Текст книги "Блаженны алчущие (СИ)"
Автор книги: Агнесса Шизоид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 60 (всего у книги 76 страниц)
По венам разливался холод. Подобные мысли приходили в голову, но теперь они обрели осязаемость и твердость стали. Если отец и впрямь так считает…
– Вот о чем я бы поразмыслил на твоем месте. И боялся. А пока смакуй каждый момент, Бэзил, пей сладкие вина и наряжайся, как в последний раз. В тот день, когда брат наконец отдаст мне приказ, я зарежу тебя с таким же удовольствием, с каким прирезал этого твоего дружка. Как его там звали, лорд Росли?
Ватная тишина – только звон в ушах, звон мира, разлетевшегося вдребезги. Между подозрениями и уверенностью разница оказалась так же велика, как между тенью кинжала на стене и ударом убийцы.
– Рассказать тебе, как долго он подыхал? – слова дяди доносились словно сквозь толстую пуховую перину. – Ведь вы же были такими друзьями!
Его бросало то в жар, то в холод. Нет, он не будет слушать. Подняв взгляд к потолку, Бэзил рассматривал рисунок плафона, виденный тысячу раз. Толстая бабища в прозрачной тряпке наполняла бокал воина в нагруднике и железной юбке. Почему их всегда изображают такими жирными?..
– Рассказать, умолял ли о пощаде? Как застонал, когда я ударил в первый раз? Обгадился ли перед смертью?
На талии воина был пояс, сочно-алый, яркая вспышка цвета. Наверное, кровь, струившаяся по шее Бэзила, ползет такой же красивой лентой.
– Три удара, хватило бы и одного, но иногда я люблю повеселиться. Должен признать, он все же был поотважней тебя – впрочем, любая крыса была бы храбрее. Еще пробовал что-то вякать…
Бабища и воин расплывались, подернутые радужной мутью. За что, почему? Он представлял себе Сирила, его добродушно-ироничную улыбку, и это резало глубже ножа. Его единственная вина заключалась в том, что он принял в свою компанию одинокого унылого юнца, научил тому, что значит быть настоящим человеком света, изысканным, непринужденным, и всегда хорошо одетым, даже если завтра – конец мира.
– Кровь перемазала весь его нарядный костюмчик, и физиономию ему я тоже слегка подпортил. Но, думаю, червям плевать, как изысканно выглядит труп, как считаешь?
Оскар вытащил кинжал, и Бэзил закашлялся, согнувшись пополам. Он кашлял и кашлял, и ему казалось, что внутренности вот-вот вылетят наружу, оставив только пустую кожаную оболочку, в прямом смысле слова вывернутую наизнанку. Когда судорога перестала сотрясать его тело, пришлось снова прислониться к стене. Голова кружилась, а толстые бабищи на потолке водили веселый хоровод.
Что-то вдруг толкнуло Бэзила вперед, вспышка, которая выжгла на миг страх, не оставив ничего, кроме ненависти.
Оскар уже удалялся, своей уверенной, небрежной походкой, как ни в чем не бывало.
– Ты заплатишь за это, животное, – кровавая пена слов сама собой срывалась с губ. – Ты и твой хозяин! И на вас найдется управа.
Оскар остановился, и Бэзил, вмиг лишившийся храбрости, начал отползать по стене. Как глыба льда сочится холодом, так вся фигура дяди, застывшего в незавершенном движении, излучала сейчас опасность.
А потом Оскар развернулся и двинулся на него.
В слепом ужасе Бэзил метнулся прочь, но ноги, ставшие ватными, подвели, подогнулись, заставив опуститься на пол. Обхватив себя руками, он скорчился, зажмурившись. Смерть, забравшая Сирила, пришла и за ним, он слышал ее шаги…
– Что ж, вот он я, заставь меня заплатить, – ненавистный голос звенел насмешкой совсем рядом. – Я даже подарю тебе первый удар – пальцем не шевельну, клянусь.
Нет, его не заставят открыть глаза. Он будет сидеть так, не шевелясь, пока страшный сон не пройдет.
– Это то, о чем я говорю. Если не умеешь держать клинок в руках, с тобой можно делать абсолютно все, что угодно.
Да, но Сирил был хорошим фехтовальщиком, и вы убили его.
