Текст книги "Блаженны алчущие (СИ)"
Автор книги: Агнесса Шизоид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 76 страниц)
– Неплохая девчонка для бандитской шлюхи, – задумчиво проговорил Комар, глядя Анни вслед. – Жаль, ростом не вышла.
~*~*~*~
Лето 663-го
Чем дальше они отходили от реки, которую пересекли на наемной лодке, с ветерком, тем меньше им попадалось мощеных улиц, тем грязнее и уже они становились. Филип с любопытством вертел головой – эта часть города была ему мало знакома.
Кевин не понимал, что здесь интересного – одно убожество и мерзость. Кишки большого города, по которым, словно фекальные массы, вонючие, урчащие, текут отбросы общества. Не самая гнусная часть столицы, – этой чести заслуживало Грязноводье, даже не самая отвратительная, какую видел Филип – они с высокородными дружками любили устроить всей компанией прогулку по трущобам, так же, как пошли бы смотреть зверинец или ярмарку уродов. Вот только сейчас с каждым проклятым шагом они приближались к дому Кевина, и скоро Филип воочию убедится, что его друг – плоть от плоти той грязи, того уродства, что казались Картмору забавной диковинкой.
Он перепробовал все аргументы, но когда Филипу что-то втемяшивалось в голову, переубедить его было почти невозможно. Избалованный сынок могущественного отца, он привык всегда получать то, что хочет. – Дай нам хотя бы подготовиться к твоему визиту, – сделал Кевин последнюю отчаянную попытку. – И тогда…
Филип отбросил его предложение взмахом руки. – Этого-то я как раз и хочу избежать. Не надо никакой суеты, приготовлений. Простой дружеский визит. Я лишь представлюсь твоей достойной матери – как-то неправильно, что мы до сих пор незнакомы. К тому же, я уже много раз намекал, что хотел бы побывать у тебя, – что-то подсказывает, что день, когда ты сам меня пригласишь, может никогда не наступить.
Сказать по правде, самое большее, что они с матерью могли предпринять, это одолжить у соседей немного еды, которую Филип все равно в рот не взял бы. Даже к ростовщику отнести давно было нечего – все съели книги Кевина, одежда Кевина, оружие Кевина… Оттягивая время, он лишь надеялся, что Филип забудет о своей идее, увлекшись чем-то другим – новой лошадью или новой подружкой. И сам понимал, что напрасно: тот уже не раз заговаривал о визите. Может, лучше покончить с неизбежным раз и навсегда. Как в прорубь прыгнуть.
Одно утешение, подумал он угрюмо, Филипу вряд ли захочется навестить их во второй раз. Кевин не понимал, как такой чудесный день вдруг превратился в кошмар наяву. А что, если… но нет, жизнь не могла быть так жестока.
По дороге они сделали несколько остановок. Переоделись у портного, зашли в ароматную лавку кондитера, где Филип выбрал подарок для его матери – засахаренный миндаль и марципаны. Завернули на Пузатый рынок, гудевший в это время дня как гигантский овод. Там, не слушая протестов Кевина, Филип доверху набил покупками большую корзину, приобретенную тут же в щепяном ряду: фрукты, колбасы, сыры, хорошее вино.
– Это обычная вежливость с моей стороны Кевин. Ведь мы застанем хозяйку врасплох.
Понятно, друг хотел подкормить их. Потому и нагрянуть решил, в нарушение этикета, без приглашения, чтобы не тратились на угощение. Кевин не знал, должен он быть благодарен или задет.
А потом они двинулись к его дому, милому приюту детских дней. По извилистому проулку, пахнущему кисло-сладкой гнилью, мимо канавы, где вода стояла с последнего ливня, не испаряясь, потому что солнце не проникало сюда никогда, мимо пьянчуги, храпевшего в луже собственной рвоты и пса, лизавшего ему губы.
Филип достал пропитанный духами платочек и как бы невзначай, играючи, помахивал им у лица.
Кевину к ногам словно прицепили гири – каждый шаг давался с трудом. Чем ближе они подходили, тем чаще он озирался с опаской, напряженный, как перед схваткой, вглядываясь в лица прохожих.
