Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

– Ньють? Найло, ты что-то путаешь, Ыкки говорил, Ньютя завя…

Йеруш медленно покачивался из стороны в сторону, двигаясь так, словно у него болело всё тело и даже одежда чувствовала себя нездоровой. Когда Илидор заговорил, Найло выставил перед собой ладонь:

– Заткнись, ладно? Я не в силах тебя слушать. Мне пора на сгон. Мне очень-очень пора. Мне очень-очень нужно идти и думать, много-много думать. Может, если я буду идти очень быстро и нестись по сгонам скоро-споро, может, тогда я обгоню их, обгоню их в своей голове, и… – Йеруш оборвал себя на полуслове, осознав, что начинает повышать голос, зашипел, рванул с земли рюкзак, едва не оторвав лямку, закинул себе на плечо. – Нихрена из этого не получится, я знаю. Плевать. Просто молчи, ладно? Мне лишь нужно было спросить тебя о драконах и всё, теперь я пойду дальше, – глаза Йеруша вдруг стали сердитыми, – и я пойду без тебя! Не думай, что я втянусь в твои планы после того, как ты возложил хрен на мои! Да мне и не нужна твоя помощь! Не нужна! И не нужно мне твоё одобрение, Илидор! И твои бестолковые советы… и твоё осуждалово за спиной! Твоя заж-жигательная компания!

Йеруш выбросил из своего рта слово «компания», как ругательство, и, покачиваясь, понёсся на звук заунывного голоса провожатого: «Посадка! Посадка! Ожидание сгона через два по двунадесять! Посадка! Посадка!». Илидор смотрел в спину Йерушу, и его брови сами собой сложились в «домик». Глаза дракона были тусклыми, как подёрнутое патиной серебро.

Йеруш Найло шёл на голос провожатого, почти ничего не видя перед собой…

На тринадцатый день рождения Йерушу подарили большого попугая – родители где-то услыхали, что детям «с некоторыми особенностями развития» полезны животные-компаньоны. Почему родители решили, что попугай – животное, и почему они думали, что попугай способен быть компаньоном – Йеруш предпочёл не спрашивать.

Заикнулся было о книжке про гидрологию или хотя бы просто про воду, хотя бы что-нибудь из мифов и легенд приморских эльфов родного Сейдинеля – но ожидаемо получил в ответ пожелание не брать дурного в голову, а налегать на теорию банковского дела и готовиться исполнять своё предназначение.

Во время трёхдневных торжеств по поводу дня рождения были, как обычно, упомянуты предки-основатели банка и зачитаны другие славные имена из родовой книги. Кузен и кузина светились от гордости, слушая всё это, а Йеруш тоскливо думал, что никогда не станет достойным таких важных предков, и осторожно ощупывал мысль, что как-то даже не особенно хочет следовать предназначению и долгу, который предки ему определили.

Из-за этого ощущения собственной недостаточности дни празднеств для Йеруша всегда были приправлены прогорклым привкусом вины и неловкости.

Зато при гостях родители никогда не дёргали его за столом, не говорили, что он сутулится, что волосы снова лезут ему в лицо, что локти нужно убирать со стола и… и так далее, пока у него напрочь не пропадал аппетит. В последние полгода аппетит у Йеруша пропадал заранее, в преддверии семейных трапез, и к сетованиям родителей прибавилась ещё и досада на то, что их сын выглядит как бедняцкий недокормленный заморыш, а не ребёнок из приличной состоятельной семьи. Во время празднеств родители удерживались от замечаний, это верно, но всё время, пока Йеруш сидел за столом, мать и отец постреливали в него строгими взглядами, в голове звучали их голоса и кусок в горло всё равно не лез.

Когда славные имена из родовой книги были зачитаны, взрослые ушли в беседку неспешно пить подогретое вино с пряностями и в воздухе повис запах корицы, гвоздики, душистого перца. Родители, дядья и тёти степенно и важно рассуждали о перспективах развития банка, о влиянии волнений в Кеде на приток капиталов в Эльфиладон, о разумности и опасности стремительного расширения в таких необычных условиях и о том, насколько успешно растят своих детей достойной сменой семейному делу Найло.

