Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 114 страниц)

Ринэм все пытался перекричать своего брата и, наконец – это ему удалось:

– Вот видите, какие у меня нервные братья! Все получилось из-за недоразумения; они просто не разобрали – они, как верные рабы, и подумать не могли, что на них нападают благодушные орки; они подумали, что – это Враги. Они, ведь, спали до этого; ведь, после честно проведенного рабочего дня, всем хочется спать. Так что не было никакого заговора, и вам, к счастью, не о чем волноваться; и, надеюсь, вскоре будет схвачен тот лазутчик, и представ пред вами подтвердит наши слова. Ну а мы готовы честным трудом…

Тут Рэнис вырвал руки из лап «гориллы», которая так и стояла, тупо уставившись в пустоту и ожидая только приказаний – сначала он толкнул Ринэма, а затем, размахнувшись из всех сил ударил помидора между глаз – плоть оказалась отвратительно теплой, она прогнулась до половины объема этой сферы, а затем, с пронзительным хлопком выпрямилась обратно. Рэнис зло хохотал:

– Вот вам наше почтенье! А, что – получили?! Не нравиться?! Не нравиться?! Ха-ха-ха! Вот вам вместо слов моего братика! Долго пред вами трепетали, долго рабами были! Вот вам! Презираю лживые речи! Да – мы заговорщики! Да – мы зачинщики всего! Ненавижу! Ненавижу! Терзайте же! Ха-ха-ха! Но никогда, никогда не услышите вы от меня подлых речей; во мне столько ненависти к вам, гадам, что до конца плеваться буду! Никогда вам не сломать меня! Что, испугался думаете вашей тьмы… ВОТ!!!

И тут он еще раз размахнулся, и со страшной силой, с такой силой, что покачнулась даже «горилла» вновь ударил «помидора». И такая бешеная, годами сдерживаемая сила была в этом ударе, что тот каменный трон, на котором восседал «помидор», покачнулся, и стал заваливаться.

– Помогите! Меня спасать! – загудел своим густым, серьезным голосом «помидор», и тут «горилла» вытянулась, подхватила трон второю своею ручищей.

Конечно, «горилле», не стоило большого труда удержать не только этот трон, но и массу гораздо большую, однако, лапа зацепилась за одну из щербатых ступеней и та не выдержала – раздался пронзительный треск; ступень переломилась, и «горилла», издавши странный гортанный звук, потеряла опору, и стала заваливаться, вместе с троном.

– Держи! Держи! Держать меня! – надрывался «помидор».

«Горилла», конечно, не могла ослушаться своего хозяина, и, совсем позабывши про пленников, выпустила их, обхватила трон уже двумя лапами и с такой силой сжала «помидора», что он весь вытянулся и в любое мгновенье мог порваться. Но падение уже невозможно было остановить – горилла рухнула спиною на ступеньки, перевернулась, и тогда ударился трон – раздался треск, посыпались обломки камня; а дальше уж все перемешалось и перекрутилось так, что ничего было не разобрать.

Пленники же откатились в сторону, оказались как раз под одним из устрашающих орудий; какой-то шип нависал прямо над Рэнисом, и, словно живой, нетерпеливо выжидающий свою жертву, слабо подергивал. Этот гневный юноша рывком отдернулся, в сторону, рывком попытался встать на ноги, однако, совсем позабыл, что связан – повалился на камни, забился отчаянно, захрипел.

Но больше других повезло Робину, который все это время провел в молчании; вспоминая стихи Вероники, представляя ее образ, и радуясь тому, что так и не отобрали у него ее платок – он даже чувствовал тонкий аромат, который поднимался из потайного кармашка. А дело в том, что узел на ногах его был где-то задет и теперь почти полностью развязался. Вот он скинул веревку, поднялся на ноги, и, в первую очередь, склонился над Фалко, заговорил своим чувственным голосом:

– Жалко, что руки связаны. Ну, ничего, я сейчас зубами ваш узел развяжу. Ну, а дальше…

Фалко замотал головою:

– Нет, нет – уже совсем нет времени. Да и ты слишком слаб, чтобы развязывать такие узлы. Беги немедленно. Скорее – сейчас уже будет поздно!

