Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

Жизнь длинна. За длинную жизнь многому можно научиться. Засыпать под грохот пушек и просыпаться от внезапной наступившей тишины. Элий проснулся оттого, что поезд остановился. Металлическая колыбель не раскачивалась больше на перегонах. Меж кожаными занавесями окна блестела жёлтая полоска света от уличного фонаря. Там за окном – станция. Охранник спал одетым, уткнувшись лицом в подушку. Кругляк затылка будто нарочно подставлен под удар. Второй охранник вышел – может, купить вина в станционной таверне, может – к автомату за кофе. Руки Элия прикованы к металлической стойке. Да, руки прикованы. Но ноги-то свободны. У калеки изуродованы ноги – зачем его связывать, решили охранники. Охранники всегда все решают за другого.

Ну, допустим, Элий неважно дерётся ногами. То есть умеет. Но порой может и не достать, проводя удар, или недостаточно отведёт пальцы на себя, или неправильно развернёт стопу – подводят искалеченные ноги, бывает. Вернее, бывало прежде… До… до купания в колодце. А этот парень так удобно улёгся головой к окну. Элий же прикован у самой двери… Осторожно, чтобы не звякнуть наручниками по металлической штанге… Элий выпрямился, встал в проходе. Столик у окна был сложен, не мешал. Собраться с силами. Удар прямой ногой сверху. На посторонний взгляд движение не слишком быстрое. Да и в драке этот приём редко бывает эффективным. Ловкий противник от него непременно уйдёт. Но мощь такого удара сокрушительна. Охранник, не издав ни звука, свалился на пол. Возможно, он мёртв. Возможно. Теперь надо обыскать карманы. Элий, уже не стараясь соблюдать тишину, опустился на ложе, ногами обхватил охранника. Нет, не поднять – парень слишком тяжёл. Вернее, приподнять его Элий может, а вот втащить ногами на ложе – нет. Глупая ситуация. Элий попытался выбить штангу из держащих её кронштейнов. И вновь ничего не вышло. Лишь разбил колено. Глупо. Что же делать? Что? Охранник лежит на боку. На поясе у него нож. Ножом наручники не откроешь. То есть можно попытаться. С третьей попытки Элий ногами вытащил нож из чехла на поясе и закинул на ложе. Теперь надо подкатить добычу к себе – к закованным рукам. Поезд дёрнулся.

Элий замер. Ясно, что времени больше нет. Почти нет. В коридоре шаги. Нет, человек прошёл мимо. Но все равно, теперь все решают секунды. Нож у Элия в руках. Лезвие выкидывается пружиной, но оно слишком широко, чтобы открыть наручники. А вот винты кронштейна отвинтить можно. Элий ухватил нож тремя пальцами, как отвёртку. Пальцы у него всегда были сильными. Один за другим он снял винты. Крак… и сам кронштейн отлетел. Никелированная штанга вышла из гнёзда, наручники соскользнули. Это почти свобода. Элий глянул в щёлку меж кожаных занавесок. Маслянисто поблёскивали рельсы в свете фонаря. Здание станции с другой стороны. А здесь никого. Отлично. Элий прихватил с собой в качестве оружия штангу и нож. Не забыл снять с пояса охранника «брут». Элий чувствовал, как дрожит поезд. Будто зверь перед прыжком. Опять в коридоре шаги. Элий кинулся к двери, сжимая металлическую штангу в руках. Кто бы ни вошёл – ему конец. Элий чувствовал, как по лицу стекают капли пота. Шаги уже рядом. Сейчас он ударит… ну же! Но опять человек прошёл мимо. Элий перевёл дыхание. Кажется, что судорожный этот вздох разнёсся по всему вагону, сдувая пыль из закутков. А впрочем – плевать. Теперь только открыть окно и… как бы не так! Окно не желало открываться. Поезд вновь дёрнулся. Времени нет. Сейчас в купе войдёт второй охранник. Пленник ударил в стекло штангой. Посыпались осколки. Элий просунулся в дыру, неосторожно вспорол бок осколком. От крови туника мгновенно сделалась мокрой. Прыжок – и Элий снаружи. Правая нога подвернулась, и он упал на шпалы – хорошо не на рельсы, больно ударил локоть. Фекально всe, как говорят гладиаторы, и хочется кого-нибудь прифинишить. Поезд, весело постукивая колёсами, набирал скорость.