– Я впустую трачу на тебя время. Ты – ничто, Бэзил, меньше, чем ничто. Отказываюсь верить, что ты – сын моего брата, твоя шлюха-мать, должно быть, прижила тебя с кем-то из своих любовничков. Ты не моя кровь, так и запомни, и я буду обращаться с тобой соответственно. А если соберешься мстить, то знаешь, где меня найти. Я жду.
Шаги уже умерли в отдалении, а Бэзил все не мог пошевелиться, словно вмерз в стену этого холодного дома. Он смотрел на переплетение своих тонких пальцев, белых, изящных. Бесполезных. Обычно они напоминали ему о матери, о ее нежных прикосновениях, но сейчас он их почти ненавидел. Оскар прав – он меньше, чем ничто.
Он искал ответов – и получил один. Теперь ему жить с этим.
Они отобрали у него все, и он хотел вернуть боль с избытком. Хотел увидеть кровь Оскара, разлитую по земле, даже если упадет от этого зрелища в обморок. Разрушить мир, в котором всем заправляли такие, как его отец и дядя.
Но больше всего, прямо сейчас, ему хотелось стать птицей, с которой его сравнила Ренэ. Выпорхнуть в окно, взмыть к бескрайнему небу, видневшемуся за тонкой решеткой, и улететь далеко-далеко от этого проклятого места.
~*~*~*~
Осень 663-го
Сейчас, когда по вечерам уже бывало свежо, их семейство предпочитало проводить время после ужина в небольшой, уютной комнате на третьем этаже. К достоинствам помещения относилось и то, что его не составляло труда хорошенько протопить.
Филип наблюдал за пляской огня в камине и говорить ему не хотелось. Молчали и остальные. Тетя Вивиана погрузилась в вышивку, споро орудуя иглой, Анейра, смотревшаяся королевой даже в скромном глухом платье, за последние дни вообще едва ли произнесла десяток слов. Не было и Офелии, чья милая болтовня обычно оживляла и согревала такие семейные сборища. Сестра в своей комнате, откуда ее не выпускали, словно заразную больную. Наверняка плачет, лежа на кровати.
Бэзил, как всегда, блистал отсутствием, променяв родных на компанию нелепых дружков.
А отец… Он восседал на своем обычном месте, в громоздком кресле у камина, которое никому не приходило в голову занять даже тогда, когда лорд Томас отсутствовал месяцами. Отец никогда не отличался разговорчивостью, а сейчас от его тяжелого молчания становилось не по себе.
Эти дни должны были бы стать днями радости – отец вернулся, невредимый, войскам удавалось пока удерживать напор андаргийцев, которых отвлекал бесконечный конфликт с Ву'умзеном, обострившийся за последние полгода. В военных действиях наступило затишье, выгодное обеим сторонам.
Вместо этого, в доме царила похоронная атмосфера. Приглушенные голоса, темные одежды…
Поднявшись с кресла, отец встал перед камином. Поворошив кочергой багряные поленья, уставился в огонь, будто ища ответы в его пламенном сердце, как часто делал прежде, чем начать серьезный разговор. Ранее отец отпустил всех слуг, что тоже наводило на размышления.
– Я говорил с Полом Валенна, – Он не оборачивался. Был виден лишь темный силуэт, подсвечиваемый пламенем: мощная спина, широкие плечи, непокрытая голова с по-солдатски коротко подстриженными волосами. Филипа это более чем устраивало. – Предложил ему руку Офелии.
Филип втянул воздух. Он все понимал, но Валенна так стар…
– Разумеется, было бы бесчестно умолчать об особых обстоятельствах. Пол был очень добр, – Отец произносил слова жестко, четко, без выражения. – Он понимает, что Офелия, по сути, хорошая девушка, попавшая в беду из-за своей наивности. Не будь он Валенна, он взял бы ее. Но его долг – заботиться о чести рода, не только своей личной. Он выразился с большим тактом, но суть такова.
– Ах, вот как, – сказал Филип. Я это запомню.
– Он прав, – Голос мачехи заставил вздрогнуть Филипа, уже отвыкшего его слышать. – Офелия более не достойна такого замужества.