Те с любопытством косились на Филипа – что это за франт забрел в их квартал? Даже трусившая мимо свинья остановилась, принюхиваясь.
Его нигде не было видно, и Кевин вздохнул с облегчением.
Здание, к которому привела их улица, смахивало на расхристанного нищего, умирающего от водянки: кособокий фасад облупился, один этаж выпячивался над другим, как разбухшее брюхо, половина окон – забиты, слепые, как бельма, крыша – в наростах чердачных окон и каминных труб.
– Ну что, мы пришли? – спросил Филип, как ни в чем не бывало.
Кевин молчал – как будто это могло его спасти. Что угодно, лишь бы оттянуть эту минуту.
Меж ними протолкнулась пьяная бабенка в облаке перегара, дернула дверную ручку. Приложившись о косяк, ввалилась в дом. Воздух звенел голосами мальчишек, игравших поблизости в пыли.
– Я могу подождать тут, – предложил друг. – Если твоей матери совсем неудобно, что поделаешь, договоримся о другом дне. По крайней мере, я теперь знаю место, где ты живешь! А корзину бери с собой.
Кевин мрачно покачал головой – не хотелось оставлять Филипа на улице одного. – Пошли. Подождешь на лестнице.
Он распахнул перед Филипом дверь, с чувством, что его принуждают показать гнилостную рану на теле. Сжав челюсти, шагнул следом.
На темной лестнице пахло еще хуже, чем на улице. В пролете второго этажа пристроился пописать голозадый малыш. Он во все глаза уставился на блистательного незнакомца, и Филип помахал ему рукой.
Подъем на последний, четвертый этаж впервые показался Кевину слишком коротким.
– Я недолго, – буркнул он, не глядя на друга. Переступил через ступеньки, что вели от площадки к двери, вошел, поспешив захлопнуть ее за собою. Словно все еще надеялся скрыть от Филипа неприглядную правду своей жизни.
Извилистый обшарпанный коридор, придавленный низким потолком, запах прогорклого жира и безнадеги… Тысячи раз проходил он здесь, погрузившись в свои мысли, обиды, мечтания, не обращая внимания на то, что его окружало. Но сейчас не мог не видеть, не замечать.
А ведь в сравнении со многими соседями они с матерью жили почти роскошно. Не в подвале и не на чердаке, не вблизи каменного стояка. В их распоряжении была просторная комната и небольшая каморка, прилегавшая к ней. Иные обитатели дома ютились в таких помещениях целыми семьями, разделяя их с гадившими под себя стариками и маленькими детьми.
Прежде чем повернуть ключ в двери, Кевин сделал глубокий вдох.
Мать сидела у окна, сложив руки на столе, недвижимая, как кладбищенская статуя. Голову она повернула не сразу, будто на слепой стене соседнего дома читала невидимые другим письмена, вещавшие о причине ее несчастий. Кевин привык видеть мать в этой позе – когда она не занималась домашними делами и не читала книги, купленные ему для учебы, то могла проводить так часы, глубоко уйдя в свои думы. Вспоминала ли она прошлое, перебирала ли обиды, нанесенные ей судьбой? Лучше, наверное, не знать.
– Ты голоден? Я могу сварить кашу.
Ее внимательный взгляд, конечно, сразу же отметил его обновки – рубашка, кружевной воротник, роскошные ножны. Но, как обычно, вопросов мать задавать не стала.
Из-за стены доносился рев ребятишек и вопли взрослых – музыка, знакомая Кевину с детства. Сегодня ругались муж с женой: мужской голос, низкий и мощный, как стук кувалды в каменоломне, женский, пронзительный, как визг пилы.
Кевин прочистил горло, готовясь сообщить матери о госте из другого мира. Здесь, в привычной обстановке, визит Филипа казался нелепой, невероятной выдумкой.
Мать встретила сообщение со стоическим спокойствием. Только сошлись над переносицей хмурые брови, а на высоком лбу появилась еще одна морщина. – Ты же понимаешь, что мы не сможем его достойно принять,
– Филип не будет ждать многого. Он представляет… насколько в состоянии представить… как бедно мы живем. Закуски мы уже купили по дороге.