Кузина Йеруша, светловолосая шестнадцатилетняя эльфка, явственно на находила себе места ни во взрослой, ни в детской компании и в конце концов сбежала в тень сиреневых кустов целоваться с красавцем-садовником. Йеруш не был уверен, что это хорошо сочетается с предназначением банковскому делу, но мнением Йеруша кузина не интересовалась, да и садовник, кажется, тоже. Клеще-слизний кузен весь вечер пытался добраться до клетки с попугаем, так что Йеруш в конце концов пообещал кузену погребение в навозной куче, тот на глазок оценил расстояние до спасительного столика, где сидели взрослые, и счёл за благо притихнуть.

Тем временем голоса за столиком становились всё громче и азартней: эльфы наперебой хвастались успехами и невиданным потенциалом своих детей и рассуждали о том, какую блестящую карьеру им суждено сделать, как они упрочат положение банка Найло и, возможно, лет через десять можно будет замахнуться на приобретение маленьких банков в ближайшем домене, Зармидасе.

Йеруш не любил громкие визгливые голоса и терпеть не мог, когда эльфы друг друга перебивали, но каждый год тёрся поближе к беседке, где происходил этот обязательный ритуал похвальбы. Родители в такие дни непременно говорили о Йеруше хорошее, и он, ловя каждое их слово из укрытия розовых кустов, убеждался: ну вот же, вот, он способен, способен делать небесполезные вещи, вовсе он не приносит родителями одни сплошные расстройства, просто в обычной обстановке, в кругу семьи, ему почти никогда ничего такого не говорят, чтобы не расслаблялся и не мнил о себе слишком много.

И ведь когда мать или отец сообщали родственникам, что «Йер прекрасно систематизирует большое количество данных» или «Йер действительно упорен и безмерно терпелив» – он не мог не согласиться: эти слова – сущая истина, родители живописуют его реальные достоинства, а не какие-то придуманные добродетели. Не в пример, скажем, дядюшке, который утверждает, будто его сын, клеще-слизний кузен Йеруша, рассудителен и обаятелен, хотя каждому обладателю глаз понятно, что эти слова – полнейшая чушь. Правда, вдобавок дядюшка отмечал отменные успехи кузена в математике, столь необходимой любому банковскому служащему, от нижнего клерка до владельца, и тут Йеруш, скрепя сердце и скрипя зубами, не мог не признать, что дядюшка говорит правду.

Пока Йеруш подслушивал разговоры в беседке, клеще-слизний кузен добрался до клетки с попугаем и выпустил птицу. Истошно вопя, она сделала несколько кругов над садом, вызвала множество удивлённо-ругательных восклицаний, уронила жирную кляксу помёта на праздничный торт и пропала где-то за оградой, оглашая окрестности неумолчным верещанием.

– Ага, ну понятно, – прозвучал в разреженной тишине голос матери, – компаньоны Йеру не очень-то нужны, да?

…Тоще-ломкий силуэт Йеруша Найло давно затерялся среди массивных стволов кряжичей, а золотой дракон и ездовой мураш всё смотрели и смотрели эльфу вслед.

Глава 23. Письмо на воде

К чему Илидор был не готов – это что Фодель взбеленится, когда узнает о его скором уходе. Дракон был уверен, что жрица воспримет эту весть как раз с большим облегчением – в последние дни они так глупо и неизбежно сердили друг друга, и дракон часто видел, как Фодель на что-то шёпотом жалуется Кастьону, и ловил на себе сумрачные взгляды Кастьона, и очень хотел набить ему лицо. Илидору настолько мучительно было находиться в этом гнетущем и совершенно дурацком положении, что он бы, пожалуй, переселился в шатёр Йеруша, наплевав на ссору с ним, если бы Йеруш не ушёл.

С чего, спрашивается, Фодель так разозлилась, когда он сказал, что уйдёт завтра утром? Разве ей самой не хочется продышаться, отдохнуть от дракона, успокоить свои мысли и чувства и, быть может, вообще никогда его больше не увидеть, такого вредного, беспокойного, неуёмного, во всё лезущего, задающего сложные вопросы о вещах, которые всем жрецам кажутся очевидными, и совершенно не желающего слушать мудрые благоглупые ответы?

