Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 114 страниц)

И тут появились на противоположном склоне волки! Они и не думали останавливаться; они, вслед за своим вожаком прыгнули, намериваясь достать до противоположного склона, однако, там было не менее десяти метров, и смог перепрыгнуть только вожак – року было так угодно, что оказался рядом с Ринэмом, и тут бы и погиб юноша – ибо волчище уже и прыгнул на него, да тут спас его Тьер – тот самый Тьер, который с самого начала чувствовал к нему неприязнь – он, просто, спас бы любого. Он прыгнул на волка сбоку, сбил его в прыжке, и обрушил страшный удар своих кулачищ ему на голову – такой удар раздробил бы и камень, однако, вожак был еще жив – он вцепился Тьеру в могучее его плечо, и прокусил сразу же, до самой кости, затрещала и кость. Тьер обрушил еще несколько ударов, у вожака треснул череп – однако, и теперь он был жив, вот клыки его судорожно сжались, и, из плеча Тьера раздался страшный, затяжной треск.

Резкими рывками, забились они на снегу, и, не смотря на раны, вожак напряг свои железные мускулы, и, раздирая Тьерову плоть, приближался к его горлу. Хэм выкрикнул: «Что же вы стоите, смотрите!» – и сам бросился на них, вцепился в оборотня, и, когда тот перевернулся был бы раздавлен, если бы не мягкий снег. И вот, вышло так, что он остался на снегу, а волк вот-вот должен был одолеть Тьера. И в это мгновенье появился Ячук: малеький человечек подскочил прямо к волчьей морде, и вспыхнул ослепительным солнечным светом.

Что тут стало с волком! Он как и все волки боялся огня, а тут, казалось, само солнце снизошло, вспыхнуло пред ним. Он, забывши обо всем, выпустил Тьера, и судорожно отдернулся в сторону – полетел в овраг, сбивши, между прочим, нескольких волков, которые уже почти выбрались.

Ринэм закричал:

– Сталкивайте снег! Лавиной их сметайте!

– Ты что, там же наших сколько! – с гневом выкрикнул Тьер, вокруг которого уже успело собраться довольно большое темное пятно.

Ринэм усмехнулся, хотя губы его, да и весь он, дрожал – так отчетливо представлялся летящий на него волк-оборотень, выпученные глазищи его – он понимал, что, если бы не прыгнул наперерез Тьер, так он бы уже и приказы не отдавал, и не рассуждал бы. Но он смог придать своему голосу властные нотки, и проговорил:

– Наши, говоришь?! Да, посмотри, что там твориться!

Не надо было подходить к краю: достаточно было услышать только вопли ужаса, перемежающиеся с треском костей, которые с такой силой неслись с овражного дна, что закладывало в ушах. Все-таки, те, кто принялся по приказу Ринэма сбрасывать снег, заглянули – а там попадавшие волки, оставшись без вожака, придались кровавому безумью: они вгрызались в глубины плоти, разрывали ее, раазбрасывали в стороны, брались за следующее трепещущее тело. Всего, на протяжении тридцати метров эта кровоточащая масса поднялась метров на пять – из нее еще пытались вырваться отдельые рабы – окровавленные, вопящие, карабкались они вверх, но за ними вырвались серые тени, и, перегрызая какой-нибудь орган оттаскивали обратно.

Хэм тоже подбежал к краю, увидевши это вскрикнул, и быстро проговорил:

– Но нельзя же, оставлять их. Там же еще живые; там же еще столько живых!

– А что же нам делать?! – еще раз усмехнулся Ринэм. – Смотреть, как они их грызут, или самим туда прыгать?! – он бы вообще ничего не отвечал, но еще пребывал в таком состоянии, что понимал, что был бы уже мертв, без их помощи – чувствовал к ним некоторую признательность.