– Будь мы какими-нибудь простолюдинами, с нас и спроса бы не было. Но мы – Ксавери-Фешиа, а это к чему-то да обязывает, – Мать вонзила зубы в бескровную нижнюю губу, костлявые пальцы отбарабанили по столу. – Что ж. Он много раз принимал тебя в своем доме, было бы недостойно не оказать твоему другу ответное гостеприимство. Подожди здесь, я переоденусь в парадное платье.
Нарядов у матери имелось три, все старые и неоднократно ушитые, дабы не болтались на исхудавшей фигуре. "Парадное" платье, старомодное, но достаточно простое, чтобы не казаться смешным, было из темного материала, напоминающего бархат, уже лоснившегося на локтях. Кевин еще помнил, как этот наряд казался ему верхом элегантности – пока он не вырос и не увидел, попав в светское общество, как одеваются там.
Когда-нибудь я куплю ей десятки платьев, пообещал себе Кевин, пытаясь заглушить чувство вины. Коли у матери не было приличной одежды, так это потому, что все деньги уходили на Кевина. А ему, неблагодарному, стыдно знакомить с нею друга. Ну и жалкая же ты тварь, Грасс, что тут скажешь.
Мать удалилась в каморку, где обычно спал Кевин, а он оглядел их обиталище, словно видя его в первый раз.
Подтеки на голых стенах – спасибо протекавшей крыше, не убиваемая плесень у пола, трещина в окне и пожелтевшая занавеска, затхлый запах, как в колодце, – все это отзывалось в сердце непривычной болью.
Из обстановки – только стол, торфяная грелка, два табурета, да большой сундук, с которого уже облезала краска. За занавеской, исполнявшей роль ширмы, угадывалась продавленная кровать матери.
Соседи заткнулись, только все скулил и скулил ребенок…
По крайней мере, у них было убрано. Пусть бедно, зато чисто, как повторяла мать, бросаясь на каждую пылинку как на врага, стремящегося унизить ее еще более. Впрочем, это был порядок обнаженной нищеты – у них не осталось ничего, что могло бы стать хламом. Заложено, продано, обменяно. Мать часто говорила – Нам нечего стыдиться. Действительно, чтобы чего-то стыдиться, надо хоть что-то иметь.
И вот сюда, после роскошных залов и светлых галерей дворца, после особняков Мелеара и Берота, придет Филип!
Мать вернулась. – Скажи своему другу, что мне нездоровится, и я приму его в постели, – велела она, устраиваясь на неуютном ложе и натягивая зеленое покрывало по грудь.
Кевин понял, в чем ее расчет – так менее будет бросаться в глаза плачевное состояние наряда. Что ж, знатные дамы часто принимали посетителей в спальне, лежа на роскошной кровати под балдахином…
– Ладно, я веду его, – сказал он, не двигаясь с места. Еще раз оглядел комнату, отчаянно прикидывая, как можно улучшить впечатление. Да нет, что толку – это как пудрить щеки прокаженного, глубоко тронутого разложением. Никогда Кевин не был так рад, что здесь всегда царили сумерки.
…Переступив порог, Филип сдернул шляпу и отвесил изысканный поклон, достойный дворцового приема. – Я счастлив наконец познакомиться с особой, которую почитал, еще не видя ее.
Кевин поймал себя на том, что ему хочется заслонить мать собой, задвинуть поглубже в тень, туда, где не будут бросаться в глаза ее запавшие щеки, черная дыра на месте двух верхних зубов, лиловые тени под глазами.
Если бы она догадалась, о чем он думает… А вдруг?!
Сгорая от стыда, Кевин поспешил подвести друга к ложу.
Жест, которым мать протянула руку для поцелуя, вышел вполне величественным. Вот только сама рука походила на птичью лапу – одни кости, обтянутые желтоватой кожей. На пальцах вместо колец – следы работы, мало подобающей благородным леди.
– Я тоже рада знакомству с другом сына – Кевин постоянно упоминает о вас. Мне лишь жаль, что мы не можем обеспечить вам прием, какого требует ваше громкое имя – мы с сыном живем очень скромно.
Если Филипа шокировала окружающая обстановка, он не подавал вида, и улыбался со светской непринужденностью. Впрочем, это ничего не значило – когда нужно, друг умел в совершенстве владеть собою.