Действительно, слышен был уже густой, надрывный вопль «помидора»:

– Хватать их немедленно! Уйдут! Уйдут!

«Горилла» только внесла трон, с ослепительно красным, покрытым пульсирующими черными пятнами «помидором», на вершину, и, когда прорезался этот вопль, тут же в стремительном, неловком движенье сорвалась с места – трон еще не был установлен, вновь завалился, покатился, разбиваясь на части по ступеням, ну а помидор вылетел, покатился, подпрыгивая бешеным волчком – при этом неустанно вопил своим густым, громким, серьезным голосом, но слов уже было не разобрать. «Горилла» же зацепилась за одну из ступеней, стремительной дугою перевернулась в воздухе, и ударилась о каменную поверхность головою, да так, что свернула бы себе шею, если бы эта шея была, а голова не росла прямо из плеч. Но «горилла» тут же вскочила на ноги и, исполняя повеление своего хозяина, бросилась на пленников.

Все это заняло лишь несколько кратких мгновений, но за это время Робин уже успел отбежать на некоторое расстояние. Вообще то, он побежал бы так сразу, так как понимал, что совсем нет времени, чтобы развязывать узлы, и огромно было желание вырваться; но он, все же, не мог так просто оставить отца и братьев своих, так что, только выслушав повеление Фалко, он бросился…

Если бы «горилла» бросилась за ним, так в несколько рывком догнала – так как передвигалась очень быстро; но она слышала, что надо «держать пленников», а Робин был лишь один ПЛЕННИК – несколько же ПЛЕННИКОВ, лежали под орудиями пытки – их то «горилла» и подхватила, в несколько скачков полетела к «помидору» который лежал, возле одного из огораживающих залу зубцов, лицом на каменной поверхность, и отчаянно молотил ручками и ножками – пытался перевернуться. «Горилла» подхватила это создание, впихнула его на половину трона, вновь внесла на возвышение, и там усадивши, безмолвно протянула пойманных.

«Помидор» испускал жар, его пасть широко распахнулась, и оттуда вырывался гнилостный пар, по уголкам же пасти кипела пена; слышались булькающие звуки, выпученные глаза пульсировали.

– Здесь трое! Один бежал! Поймать одного!

«Горилла» вновь выпустила пленников, бросилась было за Робином, который уже достиг противоположной стороны залы, однако – была остановлена новым воплем «помидора»:

– Этих обезопасить! Приковать!

Этот приказ был исполнен в точности: «горилла» отнесла их к орудиям пыток, каждого приковала к какому-то механизму, в окружении шипов и лезвий; после этого, проверивши, плотно ли они закреплены, бросилась широкими прыжками вослед за Робином.

* * *

Робин все время бежал как мог быстро. Он бежал бы еще быстрее, если бы несвязанные руки, а так приходилось балансировать, так как он понимал, что, ежели упадет, то потеряет очень много драгоценных мгновений. Он бежал к противоположной стене, и был уверен, что там будет какой-то проход. Прохода вполне могло и не оказаться, однако – ему повезло. Проход оказался, и настолько узкий, что он едва мог в него протиснуться. Пробежал среди сдвинутых стен несколько шагов, и тут позади – грохот, все покачнулось; он повалился таки, и тут же развернулся. Оказывается – это горилла столь стремительно пересекла залу, и уже схватила бы его, да не могла, конечно, протиснуться следом. Даже и лапища ее не могла протиснуться, и вот билась она головой и грудью, пытаясь сокрушить каменную толщу – тут, конечно, сыпались какие-то обломки, но потребовалась бы не одна сотня лет, чтобы пробиться следом за Робином.

Тут из дальней части залы раздался густой вопль «помидора»:

– Обходным путем! Вызвать подмогу! Все оцепить! Поднять тревогу!

