Текст книги "Блаженны алчущие (СИ)"
Автор книги: Агнесса Шизоид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 76 страниц)
Фрэнк слышал рассказы про это маленькое королевство продажной любви, имевшее и другие, менее пристойные прозвища. Даже видел с берега высокие стены, что ограждали остров от незваных гостей, причал, к которому подплывали нарядные лодки тех, кто мог позволить себе плату за вход во Дворец Наслаждений или один из менее прославленных домов. Его друг, конечно, был там завсегдатаем.
Когда Фрэнк только приехал в столицу, островок будоражил его воображение. И теперь ему сразу представился полумрак, шелест шелков, блеск глаз… А в темноте можно вообразить, что ты с тою женщиной, которую сотни раз видел во снах.
Непрошеная мысль заставила виновато опустить взгляд. Филип был вполне способен догадаться, о чем он думает. Как наверняка догадывался, почему Фрэнк не захотел прийти на обед во дворец. Ему нужно было еще немного времени, прежде чем встретиться с Денизой в роли счастливой супруги.
Служаночка вернулась в компании местного слуги, и на столе появились закуски, хлеб и вино. Пришел и сам хозяин, сияя услужливой улыбкой. Он готов был самолично прислуживать гостям, но Филип отослал всех.
– Наша беседа не для чужих ушей, – он улыбнулся девушке, – даже таких очаровательных.
Уж не собирается ли Филип поведать ему еще одну новость, от которой волосы встанут дыбом? По дороге сюда, друг уже объяснил Фрэнку, почему отец строго-настрого запретил ему появляться на улице без телохранителей. Бедная Дениза, какой ужас она испытала!
Когда посторонние ушли, слуга Филипа – молчаливый малый с осанкой принца в изгнании – наполнил бокалы господ и отступил в тень.
– Итак, – провозгласил Филип, – выпьем за твое возвращение в мир живых. – На свету, напиток в его бокале искрился и густо алел, словно там плескались расплавленные пиропы. – За тебя.
Фрэнк попробовал вино, оказавшееся крепленым. Терпкий, сочный, немного обжигающий вкус.
– Ну что же ты, – шутливо пожурил друг. – До дна, до дна.
Когда он поставил пустой бокал на стол, Филип с удовлетворенным вздохом откинулся назад. – Недурное, да?.. Эх, Фрэнк, не представляешь, как мне тебя не хватало! – Он сделал знак слуге, и тот снова наполнил бокалы до верха. – Единственного, кто говорил мне в лицо то, что думает. Единственного друга.
Фрэнк смущенно улыбнулся. – Сложно представить тебя одиноким.
– О, об одиночестве я могу лишь мечтать. Дураков и лизоблюдов в моей жизни даже прибавилось. Всегда найдутся те, кто готов пересказать последнюю сплетню или смеяться над моими шутками в надежде на покровительство. Но, согласись, друг – это нечто куда большее.
Фрэнк кивнул. – Разумеется.
Филип тоже был единственным другом. Приятели детства и отрочества остались в провинции, где они с матерью жили раньше. А те знакомые, которыми он обзавелся в Академии, естественно, позабыли о нем за то время, что он гнил в каменном мешке. Даже Филип смог навестить его всего несколько раз, по специальному разрешению.
В убийственной скуке Скардаг эти визиты были как глоток свежего воздуха, напоминание о том, что за пределами душивших его толстых стен живет своей жизнью большой удивительный мир. Филип привозил все последние анекдоты высшего света, а Фрэнк рассказывал ему тюремные шуточки, которые, по словам друга, пользовались потом большой популярностью на великосветских приемах. Приводилось им и говорить по душам, и эти беседы сблизили их еще больше. Но были темы, которых Филип старательно избегал. О Денизе рассказывал немного, – понятно, чтобы не причинять ему лишнюю боль. А иные имена не упоминал вовсе.
С его последнего визита у Фрэнка накопилась куча вопросов. Но для тех, что жгли язык сильнее всего, время еще не пришло – а может, никогда и не наступит.
– Как там поживает Жерод? – Вот это безопасная тема. Последний раз, когда Филип рассказывал о нем, Жерод Ферроа-Вессин собирался жениться.
– Женился и растолстел. Еще больше, – пренебрежительно ответил Филип. – Уж не знаю, связаны ли эти два события. Точно не поумнел. Но тут удивляться нечему – после женитьбы обычно бывает наоборот.
