронзительно взвыла, и с необычайной силой как-то пробилась через толпу, к самому подножью холма, рухнула там, с затяжным стоном, и, протянувши руки, на которых лежал какой-то малютка, вскричала:

– Помилуйте ж вы, дитятку мою! Видите, плохо ей! Ох, совсем плохо! Видите: не дышит, посинела… Еды бы ей, благодетель вы наш; мне то еды не надо; но одной ей то дайте, хоть немножечко!

Ринэм несколько раз шепотом позвал Врана, но не получил никакого ответа. Тогда он громко возвестил:

– Что ж мы, долго здесь стоять будем? Быть может, ждете, что еда с неба посыплется? Нет – еду надо найти.

Тут десятки голосов слились в один пронзительный стон:

– Где?! Куда?! Укажи!

Ринэм едва сдержался, чтобы не выругаться в сердцах. Откуда ж он знал? Он и сам весь этот огромный мир впервые видел, слышал про охоту, но сам никогда не видел, как охотится. Да, судя по рассказам, требовалось очень и очень много усилий, чтобы прокормить толпу подобную той, которая теперь пред ним стояла. Он обвел взглядам эти лица: все то они смертно бледные, иль же покрытые болезненным румянцем; теперь, когда орочье царство осталось позади, и Свобода была обретена, они потеряли весь свой недавний пыл – и все то смотрели на него. Он даже подумал, что ежели они вдруг в нем разачаруются, так разорвут на части. И тогда он махнул рукой, юго-запад, куда уходили отроги Серых гор:

– Нам, как раз в ту сторону. Там и найдем еду.

Конечно, его послушались – никто и не возражал. Они шли по прежнему толпою, теснее жались друг к другу, ибо, хоть и привыкли они к холоду, но падающий с горных вершин ветер продувал до самых костей. Они дышали друг на друга – таким образом и согревались, утопающим же в снегу ногам было даже приятно, ибо они и не знали ничего кроме ледяного камня, да железа – снег для них был, что мягкая, теплая перина, и то одного, то другого клонило в эту перину – они, желая выспаться, падали, но их подхватывали идущие рядом.

Так прошли они час, второй… Давно уже скрылось солнце, а небо стало сначала темно-голубым, затем налилось чернотою, и яркими, словно отполированными звездами. Взошла полная Луна, печально взглянула на них своими большими очами. Окружающие их плавные снежные изгибы, и свисающие многометровые сосульки наполнились серебристыми крапинками, и все так дивно засверкало, да плавно задвигалось, что, казалось, польется сейчас величественная и спокойная музыка, а одна из тех тонких, наполненных мягким светом облачных вуалей, что провисала возле Луны опустится к ним, обхватит точно крыло, вознесет туда, высоко-высоко, где нет ни голода, ни холода.

Идущие оглядывались по сторонам, и некоторые еще находили силы восторгаться красотою; большинство же – либо зевало, либо, покачивалось, схватившись за желудки, которые немилосердно урчали. И, словно вторя желудкам, где-то среди заснеженных склонов, взвыла голодная волчья стая – то, что волки очень голодны они поняли сразу, так-как и сами переживали подобное – они и сами едва так не выли… Некоторые, впрочем, выли пострашнее волков – то были матери, чьи дети не выдержали: они несли их на руках, плотно прижимали к груди, и, хоть и выли, но не могли смириться с этой потерей – еще укачивали их, еще напевали какие-то колыбельные…

Пожалуй, среди всего этого «воинства», лучше всех чувствовал себя Ринэм – он, конечно, был крепок от рождения, однако, не в какое сравнение не шел с таким великаном, как Тьер – однако ж, Тьер уже долгое время шел с опущенной головой, загребал ногами снег, и несколько раз спотыкался. Ринэм оглядывал идущих по этим темно-голубым, с серебристой вуалью полям, и представлялись они ему темным, бесформенным скопищем, этаким чудищем завывающим и стонущем на сотни голосов; про себя он бормотал: «Эх, и зачем я только согласился выводить такое скопище? Кому они нужны такие? Да, разве же их и прокормишь?.. Разве же с такой толпою захватишь власть?»

