Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 114 страниц)

* * *

Вероника почувствовала, что не в силах больше бороться – на нее, да и на весь дом надвинулась, вспыхнула необычайно яркими, но, по прежнему непонятными образами, стена тьмы. Ужас этого непостижимого захлестнул ее, голоса, читающие заклятье на некому неведомом языке, сотнями извивающихся нахлынули в ее голову, и она, не помня себя бросилась с крыльца куда-то в сторону; затем раздался резкий, все оборвавший толчок.

Не было больше ни голосов, не извивающихся по двору скоплений мрака – была тишина – тишина совершенная, звенящая – настолько нежданная тишина и ничем не нарушаемое спокойствие, что и не верилось, что несколькими мгновеньями раньше, все дрожало, хрустело, бурлило, вертелось…

Хозяин, который все это время так и простоял на крыльце, огляделся теперь из под своего черного капюшона, и молвил своим леденящим, хоть и более слабым, чем обычном голосом:

– Все вернулось на круги своя. «Хамелеон» слизнул муху, а остаток и не заметил, ему, выходит, что эльф, что орк – все одно.

Они, хоть немного, пришли в себя, огляделись. Еще больше усилилось впечатление, что все произошедшее – дурной сон. Терем, казалось, стоял на прежнем месте; за распахнутыми, изливающими холод воротами, открывался замерзший лесной тракт. Причем, это был не речной лед, а то же, что и прежде – черная, ледяная земля. Безмолвные стволы деревьев уныло смыкались по сторонам; ветви, между которыми клубилась тьма, сцеплялись метрах в двадцати над их головами, надежно, как и двадцать, как и тысячу лет тому назад скрывали небо.

Тут обнаружилось, что Мьер был у самых ворот – этот медведь-оборотень медленно поднялся, взглянул на трехметровую фигуру, и молвил – точно железным бочонком прокатил в этой тиши:

– Все из-за орков! Разве же неясно – они хотели причинить нам зло, вот лес и вступился! Убирайтесь-ка прочь, да подобру-поздорову!

Однако, далеко не все орки были поглощены тьмою. По крайней мере, одна треть от двух сотен осталось. Они рассыпались по двору, и теперь с проклятьями поднимались, подбирали ятаганы, а оброненных ятаганов было так много, что казалось – это оружейный двор, на которым перевернулся целый обоз с выкованным оружием.

– Задержать его! – резко распорядился – точно бичом ударил Хозяин.

Мьер тут же подхватил два ятагана, и в огромных его ручищах, они показались, что два ножика. Он стоял рядом с воротами, и, оглядывая подходящие к нему отряды по десять-двенадцать орков, выкрикивал:

– Что меня держать?! Думаете, убегу?! Без друзей то убегу?! Выпустите… Нет – сами убирайтесь прочь, иначе оно вас поглотит!

Хозяин ничего не ответил, но он вполне логично рассудил, что этой тьме нет дела ни до него, ни до них; и, что нынешняя их суета, для тьмы этой – безмерно малое, проходящее мгновенье.

Хэм, которого поддерживал Эллиор, прошептал побелевшими губами, и голос его был уставшим:

– Не надо больше смерти…

Голос хозяина звучал теперь, как должен был он звучать, у того, кто пробыл во мраке многие века, в нем и не было ничего кроме мрака:

– Пусть он сдается, и тогда больше не будет смерти…

И тут к его ногам бросилась Вероника – эта девушка, все это время медленно поднималась на крыльцо, и удивительно прекрасно было ее бледное лицо; над огромными черными очами сияли длинные ресницы, и подобны были покрытым инеем тонким ветвям деревьев. Так же инеем покрыты были и ее короткие темные волосы, и ее темное, длинное платье – не смотря на то, что едва на ногах держалась, похожа она была некоего прекрасного, могучего духа, пришедшего из самого Валинора, и способного их всех освободить, а мрачный лес обратить в цветущий сад.