– А как дела у Мелеара? Вот по ком Фрэнк не скучал нисколько!
– О, ядовитый язык все же довел его до беды. Представляешь, он умудрился разозлить дядю так, что тот вызвал его на дуэль. Отец выдал разрешение – дяде он еще ни разу не отказывал. Знаю, кажется несправедливым.
– Значит, он мертв. И он тоже… – Фрэнк опустил голову. Иногда ему казалось, что над ними висит какое-то проклятие, поражавшее всех по-разному, но жестоко. Всех, кроме Филипа. И, конечно же, Жерода.
– Да нет, жив. Дядя сказал, что даст ему возможность призадуматься над своим поведением, в виду юных лет. И так полоснул по лицу, что распорол ему клинком оба глаза.
Фрэнка передернуло. – Боги! Он терпеть не мог Карла, но такой ужасной участи не пожелал бы никому.
– Уж это-то не случайно вышло, вестимо. У дяди вообще случайных ударов не бывает.
Фрэнк посмотрел в окно. Небо, солнце, гладь реки…. – Думаю, я выбрал бы смерть.
– Я сказал дяде то же самое, но он не принимает никаких претензий. Говорит, что Мелеару никто не мешает покончить с собой, коли будет на то его желание. Я навещал Карла несколько раз, и, пожалуй, даже стал относиться к нему получше. Сейчас он, слава Богам, переехал в провинцию – у его семьи владения в Харгте. Для меня все это было слишком мрачно. Что можно сказать человеку, который ослеп в столь юном возрасте? Слова ободрения застревали в глотке. Кстати, среди своих лугов и полей он начал писать неплохие стихи.
Фрэнк засмотрелся на толпу, что текла по улице, становясь все гуще и гуще. Компашка подмастерьев, лузгавших семечки, счастливые парочки, идущие в обнимку, степенное семейство мещан в праздничных одеждах – глава семейства с женой, престарелые родители, дети-подростки, паланкин кого-то важного с задернутыми шторами… В глазах рябило от многообразия одежды и лиц. Люди двигались к Последнему мосту, улыбаясь и переговариваясь, некоторые несли на плечах малышей. Сквозь стекло долетали оживленные голоса.
– Сегодня что, какой-то праздник?
Филип усмехнулся. – Почти. Казнь, и не простое повешение – эти проходят каждую неделю, – Он тоже повернулся к окну. – Коли не путаю, казнить будут какого-то Луара… Люара… Сейчас его провезут из Скардаг на повозке по Скорбной улице, потом по мосту, и толпа сможет им вдосталь полюбоваться. В таверне "На убой" ему подадут предпоследнюю чарку, а последнюю – на другом берегу, в "Безголовом Бене", как велит освященная веками традиция. А потом четвертуют.
– Несчастный. Смотреть на веселые лица стало неприятно.
– Зато сегодня он – самый прославленный и обожаемый человек в городе, – философски заметил друг. – Его казнят прямо на площади Принцев, словно лорда. Сотни людей проводят его в последний путь, ловя каждое слово, а потом его последние шуточки и прощальную речь издадут отдельной книжонкой, вместе с рассказом о похождениях.
Молчание затянулось, и Филип осторожно уточнил: – Ты же не мог его знать, верно?
Фрэнк покачал головой. – Нет, приговоренных к смерти держали в отдельной камере, – мы звали ее Морилка. Ты-то ее, наверное, видел. Но мы все знали о нем, о будущей казни. В тюрьме не так-то много тем для разговоров…
– Да, обсуждать тех, кому повезло еще меньше, чем тебе – весьма утешительно. Ты жалеешь его, – прибавил Филип немного спустя, – и правда, почему бы теперь не пожалеть беднягу. Но ведь он преступник. Злодей. Грабил кареты на большой дороге или что-то подобное. А теперь, благодаря решительным и отважным людям, которые его схватили, больше не прольет ничьей крови.
Фрэнк удивленно покосился на друга – все это звучало разумно, но как-то… непохоже на него. – Да, это конечно так… Просто мне кажется, что когда человека лишают жизни, это должно быть событием торжественным и мрачным. Не поводом для веселья.