Элий поднялся. Сейчас его хватятся и затормозят состав. Беглец перемахнул через рельсы, нырнул под платформу и выкатился с другой стороны. Длинное здание станции было освещено мягким жёлтым светом. Перед входом стояла «трирема». Шофёр, дожидаясь кого-то, дремал за рулём. Элий, подкравшись сбоку, вышвырнул его на мостовую, сам уселся за руль. Нажал на газ. Из-под шин вырвались синие облачка дыма, колёса пробуксовали, потом «трирема» рванулась. Элий едва сумел удержать её на повороте. Скорее! Дорога вновь делала поворот – сейчас она нырнёт в чёрный туннель меж разросшихся старых вязов, и никто не увидит, не найдёт. Но прежде чем Элий успел свернуть, грохнул выстрел, пуля разбила оба стекла – и заднее, и ветровое. Ветер ударил в лицо. Но жив, жив! Деревья скрыли Элия от погони.

Сколько он мчался так, не опасаясь, что может вылететь на встречную полосу или врезаться в дерево на повороте? Ну, может, минут пятнадцать, двадцать. Может, полчаса. Потом все же машина слетела с дороги. В дерево не врезалась – нырнула в кусты, перевернулась, встала вновь на колёса. Сам Элий чудом уцелел. Что его сберегло? Ну конечно – желание, заклеймённое Вером. Он так привык к этому, что почти не удивился – лишь констатировал факт.

– А в Рим я не вернусь, – проговорил он, оборачиваясь и разглядывая пустынную ночную дорогу, по которой только что мчался. И добавил: – Фекально все.

Он присел на обочину и стал ждать – не появится ли машина. Почему-то был уверен, что машина должна появиться. Если это исполнители, у Элия есть «брут», если запоздалый путешественник, его подвезут. Куда-нибудь. Он ведь даже не знал, где находится.

Внезапно он почувствовал боль в висках. Инстинктивно дёрнулся, схватился руками за голову. Услышал свой стон как будто со стороны.

– Отброс арены, – пробормотал Элий.

Что это было, Элий не знал, но такой боли, сверлящей череп изнутри, он не испытывал ещё в жизни. Боль металась внутри, а снаружи от темени к шейным мускулам как будто пролегла огненная дорожка, и боль стекала по ней капля за каплей. Элий поднялся и шагнул, не понимая, куда идёт. Вокруг была тьма, смутные очертания деревьев. Помеченная фонарями дорога качалась, пытаясь ускользнуть из-под ног. Элий брёл от фонаря к фонарю – как пьяный, падал, обдирая о камни колени и ладони. Брёл, как будто мог уйти от этой сумасшедшей боли. Боль стихла внезапно. Память о ней ещё пульсировала в висках, ещё сводило шею, а из носа шла кровь. Но боль растаяла. Только теперь Элий понял, что идёт назад к станции. Он оглянулся. Разбитая машина осталась далеко. Впереди мелькнул свет. Огни, прыгая, метались по придорожным кустам. Из-за поворота вынырнула машина. Элий махнул рукой и отступил. Вдруг это преследователи! Машина затормозила.

На дорогу выпрыгнул Логос. Красно-рыжие волосы его стояли дыбом и светились в темноте.

– Я с ними расправился. Со всеми. Садись. – В голосе его звучало самодовольство. Наивное хвастовство ребёнка. Странно слышать такие слова от бога.

Элий забрался на заднее сиденье. Логос развернул авто.

– Что ты делаешь?

– Мы едем домой, – отвечал Логос безмятежно.

– Но мы же проедем мимо станции.

– Это не страшно.

А только что было страшно. Элий потёр шею – боль засела где-то в позвоночнике и не желала проходить до конца.

Ночь была тёплая, тихая, звёздная. И почему-то в этой ночи где-то рядом очень громко плакали дети. Много детей. И голоса у них были очень громкие. От этого плача Элий почувствовал неприятный холодок меж лопатками.

Здание железнодорожной станции по-прежнему заливал тёплый жёлтый свет. А детский плач становился все громче. Логос затормозил – прямо по дороге на четвереньках полз человек, как ползает семимесячный младенец, и хныкал. Заприметив машину, он протянул руку и выкрикнул:

– Дай!

– Кто это? – спросил шёпотом Элий.

– Смотритель станции, – отозвался Логос почти весело.

Он выскочил из машины, подхватил человека под мышки и оттащил к обочине, как кулёк, усадил на скамью. Начальник станции заплакал, замахал руками и тут же принялся со скамьи сползать, опять же, как ребёнок, спиной вперёд, будто не мог достать до земли ногами.

Логос прыгнул назад в машину.

