Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

– Хорошо, давай мне своего коня! Только – не требуй от меня ничего! Знаю – ты все с корыстными целями выделываешь… Так вот – не стану я тебе служить! То что подаешь – приму, но тебе не удастся…

– Конечно, конечно – все будет так, как предначертано. Вон и конь…

Действительно: на фоне багровеющего неба, словно черный разрез, стремительно приближался к ним конь.

– А что же с Лэнией будет? – спросила Аргония.

– Не волнуйся – я присмотрю за ней. – спокойно отвечал ворон.

– Нет – не оставляй меня с ним. – взмолилась эльфийская принцесса, затем – зашептала Аргонии на ухо. – Теперь я узнала – это Он. Когда-то я сама к нему стремилась, но ведь – это безумие было, теперь мне страшно. Не принимайте от него никаких подачек. Это ведь все им подстроено. Ежели мы будем отвечать отказом – он не станет применять силу – ему главное волю сломить…

Но ничего больше не могла вымолвить Лэния, так как рот ее оказался запечатанным. Летучий же конь опустился рядом с ними, приклонил колени, ожидая Аргонию.

* * *

В то время, когда бесы-Вэлласы объявили армиям Гил-Гэлада и Келебримбера войну, Маэглин находился в госпитали, неподалеку от Вэллиата. Причина, по которой они попали в это заведение была одинаковой – оба истощились от чрезвычайного нервного напряжения – «от постоянного надрыва» – как выразился кто-то. Эльфийские лекари уделяли им внимания больше, чем кому-либо еще, так как состояние их было действительно тяжелым, и мучались они «словно в преисподнюю попали». Вэллиат постоянно бредил о вечной жизни, и орал, так как чудилось ему, будто пришла смерть: «Вот она! Вот – старуха страшная!!!» – вопил он, указывая дрожащей рукой, в пустое пространство. Что касается Маэглина, то он, конечно – надрывался из-за «новой жизни», из-за того, что все счастье ускользнуло от него, в несколько мгновений. Лекарям, которые их лечили, многие болезни, в том числе и душевные, удалось излечивать – тут же они только руками разводили, да вздыхали – немного, впрочем, все же облегчая эти мученья.

В те мгновенья, когда эльфийский лагерь загудел, когда в госпиталь вбежал один из эльфов, и проговорил: «Вы только взгляните – откуда такая армия взялась даже и не мудрейшим неведомо!» – и Вэллиат и Маэглин одновременно пришли в чувства, одновременно поднялись с тех кроватей, на которых, в бреду, провели эти дни, и увидели друг друга. Ни тому ни другому еще не доводилось как-либо общаться, однако же и тот и другой тут же почувствовали, что им еще вместе предстоит пережить что-то – и тот и другой видел пред собой существо изможденное, с лихорадочно сверкающими, красноватыми зрачками – и тот и другой, одновременно сделали навстречу друг другу шаг.

– …Что ж из того? – говорил, между тем, эльф-лекарь, не замечая их чудесного, стремительного излечения. – Не важно, какая армия объявила нам войну – наше дело лечить, а все эти битвы не касаются нас до тех пор, пока не подходят вплотную, вот тогда долг лекаря встать и до последнего защищать…

Вэллиат и Маэглин стояли в шаге друга от друга, пристально, словно в зеркало, разглядывали эти, кажущиеся такими знакомыми лица. И тот и другой хотел сказать что-то – однако, и это было не суждено, так как материя над их головами бесшумно разорвалась, и в образовавшийся проем метнулся, встал пред ними черный ворон – каждый видел непроницаемое око.

– Итак, волею моей вы очнулись. – раздался в головах их голос. – Да будет вам известно, что безумцы Вэллас и Вэлломир сотворили нечто страшное: один выпустил из другого целую армию бесов, и теперь они грозят весь мир вытоптать. Все, что было вам дорого – все будет уничтожено. Смерть восторжествует. Не будет уже никакой новой жизни.

– Что же нам делать?! – вскричали они разом.