Филип пожал плечами. – Что поделаешь, столичные жители любят развлекаться. Лучше поговорим о чем-нибудь более приятном. Как там твоя почтенная матушка? Она, разумеется, безумно счастлива видеть тебя снова дома.
– О да, конечно, – Губы тронула теплая улыбка.
В Скардаг, думать о страданиях матери было тяжелее всего. Она переживала его беды острее, чем он сам. А теперь… – Но знаешь, – Фрэнк не смог подавить вздох, – она, оказывается, серьезно больна. – Как ни старался гнать от себя мрачные мысли, сердце снова защемило, как вчера, когда услышал признание матушки. – Она мне об этом не писала, не хотела расстраивать….
– О, Фрэнк, я не знал, – Филип нагнулся над столом и слегка сжал его руку. Черные глаза были полны сочувствия.
– Разумеется, ты бы мне рассказал.
Филип откинулся назад. Смахнул упавшие на лоб кудри. – Только не впадай в уныние. Я пришлю к вам нашего врача. Его зовут Хилари Велин, он Познающий, удивительный человек, настоящий ученый. Ты увидишь. Мы с ним часто разговариваем, и то, чего он не знает, и знать не надо.
– Спасибо, это будет хорошо. Только теперь я не знаю, что мне делать, – Фрэнк снова вздохнул.
– В смысле – что? Радовать мать своим присутствием, сдавать экзамены в Академии. Ты говорил, что готов.
Когда Фрэнк попал в темницу, ему оставалось учиться еще год. Благодаря помощи Филипа и расположению коменданта, он смог продолжить занятия в камере. При тусклом свете масляной лампы, Фрэнк корпел над книгами с интересом, какого не знал в своей прошлой жизни, и теперь полагал, что сможет убедить в своих знаниях Премудрых Академии. Оставалось надеяться, что не разучился фехтовать, стрелять и ездить верхом.
– Экзамены я сдам, а вот потом… Мы ведь это обсуждали – я собирался вступить в какой-нибудь полк. Ты даже говорил, что сможешь помочь с назначением, – сообразив, что не след ему ловить друга на слове, Фрэнк поспешил прибавить: – Но коли по какой-то причине это неудобно, не волнуйся, я сам решу вопрос.
Это развеселило Филипа, который сидел нахмурившись и сложив руки на груди. – Не знаю, как ты собрался его решать, но если будешь настаивать на этом безумии, назначение в полк и чин капитана – твои.
Фрэнк начал протестовать – это уже было слишком.
Друг оборвал его: – Но я решил, раз твоя мать больна, этот вопрос закрыт. Неужто ты сможешь бросить ее одну, сейчас, когда она только что вновь обрела тебя?
Фрэнк поерзал на стуле. Те же проклятые вопросы он задавал себе сам. – Ну, я не завтра собираюсь ехать… Но ведь у всех тех, кто сейчас сражается с андрагийцами, защищая нашу родину, есть матери, отцы, невесты.
– И им на них плевать, только и всего. Послушай, Фрэнк, те, кто отправляется на войну добровольно, а не потому, что не имеют выбора, ищут в сражениях славы, почестей, источник новых богатств. Тебе это незачем – у меня найдется для тебя отличное местечко. И потом, от того, что ты сложишь голову на поле боя, ничего не изменится, уж прости, но ты не великий воин, чтобы повернуть ход сражения – да и едва ли найдется такой герой, которому это под силу. Исход битвы решают стратегия и тактика – и, разумеется, деньги, деньги, деньги.
– Не уверен, что ты прав относительно всех… Но это их дело, в конце концов. Коли все, на что я способен, это поймать пулю, предназначенную другому, значит, в этом и заключается мой долг. Я не могу отсиживаться дома, пока мои сверстники рискуют жизнью, защищая нашу страну, и мою шкуру в том числе, – Он испугался, что задел Филипа – его слова могли прозвучать как упрек. – Ты – другое дело, ты уже проливал кровь в сражениях, и раз ты нужен здесь нашему Лорду-Защитнику, это не обсуждается. Но я…
– А ты нужен здесь мне! – оборвал Филип, раздраженно. – Я устал терять друзей, Фрэнк… – и прибавил, прежде чем он успел ответить: – Нет, поступай, как считаешь должным. На мою поддержку можешь рассчитывать в любом случае. Просто я знаю тебя – ты не простишь себе, если вдруг, не дай Боги…
Он не договорил, но Фрэнк отлично его понял – если, не дай Боги, матушка не дождется его возвращения.