И вот стали сбрасывать снег: здесь снега напело много, и он, от малейших толчков сползал многометровыми оползнями – некоторые из тех, кто сталкивал, сами не удержались, стали за этим снегом скользить, пытались удержаться, но все было тщетно. Волки все не могли оторваться от своей добычи, и было видно как шевелится, становящиеся все более и более толстый слой снег – вот стала проступать черная кровь, и те, кто были наверху, принялись сбивать снег еще быстрее. Наконец, когда на склонах уже не осталось снега, а массу покрывал слой не менее трех метров, сошел еще снег и с противоположного склона, и теперь их засыпал столь большой слой, что евесь овраг в этом месте опускался всего метров на пять, но, все-таки, снег шевелился, и из его глубин раздавались слабые стоны.

Люди, гномы… все, как завораженные стояли над этой толщей – смотрели на нее в ужасе, и не могли пошевелиться. Наконец, какая-то женщина опомнилась, и возопила: «Там же дятятко мое!» – она бросилась на этот снег, провалилась по пояс; воя, стала раскапывать – еще несколько человек, с воплями, в которых уж ничего было не разобрать бросились на этот снег – остальные продолжали стоять в оцепенении.

Первым очнулся Ринэм; он выкрикнул единственное, что могло на них подействовать:

– Еда! Бежим!

И вот, то о чем на некоторое время позабыли они, предстало пред ними с новой силой. И вот все они – а их оставалось еще не менее двух тысяч, развернулись, и устремили свои горящие, голодные глаза к поселению. А до тех огней оставалось неболее полувесты – уже можно было различить, что поселение небольшое, что окружено оно стеною, и что по стенам этим передвигаются огоньки – факелы стражников.

То, что у поселение были стены, нисколько не смутило голодную толпу: пусть эти стены были не более семи метров, но даже если бы это тридцатиметровые исполинские стены – они, все-равно, бросились бы на них.

Один Хэм, Тьер, да бесчувственный Эллиор, на некоторое время остались возле шевелящегося, засыпанного оврага. Наконец, Тьер, который все держался за свое разодранное плечо (эта же рука была раньше поранена и щупальцами) – проговорил:

– Ладно, чего уж там: не поможешь им теперь. Ведь, если и станешь разребать, то наверху, все-одно волки окажутся…

– Да как же так! – возмутился, и, вдруг, заплакал Хэм. – Там же солько людей – там и ребятишки… Сколько ж сотен!.. Хотя, хотя… – он еще горше заплакал. – …Я уж столько смертей в последнее время перевидал, что должен был бы смириться. Но нет – не настолько еще мое сердце зачерсвело!.. Мы не должны их оставлять, потому что… это бы слабостью было!..

– Пойдем, пойдем! – уговаривал его Тьер. – Здесь уже все кончено: еще немного пошевелиться, постонет, и все. Там, впереди, еще какая-то беда готовиться.

Хэм обернулся к поселению, и увидел, что первые ряды, в числе которых был и Ринэм, уже подбежали к стенам…

Хоббит увидел Ринэма потому, что на плече его сидел Ячук, которого этот властолюбивый юноша просил (зная, что приказа он непослушается) – сидеть у него на плече. И вот осколком яркого летнего дня подбежал к воротам, которые, конечно же, стояли запертыми, и крикнул:

– Нас пять тысяч, и у нас достаточно сил, чтобы проломить эти ворота; мы бы могли разграбить этот город сходу, но мы не желаем вам зла. Пустите нас подоброму, дайте нам еды; а, если не доверяете – вынесете еды и дров за ворота: дайте нам хорошо поесть, дайте нам еды и на следующее утро, а затем мы уйдем, на юг; где будем искать место, где бы можно было обосноваться. Клянусь, что, ежели вы исполните эту просьбу, то навек станете моими друзьями, и, когда положение наше поправиться, я вышлю вам достойное вознагражденье. Теперь, прежде чем давать ответ, знайте, что мы не банда грабителей, что, помимо мужей, здесь есть и женщины и дети – они многое пережили, и теперь едва живы; если вы не дадите еды, и дров, то многие из детей не доживут до утра. Мы не уйдем, нам некуда идти.

Речь свою он обращал, к могучим бородатым воинам, которые стояли на кромке ворот над воротами, среди них выделялся один, с высоким шлемом в виде расправившегося крылья темного орла – рядом с ним стояла некая дева, лица которой Ринэм не мог разглядеть, но видел длинные, густые, золотистые локоны – дева была облачена во все черное, а на бедре ее красовался изящный, длинный клинок.