И она подошла к Хозяину, упала к подножью его черного плаща – обхватила это подножье (ибо ног не было видно, но когда он передвигался, казалось, что – это колонна тьмы летит над землею); она шептала тихим, но таким сильным, таким чувством проникнутым голосом:

– Я прошу вас. Прошу вас, оставить нас свободными… Потому что… потому что… вы, все равно, не сможете держать мое сердце в клетке! Потому что я Люблю! Я люблю – я должна быть свободной! Неужели же вы никогда не любили! Неужели не знаете, как это?! Сердце горит, сердце из клети рвется, и ничто; слышите – ничто не сможет его сдержать!.. Я так жду встречи; пожалуйста, пожалуйста. Я же знаю, что вы совсем не такой злой, каким хотите показаться…

Послышалась злая усмешка:

– Ты меня не знаешь – хочешь сделаю, чтобы твоему сердцу не было тесно? Попросту вырву из твоей груди!

– Но зачем? Я же знаю – вам те, промелькнувшие в вас светлые чувства…

– Довольно! – резко выкрикнул Хозяин, схватил ее тонкую ручку своей черной дланью, резким рывком вздернул ее на ноги, выкрикнул оставшимся своим рабам. – Вяжи их…

Ни у Эллиора, ни у Сэма, которые стояли рядом уже не было сил сопротивляться. Эльф стоял, прикрывши свои очи, и глубоко, печально о чем-то задумался – казалось, сейчас он изречет некую прекрасную поэму – мир, смирение выражала его фигура.

А вот Мьер и нее думал смиряться. В то мгновенье, когда Хозяин схватил Веронику; он зарычал: «Отпусти ее ты!» – и бросился на орков, которые толпились пред ним, выставив пред собой ятаганы, но боялись напасть первыми. Стал было ворочать двумя ятаганами, но это у него выходило очень неловко – слишком короткими, слишком легкими были для него эти «ножички», он и силы ударов не рассчитывал – перерубил какого-то орка надвое, но и ятаган от такого удара переломился. Тогда он наклонился, и подхватил другого орка за лапы, и вот этим орком он стал размахивать, и валить наседавших, точно молотом – удары были настолько сильны, что орки переворачивались в воздухе, отлетали к стенам, и, с силой ударившись в них, оставались там лежать без дыханья.

– Опусти ЕЕ, ты! – ревел Мьер, стремительно приближаясь к крыльцу.

Вот он побежал по лестнице, оставшиеся орки рванулись было следом, но он обернулся, и что было сил запустил в них бездыханное тело, послужившие некоторое время оружием. В результате, орки посыпались со ступеней, а Мьер подбежал к Хозяину, размахнулся, и ударил кулачищем во тьму, что была под капюшоном. Рука ушла туда по локоть, и тогда Мьер вскрикнул, и отдернулся. Руки по локоть была ровно срезана, кровь не шла, на месте среза потемневшая плоть дымилась, точно обоженная, чем-то очень жарким.

Медведь-оборотень отшатнулся, замер, облокотившись о створку двери, с которой взирал жуткий в своей печали, холодный диск Луны. Он перехватил сожженную руку, чуть выше локтя, и смотрел выпученными глазами, словно все не мог поверить, что это произошло.

И вновь из-под капюшона послышалась ледяная усмешка:

– Ну, букашки, долго еще будете прыгать вокруг Меня? Тут многие пытались напомнить мне о том, каким я был когда-то… Ну да, действительно, я помню, когда этого мирка еще и не было – я витал в пламени небесных светил, и вобрал этот пламень в себя. Чего ж букашки хотят теперь?.. Чего ж они противятся моей воле?

В это мгновенье Мьер собрался, и вновь рванулся на Хозяина; на этот раз он налетел на него, и намеривался просто столкнуть с крыльца – удар был действительно силен – ведь сам широкоплечий, мускулистый Мьер весил не менее полутоны. Хозяин покачнулся – одной дланью перехватил Мьера за шею; а другой – ухватился за огражденье, но все же перегнулся через огражденье. Мьер яростно рычал, и сжимая единственной рукой то место на плаще, под которым должна была бы быть шеи; но и на его шеи сжималась черная длань, раздавалось шипенье – летели яркие кровавые искры; Мьер издавал отрывистое хрипенье, но все продолжал давить, так что они медленно перевешивались на двор.