На этот возглас обернулся и эльф-лекарь, и эльф, который вбежал, и с такой тревогой рассказывал о нежданном этом воинстве. И тот и другой увидели двоих крайне изнуренных душевным недугом людей, а между ними – темное, пребывающее в постоянном судорожном, неестественном движении облако – тогда же они, наделенные чувствием всякого волшебства, почувствовали, будто над ними целая черная туча злого чародейства нависает; почувствовали, что в любое мгновенье их молния поразить может. Тогда лекарь проговорил: «Беги – зови подмогу!» – сам же шагнул навстречу этому темному облаку, громко проговорил:

– Что бы оно не внушало вам – не поддавайтесь.

Второй эльф бросился к выходу, однако – полог стремительно захлопнулся, не осталось и шва – они оказались запечатаными в этой довольно широкой палате, вместе с еще несколькими больными. Тогда этот эльф выхватил клинок, нанес удар, намериваясь рассечь стену – а мягко беловатая, цвета парного молоко стена стремительно затемнилась, и клинок, ударив по ней, высек сноп искр, со звоном переломился. В несколько мгновений это светлое помещение превратилось в некую мрачную подземную залу, со множеством темных углов, в которых копошились некие зловещие тени.

А в головах Вэллиата и Маэглина все гремел голос: «Видите – все эти воинства, все, что есть у них – всего лишь… игрушки, куклы – это один из вас так назвал, ну – пусть так и будет. Следуйте за мной – я единственный, кто может дать вам новую жизнь, и бессмертие. Итак, прежде всего – вы должны остановить те сотни тысяч Вэлласов, которые грозят этому миру…»

– Как нам это сделать?! – нетерпеливо выкрикнули Вэллиат и Маэглин.

Очнулся один из бывших здесь больных (человек отошедший от костра, изодранный таившимся неподалеку голодным волком) – он стал надрывисто кричать – молил, чтобы кто-то спас его – к нему подлетел эльф-лекарь, стал говорить что-то утешительное – достал какое-то снадобье.

Ворон говорил так, будто и не происходило ничего: «Вы все, действительно, как мошки. Обуреваемые своими страстишками, горюющие о смерти, о смерти же гадающие, не знающие зачем живете – слепцы двигающиеся вперед на поводу и судьбы. А я вам придам сейчас такую мощь, что вы себя богами почувствуете. Вот вам каждому клинок…» – и два черных крыла вытянулись, протянув Маэглину и Вэллиату, два ослепительно черных клинка, которые поглощали тот немногочисленный свет, который еще оставался в этой пещере: клинки они приняли не задумываясь, и почувствовали, что рукоятки стали продолжением их рук, и их разве что с мясом можно было отодрать. «Вот вам бессмертие» – и от крыл его переметнулась, разлилась вокруг их тел бордовая, едва приметная дымка, которая, однако, пребывала в беспрерывном, стремительном движенье, и пульсировала, словно сердце. «Ну, вот – теперь вы настоящие герои!» – и у того, и у другого кружилась голова, хотелось задавать бесчисленные вопросы, и протестовать и… они не замечали, что в голосе было и презрение, и усмешка над ними. «Теперь вы могучие, настоящие богатыри. Сейчас вы свершите такие подвиги, что веками об вас будут помнить, будут о вас песни слагать. Взмахните же клинками, и не бойтесь погибнуть, ибо никакое оружие отныне вам не страшно. Бейте Врагов не жалейте…»

Тут и Вэллиат, и Маэглин почувствовали, что надо бросится на эти беспросветно темные стены: так они и поступили, изможденные духовно, не в силах противится этим сильным порывам страсти. Вот взмахнули клинками, вот нанесли удары – в лица им метнулись целые потоки слепящих, ярких, должных их бы изжечь искр, однако, их пламень с жадностью был поглощен в бордовые сферы, а сами эти беспросветные стены, об которых переломился эльфийский клинок, с грохотом проломились…

Бывшие поблизости от госпиталя эльфы, видели, как этот большой светлый шатер, вдруг обратился в пронзительно черную, высокую, веющую холодом глыбу. Они бросились к ней, стали кричать, некоторые пытались прорубить клинками, однако – и их клинки переламывались.