Вот что отвечал человек в высоком шлеме:

– Ты предлагаешь нам дружбу, но на что она мне, беглый раб? Или, думаете не вижу, что вы беглые рабы? На что, спрашиваю, эта дружба, когда она навлечет гнев орочьего царства?..

– А вы что же служите им?! – выкрикнуло разом несколько голосов из толпы.

Человек сдвинул густые темные брови, и глаза его сердито сверкнули:

– Мы никому не служим, но мы признаем силы, и живем в военном мире; мы делемся своей добычей, и уж возвращаем беглых рабов…

Слова подействовали, как камни брошенные на тонкую пленку, которая только чудом сдерживали пламя. Толпа начала рокотать, и рокот этот становился все громче: во все горло голосили женщины, мужи же орали:

– На штурм! Раздавить орочье отродье!

«Высокошлемый» усмехнулся, будто только того и ждал, он проговорил своим зычным, басистым гласом:

– Ну, что ж – я этого и ждал! Ваш предводитель сказал, что возьмете эти стены штурмом, я же говорю, что все поляжете. Ну, а что бы доказать правоту…

Тут Ринэм почувствовал, что надо немедленно укрыться, и еще не успел тот предводитель закончить речи своей, как уже рванулся назад, и… предназначенная ему стрела раздробила грудь юноши, за которого он и отбежал. Тут же «высошлемый» поднял ладонь, и на стене рядом встало не менее сотни лучников – они быстро натянули свои орудия, и вот уже воздух загудел от выпущенных жал. Надо сказать, что стрелы эти были настолько велики, что напоминали скорее копья, а тяжелые их наконечники пробивали грудь, и выходили из спины – в этой тесной толпе каждая стрела нашла свою цель, а лучники уже натягивали следующие.

«Вперед! Вперед!..» – хором грянуло в толпе несколько истеричных голосов; и толпа, послушная этим воплям – разъяреная, жаждущая еды толпа брослась на штурм. Вообще то, «высокошлемый» не ожидал такого поворота (он решил, как действовать, еще наблюдая бегство от волчьей стаи) – он думал, что испугавшись их грозного оружия, они развернуться, и в панике разбегуться, утром же он решил выйти с войском, и собрать тех, кто дожил бы до утра, чтобы вновь согнать их в рабство.

Но не мог он предположить такой ярости: и надо сказать, что в первых рядах карабкались не мужчины, но лешившиеся детей своих матери – они страшно вопили, они отчаянно хватались своими сильными руками, за обмороженные выступы, и, так-как ни смолы, ни камней не было заготовлено, то и сбить их было не чем – вот они уже совсем близко, тогда воины перевешивались, чтобы столкнуть их руками, однако, те вцеплялись в руки, вгрызались в них зубами; тянули их вниз, и вместе падали в клокочущую внизу толпу, которая попросту разрывала их на части. Женщины же оставались в живых, и вновь продолжали карабкаться, видя, что его дело плохо, что в нескольких местах нападавшие уже выбрались на стену, «высокошлемый» прокричал:

– Ратники! Мечами их!

Пооявился отряд вооруженный тяжелыми, двуручными мечами, но на узкой стене им негде было развернуться, и бросались на них разъяренные, тощие тени – одну из теней еще можно было перерубить, а следующая вцеплялась в горло, выцарапывала глаза, обезумевший от боли воин падал куда-то вниз, где в него вцеплялись уже десятки таких рук, зубов – выкручивали, разрывали, топтали.

«Высокошлемый» даже рот раскрыл: что бы те, кого принимал он за никчемную еле живую массу, менее чем в две минуты почти полностью овладели стенами его крепости! Дело неслыханное – он даже глаза протер, пытаясь понять не сон ли все это? Наконец, он прокричал своим зачным гласом:

– Хорошо, вы показали свою силу! Теперь отойдите, и мы вынесем вам все, что хотите. Но вы не можете разрушить этой крепости! Мы часть великого королевства; и, ежели вы нас разрушите, то навлечете на свои головы, гнев великого правителя! Слышите?! Тогда против вас выступит такое войско, что никакая ярость вас не спасет! Отступите, и вы получите еду и питье, на сегодня и завтра!