Освобожденная Вероника, перехватила их сцепленные длани своими тоненькими ручками, и шептала:

– Остановитесь… зачем же все это?.. Пожалуйста…

А по крыльцу, тем временем, поднимались орки, и морды их были перекошены от ярости; они держали пред собою ятаганы, шипели – оставалось их еще не менее полусотни. Все ближе-ближе…

Эллиор слабым голосом обратился к Веронике:

– Беги. Ты еще можешь. Беги, пожалуйста.

Хэм тоже прошептал, чтобы бежала она, раз уж еще есть у нее силы.

Девушка бросилась в залу, в центре которой поднимался, сияя уже обычным ровным блекло-синим цветом – тем же цветом, какой излучали из себя стены – пламень. Все там было перевернуто, на полу валялись обломки мебели, еще орочьи доспехи, кое-где темнела кровь. Вероника решила бежать в один из тайных туннелей – но вот, куда она побежит дальше и что вообще потом будет делать – девушка еще не ведала.

Но вот наперерез к ней метнулась со злобным воем какая-то тень – она не успела увернуться; и вот – сильный удар, они покатились по полу. Девушка попыталась вывернуться, однако, в это мгновенье, что-то острое ворвалось ей в шею, она почувствовала, как жаркая ее кровь стала с силой вырываться из разодранной шеи. Она еще рвалась, хотя, в каком-то страшном озарении, поняла еще, что рана ее смертельна – нападавший сжимал ее тело, приник к ране, и жадными глотками поглощал кровь, но вот, в нетерпении зарычал, и раскрывши смрадную пасть, склонился над ее лицом. Это был Тгаба – этот орк ударенный раз Мьером, а затем – обрывком веревки, был еще жив, хотя морда его была вся разбита, залита кровью и его и Вероники – он попросту обезумел от ярости; и жаждал теперь только разрывать.

Еще мгновенье, и он вцепился бы последними своими клыками ей в лицо, но вот, за спиною его поднялся черный контур, вытянулась черная длань, как щенка схватила Тгабу за шкирку, подняла дергающегося, брызжущего кровавой слюной орка, и, коротко размахнувшись, запустила его в стену – бросок был столь силен, что Тгаба прогудел, словно запущенный из осадного орудий камень; раздался треск костей, и он, бесформенной грудой повалился у дальней стены.

Хозяин опустился перед Вероникой на колени, но девушка, ухватившись за его плечо, и, чувствуя на ладонях ожог толи холода, толи жара, взглянула во тьму, что двигалась под капюшоном – хотела было поблагодарить его, да не смогла. Она чувствовала, как толчками бьет из разодранной шеи кровь; она видела, что весь пол вокруг уже залит ее кровью (она была много светлее орочьей крови). Вот попыталась закрыть рану ладонью, однако, кровь вырывалась прежними сильными рывками – просачивалась между пальцев, стекала по одежде.

Еще она видела, что приближаются, поддерживая друг друга, качаясь из сторону в сторону Эллиор и Хэм – орки столпились у входа, увидев же участь Тгабы, боясь гнева Хозяина, не решались что-либо предпринять.

А Хозяин осторожно отодвинул ладонь Вероники от ее шеи, сам дотронулся до нее своей дланью, и на этот раз, повеяло от него могильным холодом; девушка почувствовала, будто в рану ее ворвалась ледышка, перегородила дорогу крови – но слишком горяча была ее кровь, ледышка в мгновенье была растоплены, и кровь рванулась с новой силой.

– Что же делать?.. Что же делать?.. – в растерянности проговорил Хозяин, и не узнать было его голос – искреннее участие, забота о Веронике, даже и боль о ней слышалась в нем.