Пока Фрэнк обдумывал варианты, над столом висело угрюмое молчание. Почему в жизни все всегда так сложно? Когда-то ему казалось, что достаточно поступать, как велит честь, и принимать любые последствия. Но стоило оказаться в столице, и он словно попал в паутину, где каждое твое движение отзывается на судьбах других людей. А когда ты начинал барахтаться, пытаясь вырваться на свободу, из укрытия выползали пауки.
Он сам не заметил, как опустел бокал. Слуга шагнул вперед, но Фрэнк накрыл бокал пальцами – в голове уже слегка звенело. Крепкое оно оказалось, это кресалийское, которое любит Филип. Или он еще и пить разучился?
Филип сделал слуге знак рукой – лей, мол. – Дай человеку делать его работу, Фрэнк. Скоро принесут дичь. Не собираешься же ты есть фазанов всухомятку?
Спорить не хотелось. В конце концов, решил он, любой, кто недавно вышел из Скардаг, заслужил хорошую пьянку.
Филип задумчиво крутил свой кубок перед глазами, вглядываясь в дно так, словно там скрывалась истина. Отбил пальцами ритм по столешнице. Сверкнули кольца. – Послушай… – проговорил он наконец. – Ты слышал про Ищеек?
Фрэнк покачал головой.
– А, ну да. Забываю, что ты рос вдали от цивилизации.
– Скажешь тоже! – Фрэнк запустил в нахала оливкой. – Тебя послушать, так провинция – дремучий лес.
– Провинция – куда хуже, – отрезал Филип, стряхивая оливку с плеча. – Для начала, лесные жители не одеваются по прошлогодней моде. Так вот, Ищейки – отряд, который создал мой дядя. Это люди, которые должны очистить улицы от преступников и снова сделать их безопасными, – в голосе друга звучала несвойственная ему выспренность. – Но в отряде – чуть больше чертовой дюжины, против целой армии убийц, воров и мошенников. Угадай, кстати, кто там служит?.. Кевин Грасс.
– Кевин?! – Это было то имя, которое он не решался назвать. – Как он? У него все в порядке? – То, что он жив, уже было хорошей вестью.
– А что ему сделается, – проворчал Картмор, – только становится все здоровее и здоровее. Между прочим, именно он прикончил то чудовище, что напало на нас на улице. Появился в нужном месте в нужное время.
– Значит, вы помирились? – выпалил Фрэнк, не подумав.
– А разве мы ссорились? – Филип иронично изогнул бровь. – Кто он такой, чтобы я с ним ссорился?.. Что до него, то он, похоже, предан мне, как никогда, – сразился с монстром размером с маленький дом, просто герой. Правда, там была еще Дениза, так что… – слова повисли в воздухе.
При чем здесь Дениза?.. Фрэнк не понял этой фразы. Осторожно заметил: – Ну, как ты помнишь, я до сих пор не знаю, что у вас произошло…
– Когда-нибудь расскажу. Но поверь, ничего в этой истории нет ни приятного, ни увлекательного, – Пальцы в перстнях так сжали бокал, что на миг показалось, тонкое стекло сейчас треснет. – Только подлость и глупость, глупость и подлость.
Интересно, а свои поступки Филип как называет? Глупостью или подлостью? Фрэнк не стал дальше ворошить прошлое. Только сказал: – Ты же знаешь, я не гонюсь за сплетнями, и лезть в чужие дела не хочу. Просто горько видеть, как такая дружба подходит к концу…
– Ну да, ну да, – Филип криво, нехорошо усмехнулся, с такой озлобленностью, что на себя стал непохож. – Как говорят в Андарге, "крыса и сыр – лучшие друзья". А еще поговаривают, волки с большой нежностью смотрят на добычу, даже улыбаются, готовясь сожрать.
Фрэнк с трудом мог представить улыбку как на морде волка, так и на лице Кевина Грасса. – Что ж, – сказал он, – по крайней мере Кевин занимается достойным, нужным делом.
– А я вот подумал, – Глаза друга блеснули. – Может, тебе тоже им заняться? Ты был бы не простым Ищейкой, конечно, а одним из офицеров. Будешь рисковать жизнью, не уезжая из города.