В это время его кто-то сильно затеребил за рукав; посмотрел вниз, и увидел, что – это Хэм подбежал к нему, хоббит говорил:

– Эллиору совсем плохо. Он потерял очень много крови. Сердце сейчас едва бьется… Он просит, чтобы его положили на снег здесь, чтобы он смог умереть, любуясь этими звездами…

– Что ты меня за рукав теребишь?! Что мне твой Эллиор? Здесь каждую минуту кто-нибудь умирает. Если он настолько плох – пусть остается.

– Он, ведь, столькое для нас сделал… Да, как ты можешь говорить так! У тебя совсем, что ли чувств нет?! – тут хоббитский лик запылал гневом. – Оставить! Он же из благородства так говорит, он же хочет последний бой с волками принять – слышишь, как близко они воют.

– Что же ты хочешь от меня? – Ринэму так и хотелось добавить грубое слово «недомерок», однако, он все-таки сдержался.

Хэм все понял, все почувствовал. Но и он сдержал обиду, проговорил:

– Подойди к нему. Ведь, так или иначе, он для вас старался. Наше братство… Ах, да как много можно рассказывать про наше братство, про эти двадцать с лишним лет, проведенных в лесной избушке… Мы ждали и вас, и Фалко – каким мы счастливым этот день представляли, а каким он вышел!

– Подойди, подойди! – пискнул на плече его Ячук, и сам, большим светлячком, или свечою, перепрыгивая с плеча на плечо, спорхнул туда, где несли едва дышащего Эллиора.

Ринэм нахмурился, так-как, действительно пришли на память те чувства, которые всплывали в сердце его, при рассказах Ячука: в последнее время он старался отогнать от себя подобные переживания, считал, что они недостойны его – и вот теперь, как прожгло: «Как я смею обращаться так пренебрежительно к ним, всю жизнь положившим на мое освобожденье?» – он попытался эту мысль отогнать, однако – она упорно в его голове застряла, и он даже угрызения совести стал чувствовать, и от этого рассердился и на себя, и на окружающих. Быть может, в конце-концов, он, и подошел бы к Эллиору, но тут обогнули они очередной горный выступ, и открылась пред ними залитая мягким светом звезд и Луны долина – она многоверстным полукругом выгибалась в Серые горы, а у дальнего своего окончания, там где иной каменный выступ вытягивался к западу (верстах в пяти от них) – едва приметно теплились, словно брошенные на землю угольки – огни какого-то поселения.

То, что произошло, когда восставшие выходили из-за гребня и видели эти огоньки, даже и Ринэм не мог предугадать: они с воплями: «Еда!!!» – бросались навстречу этому свету; и, даже качающиеся матери с мертвыми малышами на руках, вопили: «Еда! Накормлю сейчас!» – и бежали навстречу этому свету. Глаза лихорадочно сверкали, одни падали в снег, их топтали, но они умудрялись подняться, и вытянувши вперед руки продолжали бежать навстречу этому свету.

– Остановиться! – из всех сил выкрикнул Ринэм, и мощный его голос эхом прошелся по горным склонам, забрался в темные расщелины; ну а волчья стая взвыла в ответ, и на этот раз ои были уже совсем рядом.

Но почти никто из бегущих не услышал Ринэма – все слышали только свой желудок, да и уж там было, что услышать. Голод у них был волчий; и в выпученных их глазах сверкали безумные искорки. Те, кто пытался навести порядок среди них раньше, старались и теперь, и они кричали, чтобы не бежали в таком беспорядке, чтобы останавливались помочь тем, кто упал в снег – но никто их не слушал, все стремились к этим огонькам, к Еде, так же, как незадолго до того стремились они к свободе.

Ринэму ничего не оставалось, как пресоединиться к бегущим, и он бежал в последних рядах, до тех пор, пока на вершине оставленного гребня не появилась волчья стая – тогда он пробился в первые ряды. А волки появились сразу: не менее сотни глаз вспыхнули, яростно дробя в себе Лунный свет – вот они вновь завыли (тогда то их все и заметили, и еще быстрее побежали) – но стая, уверенная, что добыча не уйдет, простояла еще некоторое время без движенья, оглядывая долину, и, наконец, зайдясь протяжным воем-стоном серебристо-серой лавиной устремилась в долину. Еще не замолк этот вой, а волки уже настигли тех, кто отстали – те несчастные пытались еще подняться, бежать – однако, серые сбивали их с ног – и еще не успели те пасть на снег, как раздирали им шеи, в спешки выдирали руку или ногу, и, поглотив, мчались дальше, намериваясь потом возвратится.