Оказалось, что нет, Фодель отчего-то совсем не желает, чтобы Илидор уходил. Настолько не желает, что последует за драконом, когда тот пойдёт к Юльдре, и превратит дурную ситуацию в окончательно невыносимую. Невыразимо невыносимую, как сказал бы Йеруш.

Дракон собирался просто сообщить Юльдре о своём решении, выслушать в ответ некоторое количество сдержанных сожалений и неявных упрёков и отправиться собирать вещички. Но из-за ворвавшейся следом за ним Фодель краткого разговора не получилось, а вышел долгий занудный обмен взаимными упрёками с совершенно бессмысленными, на взгляд дракона, восклицаниями вроде «Да как ты можешь», «И как тебе такое только в голову пришло», «Что это за важные дела у тебя тут могли образоваться» и прочей маловразумительной чушью.

В какой-то момент Илидор даже подумал, что с Даарнейрией было значительно проще, даже если его безостановочно преследовало ощущение, что драконица собирается откусить ему голову. В конце концов, в реальности она никогда не пыталась откусить ему голову!

Окончательно одурев от звенящих в ушах голосов, Илидор сбежал из большого храмового шатра на улицу, чтобы, если жрецы его окончательно доконают, хотя бы сдохнуть под открытым небом, а Юльдра и Фодель вышли за ним следом, на все лады продолжая распинаться о великих целях Храма и соответствию поступков храмовых друзей величию храмовых же целей. О надеждах, которые возложены на каждого, кто сделался приближённым к пути солнечного света. О качествах, которые уместно проявлять во времена великих испытаний и противостояний, и о качествах, которых должно давить в себе, словно…

– Да хватит уже! – рассердился в конце концов Илидор, и его голос прокатился по лагерю, встрепав палую листву.– Если я такой плохой, то какой кочерги до сих пор был таким хорошим? Вы вроде с самого начала видели меня всего целиком, как есть, я же не прятался и не притворялся кем-то другим! Но теперь вы хотите называть другом только ту часть меня, что удобна Храму, а с неудобной что сделаете – велите ей сидеть смирно? А она сядет?

Голос дракона взъерошил мурашками спины, и Фодель вздрогнула. Не так давно нечто очень похожее сказала Ноога Рохильде, когда та утверждала, что Храм ошибся, приблизив к себе Илидора. «Невозможно называть другом лишь удобную часть человека!», – вот что сказала тогда старшая жрица. А Рохильда ответила, что Илидор – не человек.

И теперь Фодель вдруг новым взглядом посмотрела на Илидора. На пылающие глаза, каких не бывает у людей, – золотые, похожие на горсти начищенных монеток. На текучее тело, движения которого похожи на эльфские или кошачьи. На крылья плаща, которые сейчас раскинулись-подобрались пузатыми парусами, какие Фодель видела в Шарумаре на лёгких и быстрых кораблях.

И очень-очень ясно жрица солнца вдруг осознала, что Рохильда, вообще-то, не сказала тогда ничего помимо истинной истины. Илидор – не человек.

Юльдра тоже осёкся, услышав слова дракона, но мысль его побежала явственно в другом направлении. Верховный жрец сморгнул раздражение и возмущение, которыми только что пылали его глаза. Сделал медленный спокойный вздох. Неспешно кивнул, признавая правоту Илидора. И гораздо взвешеннее проговорил:

– Что же, твоё решение печалит меня, однако я понимаю твоё страстностремление. Понимаю, что все твои помыслы сейчас воустремляются к вопросу величайшей для тебя важности, чем бы он ни был. Фодель, довольно, – видя, что жрица хочет что-то сказать, Юльдра положил ладонь ей на плечо. – Даже если бы Илидор был жрецом, мы не могли бы возражать и препятствовать его решению покинуть нас в эти непростейшие времена. Другу мы тем более не смеем воспрепятствовать. К тому же, Фодель, бескрайне бессмысленно пытаться удерживать на привязи страстную, деятельную натуру, это ничуть не поможет её удержать и к тому же навредит всем сторонам столь недостойнопостыдного противостояния. Илидор, Храм желает тебе безопасной дороги и вознахождения ответов на все вопросы, которые ты жаждешь увидеть решёнными. Однако мои самые большейшие надежды воустремлены в такое будущее, где ты не оставишь своих друзей жрецов навсегда. Ведь мы будем ослаблены без твоей силы, друг Храма Илидор…

Дракон ощутил увесистый укол совести и опустил глаза.