– А теперь домой! – закричал он.

– Гимп пустит за нами погоню, – предположил Элий.

– Не пустит! – весело отвечал Логос. – Он теперь ползает в своём купе и плачет. И Трион плачет вместе с ним. Они очнутся, конечно, но не сразу.

– А машинист поезда? – спросил Элий.

– Да, машинист! – Логос задумался. – Машинисту сейчас лет пять. В этом возрасте любят играть в паровозики. Ту-ту-у-у!.. Счастливого пути! Но он может вспомнить, как остановить состав. Дети, они ведь на самом деле очень умные, только не уверены в себе.

Элий оглянулся и посмотрел туда, где за деревьями, уже далеко, мчался поезд. Он не мог его видеть. Но казалось ему, что он слышит детский плач, несущийся из вагонов.

«Как выяснилось, во время вчерашней железнодорожной аварии в окрестностях Северной Пальмиры никто серьёзно не пострадал. Машинист и его помощник отделались несколькими ушибами. У одного из пассажиров лёгкое сотрясение мозга».

«Вифиния приветствует прибытие военных кораблей Империи в Византии».

«Акта диурна», 5-й день до Ид мая[316]316
  11 мая.


[Закрыть]

На вилле Аполлона не спали.

Свет из окон золотыми прядями ложился на ступени – то золотая полоса, то лиловая тень. Летиция стояла у двери в одной ночной тунике босиком. Рядом Ольга. Квинт поодаль.

Элий обнял Летицию. Обнял как-то механически – радости по поводу возвращения не было. Была только память о пережитой боли и какая-то удивительная пустота в сердце, в мыслях. И ещё ему хотелось, чтобы Логоса не было рядом. Но Логос был и требовал к себе внимания.

– Говорил же, что верну Элия! – хвастался юный бог, будто ему самому было сейчас пять лет. – Летиция, ты можешь меня похвалить.

– Спасибо, Логос.

– Нет, нет! Не так! Погладь меня по голове. Я хороший мальчик, не так ли? – И он наклонился, чтобы ей было удобно гладить его ярко-рыжие кудри.

– Иди спать как хороший мальчик. – Летиция улыбнулась через силу. – Пусть Морфей пошлёт тебе хорошие сны.

– Э, старина Морфей забыл обо мне и ничего не посылает – ни единого сна. Я сам сочиняю свои сны, а это так утомительно. – Логос сокрушённо вздохнул и отправился наконец в спальню.

– Мне он не нравится, – шепнула Летиция. – Он слишком глуп для бога.

– Это точно! – согласился Квинт. – Проснёмся поутру и начнём плакать, как дети, и будем ползать по полу и мочиться под себя.

– Я прослежу, чтобы он не выходил из комнаты, – сказал Элий. – Все равно я не засну.

Он сомневался, что это поможет. Разумеется, Логосу он отведёт дальнюю комнату во флигеле – в том, что не горел. А сам Элий расположится на террасе – охранять сон остальных. Но как охранять? Стены дыханию Логоса не помеха.

Ночью Летиция, проснувшись, вышла на террасу, увидела, что Элий что-то пишет. И не удивилась. Подошла сзади, обняла его за шею. Он поднял голову, поцеловал её в губы, хотел вернуться к своим бумагам, но она не позволила.

– Ты пил воду из колодца? – спросила строго.

– Что? – Он не понял – мысли его были заняты другим.

– Ты пил воду из колодца Нереиды?

– Да. Но что тут такого?

– Колодец дарует знания. Так что ты узнал такого особенного?

– Клянусь, ничего.

– Не может быть. Либо ты скрываешь, либо и сам не понял, что же открылось тебе там, в колодце. Или ты скрываешь своё открытие от меня. Как всегда.

Она шутливо погрозила ему пальчиком и ушла спать.

На рассвете Элий отложил исписанные за ночь страницы и вышел в сад. После бессонной ночи голова гудела. Весь мир приобрёл другие очертания, другие краски. Деревья были розовыми, трава – голубой, и вся во влажной росе. На рассвете мраморные статуи казались живыми. С ними можно было говорить. Иногда они советовали дельные вещи.

– Ты устал, тебе надо отдохнуть, – шептала мраморная Венера, примеряющая позолоченную сандалетку на свою крошечную ногу. В лучах рассвета мраморное тело богини казалось по-человечески розовым и тёплым.

– Сражайся, сражайся! – советовал Марс-Градив, потрясая мраморным мечом.