Какой здоровенный мужик, со страшным, перекошенным мукой лицом, выбрался на стену как раз рядом с ним, и прорычал: «Так и послушали тебя, орочий пес! Вынесешь ты нам отравленное вино!» – тут он плюнул, но «высокошлемый» увернулся, и, размахнувшись нанес ему такой удар своим двуручным мечом, что рассек его от шеи, через грудь, до живота – тот, захлебываясь кровью, еще продолжал двигаться, и схватил бы его своими могучими ручищами, да «высокошлемый» оттолкнул его ногой, и тот полетел со стены – в это мгновенье позади него выросла еще одна фигура, и не избежать ему рокового удара, если бы не метнулась еще одна тень: легкая и стройная, как и клинок ее – клинок коротким, сильным ударом, обрушился на поясницу нападавшего, и попросту перебил его на две части.

«Высокошлемый» метнул быстрый взгляд на эту девушку с золотыми, прямыми волосами, и, коротко бросил: «Хороший удар, сестра!» – при этом, во взгляде его, сверкнуло чувство самой искренней, самой верной братской преданности, и почитания. Девушка ничего не ответила, но перегнувшись, нанесла еще один удар.

– Сестрица, сестрица – были бы все воины такими же, как ты – выстоили бы! А так… ОТСТУПАЕМ!!!

Рев пронесся по всей стене, и те немногочисленные воинов, которые еще теснились на ней, стали сходить по лестницам. Штурмующие прыгали на них сверху – падали на клинки, но те, кто наступали следом, валили воинов. Мало, кто успел отойти со стены, и, кое-как построиться на прилегающих улочках. Вообще, все это было так неожиданно, что многие из их домочадцев, успокоенные, что идет какая-то бессильная толпа или спали, или были заняты всякими привычными, для позднего вечера делами. И вот, неожиданно эти вопли, грохот – они выбегали на улицы, кто в чем был, и тут же присоеденялись к отступающим, высматривали среди них своих братьев, мужей, сыновей. Тем временем, наступающие овладели и воротами, распахнули их, и толпа неудержимым потоком рванулась, и столь стремителен был этот натиск, что некоторые улочки были попросту выметены от отступающих. В некоторых домах, где горожане мирно укладывались спать, вдруг слышали мощные удары в дверь, или же звон выбиваемого окна – зажигали лучину, а тут дверь, даром что дубовая, слетала с петель, и в избу врывались какие-то страшные существа. Хозяева могли вступить в отчаянную схватку, могли с криком забиться от этих «призраков», в какой-нибудь темный угол – однако, конец у всех был один – не с щадили никого, кроме детей – да и тех, принимая в потемках, за каких-то прислужников орков, рубили.

С хозяевами управлялись очень быстро, затем – шумно вели носами, и тут же определяли, где здесь еда: о – запах еды они почувствовали, еще, когда штурмовали стены. Выбивали двери в чуланы, и вытаскивали все, что там было. Об их голоде говорят такие факты: в одном доме высыпали на пол нечищенную, сырую картошку, а рядом – свежие, еще теплые хлеба – хватали и поглощали с одинаковой жадностью, не чувствуя вкуса и мягкие хлеба, и твердую картошку; в другом доме нашелся большой котел, доверху заполненный горячей, едва ли не кипящей овсяной кашей – кашу зачерпывали десятки рук, и, не чувствуя ожогов, поглощали в себя – наконец, котел кто столкнул на пол, он разбился, и кашу принялись слизывать прямо с пола; много чего еще было, но закончилось тем, что большинство, схватившись за разрываемые болью желудки принялись кататься по полу, выплескивать набитое в желудки…

Поселении в поперечнике занимало не менее трехсот шагов, и в цетре ее, на некотором холме возвышалось самая большая здесь постройка. Она была выложена из темного камня, трехэтажная – крышка была украшена коническими шпильками, длинные конические окна, за которым тревожно подмигивали лучины. Возле дома этого и выстроились в три железных колонны оставшиеся воины, во главе с «высокошлемым» предводителем, и его золотоволосой сестрою; за спинами воинам теснились те женщины и дети, которые успели вырваться из домов – кроме самых маленьких, здесь никто не плакал.