– Можно лишь восхищаться вашей беспристрастностью, дорогая Анейра, – На лице тетушки Вивианы читалось что угодно, только не восхищение. Иголку в натянутую ткань она вонзала, словно кинжал в печень врага. – Вы говорите так, будто Офелия не ваша дочь, а какая-то бродяжка.
Анейра помолчала, прекрасные губы плотно сжаты. – В поступке моей дочери проявилась порочность ее натуры, которую я не могу отрицать, – произнесла она наконец.
Несчастье с Офелией сильно ударило по бедной мачехе. Позор дочери стал для нее настоящей трагедией, и винила в ней Анейра себя. Филип до сих пор не мог забыть, как взглянула та на дочь, когда он привез Офелию домой. Отшатнулась от нее с ужасом и отвращением, как от прокаженной, и заперлась у себя в покоях, предоставив леди Вивиане разбираться с горько рыдающей девчонкой.
– Интересно, от кого же она могла ее унаследовать? – сухо поинтересовалась тетя. Стежок, еще стежок… – Разумеется, не от моего достойного брата, и, уж конечно, не от такой безупречной женщины, как вы.
Филип не выдержал. – Перестаньте. Натура Офелии самая обыкновенная, такая же, как у большинства женщин.
– Что ж, тебе виднее, дорогой мой, – Тетушка хищно перекусила нитку. – Ты у нас знаток.
– Довольно, – Отец говорил негромко, и все же Филип знал, что перемывать косточки сестре этим вечером больше не будут. – Что касается замужества Офелии, то у меня есть другие варианты. С ними вопрос быстро не прояснится, но я извещу вас всех, как только приму решение.
Он наконец повернулся к семейству. Филип, сразу опустивший голову, почувствовал, как отец прошел мимо, задев руку плащом. Повеяло знакомым запахом дерева и дубленой кожи.
А потом на плечо легла тяжелая ладонь.
– Идем. Ты хотел поговорить – так поговорим. Дамы простят нам, если мы их покинем.
Анейра ответила коротким поклоном, тетушка пренебрежительно помахала рукой, в которой держала иглу. – Идите, идите. Дамы найдут, чем заняться.
Филип с трудом распрямил заледеневшие члены. Его ждал разговор, предвкушение которого заставляло не спать ночами – и отнюдь не от радости. Что ж, за ошибки надо платить.
…В кабинете отца было зябко. Его слуга поспешно развел огонь в камине, зажег свечи в витых подсвечниках из позолоченной бронзы и оставил Филипа вдвоем с отцом, повинуясь жесту хозяина.
Отец положил руку на высокую спинку кресла, придвинутого к столу, но садиться не торопился. Тишину нарушал лишь треск поленьев – ждать лорд Томас умел.
Филип с трудом сглотнул, скользя взглядом по столу, на котором царил идеальный порядок, как и во всей, почти по-походному просто обставленной комнате. Все, что угодно, лишь бы не смотреть на отца.
Как и при первой встрече, сразу по возвращении того в столицу, хотелось упасть перед ним на колени и молить о прощении. Но, как и тогда, что-то опять удержало его. Я уже не ребенок, чтобы так легко избавляться от груза вины.
Вместо этого Филип отвернулся к камину, избегая взора, пронизывавшего насквозь.
– Ты просил ничего не предпринимать, не поговорив с тобой, – раздался голос отца. – Что ж, я жду.
– Что вы собираетесь делать по поводу Кевина Грасса? – Это имя жгло язык.
– Ты знаешь, что должно быть сделано.
Да. Он знал.
– Мне так жаль. Я бы отдал все, чтобы исправить то, что случилось, – Оправдания жалкие, как иссохшийся уд столетнего старика. Да и разве помогут здесь слова? – Это я привел его в этот дом, познакомил с Офелией, я…
Скрипнул паркет – отец подошел ближе. В отсветах огня грани сурового лица казались резкими и твердыми, как каменные сколы. – Ты… – Широкая пятерня поднялась в воздух – и неловко погладила Филипа по голове. – Ты не должен винить себя, сын мой. Ты не мог догадываться ни о вероломстве друга, ни о… легкомыслии сестры.
Жесткий, непреклонный… Таким отец мог быть со всеми, кроме него. Вот только сейчас от его доброты становилось только тяжелее.