«Горилла» отскочила в сторону, ну а Робин принялся подниматься на ноги – среди узких стен, со связанными руками это оказалась сложной, почти невыполнимой задачей; он ударялся плечами о выступы; опадал назад, и тут же вновь пытался подняться – при этом он понимал, что «горилла» несется какими-то обходными путями и в любое мгновенье может перегородить дорогу к свободе.

Вот отчаянный рывок, и он поднялся на ноги, но взгляд его случайно метнулся вверх, и увидел один из слепящих бордовых глаз, что зиял на трехсотметровой высоте – и этот, устремленный прямо на него взгляд, захватил Робина – он уж не мог оторваться, забывши обо всем, вновь повалился. Так пролежал несколько мгновений, и тогда только очнулся, перевернулся на живот, встал на колени, и медленно поднялся – прошел несколько метров с закрытыми глазами, и тогда только решился открыть их, побежал, как мог быстро, вперед.

Шагов через сорок, каменные стены расступились, и обнажилась иная зала, с уродливыми покрытыми острыми выступами, словно бы изломанными в какой-то мучительной агонии стенами. В центре из бурлящего черной озера слизью вырывались языки синего пламени, стояла невыносимая, выворачивающая наизнанку гарь, вонь; и в это зале, по многочисленным, дорожкам двигались «огарки». На местах пересечения, дорожки эти или взметались мостами, или же уходили под камни. «Огарки» двигались бесконечными слаженными потоками, некоторые несли какие-то тяжести, некоторые о чем-то задумались, были очень сосредоточены погружены в свои размышления, и бросались короткими, похожими на плевки репликами. Они выходили из бесчисленных проходах в стенах залы, и в такие же проходы уходили; так же несколько сот «огарков» облепляли стены, и старательно стучали по ним, придавая им все более изуверские, исковерканные формы – причем, те формы, которые были прежде, поглощались более новыми. Так же, в стенах виднелись зияли проходы, и них вырывалась черная слизь, а так же, свешивались ноги спящих «огарков».

Робин хоть и привык ко зрелищам всяких зверств, хоть и научился не замечать их, уходя в мир своих сильных любовных чувств – все-таки на некоторое время замер, пораженный всем этим. Ведь раньше, в окружающих его рабах, он замечал затравленных, ненавидящих свой труд Личностей. Здесь же его поразили эти слаженные потоки; судя по тому, что он видел раньше, их в этом подгорном царствии должно было быть много-много тысяч, возможно – и миллионов. Его ужасало, что все эти «огарки» именно живут этим, что все это и есть их исконный мир, что все их помыслы только об этих камнях, что они и не подозревают, и даже не чувствуют, что есть, что-то кроме этих масс, кроме бордового света, кроме ударов по камню, кроме рассуждений, о том, каким сделать следующий уродливый угол. Ужасало то, что эти массы не то, что недовольны своим бессмысленным, болезненным существованием, но даже и не подозревают, что такое – быть недовольным.

Все это почувствовал Робин, созерцая их, и такой болью тогда вспыхнуло его сердце – такой острой, пронзительной к ним жалостью, что, повинуясь молодецкому, наивному порыву, бросился он к ближайшему потоку, забывши, что у него связаны руки, попытался выхватить у одного из «огарков» его ношу – остро обточенную, ранящую руки глыбу, но только налетел на «огарка», и, вместе с ним повалился на землю. Он желал, чтобы раздался грохот, чтобы все обратились к нему – однако, грохот от падения глыбы, мгновенно потонул в сотнях иных звуков: в отрывистых словах, в ударов причудливых приспособлений для ломки камня, в беспрерывном шуме ног, опускающихся на поверхность дорог. Никто даже и не взглянул на него, даже и тот «огарок», у которого он глыбу – медленно поднялся и, даже не взглянув на Робина влился в поток и продолжил свое движенье.

Тогда Робин вскочил на какое-то возвышение и, сложивши руки у рта, принялся кричать:

– Остановитесь! Остановитесь!!!