И вот раздался грохот, поверхность в одном месте покрылась трещинами, а затем, стремительными увесистыми клочьями разлетелась в стороны – при этом несколько эльфов было покалечено. В образовавшийся проем шагнули два создания – высокие и страшные, окруженные бордовым свеченьем, они напоминали могучих призраков. Двигались они какими-то неестественными, резкими движеньями, словно бы в одном месте таяли, а в другом – тут же вырастали. Итак весь эльфийский лагерь гудел, готовился к битве, и вот, многие из видевших превращение шатра, а затем – этих «призраков», связали это с грозившим им войском – несколько воителей выступили перед «призраками», и повелели:

– Остановитесь, бросьте свои клинки. Вы нанесли увечья нашим братьям…

Для Вэллиата и Маэглина, все эти фигуры представлялись скопищем размытых, бесформенных теней – они видели их темными, на кровяном фоне, и вот эти тени издавали воющие, уродливые звуки, тянулись к ним кривыми, извивающимися отростками. В головах этих двоих взмыл голос: «Я с вами – даже вам, героям, нужно мое наставление. Видите эти тени уродливые? Они хрипят, они хотят вас остановить – они, тупые, почитающие себя великими. Бейте их, не жалейте – они Враги. Они полагают, что истина на их стороне, но даже не видят, кто вы на самом деле».

Ни тот ни другой не чувствовали вмешательства посторонней силы, однако – стоило им лишь раздражиться, только сделать небольшое движенье, как руки, наполнившись силой действительно богатырской, взметнулись – а затем, клинки обрушились на этих, выступивших вперед эльфов. Те хотели отразить удары, успели даже клинки выставить – однако, лезвия прошли через них, словно через воздух, прошли и через мифрил, из которого были выкованы их доспехи, и через плоть, и через кость – словно бы их и вовсе не было, только вот тела были рассечены, и то же самое случилось и с теми, которые бросились на «призраков» вслед.

– Нам не управиться с ним! Здесь нужен могучий маг! Отступаем! – выкрикнул один из эльфов, и это было тут же исполнено.

Вэллиат и Маэглин, стремительно вырвались в проход между шатрами, они, жаждя, чтобы все это закончилось, чтобы объяснилось наконец; а лучше – чтобы ничего не объяснялось, чтобы просто все успокоилось, и не гнало бы их больше никуда. Однако, голос торжественно (но в глубине со все той же презрительной усмешкой) – вещал: «Спешите – армии врага уже близко – они грозят всему, что вам дорого! Сметайте тени, которые на вашем пути попадаются – они тоже грозят всему этому Дорогому!»

Действительно – среди шатров можно было встретить довольно много эльфов – они еще не знали о том, что произошло возле госпиталя, а потому – некоторые пытались преградить этим стремительно несущимся, кровавым призракам дорогу – такие падали разрубленные, или же сбитые отлетали в сторону, и никогда уже не поднимались, так как кости их были переломлены.

Маэглин и Вэллиат – они все бежали и бежали по этой тянущийся к ним, призрачной аллее, и мир вокруг весь был залит кровью, весь был враждебен им, и вместе, перебивая друг друга, вопили они, почти одними и теми же словами:

– Когда же закончится все это?! Есть ли конец безумию: ответьте, ответьте – есть ли?! Освободите нас! Мы же рабы! Не хотим этого!

«Вы герои. Главное не поддаваться слабости. Ну – вот и враги перед вами».

Действительно – эльфийский лагерь остался позади, и пред ними раскрылось пространство, все копошащееся единым, издающим мерзостные звуки, гигантским организмом. У этого организма были тысячи голов, рук, глоток, но все это перекручивалось в болезненно воющий, хохочущий, дергающийся из стороны в сторону клубок – медленно на них наползающий, делающий воздух смрадным, душным – все пространство кипело кровью – впрочем: ни Маэглин, ни Вэллиат не видели глубины воздуха: все представлялось им каким-то узким, запертыми – сами себя они чувствовали скованными в узкой клети… Как же полнился этот тесный воздух кровью – как же ненавистен был им этот обезумевший организм. Да-да именно в нем видели они причину своей боли, и вот с воплем, который слышен был на много верст окрест, бросились на него. Так легко взметнулись клинки – опустились, рассекая плоть «бесов» Из этих синюшных тел брызнула грязь, вопли еще усилились – еще больше возросла ненависть двоих «героев»…