Им, богам, хорошо говорить! Ведь они блаженны и вечны и не ведают, что такое усталость. А он, Элий, так устал. Он только теперь понял, что изгнание – это непомерная усталость.

Тем временем Логос проснулся и вышел на террасу. Он увидел раскиданные на столе листы бумаги. С любопытством ребёнка он схватил первый попавшийся и стал читать. Одну страницу, потом другую. Записки его увлекли, он читал и хлопал в ладоши и бил себя по ляжкам, потом хватался за голову и клочьями выдирал рыжие волосы и бросал их на пол.

– Замечательно! Как замечательно! Логос, ты только послушай! – восклицал он, как будто не он был Логосом, а кто-то другой, и присутствовал сейчас на террасе.

«Справедливость недостижима. Люди лишь мечтают о ней и стремятся к ней, как температурная кривая стремится к абсолютному нолю. Но цель недостижима. Чуть-чуть лучше, чуть-чуть добрее, но все равно слишком далеко от абсолютной справедливости. Достичь её можно лишь в неподвижности и смерти. Справедливость – абсолютный ноль. Ибо любое движение подразумевает несправедливость. Что же делать? Научиться её сносить? Или кричать? Или забыть о ней? Или перестроить весь график нашей жизни и провести новую прямую, куда выше прежней, к которой и стремиться всей душой? Но как назвать её, как вычислить, определить?»

Элий остановился в дверях и слушал, как Логос читает вслух его собственные записи.

«Элизий не привлекает меня. Я как человек, что всю жизнь пестовал свой сад на каменистой почве, растил деревья, ухаживал, обрезал и поливал, любовался выращенными розами, утром бежал глянуть, каков распустившийся на новом кусте бутон. Что он получит в Элизии? Уже готовый сад на тучной и пышной почве. Да будет ли тот сад ему интересен? Радость растить, творить, противостоять – будет ли она дарована в Элизии?»

«Мне мнится, что помню я некую жизнь Гая Гракха, прежнего моего воплощения. Но стараюсь я припомнить всю его жизнь и убеждаюсь с ясностью у что помню немногое – быть может, только то, что сохранилось в истории. Да не из книг ли я взял эти события? А моя убеждённость, что прежде душа моя принадлежала Гракху, – лишь плод моей фантазии? Но пусть, пусть я помню жизнь Гракха не из книг. Все же это лишь некий кусок его жизни. Несколько фактов из огромного их числа. Получается, что для последующей жизни сохраняются лишь отдельные куски. Остальное восполняет Лета, достраивая утраченное иллюзией и ожиданием нового. Итак, не предположить ли, что и мир наш – лишь фрагмент прежнего мира, многие части которого утрачены и заменены новыми? Вот откуда много загадочного, необъяснимого, вот откуда вечные наши фантазии, которые не могут воплотиться, ибо утраченные страницы не дают нам доступа к этим тайнам. А сами мы являемся не сочинителями, но лишь читателями».

Логос сделал паузу и задумался. И глубоко вздохнул. Элий схватился за голову – ибо тут же нестерпимая боль иглой пронзила висок. «Не смей!» – хотел крикнуть он, но не смог, ибо позабыл, как произносятся эти слова.

Он больше не слышал того, что читает Логос. И не знал, что тот прочёл, – ибо начисто позабыл все написанное, хотя, прежде чем написать, раз за разом проговаривал будущие страницы в уме.

Придя в себя, он услышал, как Логос читает:

«Несчастья обрушиваются на человека. Стойко переносить их – считали стоики добродетелью. Переносить ли? Или противостоять им? Человек должен постоянно умалять зло. Выбирая, должен выбирать то, что умаляет зло».

Летиция заглянула на террасу, хотела о чем-то спросить, но Элий приложил палец к губам, и она промолчала.

– Ах, то что я искал … умалять зло… замечательно… – прошептал Логос и вновь вздохнул тяжело.

И опять боль пронзила Элию виски. Летиция тоже схватилась за голову и закричала.

Туман плыл перед глазами, и будто издалека Элий слышал голос Логоса:

«Мне кажется, что с каждым днём глупость все более и более торжествует в мире. Ещё несколько лет назад откровения Бенита вызвали бы только смех. А теперь они вызывают восхищение. Почему? Как будто некие уста вдыхают и забирают разум из мира».

Вер оглянулся, увидел друга, вскочил, бросился к нему, стиснул руку изо всей силы, потом бухнулся на колени:

– О, благодарю! Ты для меня написал это! Благодарю! Благодарю! Я счастлив, я буду все это читать и читать. Я выучу наизусть.