Никто не обращал на него никакого внимания; все продолжали двигаться так же, как и в то мгновение, когда он вошел; как двигались их предки и за много лет до этого. Робин закашлялся; некоторое время не мог ничего поделать, но только все стоял так, да кашлял. Мучительно болела голова, подкашивались ноги и, все таки, он собирался прокричать им какую-то торжественную речь про любовь, про то, что они должны открыть глаза, и увидеть настоящее небо, вздохнуть настоящего воздуха, а не того душного, гарного, что так сжимало его легкие, от чего подкашивались ноги.

Конечно, его речи суждено было растворится в этом кровавом воздухе, однако – он и слова не успел прокричать; так как, в одном из проходов началось суетное движенье – «огарки» разлетались в стороны, врезались в камни – и все это без единого звука, без единого стона; те, кто ломал кости, оставался лежать без движенья, остальные – медленно поднимались, ожидая пока пробежит мимо них «горилла», а вослед за нею – орки. Орки не кричали, не бранились – бежали с опущенными головами, и, видно – были очень напуганы, что попали в это место.

«Горилла» сразу же увидела стоящего на возвышении Робина и бросилась к нему – она передвигалась прыжками, и каждый раз, когда ее массивное трехметровое тело врезалось в каменную поверхность – раздавался треск, и поверхность дрожала. На пути «горилле» попалась дорога, по которой шли «огарка» – она с разгона врезалась в них, и удар этот был так силен, что «огарки» взметнулись в воздух, и перелетевши метров десять, безропотно рухнули в кипящее озеро – черная слизь мгновенно поглотила их и на многие метры взвились языки слепящего синего пламени. От этого света, «горилла» отдернулась, но лапы ее подвернулись, и она сама, с гулом перевернувшись в воздухе, рухнула в кипящую слизь! Правда – рухнула у самого берега, и тут же с яростным воем выскочила – шесть на лапе ее и на бедре дымилась – вся она в мгновенье поглощена была плотным смрадным облаком, но вот – вырвалась, с яростным воем бросилась на Робина…

Она бы в несколько мгновений догнала юношу, который только опомнился, только бросился бежать, но тут вновь помогла ему случайность: дело в том, что орки подумали, что началось какое-то восстание; и, выслушав короткий, нервный выкрик своего командира, стали рубить «огарков», прорываться вслед за «гориллой». А «огарки», конечно бы не замедлили своего движенья, но зарубленные орками тела перегораживали дорогу, и идущие следом спотыкались о них, падали. Мгновенно образовались завалы из тел. Идущие следом напирали, но, так как идти было некуда – все попросту валились. Они падали со своими ношами на жаркий камень, пытались подняться, но на них валились уже новые, и, в результате, чрез несколько мгновений вся зала была завалена копошащимися, но не имеющих сил подняться «огарками»; на один из такой завалов и налетела «горилла»; она повалилась в какую-то яму, а сверху на нее еще рухнуло с две дюжины «огарков» – и вот закопошились они там, как муравьи, к которым примешался еще и большой жук, но все не могли вырваться.

Робин, воспользовавшись этим, бросился к одному из проходов, из которого еще продолжали выходить и валиться «огарки». Юноша, чувствуя, как мало у него времени, слыша уже и вопли бросившихся за ним в погоню орков – ловко взбежал на этот завал, спрыгнул в проход, и тут вот, налетев на одного из «огарков», не удержался таки, повалился вместе с этим рабом. А позади раздался сильный удар – «горилла» выбравшись из ямы, добежала теперь до завала и пыталась пробить его. И этот проход был достаточно широким, чтобы она протиснулась вослед за Робином. А юноша, одним отчаянным рывком вскочил на ноги, цепляясь плечами за стены, бросился бежать вдоль идущих для того, чтобы повалиться, и быть раздавленными «гориллой»; пробегая, он слышал обрывки сосредоточенных речей, тех, кто думал.

– В третий пятнадцать… Шесть-семь-один в кладку семнадцать… В семнадцатом три-пять… Один из пять семьдесят шесть в дробь пять… В восемь несли один-один…

Если бы в голосах было отчаяние, усталость – их было бы гораздо легче слушать; но от этого монотонного и сосредоточенного, как и поступь их – от этого сжималось сердце; от этого хотелось достать где-то такую чудесную сеть, окутать всех и, самому взмыть, неся за собой к свету – страстно жаждалось пробить этот давящий свод, и увидеть небо, которого никогда не видел, но так жаждал Робин. И он опять забывши, что руки его связаны, попытался схватить хоть одного из них за руку, потащить за собою.