Филип помотал головой, смахнул упавшие на глаза волосы. – Должен был догадываться.
– Ты еще очень молод, Филип. В твои годы естественно относиться к людям с доверием. Мне жаль, что тебе пришлось так рано испытать, что такое предательство друга.
Оправдание не для такого, как он. – Я не настолько наивен и не так уж верю людям. Я верил… – Горло предательски перехватило. – Верил ему. – Он постарался объяснить. – Кевина терции и кварты всегда интересовали больше, чем женщины, а Офелия… Такие юные создания влюбляются в кого-то… кого-то вроде Бэзила, или моего друга Фрэнка. А не в мрачных здоровяков со взглядом голодного волка.
– Любовь, сын, меняет людей, заставляет совершать самые безумные поступки.
Любовь… Если бы речь шла о ней, эта история не была бы такой гнусной. Кто бы мог подумать, что он будет жалеть о том, что Кевин Грасс не влюбился в его сестру!
Но если отец узнает всю правду, Грассу не жить.
– Хотя она, разумеется, не может служить оправданием, чтобы забыть о долге, – Лорд Томас не мог обойтись без морали, которой пичкал потомство с результатом, что должен был бы расхолодить любого.
Филип приказал себе сосредоточиться на цели. Предстояла опасная дуэль, в которой, вместо оружия, придется использовать любовь отца к нему.
Он подобрался, готовясь к началу маневров. – Должно быть, меж ними пробежала искра в ту ночь, когда Кевин спас нам с Офелией жизнь. Он был… хорош тогда. И опасен для нежного девичьего сердца. Но я-то думал о сестре, как о ребенке!
– Что-что?! Отец, впервые услышавший эту историю, был, разумеется, потрясен и желал все знать.
Филип рассказал ему и о бандитах, и о чудовище, красочно расписав заслуги Грасса – благо, преувеличивать почти не понадобилось.
История ночи, когда против них восстали сами силы ада, погрузила лорда Томаса в глубокие раздумья – еще бы! Усевшись за стол, он замолчал надолго.
– Не могу поверить, что вы скрывали это от меня, – проговорил наконец. – Вот тут я и впрямь на тебя сердит. Ты должен рассказывать мне все.
А ты мне рассказываешь все? невольно подумал Филип. А вслух произнес: – Кевин спас нас… У семьи Картмор долг перед ним.
– Многие сказали бы, что честь важнее жизни, а он нанес урон чести нашей семьи. Сейчас законы чести требуют, чтобы один из нас вызвал его на поединок. – Суровый голос смягчился. – Я знаю, сын, это тяжело.
– Поединок… уже состоялся, – Об этом рассказывать хотелось еще меньше, но ничего не попишешь, придется. – Мы с Грассом дрались, когда я нашел их… вместе. Кевин одержал верх. Я нанес ему рану в лицо, но потом… Ему ничего не стоило убить меня, но он этого не сделал.
Слабак.
– Посмел бы он только! – В словах отца зазвучал металл. – Тогда твой Грасс точно подписал бы себе смертный приговор.
– Думаю, он догадывался, что на приговоре и так уже высохли чернила. Но пощадил меня – ради любви, что питает к моей сестре.
Боги, какая высокопарная чушь.
Отец нахмурился, что-то обдумывая. – Он может дать сатисфакцию твоему дяде. Тайная дуэль, чтобы не пошли сплетни о том, что стало ей причиной.
Филип усмехнулся, хотя было не до веселья. – Давайте хотя бы не лицемерить, отец. Дуэль с моим дядей!.. С таким же успехом вы можете подослать к Кевину отряд головорезов – это будет честнее.
– Именно так я и собирался сделать, – спокойно согласился тот. – Но раз он был твоим другом, мы могли бы оказать ему эту последнюю честь.
– В некотором смысле он уже наказан, – вкрадчиво заметил Филип. – И вряд ли можно придумать наказание худшее.
Известие о проступке Кевина – и возмездии, что последовало за ним, привело лорда Томаса в ярость. На виске взбухла жила, кулак опустился на стол – не с размаху, но с силой.