Тут началось сущее безумие, которое и не берусь описывать, так описывать то и нечего. Были бесконечные, слепые взмахи, были вопли, брызги грязи, были толпы бесов, устремлявшихся на них со всех сторон, но не в силах дотянуться да их плоти, так как даже не отбитые руки изжигались о бордовую сферу. Они, в этом своем ослеплении, чувствуя муку беспрерывную уже не могли остановится…

* * *

Крылатый черный конь унес Аргонию, и она давно уже затерялась на фоне кружащих над горизонтом темных вороньих туч. Эльфийский конь отбежал в сторону, и стоял там, на фоне затухающей полосы заката.

А Лэния, на плече которой пристроилась испуганно сжавшаяся Бела, стояла на едва выделяющемся на заснеженных просторах тракте, все смотрела вслед своей похитительницы, ожидая, что она, все-таки, вернется – даже боясь взглянуть туда, где сидел на снегу ворон. Она с ужасом ждала гласа, к которому когда-то стремилась. Этот голос действительно раздался – но не в голове, он прозвучал в воздухе, и без всякой колдовской силы – просто задумчивый, человеческий голос:

– А я все гляжу на тебя, и гадаю, – что за сила влечет к тебе? Неужто любовь? Нет – просто не может быть такого. Любовь – это такая низменная страсть, только низшим доступная, от их животных инстинктов идущая – я часто эту любовь использовал себе во благо – о да – эти влюбленные становятся такими доверчивыми – словно дети они… А я – я всегда отдающий отсчет в своих поступках; я заведомо настроенный против этого бреда – я теперь сам ничего не могу с собой поделать. Даже и убить тебя не могу – это было бы легче всего – избавился бы. Но нет – я готов защищать тебя от любой напасти… А теперь ответь, что в тебе такого – почему именно тебя избрал, почему именно к тебе потянуло так, что противится не мог?! Чем ты лучше тех тысяч эльфийских и людских дев, который я перевидал. Видывал и принцесс и королев, и ничего кроме отвращенья, кроме жажды всех их в рабское племя обратить не испытывал я. Что же это? Неужто какая-то особая добродетель? Да знаю я деву, она любовью весь мир объять может, рай здесь создать – в ней то сила Валара, да только в теле человеческом. Так почему не ее? Добродетели должны мне быть неприятны, так может – порок какой-то, тьму в тебе нашел? Так нет в тебе и никаких пороков – ты ясна и прекрасная, эльфийская дева; но столь же ясными были и многие иные… И ничем особым ты среди них не выделяешься. Так почему же?!..

Наконец, Лэния обернулась, и, как только это произошло, ворон принял обличия (человека или эльфа? Не берусь об этом судить, так же, как и об возрасте его). Такой лик мог быть и у тридцатилетнего, но уже умудренного жизнью, и у древнего старца, сохранившего еще силы молодости. Волосы у него были густые, серебристые, подобные облакам, глаза же глубокие – подобные озерам беспокойным, в любое мгновенье готовыми водоворотами покрыться. Он был облачен во все черное, был высок, и вот шагнул, встал, возвышаясь, рядом с Лэнией. Она же, вглядываясь в его лик, приговаривала:

– Конечно – это ты, но… у тебя все время разные лики. Ты все время изменяешься, и, в то же время ты разный… Мне и страшно рядом с тобою, но теперь понимаю… Все-таки, рядом с тобой мне хорошо – как-то особенно хорошо, и не могу я этого понять.

– Но почему ты?! Почему – неужто не знаешь ответа?! Чем ты меня так околдовала, эльфийская чародейка?!.. Впрочем – какая разница. Просто – будь рядом со мною.

Он протянул было руку, но Лэния отскочила назад – она отступала по снежному пласту, но снег не прогибался под ее легкой поступью. Она обхватила ладонями лоб, закачала головою:

– Нет, нет – сама не ведаю, что сказала до этого! Оставь меня… Или убей! Я же знаю кто ты!.. На тебе столько эльфийской крови, что на целую реку хватило бы… И я еще говорила тебе слова любви. Нет – это все наважденье…

– Наважденье! Наважденье! – несколько раз с мукою выкрикнул он. – Уж знаю, что наважденье, а ничего с собою не могу поделать. Сейчас такие важные дни, сейчас ни минуты нельзя тратить впустую – все, с таким трудом собранное, в любое мгновенье грозит развалиться… А я вот не могу от тебя отделаться. Помнишь ли, как в прошлый раз расстались?