– О, тихий домашний визит – как раз то, чего я желал. Я впервые имею удовольствие выказать вам мое глубокое почтение, – Филип снова поклонился, – но я так давно знаю и ценю вашего сына, что смею считать церемонии между нашими семьями излишними.
Мать чуть склонила голову, принимая его слова.
Что за чушь они несут, Боги! Кевин переступал с ноги на ногу, – стыд, раздражение и неловкость кусали его похуже клопов, которых в доме водилось с избытком.
– Подай лорду Филипу табурет и садись сам, – напомнила мать, и он бросился выполнять поручение.
Мать извинилась за то, что прислуживать им некому. Они-де как раз отпустили служанку, у которой болеет родня.
Кого она пытается обмануть? зло подумал Кевин. Разумеется, у них уже сто лет как не было служанки, только поденщица, приходившая на час в неделю, чтобы выполнить самую черную работу. И Филип это уже понял.
– Видеть Филипа Картмора в нашем доме – высочайшая честь для нас, – продолжала мать торжественно.
Даже его друг, привыкший к подхалимству, немного смутился. – Я всего лишь скромный сын великого отца, – пробормотал он.
Мать нахмурилась. – Я не буду вас обманывать, лорд Филип. Я почитаю семейство Картмор, но, как любая истинная дочь Сюляпарре, всегда буду считать себя верной подданной княжеского дома Силла. Я не пытаюсь вам льстить, мой лорд. Вы как человек себя еще ничем особенно не зарекомендовали – вы еще совсем молоды. Но в жилах вашей матери текла кровь рода Морай-Силла, а значит, я нахожусь в присутствии принца. Это мне подобало бы целовать вашу руку, а не вам – мою, но я побоялась поставить вас в неловкое положение.
Пауза затянулась.
– Благодарю, – ответил Филип в конце концов, и слова его прозвучали на редкость искренне. – Мне и правда было бы очень неловко.
Только этого не хватало! Проклятье, какая разница, кого считает законным правителем мать? Как будто ее мнение кто-то спросит.
– В жилах моего отца также течет княжеская кровь, – напомнил его друг. – Семья моей бабки тоже в родстве с домом Силла, по другой линии.
От самого дома Силла, после того, как патриот вонзил нож в бок Проклятого Принца, никого не осталось, а близкие родичи погибли, сражаясь против андаргийских завоевателей. Но княжеский дом успел породниться со многими Древними фамилиями Сюляпарре, и расторопные Картморы, наместники властью Андарги, старались брать в жены дочерей этих семейств, дабы придать своему правлению легитимность в глазах местных жителей.
Кевину рассказывала об этом мать, а уж она помнила все эти семейные связи так же четко, как священные заповеди.
– Совершенно верно, – мать подтвердила слова Филипа важным кивком. – И после восстания вашему отцу стоило короновать себя или вашего брата.
– Вряд ли тем, кто его поддерживал, это понравилось бы. К счастью, – с беззаботной усмешкой добавил Филип, – я совершенно не горю желанием становиться принцем. Быть Филипом Картмором, сыном Лорда-Защитника, более чем достаточно для меня.
Его попытка придать разговору легкий тон разбилась о фанатизм матери, как ветерок о каменную стену.
– Дело не в чьих-либо желаниях, – провозгласила она. – Дело в крови. В наше время можно продавать и покупать титулы, но кровь – то, чего не купишь за все золото Хагенов. В нашей стране всегда помнили, что нет ничего важнее крови…
Много от нее толку, без золота Хагенов, мелькнула у Кевина крамольная мысль. На нее наводила жалкая обстановка, в окружении которой вещала дочь семьи Ксавери-Фешиа.
Филип поспешил сменить тему. – Вы сами – из древнего и прославленного рода, моя леди. Если не ошибаюсь, один из Ксавери-Фешиа спас жизнь принца Немуя в битве при Хелоте? А кто-то из них женился на побочной дочери принца Клеона II, не так ли?
Зная Филипа, он заготовил эти реплики с утра.
Странный контраст – мать затаила глубокую обиду на родичей, а они о ней слышать не желали. Но говорить о своем семействе она могла бесконечно, и уходил ее рассказ в окутанную туманом древность.