– Поднять руку на отца! Святотатство! Во времена правления твоего деда, он лишился бы за это головы. Да и сейчас в Андарге…
Бесить отца еще больше он не планировал. – Старший Грасс – жестокий, злой человек, полная противоположность вам. Кевин был просто не в себе, потеряв Офелию.
– Сыну не дано судить отца, – отрезал лорд Томас. – Такому не может быть оправдания. И если раньше еще можно было подумать о том, чтобы выдать за него Офелию…
А вот это в планах не значилось точно!..
– …Особенно коли окажется, что она ждет ребенка, то теперь этот юноша окончательно погубил себя, – Отец ненадолго задумался, постукивая костяшками пальцев по деревянной мозаике столешницы. – Я считаю наказание слишком мягким. В назидание остальным ему стоило хотя бы отрубить руку.
Филип пожал плечами. С его точки зрения, судья, с которым он пообщался лично, вынес идеальный приговор. Что до рук, то их отрубить никогда не поздно.
– Поверь, я не лишен сострадания, – произнес отец, помолчав. Сейчас морщины глубоко проступали на омрачившемся челе, старя его лет на десять. – И я когда-то был молод, и даже… – Он устало потер надбровные дуги. – Не знаю, стоит ли говорить тебе об этом, но раз уж начал, то расскажу.
Отец указал рукой на табурет, и Филип присел, пользуясь его дозволением.
Его любопытство разгорелось до предела. Что мог натворить лорд Томас Картмор, всегда столь рассудительный и правильный, как часы на городской ратуше?
– Только помни, ошибки родителей – не оправдание для дурного поведения детей. Из них надо извлекать урок. Ты должен превзойти меня, ведь тебе уготована более высокая участь.
Филип не мог себе такой представить, а уж превзойти отца… Еще попросили бы его взлететь без крыльев!
– Я тоже был когда-то влюблен в ту, о ком не должен был думать, – Сейчас отрешенный взгляд наверняка читал в пляске огня картины прошлого. – Когда я был еще моложе тебя, ранение привело меня в дом одного дворянина, чье имя я не буду называть. Я долго там пробыл – сперва меня нельзя было перевозить, а потом я и сам не хотел уезжать. У хозяина дома была дочь, милая, добрая, скромная девушка с волосами, как лен. – Улыбка тронула губы лорда Картмора. – Ты можешь догадаться, как развивались события. Я влюбился, и, слово за слово, вырвал признание у нее. Вот только, – Он снова стал серьезным. – Мой отец, твой дед, и слышать не желал о таком браке. Он уже выбрал мне жену, леди из рода Силла. Такой союз должен был укрепить связь семьи Картмор с тем, что осталось от королевского дома Сюляпарре, придать нашей власти большую легитимность в глазах Древних семейств…Выбор отца был, разумеется, мудр, но молодость слепа и самолюбива. Я настаивал, что мы и так породнились с Силла, когда он сам женился на моей матери, родственнице княжеской семьи по другой линии. Впрочем, спорить с твоим дедом было как спорить со скалой. Этим я хочу сказать, – поспешно добавил отец, – что твой дед был человек с железным характером, умевший придерживаться принятых решений. Я глубоко его чтил, и все же, когда ты молод и глуп, отказаться от девушки, которой предложил руку, кажется невозможным.
Что ж, отлично. Отцу будет сложнее осудить кого-то на смерть за то, что готов был сделать сам. Сопереживание – великая сила.
Лорд Томас прокашлялся. – И я решился на неповиновение. Да, сейчас мне стыдно вспоминать об этом, но я уговорил мою возлюбленную бежать… Она была добропорядочной девушкой, но Темнейший, внушивший мне эту черную мысль, помог мне и ее сбить с пути истинного.
Филип слушал, затаив дыхание, пытаясь сдержать улыбку, раздвигавшую губы. Отец в роли молодого безрассудного влюбленного – это было так мило! Сегодня он и впрямь открылся ему с другой стороны.
– Наступила ночь побега. Были готовы кони, чтобы переправиться в Андаргу. Я знал, что отец не простит неповиновения, что не стоит даже показываться ему на глаза после того, как я нарушу его волю. А еще я знал, что вместо меня его наследником станет мой брат. Я пытался представить Сюляпарре, которым правит Оскар…
Да уж, перспектива, о которой нельзя думать без содрогания.