Вот он проговорил еще какое-то заклятье, языком похожим на воронье карканье, и девушка почувствовала, будто шею ее плотно обхватывает какая-то теплая, мягкая материя – ничто не помогало: кровь вырывалась, и, хоть и слабее, чем в начале, но не от того, что зарастала рана, а от того, что крови оставалось мало.

Девушка, с каждым мгновеньем все больше слабела; чувствовала, что уж не держат ее ноги, стала падать на пол, и тут ее бережно подхватил хозяин – он по прежнему стоял на коленях, и держал ее на своих дланях, словно на темном ложе. Подошли Эллиор и Хэм – слабые, встали, облокотившись о плечи Хозяина; и так несколько мгновений продолжалась удивительная сцена: образуя круг, плечо к плечу находились – светлый эльф, дух тьмы, и хоббит, и все были поглощены одним горем – между них лежала, умирала молодая девушка, и прекрасные черные очи ее все более покрывала пелена тьмы; а кровь шла из шеи ее и, стекая по темной длани, заливала пол. Орки, по прежнему, стояли без всякого движенья.

Вот Хозяин обратился к Эллиору:

– Быть может, эльф знает средство, как остановить это?

А тот положил свою длинную, легкую ладонь, на ее страшную рану; проговорил несколько мягких слов на эльфийском отчего стоявшие у входа орки зажали уши, однако, браниться не посмели; да так и стояли, без всякого движенья, наблюдая за происходящим, ожидая какого-то чуда. Кровь по прежнему вытекала из раны, но девушке стало полегче – очи ее прояснились, и она с любовью взглянула на всех их, склонившихся над нею, негромко молвила:

– Зачем же вам будет врагами? Я же знаю, что Вы… – она обращалась к Хозяину. – …ради меня все это сделали. Не хотели признавать, хотели казаться грозным, бесчувственным… Но ради меня… Спасибо же вам.

Она хотела еще что-то сказать, но уже не могла; она только смотрела на них своими темными, добрыми очами; и словно бы шептала: «Любите друг друга, любите же!»

– Она не умрет. – проговорил Хозяин; и тут же повернулся к оркам, прорычал: – Взять их!..

* * *

В это самое время, орки несшие Робина, Рэниса, Ринэма и Фалко остановились пред железными вратами, которые, как только они подошли, с тяжелым гулом медленно поползли вверх. Ржавчина насквозь проела железо и, казалось, что – это кровь выступает из его глубин. Орки устало дышали: позади осталось несколько часов спешного хода, почти бега – они и на платформах спускались, и по лестницам, и вот, наконец, достигли этого, одного из самых глубоких подземелий; последние коридоры к которому уже не были вырублены, но были выжжены некой могучей силой прямо в каменной толще, по отекшим сводам медленно перекатывалось бордовые отсветы; воздух был жаркий, душный, но иногда, точно удары хлеста налетали порывы леденящего ветра, прожигали до самых костей.

Всю дорогу орки страшно бранились, но вот, перед вратами этими приумолкли; некоторые даже и дрожали, старались отступить за спины своих дружков. Поднялись острые зубцы, и навстречу им хлынули сильные, почти слепящие потоки бордового цвета; стало еще жарче, в воздухе повисла какая-то жгучая дымка и, пленники закашлялись – орочий командир испугавшись чего-то прошипел приглушенно:

– Заткните им глотки! Немедленно!

Откуда-то взялись кляпы, и пленники уже не могли кашлять, хотя при каждом вдохе мучительно жгло легкие – казалось, что там завелись целые стаи мышей и вот прогрызались теперь на свободу.

Навстречу им шагнула какая-то массивная тень – это был некто высокий, очень полный, весь закованный в темное железо, и черный, но не то чтобы цветом кожи, черна была именно его плоть, прожженная до каких-то глубин, до самой его сердцевины. Не было видно никаких черт лица – ни глаз, ни носа, ни рта – все был один уголь. Грохоча, переваливаясь из стороны в сторону, подошло это существо к предводителю орку, и безмолвно пред ним замерло.

Предводитель рухнул на колени, и, нарочито жалобным голосом залепетал:

– Приведены мятежники. Нам было доложено, что сам ОН, хотел поговорить с ними.