– Да, конечно же! – он остановилась, с тоскою на него взглянула. – Ты сказал, что из-за меня изменяешься – вороном в окно бросился. Мне тогда так тоскливо на сердце стало…

– Но я всегда помнил о тебе. Я чувствовал, как живешь ты; и это я подстроил, чтобы вышла ты за стены Эрегиона. Чего ж теперь?..

– И эта тьма колдовская тоже твое дело? Это тебя Аргония тогда среди деревьев видела?

– Я тосковал – я страшно тосковал в ту ночь!.. Не помню уже, что было. А хочешь стихами изложу?! Я привык к этим стихам – ведь, среди вас, за которыми я устремляюсь, столько стихотворцев! Есть такие страстные, которые пылают, и сотни этих строк придумывают. Иногда, как слушаю их, такая тоска охватывает! Кричу себе: «Это недостойно тебя, ибо ты должен заниматься своим делом – а от любви ты ослабеешь, станешь подобен Валарам!» – но всей воли не хватает – и тоска давит, словно глыба – словно все эти горы!.. И жажду – сам не знаю чего, но не того, что обычно – это точно. Ну, слушай-слушай – это именно в ту ночь придумал; и не помню, где я был тогда, но был мрак, и я жаждал услышать твой голос:

 
– Тоска глубинная темной слезою
Скребет по душе обагренной стрелою,
Еще одна ночь в злобной думе моей
И жжение яростных, мрачных огней.
 
 
Взметнусь до рокочущей холодом тучи,
А думы терзают, как горные кручи,
И вновь я у них, и вновь зло вершу,
Заклятье, заклятье, заклятье твержу!
 
 
Они же летают в воздушных мечтах,
В синеющая далях, в небесных градах,
И песни любви, недоступные мне,
Творят на спокойном и вечном огне.
 
 
А мне только с вихрем в мученье полет,
А мне моих мыслей пылающий лед,
А мне не забыть, не забыть о тебе,
Хоть я и подвластен зловещей судьбе.
 

И он вновь высился над Лэнией – он протянул было к ней руки, но, видя, что она отдернулась – больше уже не тянулся. Эльфийская принцесса дрожала, слезы по ее щекам катились, а в голове все гудело, вместо крови – словно лава в ее теле разлилась. Сколько же было боли в этом голосе! Она хотела бросится, утешить его, но, в то же время, и сдерживалась, все повторяя себе, кто он есть на самом деле.

Она стояла от него шагах в пяти, а заря уже почти умерла, и только у самого горизонта осталась совсем узкая, кровавая, словно шрам, полоса, на небе же уже и звезды выступили, и Млечный путь прояснился. Начался звездный дождь – сверкающие серебристые лучи обильно сверкали, и хотелось грезить о чем-то возвышенном. В ночи стало заметно тусклое, сияние исходящее из глаз «ворона» – казалось будто раскрылись двери, а за ними – отсвет некоего зловещего, огромного царствия.

– Я знаю, что вызываю страх. Но, пожалуйста – не отвергай меня! – после некоторого молчания вскричал он.

Звездопад еще усилился: теперь светила сыпали беспрерывной, стремительной чредою, казалось – они несутся среди миров; казалось – должен быть шум, как при сильной буре; однако – было очень тихо.