– Твой дядя, – отец осторожно подбирал слова, – как ты знаешь, великолепный солдат и славный муж. Он превосходит меня во многих вещах, а на поле боя ему нет равных. Но как правитель… Если дать ему управлять страной, оно подожжет ее, чтобы не заскучать. Пока я ехал в темноте к дому моей любимой, я думал о Сюляпарре, об ответственности, которая стала моей с рождения… И понимал: что бы я ни решил, я отвечаю за все, что произойдет с нашей страной дальше, даже если буду за много миль от нее. Моя возлюбленная так и не дождалась меня. Наверняка решила, что я – последний трус.
– Вы знаете, что с ней сталось?
– Конечно, – отец улыбнулся. – То, что и должно было – она вышла замуж с благословения родителей, за достойного дворянина, и родила ему семерых детей. А я… я поехал в столицу, дабы увидеться с твоей матерью, как велел мне мой отец. И час, проведенный с ней, выжег из головы все мысли о другой… Но это другая история.
С печальным концом.
– Я рад, что вы мне рассказали. Мне интересно все о вашей жизни.
Лорд Томас с сомнением поджал губы. – Не знаю. Отец должен служить примером своим сыновьям, а это – так себе пример.
Как он не понимает, что эта история только заставила Филипа уважать его еще больше?
– Как видишь, я могу понять, что руководило твоим другом. Мне жаль его, хотя, войди он сейчас в эту комнату, я убил бы его собственными руками. И если я говорю "он должен умереть", то безо всякой радости.
Сердце забилось, как зверек в капкане. Пришло время для козырной карты. Коли это не сработает… – Убейте его – и на моей совести будет еще и смерть друга. Да, это так. – Филип поднял руку, отметая возражения, готовые сорваться с языка собеседника. – Я свел их вместе, я позволил им полюбить друг друга. И я до самой смерти буду корить себя в этом. Все, что произошло и произойдет после этого – моя вина, как вы и сказали.
Какая же это гнусность, разыгрывать спектакль перед отцом ради того, чтобы оттянуть кончину негодяя! Но смерть Грасса принадлежала ему одному, и он отдаст приказ о ней, когда будет готов. Тот не сбежит от него в небытие, оставив с этой черной дырой в груди, которую заполнит только месть.
Бедный отец выглядел растроганным. Но быстро овладел собой. – Пойми, оставлять его в живых… просто опасно. – Он поднялся из-за стола и прошелся взад-вперед, заложив руки за спину. – Твой друг может начать болтать.
Сказал, как топором обрубил – Филип почти решил, что все потеряно. – Кевин не из болтливых. Это самый замкнутый человек, которого я знаю. Кроме меня, у него друзей не водилось. Да и кто б поверил похвальбе того, над кем смеялся весь город?
– Разговорится, когда хлебнет лишнего.
– Он презирает вино. Я никогда не видел его пьяным.
– Да это просто какое-то сокровище, – мрачно пошутил отец, – в некоторых отношениях.
– И подумай о бедняжке Офелии! – Этот довод пришел в голову только сейчас. – Довольно и того позора, что на нее обрушился. Ты хочешь, чтобы она оплакивала не только честь, которой лишилась, но и человека, который погиб из любви к ней? Не хочется, чтобы остаток ее жизни был омрачен еще и этим.
– Сын, ты о многом меня просишь, – Отец опустил руку ему на плечо. – Правителю допустимо иногда жертвовать честью, но только ради высшей цели – блага государства. А ты должен научиться принимать тяжелые решения – потому что на твою долю их выпадет много, поверь мне. Такова цена власти.
– Мне не нужна власть, – прошептал Филип. Представить себя на месте отца – да даже ангелочки-путти будут над ним смеяться!
– Тебе так кажется, потому что она у тебя есть. Властью облечен я, и, любя тебя, стараюсь выполнять твои желания. Вот сейчас ты хочешь спасти друга от заслуженной кары – а значит, тебе нужна власть сделать это. Чего ты не хочешь, так это ответственности, и кому, как не мне, это понять! – Он вздохнул. – Парадокс власти в том, что чем больше ее у тебя, тем более ты связан необходимостью по рукам и ногам – и тот, кто стоит на вершине власти, иногда не может распоряжаться даже собственной душой, если необходимость велит бросить ее в огонь. – Хватка на его плече стала жестче. – Решай сам – жить соблазнителю твоей сестры или умереть. И помни, на этот раз все последствия и впрямь на тебе.