– Вер, я писал это для себя.

– Неважно. Все равно благодарю. Это замечательно.

Вот послушай:

– «Что такое доброта? Жалость? Умение противостоять злу? Или умение предотвращать зло? Скажу так: доброта – умение умалять зло». Вот-вот, это я буду повторять повсюду – умение умалять зло! Ведь это же здорово.

– Я пишу эту книгу для себя, – повторил Элий.

– Но она нужна мне, мне! Мне нужны хотя бы чужие мысли, раз у меня больше нет своих.

Элий забрал у него рукопись. А Логос продолжал стоять на коленях, будто забыл, что надо подняться.

– Ты назвал книгу «Размышления». Как назвали записки Марка Аврелия. Так нельзя, возникнет путаница.

– Я не собираюсь книгу публиковать. Эти записи – для меня. Чтобы лучше понять и разобраться.

– Все самое лучшее пишется для себя – я-то знаю.

– Уходи отсюда, – сказала Летиция, шагнув вперёд и расставив руки, будто заслоняла собой Элия и силилась защитить.

– Что? Куда уйти? Зачем? – Логос обиженно надул губы, как ребёнок.

– С каждым вдохом ты забираешь у нас частичку разума. Чем глубже твой вдох, тем больше разума ты отнимаешь. Ты же это чувствуешь! Чувствуешь и крадёшь потихоньку. И воображаешь, что люди не заметят. Лишь потому, что ты – бог.

– Но я выдыхаю, старательно выдыхаю все назад! – Логос наконец поднялся с колен. – Вот, гляди! – И выдохнул.

Элий почувствовал лёгкое головокружение и вспомнил все, что написал в эту ночь. Но вспомнил отстраненно, как чужой текст, написанный вовсе не им.

– Ты выдыхаешь меньше, чем забрал. Ты, бог, отнимаешь у людей, – продолжала наступать на Логоса Летиция, сжимая кулаки.

– Да нет же, нет, – затряс головой Логос. – Может быть, каплю. Самую малую каплю. Вдыхаю, упорядочиваю и…

– Ничего ты не упорядочиваешь. Ты просто отнимаешь, причём самое лучшее. Если ты останешься с нами надолго, мы все отупеем.

– Нет, нет, я не буду делать глубоких вдохов. Я постараюсь. Буду осторожен. Куда ж мне идти без вас? Куда? – Губы его дрожали – он чуть не плакал.

Рядом с Логосом теперь было страшно даже стоять. И все же Элий обнял друга за плечи:

– Выйдем в сад и поговорим.

– Да, да, поговорим. Я буду делать очень короткие вдохи, я постараюсь.

Логос выскочил с террасы бегом, кинулся через сад, прикрывая лицо руками. Элий нагнал его уже в дальнем конце дорожки у ограды. За оградой простиралось поле, а посреди поля росло несколько могучих дубов. Элий остановился, не доходя несколько шагов.

– Раньше такого не было. А сейчас все сильнее и сильнее, – признался Логос. Он прикрывал ладонью рот, и голос его звучал невнятно. – Я не знаю, что случилось. Я, Логос, обнимающий весь мир, забираю разум из мира. А должен был нести его людям. С каждым моим вздохом мир должен был насыщаться разумом. А он глупеет и глупеет. Даже ты это заметил. Даже Летиция! Подожди, не прерывай меня! Но я-то при этом не становлюсь умнее, вот что странно. Я тоже глупею. Логос – и уже почти идиот. Восхищаюсь чужими мыслями. Я – глупее тебя, человека! Что-то не так, но не знаю – что. Или знаю? Вчера знал. Или не вчера? Но когда? Я, бог Логос, веду себя, как человек.

Он замолчал, ибо и сам почувствовал, что в ту минуту сказал что-то очень важное.

– Повтори, – попросил Элий. Он тоже почувствовал: есть какое-то слово. Ключ. Но он пока не знал – какое.

– Я, бог Логос, как человек…

– Как человек… бог, как человек, – повторил Элий, и усмешка тронула его губы. Вот и вся отгадка. Логос, как человек. А он Элий – как бог. – А я как бог, – сказал он вслух. – Сражаюсь с богом. Решил победить там, где ты проиграл. Но Сульде лишь посмеялся надо мной. Я все время пытался быть богом. А ты играл роль человека. Мы с тобой поменялись ролями. Как все просто.