Как только были договорены эти слова, «уголь» развернулся, и, безмолвно пошел в залу; остановившись в проеме, за которым из-за сильного дымчатого света ничего, кроме неясных контуров было не различить, и пять раз махнул рукою, зазывая их – сам же отступил в сторону.

Орки испуганно топтались на месте – командир зашипел на них тихо, но брызжа от ярости слюною, и, едва не кидаясь, чтобы не изгрызть их. Орки, хоть и нехотя, но вынуждены были подчиниться. Сгорбившись, опустивши глаза, заметно подрагивая, стуча клыками, переступали они через выемку, из которой поднялась створка.

Постепенно глаза пленников привыкли к этому сильному багровому свету, и картина, которая им открылась, была настолько чудовищна, что они забыли о своих бедах, даже и Фалко только созерцал, даже и Робин на время позабыл о своих любовных переживаниях. Оказывается, зала была воистину огромна – от одной стены до противоположной было не менее сорока верст, сами же стены вздымались вверх на полверсты и там, под сводами клубилось марево цвета спекшейся крови, из которой темными копьями выходили выступы. Пол (как, впрочем, и стены) – представлял собой диковинное переплетенье отекших каменных форм; все они в кровавом свете напоминали какие-то исполинские, развороченные внутренности. Впрочем, попадались и такие выступы, которые были обработаны, и от этого выглядели еще более уродливо – напоминали какие-то остроугольные орудия пыток.

При более внимательном рассмотрении оказывалось, что повсюду там происходило некое движенье. Дело в том, что зала имела форму амфитеатра, и, видны были противоположные стены. Повсюду, бесчисленные подобия того выжженного создания, которое проводило их в залу, были заняты там какими-то своими делами. Они беззвучными толпами проходили, переносили какие-то тяжести, какие-то блоки, обрабатывали каменные выступы. Хотя черт их лица было не различить, но в каждом движенье виделась чрезвычайная сосредоточенность. Со стороны они напоминали какое-то гигантское сборище черных жуков, и, хотя видно было, что работа их бессмысленна, никому не нужна – ясным было, что эта работа поглощает их полностью, что они ни о чем кроме нее не думают, и не в состоянии думать. В них было только одно и очень твердое понятие: «Так надо». Их было очень, очень много – все пространство залы заполнено было их копошащимися телами. Те, кто терял силы, валился на камень, и тут же засыпал; просыпающиеся быстро поднимались, брали свои примитивные орудия, и продолжали стучать по камню. Питались они друг другом – набрасывались на спящего, или же просто, на кого придется; никто и не противился своей участи, а рвали их без всякого остервенения, с каким-то каменным спокойствием, которое еще пострашнее всякого остервененья было. Нигде не увидели они ни одного надсмотрщика, ни одного, кто бы выделялся из общей массы – их не нужно было охранять, они не противились своей участи, и об каком-либо ином существовании даже и не помышляли.

А в центре залы, возвышался черный трон, метров в триста высотою, на троне восседала, вытягиваясь до самых сводов, клубилась плотная тьма, из глубин которых постоянно поднимались бордовые вспышки. Два огромных, пылающих пронзительным белым светом ока, даже и с такого расстояния, казалось, смотрели в упор и на каждого; и от взгляда этого кружилась голова, и все чувства слабели – хотелось повалиться на колени и подчиниться.

От ворот до трона было шагать около двадцати верст; однако, для подобных целей было приготовлено специальное приспособление. По прямому, точно резким рывком разорванному среди нагромождений камня пути, вытягивались линии рельс, причем, рельс было не две а пять; и предназначались они для железной, ржавой платформы, метров пятнадцати шириною, в задней части которой возвышалось некое уродливое переплетенье дымящихся, покрытых маслом раскаленных труб и котлов, похожих на чью-то обнаженную пищеварительную систему; под скрипучей лестнице их подняли на платформу, где там их поджидали два «огарка», которые до их появления стояли напряженные и недвижимые, и стояли так, без всякой мысли, только потому, что «надо стоять» – должно быть, очень долгое время.