– Я не могу тебя удержать силой! Слышишь?! – тут две ослепительные слезы вспыхнули в его глазах, и Лэния, не в силах выдерживать их сильного, жгучего света, зажмурилась. – Иным то я свои силы даю; а пред тобой – ничего эти силы не стоят!.. Вот ты сказала, чтобы оставил я тебя – так еще сильнее эта мука взорвалась! Уж ежели раньше не мог отказаться, то теперь и подавно. Я часто слышал, о весне грядущей – и уж этот восторг весенний представлял чем-то таким совершенно животным, презренным – и я всегда ненавидел весну, хотел ее вьюгой заморозить… Ну – довольно об этом! Все – сдаюсь! Победили меня не Валары, ни Майя, а обычная эльфийка… Все-все – скажи, что полюбишь меня, и от всего откажусь, стану ходить в плоти – хочешь, всегда в одном обличии?! Я просто буду слушать тебя, буду слагать для тебя стихи, буду собирать плоды, любоваться с тобой природой, петь, смеяться – все это я приму, откажусь и от власти, и от мира:

 
– Что этот мир с его богатством?
Все надоест, проедет; все прах,
И нет числа богатым яствам,
Но пусть то станет кормом птах!
 
 
И откажусь от королевства,
От армий грозных, битв, мечей,
Нет – это, ведь, не бегство:
Полет весенний лебедей!
 
 
Я откажусь от хитрых мыслей,
От звона злата, слов льстеца,
Я назову все это пылью,
Свободным стану до конца!
 
 
И те безумные реченья
Мне голос правды заменит,
И звезд далекое свеченье
Мне сердце нынче излечит.
 

– Пусть будет больше звезд на небе! Сильнее станет звездопад! Пусть летят, летят скорее! Пусть разобьют тоску преград!..

Падающих звезд стало еще больше: все пребывало в стремительном серебристом движении, все окрест пылало.

– Ты героиня! – выкрикивал ворон, и вновь подступил к ней, возвышался темной громадой. – Все – отказался! Ради тебя отказываюсь… А хочешь, вот сейчас возьму тебя, и устремимся мы, ко всем эти «куклам» – всех их я вразумлю, успокою; кого надо друг с другом соединю… Хочешь ли, чтобы все так счастливо было?!

– Да! Да! Конечно же! – вскрикнула Лэния. – Если ты это сделаешь, то будешь прощен не только мною.

– И ты будешь тогда со мною?! Да?! Да?!.. О, как же крутит эта страсть! И я уже ничто, я пылинка, я раздавлен тобою!.. Безвольный, я на все согласен – говори, что тебе угодно – хочешь отправлюсь в Валинор, буду целовать ступни Манвэ-проклятому!.. Нет-нет – прости меня, за эти слова, но на все я готов, лишь бы только сказала ты, будешь со мною!.. Как же мучит меня это! Я раб!..

– Да, да – я согласна, только исправь то, что натворил, сделай тех неведомых мне счастливыми, потому что… уж чувствую, сколь они от тебя несчастны! Я же чувствую, ты что то очень плохое против них задумал; ну ничего – главное то, что теперь все понял, теперь все исправишь! Сколько же счастья тогда будет, как же все неожиданно и хорошо обернулось. Да, да – я клянусь, я буду с тобою, я буду любить тебя, любить со страхом, но искренне, ежели ты станешь простым, ежели от всей своей силы и помыслов откажешься. И я чувствую, как тяжело от этого отказаться! Откажешься, а я забуду о всем зле – да, да – тогда я смогу…

– Не говори ничего больше! Молчи! Вот сейчас и начнем исполнять, то, что ты хочешь. Все выправим. Ну, что в первую очередь?!..

– Ты направил Аргонию туда, где вороны кружат. Я чувствую, что там гибнут… Что там… И батюшка мой, там ведь?! Так ведь?!

– Да, да. Ты только прости – да – это я подстроил. Но ты, все-таки, не сердись, не говори, что меня нельзя любить! Я же теперь исправлюсь, я же теперь совсем иным стану! Я все исправлю – твой батюшка должен быть жив, он вообще в мои помыслы не входил. Ну же – дай руку и мы устремимся туда.

Лэния протянула ему ладонь, а он жадно, как и должен хищник, вцепился в нее; но тут же умерил хватку, и весь лик его вспыхнул яркой, белесой вспышкой, не осталось там человеческих черт, вся его плоть, с воем стала закручиваться, дугою устремилась вверх, навстречу небывалому, все истинные звезды, и Млечный путь затемнившему звездопаду. Лэния почувствовала, как стремительная сила влечет ее – закричала и от ужаса, и от восторга.