– Ты имеешь в виду – ловить преступников?.. – О подобном Фрэнк никогда не задумывался. Это казалось занятием, не слишком подобающим дворянину, хотя…
– Да, преступников, опасных злодеев, уверенных, что им все сойдет с рук. Ты знаешь, сколько убийств совершается каждую неделю в столице? Сколько изнасилований?.. – мрачные слова повисли в воздухе.
– Чтобы от Ищеек был настоящий толк, – продолжил Филип мгновенье спустя, – мне нужен в отряде человек безупречной честности. Тот, кому я смогу доверять, кто поможет превратить отряд в силу, с которой будут считаться.
– Ты, кажется, принимаешь в этих Ищейках живое участие, – заметил Фрэнк. – Безопасность города – и моя забота тоже. Только имей в виду, в светском обществе никто не поймет, зачем ты согласился командовать какими-то грязными Ищейками. Косые взгляды обеспечены. Я намерен сделать эту должность престижной, но это займет время.
Фрэнк улыбнулся. – Не уверен, что жажду вращаться в светском обществе.
Если бы все его проблемы были столь незначительны!..
– Надо это обдумать… – проговорил он, чувствуя, – сейчас его мысли разбегаются, как непослушные овечки. Он был так уверен, что скоро понюхает пороха… Но имеет ли он право покинуть матушку? И подобает ли бросать Филипа (и ее… прошептал предательский голос), когда в столице творится такое? В следующий раз во дворце может объявиться не одно чудовище, а десять.
Филип нагнулся над столом. – А ты не думай, – он улыбался по-заговорщицки, – просто соглашайся.
Вслед за последним глотком пришла странная легкость – казалось, сейчас он оторвется от скамьи и взлетит. По телу бегали искры, и хотелось сделать что-то прямо сейчас, не откладывая.
– … Идет.
– Отлично! – Улыбка друга стала шире. С пьяных глаз, Фрэнку почудилась в ней радость кота, загнавшего в угол мышь. – Выпьем за это!
Они чокнулись и осушили бокалы, скрепляя договор красным, как кровь, вином.
~*~*~*~
III.
15/10/665
Кевин выпустил плечо мальчишки, которое сжимал железной хваткой, и толкнул щуплую фигурку в лапы Крысоеду. Шепнул напоследок: – Наврал – шею сверну. Их проводник испуганно помотал головой. Оборвыш с голодными глазами, щека раздута, словно у него флюс – за нее он засунул два медяка, плату за наводку. Без помощи мальчишки, им бы ни за что не найти Зайца в этом муравейнике. Дом – коли можно так назвать шесть этажей, держащихся вместе на молитве и честном слове, – кишел бедняками, как подстилка нищего – вшами. В каждой комнате ютилось по семейству, и пока они допросили бы всех, подбадривая пинками и зуботычинами, Заяц бы уже что-то заподозрил и дал деру с той прытью, какую подразумевала его кличка.
Зато в такой трущобе было проще простого найти человека, готового за гроши стать крысой. Мальчишка, ошивавшийся у входа, не только знал, где живет вор-тихушник, но и заверил, что тот-де не так давно поднялся наверх по лестнице. А коли мальчишка наврал, у Кевина будет хоть одно утешение – пробить его головой хлипкую стену.
Кевин прислушался у двери, на которую указал щенок, пытаясь понять, там ли их добыча. Уловить стук, шорох шагов, или лязг оружия. Но звуки неслись отовсюду, оглушая, отупляя, – визг и плач детей, ругань, крики наслаждения и крики боли, – и подо всем этим, стоны гнилых перекрытий, дряхлеющих костей дома-развалюхи. Уже скоро здание обрушится вниз в облаке пыли, переселяя часть жильцов в настоящий ад из этой земной преисподней. А на его месте отгрохают другой, не лучше.
Пора действовать. Он мягко нажал на дверь, – не поддается. Кивнул Крысоеду, который вытянул кинжал из ножен да покрепче зажал сгибом локтя горло мальчишки. Кому выбивать дверь, вопрос не стоял, – секрет их успешного партнерства заключался в том, что Кевин делал всю мало-мальски сложную и опасную работу, а Крысоед терпел от него тычки и оскорбления.