Филипа дохлые Ксавери-Фешиа могли интересовать не больше, чем снега былых времен, и все же он изображал живое любопытство, задавал уточняющие вопросы, обращаясь к его матери как к какой-нибудь владетельной леди.
Та не растаяла под лучами его обаяния, но слегка смягчилась. Возможно, в эти моменты ей казалось, что она снова принимает гостей в доме своих родителей в Антре, молодая и интересная.
Кевин слушал знакомые наизусть истории краем уха, погрузившись в мрачное оцепенение. Филип – нарядный, изящный, холеный – словно принес с собою частичку светского мира, и, по контрасту, убожество окружающей обстановки казалось еще более вопиющим.
Хотелось просить прощения у друга за то, что ему приходится на это смотреть, хотелось тряхануть за то, что заставил привести сюда, да так, чтобы зубы застучали. А больше всего Кевин хотел провалиться сквозь землю.
Его плеча коснулась рука, заставив вздрогнуть. – Вы можете гордиться не только предками, но и тем, кто продолжит ваш род, – говорил Филип. – Кевин у нас среди лучших учеников, и так старательно занимается, что учителя ставят его всем в пример.
("Уж коли господин Грасс смог решить это задание за отведенные на него полчаса, то вы – наследник семьи Ферроэ-Вессин, должны были справиться за четверть! Соберитесь!"
"Вам должно быть стыдно, господин Картмор, прилагать к занятиям меньше усилий, чем те, кто уступает вам во всех других отношениях. Что сказал бы ваш благородный отец, если бы знал, кто получил высшую оценку за перевод со слярве?")
Мать отмела комплименты резким движением головы. – Моему сыну была дана привилегия посещать занятия бесплатно, которой он обязан древнему имени Ксавери-Фешиа…
А также усилиям матери, которая обивала пороги, вымаливая эту привилегию, – унижение, на какое не пошла бы даже для спасения собственной жизни.
– …Если бы он не прилагал все усилия, чтобы быть достойным этой чести, то заслуживал бы самого сурового осуждения.
Филип улыбнулся такой непреклонности. – У меня тоже есть все основания стараться на занятиях, и все же учителя хвалят меня за каждый успех.
– И вы будете поступать дурно, коли не приложите все силы к учебе, – Мать была не из тех, кто станет церемониться даже с Картмором – или Силла. – На вас лежит высокая миссия, и вы должны служить образцом для других.
– Филип хорошо учится, матушка, – поспешил вставить Кевин. Что еще за нравоучения!..
– На моем сыне тоже лежит важная задача, – продолжала мать. – В сравнении с вашей, она как холм рядом с заснеженными вершинами скал, но это то, ради чего мы с ним живем. – Серые глаза блестели сталью. – Кевин должен покрыть имя Грассов славой, поставить его в один ряд с благородными фамилиями нашей страны.
И искупить ошибку, которую она совершила, связав жизнь с недостойным человеком. Заставить устыдиться родню, отказавшуюся иметь дело с отступницей.
Да уж, веселенькая миссия. Вся жизнь Кевина прошла под ее тенью, но только сейчас он вдруг понял, как нелепо она звучит.
Он осторожно покосился на Филипа, который умудрился выслушать слова матери с серьезным лицом.
– Я нисколько не сомневаюсь, что вашему сыну это под силу. Недавно он оказал мне большую услугу. Увы, мне неудобно рассказывать о ней отцу, который мог бы наградить его по достоинству. А значит, сделать это должен буду я – надеюсь, в скором времени.
– Я счастлива слышать, что Кевин мог быть вам полезен. Коли так, он лишь исполнил свой долг, и не был бы моим сыном, если бы ждал за это награды.
Филип добродушно усмехнулся. – Ах, если бы каждый "всего лишь исполнял свой долг", это был бы совсем другой мир!
– Воистину, – Бледных губ коснулось подобие улыбки. Эта мысль была необыкновенно близка матери. – Правильно устроенный мир.
Слава Агнцу, Филипу вскоре приелось это развлечение. Когда он ловко закруглил беседу и начал прощаться, Кевин смог, наконец, вздохнуть с облечением.