И вот, когда пленников внесли на телегу, эти «огарки» засуетились. Вообще то, их движения были очень слажены, и до безумия быстры; они нажимали какие-то рычажки, крутили какие-то колесики; причем – надавливали с мучительной силой, с такой силой, что раздавался скрип или же щелчок, причем, не все рычажки поддавались, некоторые отскакивали обратно, и били их по рукам; на руках оставались вмятины, даже отлетали кусочки их черной, прогорелой плоти – однако, они продолжали работать так же, как и вначале: ни на мгновенье не останавливались.

Пленников уложили на некое возвышение посреди платформы, похожее на жертвенник в некоем храме, и оттуда, если поворачивать голову, хорошо было видно все окружающее. Так видели они, как железный пищевод этот судорожно задергался, забился, как из котлов стали вылетать клубы ядовито-желтого дыма, раздавался треск и гуденье; вся конструкция тряслась все быстрее и быстрее – так же, со все большей скоростью передвигались «огарки» – они перекручивали рычажки, жали на кнопки, перебегали из стороны в сторону, вытягивались, приседали и, казалось, что – это исполняют они некий причудливый, болезненный танец. Одна из ручек, вдруг, вывернулась и с бешеной силой, с пронзительным треском, ударила одного из «огарков» по голове – от головы взвилось облачко черного дымка, появилась, и тут же, с хлопком, выпрямилась вмятина – «огарок» ни на мгновенье не замедлил своих движений – нажал на следующий рычажок, вдавил следующую кнопку.

Наконец, «железный пищевод» вздрогнул; из верхней его части, с пронзительным визгом взметнулась ярко-кровавая струя, и платформа резким толчком сдвинулась с места. Вначале, она еле-еле ползла, однако, с каждым мгновеньем разгонялась – «огарки» неустанно продолжали дергать рычажки, от «пищевода» исходили волны жара, вырывались какие-то густые шипящие жидкости; он бешено дрожал, и, казалось, что в каждое мгновенье мог разорваться. По телам «огарков» быстро катилось что-то серое, тоже шипящее; должно быть – это был пот. А из под пяти рядов колес, которые неслись по рельсам раздавался тонкий-тонкий, режущий по ушам визг; также, оттуда вырывались снопы желтых искр; с возрастанием скорости, увеличивалось и число искр, и визг становился все более пронзительным; так что, казалось, что сейчас покроется трещинами череп и лопнет голова.

Все быстрее и быстрее движение: вырывались из марева унылые каменные гряды, между которых копошились толпы «огарков», и, в то же мгновенье отлетали назад, а скорость все возрастала – все быстрее двигались два «огарка» на платформе, и их движения напоминали судорожные рывки, причем столь резкие, что, казалось, от каждого они могли бы разорваться на части. Вот, лежащий впереди иных братьев Робин увидел, как на рельсы пред платформой бросилось несколько темных фигур; тут же раздался треск – что-то бесформенное пролетело над ними… А скорость все возрастала; уж невозможно было смотреть пред собою – густой, наполненный железными парами воздух впивался в лицо, слепил глаза. И вот пленники перевернулись на тощие свои животы, и лежали так с закрытыми глазами, ожидали своей участи.

Что же касается орков, то они сгрудились в одну большую кучу; и, уткнувшись друг в друга лбами, со всех сил, пытаясь перекрыть визг железа, орали такую песнь:

 
– Могущества и сила
Кровавой старой тьмы,
Что свет и день побила,
Которой служим мы!
На нас не сокрушайся:
Мы верные рабы!
С врагами расправляйся,
Стегай и жги горбы!
 

Хриплые их, сорванные голоса заметно дрожали; сами они ближе жались друг другу, и даже грозный командир казался таким же, как и все остальные – жалким, напуганным. Видно, многое бы они дали, чтобы не приближаться к этой «старой тьме», а возвратится назад, в привычные их шахты, где могли они безнаказанно издеваться над рабами.