Он ударил ногой, но трухлявые доски были прочнее, чем казались. Кевин выругался про себя, – угробив несколько дней, чтобы обшарить все клоповники, какие указал Старик, упустить теперь добычу стало бы верхом тупости.
Шагнул назад, и – пистолет в руке, плечо вперед, – обрушился на трухлявые доски всем своим весом. На второй раз старые петли поддались, и дверь с грохотом рухнула внутрь.
Кевин ожидал увидеть Зайца протискивающимся в окно, даром, что четвертый этаж, – вор-тихушник должен быть ловок. Но вот он стоял, посреди своей конуры: расставленные ноги твердо упираются в грязный пол, одна рука привычно сжимает рукоять кривого кинжала, другая – защищает шею и грудь. Колени присогнуты, узкие плечи напряжены. Поза говорила о том, что он готов к схватке, а капли пота на лбу и затравленный взгляд – что мысленно он ее уже проиграл.
– Это он, – процедил Кевин. Зайца он видел первый раз в жизни, но сколько может быть в Сюляпарре бандитов с уродливо раздвоенною верхнею губою?
– Сам вижу, – весело откликнулся Крысоед, отпуская мальчишку. Раз – и того и след простыл, лишь топот ног еще гремел в воздухе.
Теперь у Кевина была другая башка для пробивания ею стен. – Опусти оружие, – бросил он, переступая порог вместе с соратником.
Бандит медленно и тоскливо оглядел коренастую фигуру Крысоеда, одетого в вареную кожу, задержался взглядом на кинжале в его руке и втором – на поясе, снизу вверх посмотрел на Кевина, защищенного металлом кирасы и горжета, при мече, с баклером у бедра, поигрывавшего огромным кавалерийским пистолем, который держал как дубинку.
– Поганые шавки, – прошептал Заяц, разжимая пальцы.
Крысоед в три неспешных шага приблизился к бандиту и сбил на пол сильным, беззлобным ударом в лицо. Кевин опустился на единственный, не считая ночного горшка, предмет обстановки, что был в этой норе, – огромный старый сундук. Дверь Кевин выбил, а суставы пусть выбивает Крысоед.
И тут Заяц взлетел на ноги и отчаянно рванул к двери.
Кевин не ожидал, что тот предпримет попытку столь безнадежную – хотя, коли подумать, терять мужику было нечего. Не вставая, выбросил вбок левую руку и снова отправил Зайца на пол, где тот и застыл.
К упавшему подлетел Крысоед. Принялся молотить сапогами по животу и ребрам, вымещая на щуплом теле вора злость за собственную неосторожность.
– Ты бей, да не забывай, что нам его еще в Красный Дом тащить, – напомнил Кевин, заметив, что Крысоед готов размозжить Зайцу ступню. Лениво поднялся.
Они навалились на вора, связали и обыскали, не забывая о тумаках. Потом пришлось ждать, пока очухается. – Думаешь, он его прикончил? – спросил Крысоед без особого интереса.
Кевин окинул скептическим взглядом невысокого, худого человечка, валявшегося у его ног без сознания. Вспомнил бычью шею и широкую спину убиенного, замученного на Плеши.
– Коли и он, то уж точно не в одиночку, – Кевин пожал плечами, снова усаживаясь на сундук. – Куда ему до Нечестивца.
Он вел охоту, не особо и надеясь, что от Зайца будет толк. Оскверненные храмы, надписи на слярве – разве свяжется с таким вор, промышляющий тем, что вскрывает запертые ставни и вытаскивает крюком на палке то, что плохо лежит. Вот только выбора у Кевина не было – имя Зайца оставалось единственной зацепкой в деле об убийстве на Плеши.
Не считая того, что разузнал Красавчик, опрашивая местных жителей: сторож, шедший затемно на службу, будто бы видел три фигуры в масках и плащах на узкой улочке рядом с пустырем. Трое – как Кевин и думал. Интересные сведения, и все же – тупик.
Тем хуже – что для Ищейки, что для Зайца.
Бандит наконец заворочался, перевалился на бок, и поднял на них глаза: на поверхности – вызов, в глубине – безнадега. У него было усталое, очень усталое лицо, уже исчерченное морщинами, седеющие волосы.
– Зачем ты его убил?! – завопил Крысоед, нависая над стянутой веревками жертвой. Заяц сплюнул. – Кого – его? – Слюна текла по подбородку, окрашиваясь в розовый цвет.