Филип посмотрел на отца снизу вверх. Прошептал: – Понимаете, он был моим лучшим другом.
Как трогательно! Даже не пришлось напрягаться, чтобы вызвать влагу на глаза. Довольно было вспомнить, каким дураком себя выставил, и злость сделала дело за него.
– Скажите, отец, – спросил Филип о том, что его действительно волновало, не рассчитывая, впрочем, получить ответ. – Что надо сделать, чтобы заслужить верность, настоящую, такую, когда тебя не предадут ни ради славы, ни ради богатства, не променяют ни на кого и ни на что? Или ее нет на свете? Или я просто ее не стою?
Он отлично вошел в роль. В груди нарастала тупая боль – там словно завинчивали тугую пружину, ржавую, готовую лопнуть в любой момент.
– Ты много хочешь, Филип, – заметил отец с несвойственной ему мягкостью. – Дружба – это прекрасно, а любовь сладка. Но помни, единственное, что никогда не изменится, это кровь. Ее не выльешь из жил, чтобы заменить новой. Твоя семья всегда останется твоей семьей, и это – превыше всего.
Ну да, у него же есть Бэзил! С таким заботливым братом и друзья не нужны!
Пружина натянулась до предела, и, подскочив с кресла, он порывисто обнял отца за шею. К таким девчачьим нежностям лорд Томас не привык, а потому застыл, как гранитное изваяние, которое иногда напоминал.
Ничего, потерпит. Увы, любящей мамочки, готовой вытирать слезки, у Филипа не имелось, лишь непреклонная тетушка Вивиана да мачеха, на чьей роскошной груди рыдать было бы несколько неприлично, хотя и, несомненно, приятно.
Эта мерзкая резь в глазах… Он заморгал, до боли прикусив губу. Сопли будут лишними, особенно сейчас, когда результат уже достигнут. Его уже достаточно унизили, чтобы еще позориться перед отцом.
Спину согрела горячая ладонь, и на миг ребра затрещали в медвежьей хватке. Отец пробормотал что-то вроде "ну, ну", словно коня успокаивал. Было приятно чувствовать его тепло и силу, как в детстве, когда эти могучие руки подбрасывали Филипа высоко в небо, а потом ловили, визжащего от восторга.
Он заставил себя отстраниться. Хорошенького понемножку.
– Ну-ну. Не раскисай. – Отец смущенно похлопал его по плечу. – Ты же уже мужчина. Все будет хорошо.
Филип кивнул и улыбнулся.
Правда, улыбка быстро стекла с губ, словно смытая дождем, начинавшим долбить в окно. К горлу подкатил горький ком.
Он отошел к стеклу, за которым мир расплывался серыми кляксами, делая вид, будто чрезвычайно увлечен этим зрелищем. А потом молча подошел отец, и они начали делать вид вместе.
Стоя рядом с единственным человеком, который никогда его не предаст, Филип поклялся себе, что больше не подведет отца, чего бы ему это ни стоило. Даже если тот до смерти замучает его избитыми нравоучениями.
~*~*~*~
III.
Филип устроился на единственном предмете мебели, что стоял в темной, обшарпанной комнате на втором этаже "Хитрого Лиса". Используя продавленную кровать на манер кресла, он и тут умудрился принять позу, смотревшуюся достаточно элегантно – полулежал-полусидел, закинув ногу на ногу.
Кевину садиться было незачем – работка предстояла стоячая. Он поджидал гостя у входной двери, спиной прижавшись к стене, рука на навершии кинжала – на всякий случай.
Как странно, что они снова делают что-то вдвоем… С каждым мгновением тишины воздух в комнате накалялся все больше, и любое слово могло стать искрой, за которой последует взрыв.
К счастью для них обоих, Филип сохранял молчание, покручивая в пальцах небольшой ножик на ленте. Рубин у него под горлом рдел, как глаз голодного дракона, и, казалось, это сияние рождается внутри само по себе, а не от коптящих свечей, вонявших тухлым салом.