– … и я предельно искренне надеюсь после завершения твоих великотрудов узреть тебя вновь вместе с нами, рука об руку перед предстоящими испытаниями. На толковище или после него. Я надеюсь, ты благополучно совершишь хождение по лесу и возвратишься к нам, друг Илидор, и подаришь нам свою надёжную силу ещё на какое-то время, какое сочтёшь возможным…

– Я вернусь, – не поднимая взгляда, выдохнул дракон, хотя ещё мгновение назад не планировал своих действий дальше чем «Добраться до озера». – Вернусь, как только смогу. Обещаю.

– Спасибо, друг, – тепло улыбнулся Юльдра, и на миг Илидору показалось, что в этой истории сейчас снова появится скальпель и снова разрежет ему что-нибудь нелишнее, но Юльдра лишь широко развёл руки, по обычаю старолесских народов. – Да будет твой путь озарён тем светом, что пылает в твоей груди очищающим пламенем.

Илидор кивнул и, не в силах сейчас изобретать хорошо звучащие ответы, пошёл собирать вещи.

Юльдра с печалью и сомнением смотрел, как дракон уходит. Фодель буравила его спину негодующим взглядом, в котором читалось отнюдь не пожелание солнечной дороги, а скорее нечто вроде «Да чтоб тебе, заразе, ноги переломать! В трёх местах! Каждую!».

***

Выйдя из храмового лагеря, Илидор сделал крюк: прошёл мимо дозорного загона волокуш к краю посёлка и потом по тропе до поляны котулей – той самой, подле которой Нить свалилась с дерева почти на голову дракону. На поляне изрядно заскучавших котулей Илидор нашёл Ыкки, фальшиво мурлычущего себе под нос храмовый гимн. Расспросил о месте толковища и дорогах к нему, о местах, которые окружают толковище. Узнал, как добраться до храмовой Башни, а также узнал о местах, куда может отправиться Храм, если ему откажут в праве вернуть себе Башню и велят убираться подальше.

Рассказывая обо всём этом, Ыкки смотрел на Илидора с надеждой и воодушевлением, явственно ожидая какого-то напутствия, повеления или важной информации для себя, или кочерга его знает чего ещё. Илидор шутливо велел котулю не сворачивать с пути света и не давать другим с него свернуть. Потом украдкой огляделся вокруг, убедился, что на них никто не смотрит, и с нажимом провёл ладонью по боку Ыкки, а котуль благодарно вздохнул – ему дали понятные ориентиры, а не просто оставили болтаться на поляне ещё один скучнейший день.

Илидор, разумеется, знал, что использует жест вожака, и подозревал, что чужаку котули могут и руки отгрызть за такое, – но не то чтобы это могло остановить шкодного дракона.

***

У шатра Фодель Илидора поджидал Конхард Пивохлёб. Сидел на траве, жмурился небу, гонял комаров и потягивал медовый настой из увесистой кружки.

– Я с тобой пойду, – без предисловий заявил гном. – Торговля пождёт. Не пущу тебя одного в этот рехнутый лес, мать его деревяшку. Не могу пройти мимо такой важности, понимаешь меня, дракон?

– Конечно, – легко согласился Илидор и приветливо улыбнулся.

***

– Мне нужно с тобой пойти.

Нить подкараулила Илидора в прохладной сумрачности раннего вечера, когда дракон нарезал круги по Четырь-Углу, не в силах сидеть на месте, не в силах видеть Фодель, не в силах успокоить разум.

– Мне нужно с тобой, – говорила Нить, ломая пальцы, а глаза волокуши горячечно блестели, отражая сине-рыжую тревожность предзакатного неба. – Ты важность знаешь. Я не могу сказать словами, не могу ловить эти мысли в своей голове. Только мне с тобой нужно пойти. Я буду тебе помогать. Я полезной буду. Ты леса не знаешь. Я с тобой пойду.

– Конечно, – не стал возражать Илидор, и Нить изумлённо охнула, и рассмеялась, и раскинула руки, словно показывая отсутствие дурных намерений, по обычаю Старого Леса – но на самом деле для объятий, повисла у дракона на шее, счастливо смеясь, прижалась к его щеке своей прохладной щекой, быстро чмокнула в шею под ухом, громко захлопала крыльями и умчалась в разноцветный вечер.