Первая волна нападавших ринулась на них, однако, была встречена таким яростным напором, что отхлынула назад, оставив многих порубленными. Они пошли было по новой, но тут подал голос Ринэм – теперь, боясь стать яркой мишенью для лучников, он повелел Ячуку забраться в свой карман – но, все-таки, все узнали его по голосу, и послушались:

– Отступите! – кричал он. – Они всех вас, неразумные, перебьют!

– Конечно, перебьем! – сплюнул кровью «высокошлемый» (у него было рассечено особенно сильным ударом лицо).

– Еды! Еды! – кричали нападавшие, и уж собирались отступать в город, чтобы присоедениться к грабежам, но опять их остановил Ринэм. – Нельзя расходиться! Мы не должны терять нашей силы – они, ведь, легко перебьют нас поодиночке.

– Вот что! – выкрикнул «высокошлемый». – Берите еды сколько надо, и убирайтесь!

Ринэм понял, что никуда им уйти не дадут, и он твердо решил захватить эту крепость – он оглянул своих людей, и во взгляде его был игровой азарт, он увидел сотен семь; прикинул, что столько же громят теперь город – его печалило, что, по-крайней мере, пять сотен погибло при штурме; но печалила его не трагедия, такой бесмысленной смерти, стольких живых существ, но только то, что теперь мало сил – он смотрел на них, как на игральные карты, не более того. Наконец, выглядев, что среди противников не осталось больше лучников, он решился выйти вперед и проговорить:

– Нет: не мы уйдем, но вы. Бросите сейчас свое оружие и доспехи, и пойдете, куда глаза глядят. Мои люди дадут вам дорогу, и, даже еды, на день пути – посмотрите, мои люди разъярены – только меня они и послушают. Они ненавидят орков больше всего на свете, и зря вы сказали, что в дружбе с орками! Если не соглашаетесь: пощады не будет. Я говорю так, потому что, вы поляжете здесь все. Пусть у меня не более тысячи – вас и двух сотен не наберется – я, просто не хочу больше крови…

– Все сказал?! – выкрикнул «высошлемый». – Теперь получи ответ!

И тут размахнулся, и со всех сил ударил тело, которое было зарублено при первом натеске. Оно перевернулось в воздухе, и ударило в грудь Ринэма так, что он едва на ногах устоял. Мрачная улыбка проскользнула по лицам стоявших в рядах воинов, а «высокошлемый» продолжал:

– Нам некуда отступать! Если бы даже были трусами, и согласились, то нас все равно ждала смерть – позорная смерть – справедливый гнев нашего повелителя. Но мы не станем отступать, потому что – это наши дома, здесь погибли наши братья, жены, матери, дети… Мы будем сражаться, как то и подобает сынам Севера!

– Зачем погибать, когда можно жить?! – прохрипел Ринэм, но его, все-равно, никто уже не слышал – эти семь сотен, как и подобает то толпе, одним движеньем устремились на стоявшие у темного дома ряды.

Как не раз, за последние часы, уже было у них – единым напором, не помня себя, но чувствуя общее, они намеривались снести, погрести под собою. В общем это удалось бы им и теперь, если бы перед ними стояли орки – эти создания с замутненным сознанием и чувствами – но пред ними стояли такие же, как они, люди – люди у которых погиб кто-нибудь близких, которые теряли родной кров, жизнь, все-все в одночасье теряли, из-за банды каких-то «проходимцев» – за их спинами стояли их жены и дети, и они сражались за них с яростью, с ожесточением, с воодушевлением, неменьшим, чем те, кто на них нападал. Но, все-таки, натиск был так велик, что все их ряды в минуту перемешались, и закипела бойня без всякого порядка. Много было израненных, многие, с искаженными лицами, уже умирая, продолжали наносить удары. Разве же можно было разобрать в этот кровавом вареве, в полутемках, где свой, где враг! Стремительно выплескивались из мрака лица, руки, клинки, кровь горячими струями хлестала; многие били без всякого разбора, многие прорубались куда-то вслепую, и, в конце-концов, упирались в темно-каменную стену дома.