Терзаемый угрызениями совести, он склонился поправить покрывало и запечатлеть почтительный поцелуй на ледяной руке. Делион, почему-то подумалось ему, своей матери наверняка не стыдится, хотя она у него и из таковских.
– Я скоро вернусь, – пообещал он.
– Гуляй, сколько хочешь. Эта темная нора подходящее место для меня, старухи, а не для молодого мужчины. Только не забудь, что завтра у тебя должно быть все готово к занятиям.
Филип последний раз подмел пол роскошными перьями шляпы и встал в дверях.
– Поешьте винограда, прошу вас, – шепнул Кевин напоследок, зная, что мать оставит ему все самое вкусное.
Мать подняла голову. – Вы забыли корзину, – громко произнесла она. – Возьмите с собой, съедите по дороге.
– Вы очень заботливы, но мы собирались сейчас идти в мою любимую таверну, – непринужденно парировал Филип, решивший во что бы то ни было их облагодетельствовать.
– Кевин, – раздался снова непреклонный голос, – надеюсь, у тебя есть с собой деньги? Возьми, они тебе понадобятся.
Он послушно взял пару монет из неприкосновенного запаса, но внутри закипало раздражение. К чему этот спектакль, перед кем они выделываются? Они нищие, которым не прожить без подачек, и пора с этим смириться.
Когда Кевин уже готовился выйти вслед за другом, мать окликнула его, и он снова поспешил к ее ложу.
– Не забудь заплатить за себя…
Как будто Филип ему это позволит!
– …Поблагодари лорда Филипа за подарки. А сласти эти раздай соседским детям. Не сейчас, конечно, негоже обижать гостя. Потом.
– Вы не хотите даже попробовать? – удивился он. У них в доме никогда не бывало чего-то столь изысканного, как миндаль в сахаре.
– Незачем привыкать к тому, чего не можешь иметь. Тебе тоже стоит об этом помнить.
И он помнил. И эти слова, и ее взгляд, – непреклонный, пронизывающий, читающий в глубине его души тайные позорные мыслишки и смешные мечтания, вспоминал их все то время, пока спускался впереди друга по узкой темной лестнице.
~*~*~*~
II.
19/10/665
Когда Оскар Картмор появился во дворе Красного Дома, гулявшие там Ищейки бросились врассыпную, подобно тому, как, если верить путевым запискам Теризита, разбегаются шакалы при виде льва. Разумно с их стороны. Кевин не знал точно, как там у львов, а Алый Генерал мог, за неимением лучшего, позавтракать и зазевавшейся шавкой.
Уже с безопасного расстояния – хотя безопасность была понятием относительным, когда речь шла об Оскаре – Ищейки принялись отвешивать гостю почтительные поклоны. Алый Генерал оставил их без внимания. Ни на кого не взглянув, пересек двор и скрылся в дверях особняка.
Кевин поспешил следом. У него был к Картмору разговор, который он не желал больше откладывать.
Догнать Оскара удалось на лестнице.
– Где твой капитан? Наверху? – бросил тот, не оборачиваясь и не замедляя шага.
– В кабинете, полагаю. Как раз время его послеобеденной порции.
Возможно, Роули делал в своем кабинете еще что-то помимо того, как угрюмо спиваться, но подловить его за этим занятием, в чем бы оно ни заключалось, Кевину не удалось ни разу.
– Идем со мной, – велел Картмор. – Должно выйти забавно.
Чувство юмора у Оскара было, как у особо злобного уличного мальчишки, замашки – как у матерого палача, и Кевина уже снедало любопытство.
Из-за неплотно прикрытой двери кабинета доносилось позвякивание – значит, Роули на месте.
По кивку Оскара, Кевин ударил ногой по двери. Под грохот дерева о стену, Алый Генерал прошествовал внутрь.
За ним – Кевин, насладиться представлением.
– На колени! – рявкнул Оскар. В руке блеснул меч.
Роули выронил глиняную бутыль, со звоном покатившуюся по полу, подскочил и тут же упал на стул. – Мой… мой лорд, – из багровой его рожа стала трупно-серой. – В чем я…
– Я сказал, на колени.
Роули выполз из-за стола, опираясь о его край, и плюхнулся на колени. Он выглядел так, словно вот-вот обмочится, и Кевин едва ли мог его винить – они оба неплохо знали Оскара.