– Да, да, – подхватил Логос. – Но у тебя не было сил, а у меня их было слишком много. И я стал отнимать, вместо того чтобы давать. Суть моя – суть бога, и она, не находя применения, поглощает и тебя, и мир вокруг. Коллапс разума.

Почудилось Элию, что меж ними установилась невидимая связь. Будто вышли они на арену, но не друг против друга, а против общего врага. Будто Элий должен сражаться первым номером. А Логос – его тертиарий. Но ведь так всегда и было: Элий – первый, а Вер – за его спиной. Человек сражается, а бог стоит у него за спиной. Как говорят гладиаторы? «Главное, не каков ты, а кто у тебя тертиарий». Странный, никогда ни в одной битве не испытываемый восторг охватил Элия. Будто только и ждал он именно этой битвы. Этой – и никакой другой. Они не могли проиграть, потому что если он, Элий, пропустит удар, Логос парирует и победит.

– Я понял! – закричал Логос и засмеялся. Он смеялся, и слезы текли по его щекам. – Все так! Но это следствие, не причина. Я все понял! Ты погрузился в колодец, не отведав амброзии. А этого ни в коем случае нельзя было делать. Ведь ты не пил амброзии, Элий?

– Воды в колодце не было, когда…

– Да, не было, когда ты спустился! – оборвал его Логос. – Но она была, когда ты выходил. Ты купался в ней, ты её пил. Вода колодца дарует знание, но отбирает жизнь. Ты наглотался волшебной воды. Любой другой мгновенно умер бы там, у колодца. Но ты не мог умереть – желание защищало тебя. И, чтобы ты остался в живых, я отдал часть своей божественной сущности тебе. И часть твоего, человеческого, перешла ко мне. Поэтому ты стремишься играть роль бога, а я хочу быть человеком. Ты все время хватаешь волка за уши, но рассчитываешь не на человеческие силы – на божественные. На то, чего у тебя нет и быть не может.

Получается, человеку достались по воле Фортуны два осколка божественности: неисполнимое желание и влага колодца. По мечу в десницу и шуйцу. И вот он сражается этими двумя мечами и надеется победить. Но сражается не с противником, а сам с собой. А ведь он был уверен… Но можно ли быть уверенным? Человеку неизвестно его предназначение. Ещё старик Гомер знал этот парадокс. Элий вдруг рассмеялся коротким нехорошим смехом:

– А ведь я осуждал Триона точно за то же. Абсолютно, – выдавил он. – Он вообразил себя богом. И я… Я тоже…

– Все схожее на самом деле несхоже. Даже остатков моего разума хватит, чтобы это понять. Трион хотел быть богом, а труд его был человечьим. Ты же пытался взять на себя труды бога. Но хотел быть человеком. Он ошибался в цели, ты – в средствах.

– Но где я ошибся – понять не могу. Подумай, Вер! Для спуска в колодец сам бог Фавн дал мне камень. Камень, в который был заключён панический ужас. Ведь я не мог ошибиться, если бог подсказал мне, что надо делать? Так ведь?

– И что ты сделал с камнем?

– Я бросил его в колодец, и вода испарилась.

– Ты сказал – Фавн.

– Ну да, Фавн, или Пан, сын Меркурия.

– Погоди, не забывай этот факт. Он очень важен. Я забуду, а ты – не забудь.

– Это ты погоди. Мы не о том болтаем. Совершенно не о том. Я взял частицу у тебя, ты – у меня. А теперь возьми назад своё. И верни то, что досталось тебе, – Элий говорил с холодной решимостью.

– Я могу, да… Но… если не получится? Если… Что тогда? Ты не погибнешь, но…

– Не спорь. Не хочу больше играть чужую роль – это слишком тяжело. Пора исправлять ошибки. Попробуй, Вер! И станешь не олимпиоником[317]317
  Олимпионик – победитель Олимпийских игр.


[Закрыть], но Олимпийцем.

–  Нам придётся играть в странные игры.

– Сражаться, – поправил Элий. – В этих играх только сражаются. Я не знаю, может, и не было никакой ошибки. Была дорога. Я по ней шёл. Куда бы они ни вела – шёл, и если падал, то поднимался. Назад не вернуться. Вновь дорогу не пройти. Так делай то, что скажу я. И не спорь. Ты – бог, не спорь со мной, человеком. Бери своё, божественное, и уходи.

– Взять нетрудно, – пробормотал Логос. – Взять только своё – тут нужно ювелирное искусство. – Он положил руку на плечо Элия. – Но я не подведу. Я – отличный тертиарий, ты же знаешь.