В это мгновенье, завал разлетелся, а прорвавшаяся из него «горилла» вновь повалилась, споткнувшись об «огарков»; немало из них передавила; некоторое время поднималась – все цеплялась за стены, сбивала с них камешки, и, наконец, на голову ее рухнула каменная глыба, не менее полутоны весом – такой удар свалил бы и дракона, однако, у «гориллы» был очень толстый череп; возможно он занимал все то место, где должен был бы быть мозг – в общем, этот удар только привел ее в большую ярость – она в одно мгновенье вскочила, и одним рывком бросилась следом за Робином. Она сбивала со стен камни, позади нее гремел обвал, но она обоженная, избитая ни на мгновенье не останавливалась, скрежетала, покрытыми кровавую пеной клыками; в нетерпении вытягивала огромные лапищи вослед за Робином.

А юноша уже вырвался из этого прохода; и, продолжая из всех сил бежать, оглядывал то каменное плато на которое он вырвался: оно было в версту шириною, его окружало жуткое переплетенье осторогранных каменных форм, которые были еще выше, чем все виденные им раннее – метров пятидесяти высотою. Над плато клубилась, надрывалась из глубин своих отсветами бардовых молний тьма, так же, краем глаза, заметил он и огненно-кровавых глаза – тут же, впрочем, поспешил отвернуться – он знал, что они по прежнему смотрят на него, что он увидит он в них нечто такое неизъяснимое словами, от чего ноги его подкосятся.

И бежал он из всех сил, видел что и вся эта долина рассечена путями, по которым двигались массы «огарков»: здесь они выходили из каких-то испускающих бордовый дым проходов, и в таких же проходов, отягощенные камнями и безумными мыслями, скрывались. Они выдалбливали в поверхности ямы, траншеи, новые проходы, и некоторые из ям были в поперечнике не менее тридцати метров, и глубиною метров в двадцать, на дне таких ямищ еще копошились, еще выносили оттуда уродливые обрубки поверхности. По краям таких ям и бежал вытянувшись вперед, со всех сил выбрасывая вперед ноги Робин; он не решался обернуться – но помнил, как стремительно бегает «горилла»; понимал, что в любое мгновенье может она его схватить…

Но, в конце концов, он, все-таки, вынужден был остановиться. К тому времени он пробежал половину всего плато, и вот неожиданно распахнулась пред ним пропасть метров двадцати шириною. Он едва не повалился – его ноги даже соскочили; и сам он стал съезжать туда; были бы свободны руки – он бы уцепился за край, легко бы вырвался; но так он перевернулся на живот, и в несколько рывков вырвался таки. Он тяжело дышал – болело избитое, так много перенесшее… одновременно он почувствовал легкий аромат того, что называлось луговыми цветами – тот легкий запах, который вырывался из его потайного кармана, и увидел «гориллу»; которая, не настигла его раньше, только из-за своей неуклюжести, из-за того, что по дороге бессчетное число раз спотыкалась и проваливалась в ямы – но теперь меж нею и Робином оставалось только ровное, метров в пятьдесят пространство.

Юноша вскочил на ноги, не удержался – сильно ударился коленями; еще один рывок, и вот он уже на ногах – продолжая этот рывок, уже бежал вдоль пропасти. И вот увидел – шагах в ста, перекидывался над этим провалом, с далекого дна которого поднимались отсветы лавовой реки. На мосту происходило беспрерывное движенье, и, уже подбегая ближе, Робин разглядел, что мост этот метров в пятнадцать шириною, и что, к нему смыкались многие потоки с плато – эти многочисленные потоки, сливались в две «огарочные» слаженно движущиеся реки; все как обычно – и в той в другой реке кто-то нес, кто-то рассуждал. Робин намеривался влиться в одну из этих масс, но оставалось еще шагов тридцать; как он, запыхавшийся, чувствуя, как отчаянно бьется в боку боль, услышал, как прямо за его спиною, что-то загрохотало; и что-то массивное ударило его по затылку, соскользнуло, раздирая до крови, по спине. Он, покачнувшись, но продолжая бежать, повернул голову, и увидел, что это «горилла» догнала таки его. Она бы уже и схватила бы его, да поспешила, не рассчитала своих сил, и в последнем могучем прыжке, вытянувши пред собою лапу, не сгребла его, но только «скользнула» по спине. Но тогда Робин ясно понял, что ему, все-таки, не уйти, что в следующем прыжке он будет схвачен, что это последние мгновенья, когда он может так бежать на Свободу, к Любимой.