Алый Генерал сделал шаг – и лезвие его меча защекотало складки на толстой шее Кэпа. Тот тяжело, шумно дышал, зажмурясь. Наверняка решил, что ему конец.
Но Кевин знал, что жизнь не бывает так прекрасна.
В чем и удостоверился, когда Картмор ударил Роули клинком по плечу, плашмя. – Майлз Роули, – отчеканил безжалостный голос, – клянешься ли ты быть защитником слабых и покровителем невинных? Клянешься ли всегда блюсти законы чести и в другой тому подобной чуши, которую мне осточертело уже перечислять? Если клянешься, держи грамоту на дворянство, – Оскар уронил на пол вынутый из-за пояса сверток.
Ответить Роули смог не сразу. Кадык его прыгал вверх и вниз, а потом Кэп, шумно сглотнув, прохрипел: – К… К…
– Как бы не так? Кастраты? Какого хрена? – предлагал варианты Оскар, с силой шлепая его плоскостью меча.
– Клянусь, – разродился, наконец, Кэп, выпучивая очумелые глаза.
– Какое облегчение! Тогда встань, рыцарь Роули. И подотрись.
На этом Оскар счел свою миссию выполненной – убрав меч в ножны, повернулся и вышел без единого слова.
Кевин напоследок окинул взглядом своего достойного командира. Тот все еще стоял на коленях, качая головой. Кровь вернулась к щекам и загривку с мстительной винно-красной яркостью. И этот человек теперь – дворянин.
Выходя в коридор, Кевин слышал, как Роули бормочет: – Какого ху…
– Кэп – дворянин. Это и впрямь смешно, – бросил Кевин, догнав Картмора в коридоре.
Начал-то Оскар хорошо…
– Племянник меня просил. Хочет сделать службу Ищейки престижнее.
Ну да, разве мог Филип допустить, чтобы его драгоценный дружок служил под началом простолюдина!
Оскар продолжал: – Роули умеет драться, по крайней мере раньше умел, коли верить Бероту. Так и завоевывали право носить герб предки нынешних щеголей. Первыми становились те, кто лучше умеет убивать – как оно и должно быть.
Надо было отдать должное Оскару – он судил людей не по тому, какая кровь текла в их жилах, а по тому, как хорошо они умели проливать кровь чужую.
– Нам надо поговорить… – начал Кевин.
– А я устал от болтовни.
Если бы Кевин не оказался наготове, клинок, со свистом вырвавшийся на свободу, впился бы ему в ребра. Если бы Кевин не оказался наготове, поделом бы ему было.
Он остановил удар Оскара, нанесенный с разворота, и тут же меч противника отскочил и метнулся к нему с другой стороны.
Черт подери, не сейчас! Кевин любил их тренировки, лучшую школу, о какой может мечтать боец. Но его уже тошнило от игр, даже смертельно опасных.
– Я не в настроении, – обронил он, стараясь не пропустить удар.
– Ах, мы не в настроении! – Алый Генерал наступал. – Так и скажешь, когда тебя придут убивать. Ах, нет, не сегодня, ах, я не в настроении, у меня болит голова!
Голова у Кевина и правда начинала кружиться от скорости, с которой летал темный прямой клинок. Когда же Оскар угомонится?
– Дьявол, ты опять дерешься не в полную силу, – констатировал тот, не переставая работать рукой. Задумался на миг и пообещал: – Я отрублю тебе ухо. Может, это разожжет огонь под твоей задницей.
С ухом ли, без ли, красотою Кевин не отличался, и все же слова Оскара его пристыдили. Да и как еще убедить Алого Генерала дать ему то, чего он хочет, коли не с оружием наголо? Это был тот язык, который Оскар понимал лучше всего.
Кевин призвал на помощь ярость, обиды и боль, и они пришли – его единственные верные друзья. Зажгли огонь в крови, влили силу в мускулы.
Оскар походя отводил большинство его атак, заставлял защищаться без передышки, но нет-нет, а их мечи да скрещивались с протяжным звоном – и тогда Алый Генерал отступал под неистовой мощью его ударов.
Усмешка Оскара стала шире – теперь он веселился по-настоящему.