– Тут я задаю вопросы! – Крысоед врезал ему по ноге, и Заяц втянул воздух, сдерживая крик.
Кевин покачал головой. Ну и тупица… – Дружка твоего. Нечестивца.
– Барта? – Заяц изумленно уставился на них с пола. – Да не я его, вы чего!
Иногда можно было сразу понять, лжет человек или нет. И теперь шестое чувство подсказывало Кевину, что Заяц – не талантливый актер, а просто говорит правду.
– Ага, – отметил Кевин. – Вижу, ты знал, что он мертв. А значит… Обвинять, чтобы оправдывались – обычный прием Ищейки.
– Да весь город об этом говорит… – Некрасивое лицо омрачилось новым оттенком страха. – Что его разделали, как тушу на бойне… Болтают, что убийца носит его голову с собой повсюду, и заставляет всех ее целовать. Вот его б и ловили!
– Ежели не скажешь то, что нам надо, с тобой еще не то сделают! – пообещал Крысоед.
– А что вам надо-то?! Я ничего не знаю, убирайтесь из моего дома!
Крысоед нависал над ним с кинжалом в руках, но взгляд вора все скользил в сторону Кевина.
– Признавайся, а то пожалеешь! – Еще несколько ударов. Заяц стонал и кусал губы, чтобы не вопить – видно, решил из себя героя строить.
– Спроси его, где он был, – подсказал Кевин.
Крысоед сгреб редкие волосы на макушке Зайца и вздернул голову вверх. – Выкладывай, что ты делал четвертого числа? – Ищейка освежил знания анатомии, пересчитав бандиту ребра. – В день Святого Урсона? На Снисхождение?
Послушать ответы Зайца, так его просто в святые можно было записывать. А меж тем, они уже знали, что на Святого Урсона Заяц с Нечестивцем залезли в дом на Петушьей улице.
– Ты у нас упрямый… – протянул в конце концов Крысоед, вытирая пот со лба. Он тяжело дышал. – Чую, придется отдать тебя ему, – он кивнул на Кевина. – Сам напросился.
Это был способ допроса, придуманный Роули. Капитан прозывал его "Плохой Ищейка и Ужасный Ищейка". Кевину в их с Крысоедом паре доставалась "ужасная" роль – молчать и выглядеть грозно. И то, и другое относилось к числу его талантов. Во время допроса он стоял в стороне, но на виду, встревая лишь тогда, когда жертва упрямилась – или тянуло поразвлечься.
Но что за интерес ломать человека, который уже был сломлен жизнью, снова и снова и снова? Заяц упорствовал лишь потому, что больше, чем боли, боялся виселицы, а пуще того – расправы приятелей, коли чего ляпнет. Его корчи вызывали у Кевина скуку. Нет, такой дрянной кровью его жажду уже не утолить. Он представлял себе другое, самоуверенное лицо, видел, как с него сползает усмешка, сменяясь страхом. И сжимал ствол пистоля так, что тот скрипел в его пальцах.
– Где ты был на Луну Охотника? На Урсона? За что ты убил Барта? Какой дом ограбил последним? – в черт знает какой раз вопрошал Крысоед.
Он успел немного поработать ножом и Заяц, лишившийся половины уха и одной ноздри, фыркал кровью. Еще вор успел обмочиться, и теперь здесь воняло еще хуже, чем прежде. Правда, ненамного.
– Ну все, я выдохся, – Крысоед всегда быстро выдыхался, когда надо было делать что-то полезное. – Давай теперь ты, Грасс.
Сам Крысоед поплелся в угол и вытер руки о грязный соломенный матрас на полу, служивший Зайцу ложем. Поднял одну из двух деревянных посудин, стоявших рядом, принюхался к содержимому, и вылил себе в горло. – Сейчас ты поймешь, что такое настоящая боль, – вяло пригрозил он их скрюченной, глотавшей воздух жертве. А вот Кевин хотел понять, зачем спать на холодном полу, когда можно устроиться на большом сундуке. Конечно, коли на нем обычно не спит кто-то другой. Две чашки. Он поднялся на ноги и начал открывать крышку еще до того, как из недр донесся слабый шорох.