И все решилось в одно мгновенье – ему так ненавистно было рабство, так он жаждал он вырваться, что, убегая от плена, Робин рванулся в сторону – в пропасть. Силен был прыжок, и, вот рванулись навстречу ему токи жаркого воздуха. Он и не думал кончать жизнь; но он не мог представить – как это вернуться назад, как это вновь стать несвободным; и, видя в этом единственный выход, чтобы не попасться в лапы «гориллы» – он прыгнул.

Он думал, что сейчас ток воздуха стремительно взметнет его вверх, вознесет к долгожданному небу. Но проносились вокруг каменные стены, все приближалась – разрасталась из яркой нити, протекающая по дну огненная река. Тогда он все понял; и из единственного его ока стали выступать слеза – огромная, она не могла упасть, она нарастала огненным, страстным пламенем, а он шептал, шептал:

– Любимая, любимая. Нет – я не верю, что все так может оборваться! Мы будем жить! И сейчас верю в жизнь! Любимая, Любимая! Где же ты, Любимая?!..

* * *

Если бы оторваться от Робина, в краткие мгновенья его паденья, и взмыть с такой скоростью, с какой он жаждал взмыть, промчаться сквозь толщи камня, но не до самого неба – о нет, от того места, на котором мы остановимся, до неба, хоть и покрытого покрытым тучами, хоть и затемненным долгой зимней ночью – оставалось еще несколько верст камня, изъеденного орочьими туннелями да залами.

Это было одно из бессчетный помещений; холодное, заполненное тьмою, и какими-то острыми предметами, которые в этой темени никак было не разглядеть. В этой темноте, зажавшись в угол, сидел, дрожал и от холода и от страха маленький Ячук; и слышал, как приближаются тщательно его выискивающие орки. Он знал, что они его найдут – он знал, что из этого помещения нет второго выхода, и он, в душе своей готовился к последней схватке. Он решил дорого продать свою жизнь: применить все волшебство, на которое был способен, а потом, когда на волшебство уж не останется вцепиться в орочью морду, выцарапать глаза; ну а там уж – будь что будет…

Но прежде надо, хоть вкратце, надо рассказать, как он в это помещение попал. Прежде всего, напомним, что оставили мы его, в то мгновенье, когда он, отвлекая на себя внимание, убежал по коридору. Несмотря на то, что бежал он налегке, у него были слишком короткие ножки, и орки настигали его. Его уж должны были схватить, но вот открылся боковой коридор, он, в одно мгновение повернул туда, но тут же развернулся обратно, проскочил между орочьих лап, и бросился в ту сторону, куда бежал раньше. Первый же его из его преследователей на мгновенье, в растерянности замер, и этого было достаточно: бежавшие следом налетели на него, и в мгновенье образовалась свалка.

Ячук вскоре выбежал в тот широкий туннель, по которому протягивались ряды рельс, и устремлялись опустошенные повозки для руды. Он намеривался побежать вверх, откуда доносился грохот цепей, вскочить там на одну из поднимающихся тележек с рудою, но тут понял, что на это у него не хватит времени: орки были совсем уже близко, и он чувствовал, что схватили бы его, раньше, чем достиг бы он подъемников. Потому он, так же, как и Робин, видя единственный выход из неволи, и не задумываясь, к чему этот выход может привести – бросился в одну из проносящихся мимо пустых тележек. Он лежал на ее дне, слышал орочьи вопли, и все не мог понять – видели они, куда он забрался, или нет.