Вначале Кевин услышал голос лестничных ступеней. Два человека, оба – легкого телосложения. Тот, что в обуви на каблуках, поднимался первым, ему послушно вторили шаги второго. Затем скрипнула дверь.
Фигура, показавшаяся на пороге, смотрелась особенно нелепо здесь, в аскетичной, жалкой обстановке. Розовые кудряшки ниже плеч, пышный кружевной воротник, фижмы… Из-за плеча Лулу опасливо выглядывал его слуга, худой паренек в темном платье.
– Зачем ты меня сюда вызвал? – Лулу обращался к Филипу. Кевин стоял так, чтобы не попадал в поле зрения франта. – Нельзя было поговорить во дворце? И ты знаешь, где я живу. Эта дыра…
Прежде чем ответить, Филип лениво потянулся, разминая затекшие мускулы. – Брось, Лулу, только не говори мне, что ты впервые приходишь в сомнительную гостиницу, где тебя ждет мужчина.
– А по-моему, это просто наглость! Тебе надо со мной поговорить, ты ко мне и приезжай, а я не обязан прибегать по первому свисту, как собачонка. – Лулу ступил внутрь, его слуга – за ним. – На сей раз мне стало любопытно… только и всего.
– Когда я свищу – тебе лучше бежать, да. Во дворце мы поговорить не могли – нужна… немного более интимная обстановка.
– Хм, звучит почти интригующе. Еще шаг вперед…
– Может, я явился бы к тебе домой, если бы ты не забрался в такую чертову глушь… – Филип подал Кевину знак глазами, продолжая болтать: – Даже от дворца на улицу Ирисов тащиться почти час, а уж отсюда, из Нижнего Города… В отличие от моего бездельника-брата и вас, его нахлебников, у меня есть дела государственной важности. Я не могу тратить время, разъезжая по окраинам.
Лулу показал мелкие острые зубки. – Что поделаешь, некоторым из нас не по карману снимать приличные комнаты в дорогих кварталах. После того, как твой папочка перестал платить Бэзилу содержание, нам с Лили от него почти ничего не перепадает. Наверняка ты приложил к этому руку!
– Почтенный родитель не торопится присылать тебе содержание?
Лулу повел плечом. – Ни гроша. Но ничего, я – старший сын, еще покатаюсь на его лошадях после того, как он сделает мне одолжение, наконец сдохнув. Ладно, если ты позвал меня для бесед о моем семействе… – Он начал поворачиваться на своих высоченных каблуках.
Пришел момент выступить из тени и захлопнуть дверь, остававшуюся приоткрытой, перед самым его носом.
– Ты хотел поближе познакомиться с Кевином, – сказал Филип. – Вот он.
Лулу остался невозмутим при неожиданном появлении, лишь вопросительно изогнул подведенную углем бровь. Зато слуга его в панике забился в угол, выставив перед собой руки, словно из тьмы на него выскочило чудовище.
Да уж, храбрый малый.
Лулу смерил Кевина долгим взглядом, покосился на Филипа. Потом ущипнул себя за руку. – Нет, я не сплю. А значит, подсказывает мне что-то, наша интимная встреча втроем пройдет немного не так, как это произошло бы в моих грезах.
Надо признать, он неплохо держался.
– Твой лакей может уйти, – разрешил Филип.
Слуга метнулся было к двери, но, уже держась за ручку, остановился, вопросительно взглянув на господина.
– Твой лакей – тоже, – парировал Лулу, кивая на Кевина.
Стоило податься вперед, как слуга, не выдержав, пулей вылетел наружу. Снова грохнула дверь, и Кевин запер ее на ключ, убрав его в пояс.
– Грасс нужен мне здесь, чтобы заставить тебя говорить не только скабрезности.
– Для этого потребовалось бы божественное вмешательство, – хмыкнул Лулу. Крутанулся на месте, и, убедившись, что пути к бегству закрыты, завопил истошным матом: – Люди, сюда, на помощь! Извращенцы невинности лишают!
Достаточно было слегка пихнуть его, чтобы он отлетел к стене, приложившись головой. Цветной парик сполз набекрень, сапоги на высоких каблуках разъехались, заскользив по полу.