За драконом и волокушей издалека наблюдали три сумрачных старолесских жреца.

***

Золотой дракон ушёл из посёлка Четырь-Угол вскоре после полуночи. Ушёл один и налегке: меч в ножнах на поясе, рюкзак на плече и карта гимблских векописцев в кармане. Золотой дракон ушёл, не взяв с собой никого и не попрощавшись ни с кем.

Конечно, он бы хотел отправиться на поиски озера в компании Конхарда Пивохлёба, опытного путешественника и своего доброго приятеля, с которым ещё столько всего хотелось обговорить и повспоминать, о стольких вещах его расспросить. Илидор и Конхард были бы друг другу надёжной опорой и отменной компанией на время длительного перехода, да и кто, как не Конхард, когда-то доведший золотого дракона до врат Гимбла, имел право первым увидеть старолесское озеро, которое, быть может, связано со всем тем, что творится в глубинах такаронских гор?

Не возражал бы Илидор и отправиться в путь вместе с юной волокушей Нитью. Волокуша, вроде бы чуждое создание, была близка дракону той неистовой любовью к небу, которая бурлила в её крови, расправляла плечи, рождала трепет в крыльях. Рядом с волокушей дракону бы, пожалуй, было о чём говорить и о чём молчать. И, конечно, отправиться в путь с жителем Старого Леса – куда умнее, чем переться в чащу в одиночестве.

Но золотой дракон Илидор должен был уйти один, он не мог взять с собой ни старого приятеля Конхарда, ни юную волокушу Нить. Золотой дракон не желает больше подвергать риску других. Он просто спятит, если снова останется единственным, кому суждено выжить при нападении очередной неведомой напасти, при обрушении неба, при разверзании бездн. И когда бледно-розовый туман снова сгустится вокруг Илидора, Илидор не хочет видеть ни одного нового силуэта в длинной череде теней, которые соткутся из туманного марева.

Поэтому золотой дракон отправляется к затерянному источнику один, уходит в ночи, хотя это небезопасно. Уходит, ничего никому не сказав и ни с кем не попрощавшись, потому что знает каждое слово-возражение, которое мог бы услышать от Конхарда, от Нити, от Фодель, от Юльдры, кочерга знает от кого ещё. Ровно так же Илидор знает и бессилен объяснить другим, что все слова, которые могут сказать ему живые люди и нелюди, – ничто перед немыми вопросами погибших из-за него же людей и нелюдей, силуэты которых бесшумно выходят к нему из бледно-розовой дымки.

Илидор даже не подозревал, что, уйдя после полуночи, а не на рассвете, как собирался, он ускользнул от троих жрецов, которые прежде следили за Йерушем, а теперь, когда эльф вероломно скрылся, принялись следить за драконом. Ну а кто ещё может привести Храм к гидрологу? Разве что волокуши, которые точно видели, куда делся Найло, но ни в коем случае не расскажут об этом храмовникам или примкнувшим к ним котулям.

В последние дни дракон был так глубоко погружён в собственные переживания и планы, что даже не заметил, сколь сильно всполошились жрецы из-за внезапного исчезновения Йеруша.

Золотой дракон размашисто шагал между кряжичей, следуя по дороге, проложенной для него серебряной лунной пылью. В груди затихало колкое чувство вины – нехорошо уходить молча и тайно, нехорошо – но правильно, дважды и трижды правильно. Дракон думал о новых местах и новых открытиях, об удивительных тайнах Старого Леса, к которым ему, возможно, удастся прикоснуться краешком крыла. Илидор тихонько напевал себе под нос успокоительно-светлую мелодию, и кто знает, не потому ли ничего не вышло на дракона из ночного леса, не обрушилось на его плечи, не сомкнулось, не смяло его, ничем не смутило его шаткого дорожного умиротворения.

Илидор даже не вспомнил, что лишь пару дней назад хотел продолжить путь в компании Йеруша Найло.

Никогда, ни разу Илидору не приходило в голову, что Йеруш Найло может стать одной из теней, которые вырастают из бледно-розовой дымки.