Воздух становился все более тяжелым, жарким, и, хотя от бешеной скорости никто не решался взглянуть вперед – каждый чувствовал, что приближаются они к тому трехсотметровому трону, над которым колонную взмывала к куполу тьма.

«Огарки», достигнув предела своих стремительных, слаженных движений, стали замедляться; и теперь, если бы кто-нибудь смог проследить за ними, то увидел бы, что нажимают они кнопки и дергают рычажки в обратном порядке. Раздался гул; повозка, вся передергиваясь от резких рывков, стала останавливаться; при этом взвилось так много искр, что они образовали над их головами целый купол из раскаленного железа, гарь и жар были столь сильны, что даже кое-кто из каменных орков закашлялся. От грохота заложило в ушах, оттуда текла кровь; однако, чувствовалось, как дрожал раздираемый воздух.

Повозка остановилась столь же резко, как и начала свое движенье. Искры в мгновенье пропали; и, перевернувшись на спины, пленники поняли, что остановились, метрах в пятидесяти от подножия трона. Ближе подъехать было совершенно невозможно, так как там извивались, точно бичи? ярко-кровавые молнии; видно было, что, когда то рельсы были проведены до самого трона, однако, эти кровавые молнии совсем их переломали, и вздымались эти пять железных линий змеями; в некоторых же местах были переплавлены; вообще же, камень вокруг этого места был весь черен, выжжен, из него поднимались полупрозрачные струи блекло-серого дыма. Постепенно, по мере того, как отходили уши, становился слышен и рокот, который ниспадал откуда-то сверху, где, сидящая на троне, наполняющаяся из глубин своих отсветами бордовых молний тьма, расширялась; высилась над ними грозным валом, который, казалось, в любое мгновенье готов был рухнуть, погрести их под собою.

Те огромные огненные глаза, которые приковали их внимание еще только, когда они вошли в эту многоверстную пещеру, которые смотрели на каждого – эти пылающие бордовым пламенем глазищи и теперь взирали на них с трехсотметровой высоты. Несмотря на все пережитое, пленников (даже и Фалко), сковал ужас – это была могучая сила, она поглощала в себя всякие мысли; но они могли только смотреть – неотрывно смотреть в эти бордовые очи, и представлялось, что сейчас эта сена тьмы нагнется – подхватит их; взметнет с огромной скоростью туда, ввысь, под купол…

А время проходило, и ничего не изменялось: все так же выплескивались из глубин тьмы отсветы бордовых молний, все так же зияли два ярких, бордовых глаза; огненные щупальца-кнуты змеились по истерзанным, прожженным камням. Орки-надсмотрщики и их командир стояли теперь на коленях, дрожали, без конца выкрикивали свои, обращенные к «древней тьме» гимны, и единственное, что в них можно было разобрать это мольбы о том, чтобы она их не раздавила, но карала врагов.