А Кевин начинал входить в раж. В голове – пустота, сладкое опьянение битвы – лучшее, что есть на свете. Когда нет ни прошлого, ни настоящего, только клинок в руке и смерть рядом.
Алый Генерал попятился на шаг, еще один… В сердце Кевина рдело мрачное ликование. Он побеждал – пусть лишь потому, что Оскар не хочет прекратить сражение ловким смертельным ударом. И все же!..
Наконец, Оскар махнул ему рукой и опустил меч.
Кевин, хорошо знавший штучки Картмора, держал оружие наготове, пока грозный клинок не скрылся в ножнах. И даже тогда расслабляться не стал.
– Позорище, – фыркнул Оскар. – Я старею, ты выше, руки длиннее, силен, как молодой бык, и, кажется, вопреки всем законам божеским, становишься все сильнее. Ты должен бы расплющить меня, как таракана.
И все же Генерал был доволен. Кевин – тоже. Оскар не смог пробить его защиту, даже отступал. Быть может…
По щеке ползло что-то теплое и влажное. Кевин коснулся пылавшего уха – с него свисала, срезанная мастерской рукой, тонкая полоска кожи и мяса. Он не выдержал и, впервые за долгое время, от души расхохотался.
– Будешь еще лениться, станешь корноухим, – обещал Оскар.
Кевин сплюнул и прислонился к стене, переводя дух. Минуты сражения с Алым Генералом выматывали больше, чем получасовые тренировки с Делионом. Которые тот не прекратил – сегодня утром они тоже встретились, чтобы молотить друг друга в угрюмом молчании.
Зато в голове Кевина слегка прояснилось, да и Оскар казался довольным настолько, насколько это было для него возможно. Подходящий момент для разговора.
– Мне осточертела эта служба.
– Ты хочешь, чтоб я вытер тебе слезки и подтер нос?
– Вы говорили, что когда-нибудь заберете меня в вашу Свору. Я хочу служить вам, а не вашему племянничку.
Или Делиону. По крайней мере, дружеский пыл этого Кевин затушил, окатив ушатом ледяной воды, – но веселее почему-то не стало.
– Когда увижу, что готов.
– Я спас вашего чертового племянничка от монстра размером с дом. Чего еще надо?
– Ему пора самому себя спасать. Может, стал бы больше походить на мужчину.
– Когда я их увидел, он не мог шевельнуться от страха, – сказал Кевин, – и Дениза махала его мечом.
Он вновь испытал злорадное удовлетворение, вспомнив эту картинку. На месте Филипа, Кевин предпочел бы сдохнуть, чем принять помощь от заклятого врага. Но тот лишь улыбнулся и сказал "Это судьба".
– …Можно подумать, у вас там благородный орден, а не сборище чокнутых ублюдков, умеющих убивать.
Алый Генерал оскалился. – Они не просто умеют. Любят. Жить без этого не могут. Если поселить кого-то из моих ребят в домике с красавицей-женой, он через неделю перережет женке горло, подожжет дом и пойдет снова убивать. Вот какие люди мне нужны.
– У меня нет ни дома, ни жены, и я дерусь лучше, чем все ваши шавки вместе взятые. Кевин не раз тренировался со Сворой, и мог утверждать это смело. Там не осталось равных ему.
– И в награду ты хочешь новый ошейник?
Он скрипнул зубами. – Вы слышали, чего я хочу. – Но нет, беситься бесполезно, для Оскара даже это – знак слабости.
Кевин расслабил плечи. – Ладно, вам решать. Просто сообщаю, что здесь я долго не задержусь. – Сказал и успокоился, почувствовав новую решимость. Если дело о заговоре скоро не сдвинется с места, он уйдет – пусть даже в пустоту.
– Куда собрался? – Черные глаза Картмора насмешливо блестели.
– Я слышал, среди разбойников большой дороги всегда можно сделать неплохую карьеру. Или подамся в наемники. К андаргийцам.
Последняя мысль, на самом деле, была весьма неплоха. Как он не подумал об этом раньше?
Оскар хохотнул. Похоже, сегодня он пребывал в отменном настроении. – Ладно, это всегда успеешь, – Алый Генерал хлопнул его по спине. – Я подумаю.