Между тем, женщины снесли своих малышей к крыльцу, и наровне с мужьями и братьями, вступили в схватку – теперь у дома собралось не менее пяти сотен, а, так-как, ярость с обеих сторон била одинаковая, то преимущество, все-таки, была на стороне защищающих – ведь, у них была и броня, и боевая выучка. Особенно здесь выделялся «высокошлемый» и его сестра. Когда ряды смешались, они встали спина к спине, и окруженные нападающими, отражали все удары, которые во множестве на них сыпались. В несколько минут вокруг них образовался целый вал из тел, а они не получили еще ни одной раны (кроме шрама на лице «высокошлемого»), и, казалось, совсем не устали – лики их сияли воодушевлением, жаждой сражаться до последнего.

Ринэм давно бы погиб, но еще, когда только толпа бросилась, он вынул из кармана Ячука, и выставив его, слепяще яркого, пред собой, повелительным голосом вскричал: «Прочь с дороги!» – и несущие на него толпы послушно расступались – так дошел он до края площади, и остановившись там, упершись о стены дома, дрожа от поступающей слабости, окидывал поле битвы. Он видел, как клокотали эти темные валы, и понимал, что и те другие будут биться до последнего, что от защитников останется около семи десятков, которые в ярости бросятся по улицам, и перебьют тех, кто грабил их дома. И тут вспомнил Ринэм о тех семи сотнях которые разбежались, в это время, по городу – в изможденной, жаждущей сне голове, забилась мысль: «Вот, если бы удалось их собрать!» – и он заговорил вслух:

– Теперь все зависит от тебя! Все в твоих силах! И будущая слава – все зависит от того, что ты предпримешь теперь! Всегда есть выход, и все может сделать, у кого есть стремление… Но, как же кружится голова… Как же мне собраться теперь?!.. – он помолчал, вглядываясь в золотистый цвет Ячука, и выкрикнул. – Придумал! Придумал!

И вот бросился он по улице – его качало из стороны в сторону, но он находил в себе силы кричать с такой силой, как никогда еще не кричал:

– Там на площади – пиво! Пиво! В бочонках! Много прекрасного пива! На площади пиво для всех!

Да – он не прогадал. Эти его слова подействовали сильнее, нежели любые торжественные речи. Те, кто еще мог двигаться (за исключением большинства женщин и детей) – вырывались из домов, и мчались на площадь. Пиво – нет – им вовсе не хотелось напиваться, они уж и забыли, что такое – быть пьяным. Пиво напоминало им о прежней, такой далекой, кажущейся теперь святой жизни. И, при крике Ринэма, вспомнился им золотистый напиток, похожий на скопление солнечного света – казалось, стоило этот напиток влить в себя, как и вернулось бы то прежнее, святое.

И вот набралось сотни три, которые ворвались на площадь, и увидев там вместо золотистого озера рокочущею, истекающую кровью толпу. И они незамедлительно бросились в самую гущу сражения – решивши, что, как только перебьют последних защитников, так и получат то, зачем так сюда стремились.

– Плохи наши дела. – проговорил «высокошлемый», который, благодя своему высокому росту, мог видеть все, что происходит на поле боя.

– Раз так суждено, будем биться до конца. – сдержанным, звонким, как сталь голосом, отвечала его сестра, отражая очередной удар.

– Конечно, все воины поляжут, но ты сестра – ты приехала только погостить; возвращайся же к отцу, и расскажи, как все мы погибли! – выкрикнул, перерубая одним ударом, сразу два тела «высокошлемый».

– Я не брошу тебя, брат. Я люблю тебя. Думаешь, я не воин? Почему я должна бежать? Почему я должна бросать тебя с этими меравцами, когда могу еще принести пользу?..