* * *

Та бойня, которая началась на рассвете третьего, после выхода из Эрегиона дня, оставила, среди прогоревших летописей этого королевства такую запись:

«…Их было бессчетное множество, и, хотя каждый из наших, мог порубить их и сотню – они, все-таки, должны были одержать победу. То, что бессчетно, всегда одерживает верх над тем, что имеет конечное количество, даже если в этом конечном и сила, и свет…»

Несмотря на организованность эльфийского войска, некоторое замешательство пребывало и среди воинов, и среди командиров все время. Только успела разлететься весть, что некие два могучих «духа» разрезают могучих воителей, словно из воздуха они слеплены; только несколько могучих кудесников устремились туда, как уже и следующая весть подоспела: оказывается, «духи» уже ворвались во вражье войско, и успели окружить себя целыми валами из порубленных тел.

А воинство «бесов-Вэлласов», ревущей толпою, хохоча, кривляясь бросилось на эльфийский лагерь, смело первые ряды палаток, но за ними уже поджидали выстроенные ряды эльфов – тогда «бесы» не смогли пройти дальше – вскоре вырос целый завал из их источающих грязь тел. Этот первый, наскоро выстроенный эльфийский кордон, выстоял сколько требовалось, а затем – растворился в воздухе столь стремительно, как это только эльфы могли устроить. «Бесы», завывая, запрыгивая друг другу на плечи, котясь волчками – бросились было вперед, но там их уже поджидали лучники. Сотни стрел разом загудели в воздухе – они пронзали тела насквозь, отбрасывали на бегущих следом – и все летели и летели, выкашивая ряд за рядом. Стрелки превзошли сами себя, и в течении получаса было перебито много тысяч «бесов» – перед этой линий образовалась гряда из тел, метров пяти высотою. Вот атака прекратилась, но, только успели эльфы вытереть пот и поздравить (неуверенно и устало), друг друга с победой, как гряда эта вздыбилась, и стремительно обрушилась на них – словно волна многометровая погребла под собою…

«Бесы» не зажимали лагерь с разных сторон, но двигались только с юга, где и появились. Вновь вступили в рукопашную – звенела сталь, трещали кости, грязь обильно стекала под ногами. Казалось, что неумелые вначале «Вэлласы» обучались бою, и знание передавалось среди них, как в едином организме. Они забирали друг – другу на плечи, переплетались в многометровые трещащие конструкции, которые рушились на эльфов сверху, и большинство «бесов», все-таки, конечно, погибало, но некоторые добирались-таки до эльфов, с хохотом, захлебываясь кровью, впивались в их шеи.

Сталь звенела и час, и другой, и третий – звенела она и через десять часов, и в час закатный, даже еще сильнее, нежели в начале. Все-таки, эльфы вынуждены были отступать – на каждом шагу они оставляли сотни «бесов», но…

Альфонсо вынужден был оставаться в бездействии именно до закатного часа. Конечно – он рвался в сражение, он даже кричал, требуя, чтобы его несли туда. Однако, по указу Гил-Гэлада, его связали, перевязали и несколько эльфов ухаживали за ним, так как руки «бесов» нанесли ему несколько серьезных увечий – рядом с ним лечили и Гвара – пес мужественно переносил свой недуг, но на хозяина глядел с тоскою, чувствовал его боль. И вот в закатный час, в этот шатер вошел сам Гил-Гэлад – доспехи на нем были измяты, грязь «бесов» смешивалась с собственной его кровью. И тогда Альфонсо взмолился с такой мукой, так пронзительно, что эльфийский государь не мог ему отказать.

И вот уже Альфонсо идет среди палаток, навстречу воплям и грохоту, туда, где что-то колышется, беспрерывно впивается друг в друга – он опадает на вывихнутую ногу, но не замечает боли, говорит:

– Что же так долго меня удерживали?! Я же не сражаться иду! Вы же все Вэлласа убиваете! Дайте мне хоть с одним из них поговорить…

И тут он побежал – спотыкался о больную ногу, но, все-таки, темной тенью бежал – навстречу ему несли раненых эльфов и людей. Один из истекающих кровью нуменорцев протянул к нему руки:

– Я узнал тебя! Да, да – ты матереубийца – сын адмирала! Будь ты проклят! – он попытался в него плюнуть, но закашлялся кровью…