– Нам надо развернуться, построиться! Встретить их с ятаганами!.. – кричал, бежавший в первых рядах Ринэм, но, если бы его даже и послушали, то оружия, кроме кулаков, осталось совсем немного – по дороге они выранивали, кажущиеся им больше не нужными ятаганы, и, если бы, кто-нибудь вздумал отыскать их след, так лучше всего этого было видно по оброненным клинкам.

Они бежали и стонали, рыдали, некоторые хохотали безумно, а в задних рядах вопили от ужаса. Стая с каждым мгновеньем настигала их, и вот произошло столкновенье: из задних рядах послышался треск, вопль, стон – сразу же с несколько десятков было разодранно, и тут, опьяненная запахом крови волчья стая принялась драть эти тела, некоторая часть волков, забывши про собственной крови, но жаждя только разрывать глотки, бросилась дальше, и этих то окружали – эти здоровенные волки оборотни были так сильны, что каждый уносил не менее дюжины жизней, но и их становилось все меньше… Чем дальше продвигались они, тем больше темных пятен, да бесформенных ошметков оставалось на голубеющем снежном ковре. Уже было потеряно не менее двух сотен из пятитысячной толпе, десяток волков так же был забит, или смертельно ранен, и разодран сородичами. Тут среди волков выделился вожак – это был волчище полутора метров роста, с огромными, выпученными глазами, и с острыми клыками, с которых капала, прожигая снег, слюна. Этот принялся носиться, драть своих разбегающихся подданных, и волки, хоть и взвыли от злобы, не посмели ему перечить.

И вот они были построены линией, которая, по замыслу вожака, не должна была нарушаться до самого конца – до тех пор, пока не будут разодраны все, и тогда то они возвратятся по своим кровавым следам, и устроят пиршество. Итак – они устремились – за это время добыча убежала шагов на двести – они намеривались очень быстро их настигнуть.

Перед Ринэмом, как и перед всеми, кто бежал в первых рядах неожиданно открылся ораг – с разгона они полетели в него: со стороны и не было видно этих пушистых снежных изгибов, которые, плавно сходясь друг с другом, опускались до самого дна. Глубина снега у самого дна была не менее метра, потому упали безболезненно. Ринэм тут же и закричал: «Назад, назад!» – но ктож его мог послушать, ежели бежали и в счастье, и в ужасе; если задние ряды, ничего не слыша за собственными криками, из всех сил напирали? И посыпались, посыпались они в овраг. Сам Ринэм рванулся по противоположному склону, и, запустив руки под снег, ухватился за какой-то корень – держась за него, принялся карабкаться.

Взобрался на половину склона, и тут услышал рядом с собой кряхтенье, оказывается – это Хэм, вместе с Тьером, поднимали посиневшего Эллиора, карабкались и иные, но большая часть скапливалась в кучу на дне – те, кто попал под самый низ, уже не имели никакой возможности выбраться из-под упавших на них, так-как на тех, в свою очередь, падали следующие ряды.

– Прыгайте на этот склон! – завопил Ринэм – и, кое-кто его услышал – оказавшись у края, они успевали прыгнуть, и оказывались не на копошащемся дне, но на противоположном склоне, по которому итак уже многие карабкались.

Хэм сопел с натугой:

– Вот, помнится, было время: гулял я по полю, глядь… муравьи бегут, переселют, видно, муравейник. А пред ними то яма в полметра глубиною, муравьи то глупые – нет, чтобы яму обежать, так прямо в нее и сыплются все. Так и мы теперь… Я тогда от ямы той проход вырыл… Кто бы нам так помог…

Только усилиями Тьера, который так был похож на Мьера, что Хэм уж и впрямь принимал его за Мьера – удалось им вытащить Эллиора. Остальные раненные и ослабшие были обречены. Между тем, дно ямы на протяжении метров тридцати шевелилось и стонало, а многие из тех, кто взбирались вслед за Ринэмом уже успели выбраться.