Тележка устремлялась вниз по склону все быстрее и быстрее. Ячук помнил, как один раз по незнанию съехал до самого низа, как едва убежал тогда; но теперь он не решался выпрыгнуть, чувствовал, что весь туннель просматривается.

Но вот тележка, как и полагалось, была остановлена так резко, что Ячук ударился о стенку; раздался свист бича, орочий пьяный вопль: «Быстрее!», и, наконец – тихий стон измученного раба. Тележку покатили навстречу оглушающих ударов молотов; Ячук все ожидал, когда же подойдет мгновенье, что бы незамеченным выскользнуть из тележки; но слышал со всех сторон крики орков-надсмотрщиков, которые еще не знали, что произошло, но наверняка заметили бы его. И тут раздались новые крики – на этот раз надрывались те орки, которые гнались за ним:

– Он может быть здесь! Всем встать!

– Что?! – взревел начальник надсмотрщиков. – Кто отдавал приказание?!.. Всем продолжать работу!!! Кто отдавал приказание, я спрашиваю?!

По прежнему свистели плети, по прежнему рабы надрывалась, и тележка с Ячуком продвигалась вперед.

– Здесь преступник!!! – в крике столько злобы, что, казалось, даже душный, ледяной холод передернулся.

– А я сказал – НЕТ!!! – взревел начальник. – Продолжать работу! Пошли прочь, болваны; пока вам шею не свернул!

– Остановить!.. Остановить!.. Приказ – остановиться!..

– Нет! Р-А-Б-О-Т-А-Т-Ь!!!

Тут раздался короткий, резкий скрежет ятагана, который выхватили из ножен. Тогда Ячук, чувствуя, что все внимание теперь обращено к месту возможной схватки, выскочил из тележки, и, не поворачивая головы побежал. Конечно, он бежал, как мог быстро, пригнувшись к земле; и, зная, что дорога к подъемникам перегорожена – обрадовался, увидев в стене какой-то недавно пробитый проход. В него то он и бросился, и уж думал, что спасся, но, в последнее мгновенье его заметил кто-то из рабов, и, рассчитывая на какую-то выгоду, завопил истошным, жалким голосом: «Вон он! Вон!» – он вытянул, свою дрожащую закованную в цепь руку вслед за Ячуком, а тот, уже вбежавши в проход, слышал орочий рык:

– Ну, все – попался! Этот проход тупиковый!..

Так и оказалось – коридор тянулся метров на пятьдесят и упирался в голую стену; по бокам были пробиты двери, ведущие в темные, заваленные не пойми чем помещения. Ячук бросился в самое дальнее, и, пробравшись между железных углов, и каких-то ледяных, и тоже железных змей, забился в самый дальний угол. Там он и сидел, напряженно вслушиваясь: орки тщательно обыскивали каждое из помещений: они боялись разделяться на малые отряды, и обыскать каждое помещение сразу, так слышны были их голоса:

– Этот малявка должен быть великий волшебник! Вот превратит нас в камень!

– Это из мохноногов что ли карлик?! Я знал одного!

– Нет – этот раз в пять меньше! А того мохнонога повезли к самому ЕМУ!

– К кому – к Верхнему?!

– Нет – к самому Нижнему!

– К Нижнему! Ого! Я его и не видал! Зачем же они ЕМУ? Он же там сидит и сидит…

– Все дело, что ОН почувствовал, какие они колдуны! Тут опасно! Вот бы убраться отсюда! Говорю, ведь, обратит он нас в камень!