Занесенный как дубинка пистоль так и не опустился. Внутри съежилась, уткнув лицо в руки, бабенка. Она не пошевелилась ни когда стукнула крышка сундука, ни даже когда рука Кевина сграбастала ее за шиворот. Он вытащил женщину на свет божий и удержал, когда под ней подогнулись ноги. Лицо у нее оказалось совсем молодое – годков шестнадцать, а то и меньше.
Глазки Крысоеда загорелись, усталости сразу как не бывало. – Ого-гооо, кто это у нас тут!? – Он вразвалочку подошел к девчонке и поднял за подбородок своими длинными, мозолистыми пальцами. – Не боись, я тебя не обижу. Ух, какая ты! – Он ущипнул ее круглую щеку.
Девчонка, жалкое существо с чумазой круглой мордашкой и сальными волосами, втянула голову в плечи и таращилась на них с животным страхом. Крысоед покосился на Зайца с чем-то вроде сочувствия. – Смотри-ка, он тут со шлюхой развлекался! Вот не повезло бедняге – только он задрал ей юбку и пристроился, а тут, понимаешь, мы лезем! Кевин встретился взглядом с Зайцем. В заплывших глазах он увидел немую, и, конечно, невольную, мольбу, которой не было, когда они терзали его плоть.
– Это дочь моя, ублюдки, – выдавил из себя вор.
Так вот почему он не успел вылезти в окно. И старался не кричать, когда пытали.
– Ты чего, с дочерью кувыркаешься, что ли? – подивился Крысоед, ум которого не отличался гибкостью. – Ну, ты даешь! Заяц все так же глядел на Кевина. Он должен был понимать, что от Ищеек жалости ждать не приходится. И все же пробормотал: – Она тут вообще ни при чем. Тем, кто ни при чем, обычно больше всего и достается, подумал Кевин.
Судя по лицу Зайца, он тоже про это знал.
Крысоед продолжал веселиться: – Меня зовут Крысоед, а тебя?.. Ну ладно, буду звать тебя Булочкой, потому что ты такая грудастенькая пухлая телочка. А знаешь, почему меня так прозвали? – он оскалился, обнажая бледные десны и до странности большие, желтые лошадиные зубы. – Нет, откуда тебе знать. Этими зубами я могу убивать крыс, без рук. Да, да, можете связать мне лапы, и я все равно их прикончу, хвостатых. Перекушу хребет, раздроблю череп, живот выкусю. Главное, чтоб им было некуда бежать. Ну а щас я лучше на тебя поохочусь. – Он спрятал руки за спину и резко нагнувшись, клацнул челюстями в полудюйме от полной груди.
Дочь Зайца взвизгнула и отскочила назад, прикрыв бюст руками. – Поцелуй, а то укушу, – Крысоед игриво подмигнул ей – жутковатое зрелище. – Поцелуй дядю… – Он подступал ближе, а девчонка пятилась, завороженно глядя на Ищейку, пока не оказалась прижатой к сундуку.
Все так же держа руки за спиной, Крысоед принялся нюхать ее шею, грудь. – На тебе крыски не водятся, а?
Дочь Зайца застыла, тупо уставившись в потолок.
Самое смешное было то, что Крысоед не пытался напугать девку. Он искренне воображал себя дамским угодником.
Заяц тоже будто окаменел. Не шевелился, глаза остекленели.
– Ладно, повеселились, – махнул рукой Кевин, которому все это надоело. – Освободи ему ноги и тащим к нам. Пусть Крошка развлекается.
– И ее возьмем с собой! – воскликнул Крысоед, на миг отрываясь от своей добычи.
Кевин равнодушно пожал плечами. – Он и так все расскажет. Такие, как Заяц, долго в их подвале не выдерживали. – Да не для того! Чтоб веселей было. По-моему, она в меня влюбилась.
– Я не пойду через весь город с девкой за ручку. Может, еще ученую обезьянку с собой таскать начнем? Фокусы показывать? Найдешь бабу где-нибудь поближе.
Они выволокли Зайца в коридор и потащили. Его дочь прикрыла дверь, но робко выглядывала в щелку, провожая их взглядом.
– Какого беса? – ныл Крысоед. – У нас с этой девчонкой все шло на лад!
– Еще немного, и она бы описалась, как ее папаша, – сухо ответил Кевин. – И не от восторга.