Имбролио

Старшего жреца Язатона принесли в храмовый лагерь вскоре после рассвета. Язатон направлялся с ведёрком к речушке, чтобы набрать питьевой воды, когда на него упал умерший своей смертью старый кряжич. Зацепил жреца, можно сказать, слегка: перебил хребет, раздробил руку, переломал рёбра, и один из обломков пробил лёгкое. На губах Язатона пузырилось розовое, в груди хрипло клокотало, тело перекосило, левая рука лежала на земле какая-то измятая, словно скомканная глиняная заготовка.

– Да сделайте что-нибудь! – кричала Фодель и трясла за плечи матушку Пьянь, которая как раз возвращалась с рынка. – Вы же умеете лечить! Вы же можете!

Матушка Пьянь кричала «Да какой опунции!» и отбивалась от Фодель крыльями – руки была заняты котомками. К жрице и волокуше со всех сторон бежали сородичи и даже пришлые эльфы из перекати-дома. В небе пронзительно свистели дозорные, запускали в небо стрелы с красными лентами. Кричали немногочисленные жречата и дети, кричали на одной ноте, выпучив глаза от ужаса и вцепившись ногтями в свои щёки, младшие просто рыдали взахлёб. Язатон, их всегдашний наставник, огромный, как гора, и несокрушимый, как Постулат, – он же такой мудрый, всезнающий, очень надёжный и наверняка бессмертный! Как могло получиться, что он лежит теперь на земле изломанный, страшно хрипит, исходя кровавыми пузырями изо рта, его глаза закатываются, пальцы с синюшными ногтями скребут листвяную подстилку и подол чем-то заляпанной мантии?

***

Юльдру трясло, когда он опустился на колени около Язатона. Насколько он рассчитывал на этого могучего человека с голосом и взглядом хищной птицы, с добрейшим сердцем и ясным спокойным умом, с природным умением успокаивать, направлять и наставлять – это Юльдра понял в полной мере только сейчас. Язатон был не просто частью Храма – он был одним из столпов, на которых держится это маленькое сообщество, на которых держится уверенность и сила верховного жреца.

Уверенный, сильный, абсолютно невозмутимый Язатон всегда казался несокрушимым. Его всегдашняя спокойная решимость составляла немалую долю решимости и спокойствия самого Юльдры.

И ещё – прежде все жуткие и странные события, которые происходили с рядовыми жрецами, обходили старших стороной. Ничто и никогда не угрожало им в лесу явно, ничто ни разу не заставило всерьёз тревожиться о собственном здоровье или жизни. Молчаливо все старшие жрецы считали, что та недружелюбная сила, которая сопровождает Храм в путешествии по Старому Лесу, предпочитает выражать своё негодование на ком-нибудь не очень важном. Словно не способно действительно воспрепятствовать Храму.

И вот самый сильный, как никто другой способный за себя постоять старший жрец Язатон лежит на земле изломанной куклой, дышит трудно и со свистом, пускает ртом кровавые пузыри, а жрица Фодель кричит на Матушку Пьянь, и какие-то эльфы-торговцы из перекати-дома оттаскивают Фодель от волокуши, поскольку что это вы тут себя позволяете, жрица Храма Солнца?

***

Язатон. Соратник. Опора. Не всегда и не во всём согласный с Юльдрой, но неизменно надёжный. Непоколебимо сильный. Умирающий на чужой земле в окружении причитающих людей, для которых сейчас рушится незыблемый кусочек их мира.

Юльдра стоит на коленях подле Язатона и ощущает, как откалываются куски от его собственного мира. Слишком много отколовшихся кусков. Неоправдавшиеся надежды на поддержку волокуш. Раскол внутри Храма. Уход Илидора. И теперь Язатон. Удар за ударом, каждый выбивает почву из-под ног, и, кажется, сейчас почвы совсем уже не осталось.