Чрез некоторое время, стал отодвигаться один из стоявших поблизости, метров десяти высотою валун, из под него вырывались плотные клубы какого-то бесцветного пара; и пленники, которые хоть немного пришли в себя, подумали, что под валуном откроется какой-то проход – однако, на самом деле, выступил оттуда некто, похожий на трехметровую гориллу – в один прыжок подскочил к ним и, не обращая на орков никакого внимания, подхватил всех четверых в свою громадную ладонь, сжал их так, что затрещали кости, и стремительно побежал, среди нагромождений камня. Вот открылась метров тридцати зала, с почти гладким, оплавленным полом, со стенами, которые были выточены как тридцатиметровые клыки – от одной стены до другой было не более двадцати шагов; ну а сводами служила наливающаяся бордовыми отсветами, клубящаяся грозным облаком тьма – два ока нависали, казалось, прямо над ними; плотная бордовая дымка заполоняла воздух, отчего все словно залито было кровью. Из пола поднималось несколько совсем маленьких, черных домиков; с зарешеченными окошками; между домами были многочисленные орудия пытки, представляющие такое причудливое переплетение всяких крючков, шипов, лезвий, стальных тросов, зажимов, что совершенно немыслимым представлялось разгадать, как они работают (ясным было только то, что их единственное предназначенье – всячески терзать плоть). На эти орудия даже смотреть было больно, казалось, что еще издали все эти шипы впивались в глаза. Они уж подумали, что «горилла» понесет их прямо к орудиям; однако, их перенесли в ту часть залы, за которой зубья стен расступались, и обнажалась вздымающаяся от подножья трона тьма; там так же, как и возле «рельсов» змеились по выжженным камням кровавые молнии. И вот на фоне этой тьмы, на возвышении к которому поднимались ряды грубо обточенных, щербатых ступеней, восседал некто похожий на… двухметровый, перезрелый, уже и подгнивший помидор. Такое было впечатление, и потом только заметны становились выступающие из этого красного шара тоненькие ручки, еще более тоненькие, маленькие ножки, наконец тонкие прорези на месте глаз, даже какие-то мутные крапинки там, тонкая но очень длинная прорез на месте рта, а вот носа совсем не было; на «помидоре» не было никакой одежды, и красная его плоть была везде гладкой, без всяких признаков анатомии, вот, разве что, обвисали кое-где куски подгнившей, темной плоти.

«Горилла» не остановилась у подножия, подняла их по ступенькам; и протянула в сжатом своем кулачище прямо к верхней части «помидора», к маленьким его, мутным глазкам. Ударил резкий запах – такой запах издают совсем уже изгнившие, сморщенные фрукты, но он не был знаком никому из братьев, так как они и не видели никогда фруктов. Мутные глазки стали выпучиваться, и вылезали все больше и больше из орбит, так, что казалось, что сейчас вылетят. Цвет у них был густо-коричневый, почти черный, словно бы распирала их изнутри помидорная гниль – эти глазищи выпучивались навстречу четырем головам, которые вырывались из кулака «гориллы». Вот раскрылся длинный рот, и раскрылся так широко, что, казалось, «помидор» сейчас порвется надвое. Рот не закрывался, а из глубин его раздавался до смешного густой, басистый и серьезный голос:

– Вы преступники. Вы будете сознаваться. Называть соучастников. Называть заговор. Называть сейчас; потом – наказание. Называть.

Тут не удержался, взвился яростным, язвительным голосом Рэнис:

– Вот дурак то! Пнуть бы тебя, и порвался бы, шарик ты надувной! Да нас же сюда терзать принесли! Ну, и терзайте, безмозглые вы твари! Все равно ничего больше не умеете! Ха-ха!.. Соучастников назвать – вот тебе!

И тут Рэнис плюнул прямо в выпученный, вытянувшийся уже в полметра, почти до них дотронувшийся глаз. Увидевши это, Ринэм, которому только-только, и с большим трудом удалось высвободить руки; сложил свои ладони в молящем жесте, и голосом, деланно спокойным, миролюбивым начал:

– А дело-то все в том, что нас несправедливо обвинили. Действительно, нами замечен был некто небольшого роста, настоящий карлик…

– Да ты что?! – в ярости, брызгая слюною, прорычал Рэнис.

Ринэм метнул на него быстрый взгляд, подмигнул – однако, Рэнис, конечно не понял, не хотел понимать всего этого хитроумия. Ну, а Ринэм поспешно и громко, чтобы перекричать следующий окрик своего брата, продолжал:

– Мы доложили бы об этом лазутчике, однако, нас уже опередили. Не понимаю только, почему подозрение сразу пало на нас.

– Организаторы заговора – вы. Вы сопротивлялись. Вы убивали…

– Да, да, да! – аж взревел Рэнис, и еще раз плюнул, но на этот раз в другой выпученный глаз. – Били, и еще будем бить! Скрутили! Ну, знайте – отпустите, всем вам, гады, глотки перегрызу! Ну – терзайте! Ломайте! Калечьте! Презираю вас, потому что ничего, кроме этого и не умеете вы делать! Вот вам! – и он еще раз плюнул.