В это мгновенье, пред ней выросла женщина, с заплаканным, пронзительным ликом, и рука воительницы дрогнула – нанесла не точный удар, за что и поплатилась – женщина бросилась на нее, и сильно толкнула – девушка толкнула и своего брата, а тот, как раз отбивал очередной удар, на мгновенье потерял равновесие, и, в то же мгновенье, ятаган рассек его бок, дошел до самого желудка; конечно «высокошлемый» разбил ранившего его, но теперь из него хлестала кровь, и он, с каждым мгновеньем терял силы. Сестра его, так и не ударила женщину – только оттолкнула ее, и она затерялась в клокочущих вокруг живых валах.

Девушка сразу почувствовала, что брат ее ранен; не оборачиваясь, спросила:

– Какова рана?

Тот, отражая очередной удар, прохрипел:

– В бок, сестра! Теперь кровью изойду! До последнего биться буду, но теперь все!.. Теперь то тебе зачем оставаться? Умру через пять минут, и ты погибнешь! Нет – ты не должна умирать! Ты, ведь, потом вернешься, отомстишь им!

– Не оставлю тебя, брат! – выкрикнула девушка.

Тут клокочущее вокруг них живое море встрепенулось, и, разбивая вал из тел, сильнее чем раньше нахлынуло на них: люди и гномы – они, сбивая друг друга, рыча, визжа, метнулись на них, и тут стремительными могучими дугами засверкали окровавленные мечи – вновь затрещали кости – девушка отпихивала разрубленные тела и ногою, наносила следующий удар, отрубала тенущиеся к ней руки, перерубала шеи…

– Сестра, отходим к конюшням! – прохрипел «высокошлемый», и стал продираться с того места, на котором так долго выдерживал атаки – на губах его выступила кровь…

– Нет! – крикнула девушка. – Нет, нет, нет! – и перерубила три каких-то массивных тела, выступивших из темноты.

– Что же, оставишь меня?

Девушке ничего не оставалось, как следовать за своим братом. Они так и передвигались: спина к спине. «Высокошлемому» каждый шаг давался со все большим трудом – он побелел, а изо рта его, покрывая темным блеском густую бороду, уже беспрерывно вырывалась кровь. Вот он пропустил один из ударов; и пришелся этот удар ему по плечу – распорол руку до кости. Он вскрикнул, от понимания того, что вскоре силы совсем оставят его – ему больно было за любимую сестру, и вот, прикусивши зубами губу, он нанес несколько столь сильных ударов, что кто был поблизости, пали перерубленными надвое, да еще повалили тех, кто наседали следом за ними.

Конюшни примыкали к большому зданию, и так же были выложены из темного камня – они стояли запертыми на засов, но из-за створок все равно просачивался запах соломы, а так же – встревоженное конское ржание.

И вот брат с сестрою прорвались ко дверям; «высокошлемый» принялся отражать удары, а девушка, за его спиною, поднимала запор. Она кричала:

– Но без тебя я никуда не уйду!

– Да, да – конечно!

И вот запор отлетел в сторону, сшиб кого-то с ног, а девушка потянула створки – сильнее запахло соломой, кони заржали ближе, тревожнее.

– Идем, идем брат! – крикнула девушка.

– Нет – ты иди, отвязывай Огнива, а я их придержу! Скорее, скорее!

– Только я без тебя…

– Знаю, знаю – только приведи коня, а там я к тебе подсяду.

К этому времени, сражение было почти завершено: как и ожидалось, защитники бились до последнего; и теперь в живых остались только дети малые, что рыдали на крыльце – раненых же и пленных не было. Были еще, правда не большие отчаявшиеся, но бившиеся до последнего группы. Конечно, таковые были обречены: нападавших оставалось еще не менее двух сотен, и они наваливались на них яростными, острыми валами, убивали одного за другим, сужались, до тех пор, пока никого не оставалось.