Дальше Альфонсо уже не видел – он вскрикнул, бросился куда-то в сторону, между палаток, но тут нога подвернулась, и он повалился, попытался подняться, уже не смог, заскрежетал зубами, и, впиваясь в снег руками, стремительной темной змеей пополз вперед, и все-то ждал, что сейчас эти эльфы вновь его свяжут, понесут… Тогда он вспомнил, и что было сил позвал: «Угрюм!» – за всеобщим грохотом, он не услышал собственного голоса – однако, конь уже был рядом с ним, встал черным изваянием. Альфонсо подполз, ухватился за поводья, подтянулся, и вот уже перевалился через седло, вскрикнул: «Вперед!..», а Угрюм уже сорвался – сделал несколько длинных прыжков, перелетел через эльфийский шатер – еще несколько рывков и позади осталось шагов пятьдесят. Неожиданно, в ряды сражающихся ворвался этот темный вихрь. Некоторые были сметены, раздавлены, а Альфонсо уже перегнулся в седле, сильной рукою выдернул одного из бесов – тот зубами вцепился ему в кисть, сжал с такой силой, что кость затрещала. Альфонсо поднял его держал в воздухе перед собою, и, вглядываясь в это безобразное, полуразложившееся лицо, говорил:

– Ведь ты же Вэллас! Все вы Вэлласы! Так что же делаете то?! Остановитесь!

Видно, этот выкрик показался пойманному «бесу» смешным – во всяком случае он разжал зубы, и зашелся хохотом, вдруг – стал выкрикивать скороговоркой:

 
– …«Ведь ты же Вэллас!»
Громко пелось.
Но наши гневные ряды
На эльфах красные бразды
Под это пенье оставляли
И Вэлломира прославляли!..
 

Это стремительно повторяющееся, крикливое пение, подхватила и вся вихрящаяся вокруг Угрюм рать – это пение стало разливаться и дальше, и вот оглушительно, наливаясь железными нервами, неслось уже и издали – казалось что и сам воздух трепетал, казалось – сейчас небо багровеющее не выдержит этого ора, обрушится на них. И в этих то воплях, принялась подниматься живая гора – она поднималась в сотни метров от Альфонсо, и составляли ее тысячи, вопящих эту дурашливую песенку тел. От неимоверного напряжения многие из них лопались, но, все-таки, оставались в общей массе, а вытекающая из них грязь служила своеобразной смазкой для других. Эта гора словно бы вытягивалась каким-то незримым великаном – в верхней ее части был трон, на котором сидел, намертво схваченный Вэлломир, а нижняя, расширяющаяся, по мере вознесения трона, беспрерывно трещала костями, и со сдавленным мученическим воплем, с хохотом – твердила и твердила эту песнь.

Тут, не менее сотни рук оплелись вокруг Угрюма, словно щупальца, поволокли и его к этой горе – вот уже стали поднимать; а Альфонсо все не выпускал выхваченного им беса: тот же надрываясь выкрикивал придуманную им песнь. Между тем, Угрюм уже был поднят метров на десять, и наездник стал перевешиваться в седле, полетел бы вниз, если бы руки не обхватили и его – вот с силой дернули его вывихнутую ногу – на этот раз боль затмила все, потемнело в глазах. А сквозь пение, прорывались еще и слова: «Ты же не можешь предстать перед нашим государем хромым! Мы всего лишь выправили твою ногу!» И тут, вместе с конем, стремительно поволокли его вверх – на этой высоте продувал леденящий ветер, а несущееся снизу пенье казалось приглушенным – словно бы из подо льда пробивалось оно.

Альфонсо оказался стоящим на маленькой площадке, перед троном, на котором сидел Вэлломир. Конечно, и площадка, и трон были живыми, плотно сплетенными; Вэлломир озирался горделиво, но во взгляде его было безумие – он все порывался что-то сказать, но губы дрожали, и только стон вырывался. Альфонсо никто не держал, и он стоял согнувшись под постоянным напором воющего ветра – Угрюм стоял рядом, и как всегда подобен был безучастному изваянию. Все это время, Альфонсо удерживал в руках «беса», а тот и не пытался вырваться, но все смеялся, все выкрикивал песнь.