Нет смысла нести Язатона в лекарский шатёр. Нет смысла снова бесплодно пытаться стать мостиком между умирающим человеком и бурлящей вокруг энергией. Юльдра не может передавать её другим, может только питаться ею сам, чтобы использовать излишки как…

Вокруг хнычут и причитают. Визг детей бурится в уши коловоротом. Язатон хрипит. Его лицо перекошено ужасом, и видеть это невыносимо. Он знает, что умирает. Он сознаёт, как он умирает. Взгляд Язатона подёрнут пеленой, и он смотрит на Юльдру умоляюще из-за этой пелены. Юльдра понимает безмолвную просьбу своего соратника, хотя предпочёл бы не понимать. Ведь сам Язатон всеми силами стремился удержать Юльдру от того, о чём теперь безмолвно молит, но тогда Язатон пёкся об общем благе, а сейчас он остался наедине со смертью и не способен думать ни о чём другом. Ему плохо, больно, беспомощно и бесконечно страшно – возможно, впервые в жизни ему беспомощно и страшно, и он просит Юльдру о спасении. Никогда и ни о чём Язатон его не просил.

Несколько мгновений верховный жрец медлит, потом на миг прикрывает глаза, и губы Язатона вздрагивают в подобии улыбки.

И тогда Юльдра, сын Чергобы, берёт Язатона за здоровую руку, закрывает глаза, вдыхает полной грудью свежий листвяной воздух утреннего леса, зачерпывает бурлящую вокруг жизненную силу, которую не может, не может, не может передать своему соратнику, чтобы исцелить его раны. Ведь Юльдра – не маг жизни и даже не маг умирения, он способен лишь…

Сжать обеими ладонями руку умирающего и втянуть в себя остатки его жизненной силы, уже подёрнутой пеленой ядовитого мрака. Растворить их в избытке энергии внутри собственного тела, не захлебнувшись, не лишившись чувств, не отравив самого себя непоправимо, растворить в своей бурлящей жизненной силе отраву умирания, забрать её у обречённого, спасти его от агонии, от мучения последних вздохов, избавить от ужаса и боли, облегчить и сократить последние мгновения.

И ощутить едва заметное благодарное пожатие его пальцев.

А потом рука Язатона выскальзывает из ладоней Юльдры, и мёртвые глаза смотрят прямо на сияющего в небе отца-солнце, на которого никогда не могли без слёз взглянуть глаза живого человека.

Вокруг разом стихают все звуки.

Юльдра поднимается, почти ничего не видя перед собой. Его неистово мутит, яд умирания, хоть и разбавленный избытком собственной и заёмной жизненной силы, плещется внутри, вспухает, бурлит, въедается в живот. Кто-то шагает к Юльдре – тот поднимает ладонь, отсекая себя от других, от живых, дышащих, говорящих, чувствующих. Не заражённых ядом умирания, не защищённых от него избытком собственной жизненной силы. Пошатываясь, спешно проходит мимо своих жриц и жрецов, мимо детей и подростков, едва не расталкивая их. Уходит в подлесок, и там его долго и муторно выворачивает желчью.

***

Юльдра, сын Чергобы – маг смерти. Он не может исцелять. Он может лишь облегчать уход тем, кто подошёл вплотную к границе между мирами.

Хватит уже бесплодно стучаться в закрытые двери, хватит убеждать себя, что двери могут открыться, – они не могут, они не должны, они чужие. Пора наконец обратить внимание на собственную дверь, на ту, которая открыта, пусть из неё и не исходит успокоительного сияния, пусть она открывает и не тот путь, который красиво выглядит в свете солнечных лучей.

Что поделать, если желанного таланта у Юльдры нет и никогда не будет, как не будет, к примеру, крыльев? Убиваться по этому поводу, выжигая себя изнутри – или начать ценить то, что ему дано? Ведь зачем-то оно дано.

Может быть, его талант – вовсе не нелепое недоразумение, а именно та сила, которая и нужна Храму Солнца, чтобы проложить себе новый путь, именно здесь, именно сейчас, потому что не зря ведь Юльдру всегда так тянуло именно сюда, в этот лес, к этой Башне, которой верховные жрецы других Храмов из других мест не придавали особого значения? К Башне, которую все другие жрецы воспринимали просто как часть памяти об истории Храма, но не как место, куда стоит прийти, чтобы… чтобы…

Они тут и правда ничего не могли. А Юльдра?

Может быть, здесь, именно здесь, в Старом Лесу, он способен применить свой странный дар в полную силу и на благо Храма Солнца.

Может быть, в байках старолесских народцев есть крупица истины.

И тогда с обратной стороны границы будет стоять другой маг смерти.