Но тут раздался вопль их командира:

– Заткнитесь, болваны! Искать лучше! Этот жалкий карлик ничего не может, и нужен только для забавы…

Орки, больше не ругались так громко, но Ячук, все-таки слышал их испуганные, злобные слова: слова командира их не переубедили, и они продолжали полагать, что Ячук могучий колдун. Голоса прорезались все ближе и ближе, а Ячук чувствовал, как теряет силы – он терял их от страшного холода, который исходил из глубин камня, от промерзших, касающихся его лица железок. И он видел отсветы факелов, которые бешено передергивались отражаясь от острых углов – так хотелось к этому свету притянуться; ледяная судорога сводила его сердце, с каждым разом, все больнее сжимала сердце – и он, порою совсем забывался, тянулся к этому свету, и царапал лицо об острые углы – выступала кровь, капала на ледяной пол, застывала, а он даже и не замечал. Это продолжалось очень-очень долго; орки с руганью вытаскивали железки из иных помещений, и, ничего не найдя, приходили только в большую ярость. Он понимал, что рано или поздно его все равно схватят, и он давно бы бросился на них (уж совсем невыносимо было дальше так промерзать), но, все-таки, какая-то надежда сдерживала его. Он не представлял, что может спасти его, но, все-таки, в глубине верил, что будет освобожден; и продолжал промерзать, стучать зубами, тянуться к свету.

Орки должны были осмотреть еще соседнее помещение, однако, один из них громко засопел носом, и выкрикнул:

– Кровью несет! Вон из того – из последнего! Он ранен! Ну, наградите! Какая награда мне, а?!

– Вот тебе награда! – прорычал командир, и раздалась громкая затрещина.

Другой орк завопил:

– Он раненый и злой! Он нас всех заколдует!

– Заколдую! Заколдую! – проговорил, горько усмехнувшись посиневшими, потрескавшимися губами Ячук; он хотел только прошептался, однако – вышел чуть ли не крик – хриплый, отчаянный; все орки его услышали и наперебой завопили:

– Нет – не пойдем! Все камнями станем! Подмога нужна! Подмога!

Командир их сам не ожидал такого неожиданно грозного голоса; он прикинул, что колдун может заколдовать весь его отряд, и его самого, потому и прорычал:

– За подмогой! Два отряда!.. Нет – три отряда, еще гоблинов, и чародея!.. Найти какого-нибудь чародея!

Орки столпились возле двери, за которой их поджидал «могучий колдун»; и никто из них не решился хоть бы заглянуть туда; напротив – каждый старался отступить, спрятаться за спинами.

А посланник, тем временем, выбежал из коридора; намеривался нестись вверх по туннелю, но там замер, привлеченный неожиданными, только что начавшимися криками, и движеньем.

Происходило все в окончании туннеля, где пробивали каменную толщу, в погоне за несколькими золотыми жилами, рабы. От входа в коридор и до окончания туннеля было шагов семьдесят. Высота стен здесь была метров в пять, от одной же стены до другой было аж шагов сорок. Так как расстояние было столь значительным, висящие на стенах, слабые факелы не могли высветить того, что происходило в центре; и, ежели те рабы, которые стучали своими кирками у стен, были всегда на виду, то те, которые работали в середине – только, когда рядом проходил надсмотрщик. Здесь надо добавить, что орки, видящие в любом мраке, все-таки не могли привыкнуть к этой тени – их внимание всегда отвлекалось на свет факелов; однако, на эти непроницаемые метры они не обращали никакого внимания (уже несколько десятилетий в рудниках не было какого-либо крупного восстания, ну а те, что были раньше – быстро подавлялись).

И вот, именно из темного центра доносились крики. Вот прорезался, и коротко оборвался орочий вопль; вот заметались там какие-то фигуры; вот еще один орк, с пронзительным воплем, и, схватившись за брюхо, вывалился в факельный свет. Вослед за орком вырвался какой-то раб – нет! – уже не раб, уже не закованный! Он склонился над поверженным, выхватил у него ятаган, с яростным, волчий воем бросился на бегущих двух надсмотрщиков; и, в несколько мгновений – одному снес голову, другого перерубил едва ли не надвое. Из тьмы выступило еще несколько освобожденных, они хватали ятаганы, затем – бежали к иным рабам, которые уже бросали свои кирки, потрясали цепями, вопили – кто от радости, кто от страха. Еще несколько пришедшихся поблизости надсмотрщиков были зарублены тут же, и почти без сопротивления – так как те еще не понимали, как таковое могло произойти.