Все это видел Ринэм, и он усмехнулся, приговаривая: «Вот что может сделать человек, ежели только есть у него разум и стремление!» Вообще же, его покачивало из стороны в сторону; и он, что бы хоть как-то освежиться, подобрал прибившийся к стене грязный снег, и провел им по лицу, встряхнул головой, спросил:

– Ячук, что ж ты не хвалишь меня? Что ж не порадуешься?

– Да, как я могу радоваться, когда здесь боль такая. Чему радоваться? Тому что одни других перебили; дома их грабят?.. Смертям ли мне стольким радоваться?.. Сколько же здесь страдания – чувствуешь, какой воздух тяжелый? Сама смерть в этом воздухе кружит. А звезды… Ты на звезды только посмотри…

Ринэм задрал голову вверх, и вот увидел эти бессчетные россыпи; увидел, составленный из бесчисленного серебристого крошева Млечный путь – луна то уже ушла за стены, и теперь вся эта бездна, казалось, взирала на то, что происходило на площади. Ринэма неожиданно пробила дрожь – он почувствовал величие этой недвижимой красоты, вспомнились ему давнишние слова Фалко: «Все деяния людские и эльфийские, все прекрасное, злое – все уйдет, рассыплется в прах, и, даже памяти о том не сохранится. Все то чем мы жили, что казалось столь важным нам – все станет слабым порывом ветра, но и ветер уйдет… А те же звезды, будут так же спокойно взирать на мертвые камни, на которых мы когда-то ходили, рассуждали, боролись, грешили…»

И вот вновь взгляд Ринэма метнулся на площадь, и он, увидев эту клокочущую яростью, жаждущую наполнить свой желудок толпу, захотел остановить кровопролитие. И вот, с криком: «Остановитесь! Остановитесь!» – он двинулся к канюшням, так-как видел, что там кипела самая ожесточенная схватка. Он и предположить не мог, что там один смертельно «высокошлемый» разбивает надвигающиеся на него валы, что это один только меч пьет столько крови.

Люду оставалось совсем не много, и Ринэму не стояло большого труда пробиться близко к месту сватки – оставаясь, все-таки, на некотором отдалении, он прокричал:

– Эй, прератите! Довольно же! Вы обречены! Сдавайтесь, и будете помилованы, и излечены!

«Высокошлемый», отплевываясь кровью, прохрипел:

– А, это ты, главарь банды! Ну, выходи – сразимся один на один, ежели ты не трус!.. Я, хоть и раненый, все равно одалею тебя, слабака!

И тут толпа пред Ринэмом расступилась – открылся «высошлемый», который так и стоял у распахнутых дверей конюшни. Возле ног его во множестве лежали перерубленные тела, все там было темно от крови. Бородатое лицо его так же залито было кровью; он усмехался страшно, обреченно.

– Ну, ежели ты не трус: сразись со мной!

Все окружающие слышали вызов, и сдержали яростный свой пыл, ожидали, что их предводитель ответит. Конечно, по их разумению, он должен был принять вызов; Ринэм же, который совсем не хотел сталкиваться с таким опасным противником проговорил:

– К чему эта смерть? Что докажет она? Взгляни лучше на звезды…

– Я и без твоих советов знаю, что такое звездное небо! Оно говорит мне, что я не должен бояться смерти, потому что она ничтожна! А ты боишься – вижу, вижу, что боишься такого умелого воина, как я.

И тогда все бывшие в окружении, все эти тяжело дышащие, темные от крови, выжидающе и нетерпеливо взглянула на Ринэма; ведь теперь, по их мнению, он обязан был принять вызов. Еще юноша почувствовал, что, ежели он не примет, так толпа эта и на него набросится…

– У меня просто, в добавок к твоей силе есть еще и разум!

– У тебя, кроме этого светлячка на плече, даже и оружия нет!

Но тут передал кто-то в руки Ринэма орочий ятаган – да не простой, а какого-то начальника – тяжелый, с рукоятью беспорядочно усеянной драгоценными камнями. Ринэм никогда не дрался таким оружием – взмахнул ятаганом так не умело, что «высокошлемый» еще раз усмехнулся, да тут закашлялся, и, чувствуя, что последние силы покидают его вместе с выплескивающейся из живота, прохрипел: