Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

– Так вот, – с удовольствием рассказывал он, – хоть по эту сторону Такаронских гор мне бывать ни разу не приходилось, сам понимаешь, однако вдруг оказалось, что даже в этих краях у меня отыщется сколько-то знакомцев, ежели хорошенько пошукать! Знавал я когда-то одного человека по имени Шармил, давненько дело было – он в те времена специями торговал, возил всякие травки от степных человечьих племён в Эльфиладон. Были у Шармила какие-то завязки с самыми южными степняками, самыми свирепыми – они, ты слыхал, быть может, из степей вообще никогда не выходят и к себе почти никого не пускают, а травы растят как-то по-хитрому, такого никто больше делать не умеет даже в самих степях. Шармил всё хотел наладить поставку этих специй до самой Кеды, только вечно ему что-то мешало, ну да ты знаешь, как оно бывает в торговом деле.

Илидор понятия не имел, как оно бывает в торговом деле, да и вообще едва ли слышал последние слова Конхарда – до того пустым взглядом посмотрел на гнома. Тот, однако, ничего не заметил, увлечённый своей историей. А перед глазами Илидора мельтешило пламя степных костров и мелкие косички, перетянутые цветными нитями, и хитросплетения шрамовых узоров на тонких руках Жасаны. И влажное тепло осеннего леса сменилось сухим жаром летней степи, и в воздух лесной поляны ввернулись запахи горьких трав, разгорячённых танцем тел и пыльных шкур, наброшенных на шатры за танцевальным кругом…

В тот день он думал, что степь, где обитают человеческие кочевые племена, могла бы стать его домом. Думал почти не всерьёз тогда, но позднее оказалось, что степь прочно поселилась в сердце дракона – серовато-зелёный простор, полный запахов горьких трав, сухой земли и сладкого мёда, а над этим простором – лишь бесконечное небо и больше ничего. В степи обитали основательные и серьёзные люди с жёлтыми глазами – эти люди, кажется, принимали золотого дракона за некое степное божество. Конечно, тоже не всерьёз, но…

– Знаешь чего, – врезался в воспоминания Илидора голос Конхарда.

Картинки, только что стоявшие перед глазами дракона, растаяли в звонком лесном воздухе. Илидор обнаружил, что Конхард остановился и сейчас стоит в нескольких шагах позади, уперев руки в бока. На висках с вытатуированными наковальнями поблёскивает бисером пот – видно, среди пышущих теплом кряжичей гному жарковато, а может, горячность исходит изнутри, из его бурных эмоций и волнующих историй, которые он излагал, пока дракон его не слушал. Илидор устыдился, что выпал из разговора и не узнал, как неведомый Шармил помог гному попасть в Старый Лес и пройти по следу Храма, а также чем закончилась попытка Шармила продавать специи в заморскую Кеду.

– Знаешь, чего, – повторил Конхард, убедившись, что взгляд дракона снова стал осмысленным, – когда ты ушёл из Гимбла, Нелла мне сказала: «Так и думала, что он не останется. Так и думала, что он больше привык искать, чем находить». Я вот только теперь понял, о чём она говорила, моя Нелла.

***

Йеруш сидел в полутьме своего шатра прямо на полу, скрестив ноги, и о чём-то размышлял. Одну руку он держал на колене, во второй вертел стеклянную пробирку, и она, как живая, мелькала в его длинных пальцах. Смотрел Найло на свой рюкзак – тот лежал поодаль открытым, внутри виднелись сложенные вещи, складной нож и уголок красного замшевого конверта. Илидору показалось, Йеруш смотрел именно на конверт и был погружён в свои мысли настолько глубоко, что даже не понял, когда в его обиталище вошли незваные гости.

А когда понял – никак на них не отреагировал, только перевёл ничего не выражающий взгляд на дракона и гнома. Илидор ожидал от Йеруша ядовитых слов, ругани – или же того, что Найло молча укажет ему на дверь, то есть на выход, но Йеруш просто сидел, вертя в пальцах стеклянную пробирку, и молча пялился на дракона ничего не выражающими сине-зелёными глазищами. Только губы едва заметно шевелились, и непонятно было, то ли Найло шёпотом произносит какие-то слова, то ли его рот дёргается сам по себе. И ещё его брови, аккуратные, словно терпеливо кем-то прорисованные на чистом лбу, слегка подрагивали.

– Илидор, гм, – Конхард дёргал дракона за крыло и делал страшные глаза. – Илидор, можно тебе сказать словечко?

Они вышли из шатра, на что Найло, кажется, не обратил ни малейшего внимания. Илидор вообще не был до конца уверен, что Йеруш их заметил.

Конхард упёр руки в бока и сердито зашептал:

– Слушай, я просил отвести меня к тому эльфу, что в Гимбле был, а ты чего?

– А чего? – не понял дракон. – Вон же он, сидит в шатре.

– Это не тот эльф, – топнул ногой гном, и неподалёку от него что-то пискнуло, быстро-быстро ввинтилось в траву и ушуршало вдаль. – Тот эльф был бешеный, орал и дёргался! Я ж помню! И умники-векописцы меня научили, как говорить с теми, кто орёт и дёргается. А ты меня к другому эльфу привёл! А мне тот нужен! Бешеный учёный!

Илидор потащил Конхарда обратно в шатёр Йеруша.

– Поверь, дружище, иногда я тоже думаю, что его подменили добрым братом-близнецом. Но нет, к сожалению, на свете есть только вот этот Йеруш-на-всю-башку-Найло.

– Тот, что был в Гимбле, и впрямь на всю башку, – бухтел Конхард, упираясь пятками и не давая затащить себя в шатёр. – А этот – не тот, я тебе точно говорю. Точно говорю тебе, не может такого бывать, чтоб один человек, ну или эльф, был как разные! А если такое случается – тогда этому человеку, ну или эльфу, ему, значит, лекарь нужен, а не доверие векописцев, вот как я тебе скажу!

Йеруш Найло сидел на полу, уставившись на щёлку света, который падал через недозадёрнутый полог. Ему ужасно хотелось что-нибудь швырнуть в эту щель света – к примеру, жаровню, чтобы дурацкий дракон и дурацкий гном перестали думать, будто могут молоть своими идиотскими языками всю ту чушь, которая приходит в их идиотские головы.

Он прекрасно слышал, о чём говорили гном и дракон. Неужели они и впрямь думали, будто переговариваются вполголоса?

И какого хрена все вокруг считают, что у Йеруша Найло не в порядке с головой! Да всем бы такой порядок с головой, как у Йеруша Найло!

Его голова достаточно в порядке, чтобы понимать, когда перед ним оказывается очередной осуждатор. Очередной эльф, ну или человек, или гном, или даже дракон, который сейчас примется так искренне и негодующе не понимать, почему это Йеруш Найло – не такой, каким его ожидали видеть, и не старается сделаться «таким». Почему Йеруш Найло не желает немедленно стать оправдывающим ожидания, удобным, одобряемым, накормленным пирожками, почуханным по холке, хороший Йеруш, хороший, служить, служить!

Будь таким, каким нужен нам, Йеруш. А таким, какой не нужен, – не будь. Или нам придётся озаботиться вопросом, всё ли с тобой в порядке, всё ли в порядке с тобой в самом что ни на есть прямом смысле слова!..

…Во всех крупных городах Сейдинеля при смене сезонов проводились торжественные мероприятия с игрой инструменталистов, весёлыми певческими состязаниями и танцами. Йеруш, уже вышедший из раннего детского возраста, должен был появляться на этих мероприятиях вместе с родителями.

Это были совершенно особенные вечера, пахнущие пудрой, духами, охапками сезонных цветов и трав. Мать облачалась в какое-нибудь длинное струистое платье несказанной красоты и делала высокую причёску, которая открывала её лицо и привлекала внимание к огромным синим глазам, из-за чего мать казалась хрупкой и очень молодой. На запястьях её звенели браслеты, а в ушах покачивались прозрачно-голубые серьги в форме капель. Перед выходом мать заботливо поправляла отложной воротник рубашки Йеруша, без всякой нужды приглаживала его мягкие волосы, на секунду брала лицо сына в свои ладони и одобрительно говорила: «Красавчик!»

А потом они втроём ехали в центр города в повозке, которую тащили крепкие слуги-эльфы в ярких нарядах, специально нанятые и наряжённые организаторами праздника: на узких центральных улицах города запрещалось появляться конным экипажам.

Йеруш обожал подготовительные волнения, яркие рубашки с отложным воротником, ласковое прикосновение материных рук к волосам и щекам. И то, как расслабленно улыбался отец, когда они ехали на праздник по сумеречным улицам, освещённым стеклянными фонарями. Йеруш любовался роскошным убранством залов, всякий раз не похожим на прошлосезонное, и красивыми эльфами, которые степенно разгуливали по площадкам, пили тёплую воду с мятой, угощались фруктами в меду и солёными крендельками, перекидывались приветствиями и добродушными замечаниями, а потом медленно растекались по залу, по своим мягким креслам с бархатистыми обивками и закруглёнными подлокотниками. Йеруш замирал от счастья, когда родители с гордостью представляли его своим друзьям и знакомым, клали тёплые ладони на его плечи, одобрительно приобнимали и называли своей надеждой и опорой.

Потом начиналось музыкальное действо, и вот оно нагоняло на Йеруша безумную тоску, укрепляло подозрение, что всем вокруг доступны какие-то знания о звуках, которых у самого Йеруша нет. Он не понимал красоты музыки, не улавливал ритмики пения и танца, не умел петь и танцевать сам. Он понятия не имел, где их взять, эти знания о звуках и ритмах, и ответа ему не смог дать ни один учитель музыки и танцев.

Точнее, учителя пытались дать ответы, просто Йеруш не понимал, о чём они говорят.

Йеруш старался. Но ему не хватало чего-то важного для понимания, не хватало какого-то связующего звена, которое могло бы проложить мостик между словами учителей, между звуками музыки и тем местом в голове Йеруша, в котором должны были отзываться слова о музыке и её звуки.

Вторым учителем музыки, который появился года через три после волоокой эльфки, был молодой танцор местного балетного театра, весёлый, подтянутый, подвижный. Он честно и добросовестно терзал Йеруша в течение года, после чего признал свою неспособность обучить столь тугого на ухо ученика и посоветовал его родителям обратиться к кому-нибудь из профессиональных преподавателей.

Таким был третий учитель музыки, немолодой, с добрыми глазами и бесконечным терпением. Полтора года он честно старался добиться от своего ученика хотя бы отдалённого понимания предмета, в чём потерпел первое в своей жизни сокрушительное поражение. Как заявил он родителям Йеруша в довольно резкой форме, растеряв изрядную долю своего бесконечного терпения: за это время он бы сумел обучить вальсу рыбу, но не Йеруша Найло. При этом, опять же, не то чтобы Йеруш не старался. Он очень хотел овладеть музыкальными премудростями хотя бы для того, чтобы понять, о чём весь этот шум и все эти концерты. Да и родители уже несколько раз ставили Йерушу в укор, что он так и не продвинулся в музыке и танцах ни на шаг, в то время как его кузен уже вовсю играет на свирели, а ведь он моложе Йеруша на год.

Учитель долго живописал, насколько необучаем, непробиваем, неотмирасегошен этот ребёнок, как у него напрочь отсутствует способность слышать музыку, насколько он лишён чувства ритма, какие у него проблемы со слухом, какие у него дёргано-нервические движения и насколько всё это не сочетается с поставленной задачей. Учитель уверял, что занятия доводят до грани нервного срыва и его, и ученика, и потом учителю приходится снимать душевные травмы при помощи бутылки вина, а ученик… этот странный ученик не кричит, не плачет, не топает ногами – он молча, зигзагами уходит в сад, к пруду с красно-золотыми рыбками, гладит там воду и о чём-то вполголоса разговаривает то ли с рыбками, то ли с водой.

Чем больше учитель живописал ситуацию, тем встревоженней переглядывались старшие Найло: каждое слово бросало новую гирьку на весы их подозрения: с ребёнком что-то не в порядке в самом прямом, медицинском смысле слова. И пусть учителя, которые занимались с Йерушем счётом и письмом, не называли его безнадёжным – родители постановили между собой, что дальше тянуть невозможно и семье следует узнать правду, какой бы ужасной она ни была.

Учителю музыки дали расчёт и солидную премию, выразив надежду, что профессиональная этика и гордость не позволят ему делиться своими соображениями о Йеруше Найло с кем-либо за пределами этого дома. Случилось это за несколько дней до сезонного музыкального мероприятия.

И впервые за два года родители не взяли с собой Йеруша на праздник смены сезонов, отправились туда сами, не сочтя нужным объяснить сыну, почему сегодня оставляют его дома. До самого их возвращения Йеруш просидел на подоконнике, обхватив колени руками, прижавшись лбом к оконной раме и очень стараясь не всхлипывать.

Через несколько дней он узнал, что родители пригласили к нему диагноста из столичной больницы для душевнобольных…

Кто бы мог подумать, что даже Илидор будет требовательно высматривать в людях, ну или эльфах – не их самих, а свои представления о них идеальных. Уж казалось бы, кто-то, а золотой дракон всегда отличался беспристрастным взглядом на действительность. Он сумел сбежать из Донкернаса и выжить в Такаронских глубинах лишь потому, что анализировал реальность и возможные способы взаимодействия с нею, а не пытался натянуть свои пожелания на действительность.

Даже если при этом дракон нередко реагировал на эту самую действительность наиболее идиотски-восторженным образом из всех. Во всяком случае, прежде, до Такарона.

Полог раздёрнулся, свет врезал Йерушу в глаза, рывком вернул его в реальность, и несколько мгновений Найло разглядывал сияющие круги и утирал слёзы. Илидор нетерпеливо переступал с ноги на ногу, а стоило Йерушу снова на него посмотреть – принялся безудержно тараторить. Про своего отца-гору Такарон, про гномов, подземные воды, про других гномов, которые какого-то ёрпыля шарахались по Старому Лесу сотни лет назад и даже составили карту… В груди Йеруша встрепенулась досада, поскольку у местных жителей карт не было, а Йерушу очень нужны были карты, подробные, с дорогами и поселениями, с водными жилами и обозначениями всяких прочих мест. Но в его распоряжении были только невразумительные штрихованные пятна на общих картах Маллон-Аррая, по которым ни ёрпыля невозможно было узнать. А местные жители, не иначе как дружно ударившись головами о ручку ржавой кочерги, в один голос уверяли, что не нужны им никакие карты, они и так знают, «куда надо идти, чтобы куда надо прийти». Насколько Йеруш понимал, не было карт и у торговцев, которые приходили в Старый Лес, – а даже если и были, то что толку, их маршруты ограничены.

И тут вылезает из-под земли какой-то затрюханный гном с татуировками на башке и заявляет, что у него завалялась в котомке карта Старого Леса!

Правда, тот обрывок обрывка, который Илидор совал Йерушу под нос, выглядел скорее не как карта, а как недогоревший кусок берёзовой коры, в которую кто-то долго сморкался, и Найло, поморщившись, отодвинул подальше руку дракона.

– И теперь ты меня просишь найти это место и посмотреть, что с ним не так, – проговорил Йеруш, едва слыша собственный голос за шумом в ушах.

Да потому что какого ёрпыля, спрашивается!

– Значит, вот как, – продолжал Йеруш, пытаясь отпускать от себя слова как можно неспешней и тише, и это было так трудно, что ему пришлось вцепиться пальцами в свои ляжки. – Значит, я тебя достал, дракон, ты меня ненавидишь, рядом со мной находиться не можешь и возложишь шпынявую бзырю на свои обещания – ты же обещал мне помощь, нет, да, я ничего не перепутал, я не сплю, не пьян, не выпал из жизни – нет, не отвечай!

Брови Илидора сломало удивление, глаза расширились – он словно впервые осознал, что, вообще-то, сильно подвёл Йеруша.

– Ты обещал мне помочь! – продолжал Найло, и казалось, он нависает над драконом, хотя Найло по-прежнему сидел на полу, а Илидор стоял. – Но теперь ты хрен знает почему не разговариваешь со мной и в сторону мою не смотришь, и дерёшься, и орёшь, и будешь счастлив оказаться ёрпыль знает как далеко от меня! Тебе, значит, не нравится, как я себя веду, тебе не нравится, как я с тобой разговариваю, тебе не нравится, что я не настолько тупой, чтоб тебе со мной было удобненько всегда и всюду! Поэтому ты можешь на меня орать и ронять на меня гигантских жуков, и бросаться на меня, как собака бешеная!

Дракон попытался что-то сказать, но Йеруша было не остановить, и он уже не мог отпускать от себя слова медленно и негромко.

– Но все твои обидки тоже внезапно отменяются, если я вдруг тебе стану нужен, так что ли, дурацкий дракон? – напирал Найло. – Если я тебе стану нужен, то всё отменяется! Ты меня больше не ненавидишь! Ты меня очень даже любишь! Ты готов со мной разговаривать, ты готов меня видеть, ты готов заменить мне отца и мать, хотя для этого со мной как раз не надо разговаривать! Я сейчас разрыдаюсь от умиления, да, разрыдаюсь от умиления, часто ли тебе доводилось такое видеть, Илидор, ты знаешь такое слово – «умиление»? Ты помнишь такое чувство? О! А скажи мне, дракон: в тех картинках, которые ты нарисовал в своей голове, ну где ты меня снова любишь и всё такое – там показывали, как я отказался от собственных планов в угоду твоим? Да? Нет? Что тебе показывали в твоих картинках, дракон? Ты в своих планах учитывал, что у меня есть своя цель, своя задача, а? И она поконкретней, почётче твоей дурацкой карты с мокрицами!

– Это как раз моя карта почётче твоих фантазий о жив…

– Та-та-та! – рявкнул Найло. – Рот на замок! Тебе кто позволял орать о моих планах на весь Старый Лес? Что, я должен был вырвать тебе язык? Я должен был оторвать тебе голову и затолкать её в какое-нибудь дупло? А?

– Найло…

Илидор вдруг почувствовал, что очень сильно устал – Йеруш будто высасывал из него силы, выматывал из него жилы. А ведь ещё только утро, дракон должен быть бодр и полон сил, они с Фодель собирались сходить за древесными грибами – но потом случился Йеруш Найло и у Илидора закончились силы.

Йеруш, упёршись ладонями в колени скрещенных ног, раскачивался влево-вправо и смотрел на полосу света, которая падала через недозадёрнутый полог.

– Словом, гномы просят тебя попросить меня всё бросить и заняться тем, что нужно гномам, – заключил он.

– Мне, – с нажимом проговорил Илидор. – Это нужно мне. Такарон – мой отец. В первую очередь мой, а потом уже гномий.

Конхард переступил с ноги на ногу и засопел, но что тут скажешь, если драконы были первыми рождены от камня.

– И ты всерьёз намерен меня просить, чтобы я бросил своё и помчался туда, куда нужно тебе? – продолжал Найло, не глядя на Илидора.

– Гм-м, – громко прочистил горло Конхард и снова переступил с ноги на ногу, но Йеруш на него даже не посмотрел.

Покосившись на гнома, Илидор подумал, что Конхард, во всяком случае, теперь точно убедился, что это именно тот бешеный эльф, который был в Гимбле. Хорошо бы теперь Конхарду хватило ума и дальше молчать – Илидор не знал, какими мудростями «о тех, кто орёт и дёргается» поделились с его приятелем векописцы, но это совершенно точно не были те познания, которые стоило применять в отношении Йеруша Найло.

– Это после того, как ты всё это время ненавидел такого невыносимого меня, – рассуждал тем временем эльф, и яркие глаза его, невидяще уставившиеся на полосу света, лихорадочно блестели. – Что же, Илидор, я думаю, это будет охренительно сложно. Да. Охренительно сложно тебе будет выпросить моё прощение. Хотя бы настолько, чтобы я выслушал, чего ты там желаешь от меня. Ведь знаешь что, дракон, ты меня тоже охренительно достал. Я понятия не имею, зачем позвал тебя сюда, зачем рассказал тебе, где меня искать. Почему тогда, в Гимбле, я думал, что от тебя может быть толк? Почему я думал, что меня порадует твоё общество? Мне в тот день голову напекло лавовым жаром, не иначе!

– Я не собираюсь ничего у тебя выпрашивать, Найло. Я просто говорю, что для меня это очень важно, это настолько для меня важно, что я скажу Юльдре, что не пойду с Храмом на толковище. Если мои важности для тебя имеют какое-то значение и ты сумеешь мне помочь, то я буду рад твоей помощи.

– Нет, – Йеруш укоризненно покачал головой. – Ты не убедил меня, Илидор. Я всё ещё не захотел отвлечься от своей охренительно важной задачи и помочь тебе в твоей.

Против ожидания Йеруша, дракон не разорался, не пообещал оторвать Йерушу голову или не вышел молча, шарахнув дверью шатра, – быть может, потому, что у шатра не было двери. Илидор сложил руки на груди, крылья его хлопнули, словно стряхивая невидимую влагу, и дракон деловито произнёс:

– Хорошо.

– Чего? – поразились в один голос Йеруш и Конхард.

– Хорошо, – повторил Илидор, спокойно глядя Йерушу в глаза. – Я сам найду этот источник. Я сам разберусь, сколько правды в старых гномских записях. Без тебя обойдусь, Найло, ты меня и впрямь достал хуже, хуже, чем я не знаю что. То, что касается Такарона, – моё дело, и я ни капельки не желаю, чтоб ты тащил меня к этому озеру волоком и покрикивал на ходу, и безостановочно умничал, бегал кругами, махал руками и опять умничал, и…

Илидор перевёл дух, лицо его как-то заострилось, ноздри чисто по-эльфски презрительно трепетнули, и дракон сквозь зубы закончил:

– Я знал, что ты откажешь. Я попросил тебя лишь для того, чтобы векописцы потом не доставали Конхарда и чтобы Конхард им не врал. Я бы не просил тебя нихрена ни о чём, если бы думал, что ты согласишься, потому что я не хочу быть тебе обязанным ни в чём, Найло. Совсем ни в чём. Ты меня оглушительно ужасно бесишь.

Дракон снова хлопнул крыльями, развернулся и вышел из шатра, а за ним, так и не закрыв разинутый от удивления рот и дважды споткнувшись, вышел Конхард.

Йеруш смотрел вслед Илидору и мечтал запустить в него целую донкернасскую башню, и она бы вдавила этого идиотского дракона в землю глубоко-глубоко, она бы переломала этому придурку все кости и расплескала его кровь по всей опушке, да, донкернасская башня мокрого места бы не оставила от этого тупого существа, которое тупо настолько, что даже не в силах осознать глубину своей тупости, и под донкернасской башней его бы никто и никогда не раскопал.

– Ты же ни ёрпыля там не поймёшь, идиотский дракон, даже если найдёшь это место, – прошипел Йеруш и обхватил себя ладонями за плечи. – Ты можешь до посинения смотреть на воду, смотреть на червяков, смотреть, но не видеть, ты не поймёшь, что именно видишь, ты ничего не сможешь сделать с этой информацией. Ты же, нахрен, ничего не понимаешь в природных взаимосвязях! Не знаешь, как и куда смотреть, чтобы понять, да и откуда тебе знать, Илидор, ха! Ты же просто дракон! Ты же ничему никогда толком не учился, не выгрызал знания зубами, не бился головой о свою тупость, необученность, недостаточность…

Столица Сейдинеля стояла на берегу моря.

В детстве Йеруш ни разу не видел моря. Семейство Найло поколениями жило в одном и том же городе и посвящало все свои помыслы развитию банка, и ни у кого из родителей Йеруша, равно как ни у кого из дядьёв и кузенов не возникало, кажется, и мысли о том, что было бы неплохо оказаться где-то ещё, увидеть новые места или целое море воды.

Йеруш узнал о море, изучая карты, а потом – роясь в библиотечных книгах. Узнал, откуда в море берётся бесконечно много воды, и что эта вода – солёная, и в ней водятся совсем не такие рыбы и водоросли, какие живут в пресной воде, которая даёт начало всякому морю.

И Йеруш крутил эту мысль так и эдак, заворожённый её величием: крохотная пресная вода маленького ручейка живёт, чтобы стать частью чего-то совсем иного – огромного и бескрайнего солёного моря. Даже мысль о бесконечной бесконечности воды не зачаровывала Йеруша так, как идея трансформации воды. Это сделалось для него чем-то вроде одержимости. Одна вода может превратиться в другую воду. Может стать источником жизни других существ.

Маленький ручеёк, самый ничтожно маленький и никчёмный ручеёк, который никому не нужен и в котором никто не живёт – способен влиться в огромное, величественное, наполненное рыбами море. Никчёмный ручеёк действительно на это способен, если только сможет бежать достаточно долго, бежать почти бесконечно долго и не иссохнуть по пути.

– Можно мне книгу о море? – спросил он отца вскоре после того музыкального праздника, на который родители его не взяли, но отец только отмахнулся:

– Йер, не загружай голову чепухой! Почитай лучше что-нибудь полезное!

Но что может быть полезней воды? – спрашивал себя Йеруш. Что больше достойно внимания, чем способность воды меняться, принимать разные виды и смешиваться с другими жидкостями, изменять состояние веществ и влиять на каждое живое существо Эльфиладона? Может быть, спрашивал себя Йеруш, живые существа, в которых много воды, тоже могут меняться, перетекать из одного состояния в другое?

Например, молодой эльф, дитя одной сущности, живёт для того, чтобы превратиться в иную сущность? Не в ту, которая проведёт свою жизнь, пересчитывая монеты, правильно заполняя документы, убеждая других эльфов положить в банк ещё больше монет и не чувствуя никакой необходимости выбираться за пределы родного города – может быть, этот молодой эльф, как речная вода, как вода маленького никчёмного ручейка, способен умчаться гораздо дальше и превратиться в целое море, в огромное и бескрайнее море, совсем не похожее на свой исток?

Эта мысль поглощала Йеруша всё то время, пока диагност, вызванный из столичной клиники для душевнобольных, терзал его тело и голову дурацкими исследованиями. Было не больно и не страшно, но очень утомительно и неловко, что ли. Йеруш ощущал себя словно неживой предмет, попавший в руки досужего балабола. Нет, этот диагност, низкорослый эльф с морщинистым лицом и скрипучим голосом, был с Йерушем добр, но то, что он делал, казалось удивительно бессистемным, словно он сам не знал, к чему всё это.

Сначала диагност мочил Йерушу волосы и прижимал к голове проволочки, долго стоял так, держа их обеими руками и что-то магича, потом перемещал эти проволочки в другие части головы. Потом страшно долго просил совершать всякие дурацкие телодвижения – стоять на одной ноге, закрыв глаза и растопырив руки (Йеруша всё время заносило, и казалось, будто тело ломается пополам), потом просил отсчитывать ритм, стуча стеклянной палочкой по изогнутой железке (Йеруш едва не выбросил стеклянную палочку в окно – снова этот неведомый ему «ритм»!), потом велел закрыть глаза и повторять слова, которые шептал, носясь туда-сюда за спиной Йеруша…

Йеруш понимал: все эти действия, пусть и бессмысленные на его взгляд, нужны диагносту, чтобы понять и рассказать родителям, насколько их сын безнадёжен и бесперспективен. Родители давно подозревают, что у Йеруша не в порядке с головой, ведь он вечно делает не то, чего от него ожидают, а теперь ещё выяснилось, что он действительно не понимает музыки, как бы ни силился понять, он не может научиться танцевать, не чувствует ритма. Всё это – решительно ненормально.

Теперь родители хотят знать, насколько сильно у Йеруша нехорошо с головой. Наверняка ругают себя, что не выяснили этого раньше, ведь с самого детства их сын был бестолковым, неловким, нелепым, не оправдывающим ожиданий.

Если бы только Йеруш знал, как показать диагносту, что он не безнадёжен, что он понимает свою ответственность перед семьёй, совсем не хочет расстраивать родителей и будет очень стараться, чтобы оправдать ожидания, – он бы показал, он бы всё сделал как надо, старался бы изо всех сил! Но, как Йеруш ни пытался уловить от диагноста какие-то сигналы – ничего не мог понять. Приземистый эльф со скрипучим голосом лишь просил сделать то или это и одинаково спокойно воспринимал любой результат или его отсутствие.

Это длилось несколько дней кряду, многие опыты повторялись на улице, вечером, ночью, после чашки ромашкового отвара, от которого Йеруша едва не стошнило, на голодный желудок, сразу после сна, на свежем воздухе, в подвале, после беготни вокруг дома…

Наконец диагност оставил Йеруша в покое и Йеруш ушёл плавать в пруду с красно-жёлтыми рыбками, чтобы немного восстановить душевное равновесие. Что этот эльф понял из проверок? Что он скажет родителям? Как поступят родители, когда узнают, что их сын никогда не станет достойным своих предков и предназначения, потому что уродился ущербным, неудачным, бесполезным?

Вода в пруду приветливо обнимала тело Йеруша, разбивалась крошечными волнами о плечи, норовила залиться в уши, и ей было совершенно неважно, что Йеруш – безнадёжная бестолочь, которая не умеет радовать родителей или отсчитывать какие-то захухрые ритмы.

***

У самой лесусветлой прогалины, где разбили лагерь котули, золотой дракон встретил Нить, волокушу с серо-зелёными волосами – ту самую, которую другая волокуша недавно называла «грузножопой». Точнее, не то чтобы дракон её встретил – скорее, юная крылатая дева рухнула с кряжича в четырёх шагах от Илидора. Сверху что-то орали дозорные – непонятно, этой волокуше или друг другу. Скорее друг другу: её едва ли было видно под густыми ветвями.

– Неудачная посадка? – учтиво спросил дракон.

Нить, шипя что-то через стиснутые зубы, отряхивалась. Ладони, колени, плечи её были покрыты мелкими ссадинами, травинками и корой, словно она долго-долго ползала между колючих ветвей или по сухой лесной подстилке. Дракон стоял и смотрел на волокушу, смотрел, как двигаются её крылья, балансируя тело, как колышутся зеленовато-серые пуховые пёрышки и степенно отражают свет широкие маховые перья, серые, как у голубя. От волокуши пахло свежевзбитой подушкой и свежеочищенными орехами.

– Зачем чужаку тут быть?

Она наконец прекратила отряхивания, видимо, поняв, что сам собой Илидор не уберётся, сложила крылья за спиной и уставилась на него. Глаза у Нити были круглые и серо-прозрачные, ресницы и брови – цвета стали, и дракон в который раз удивился, как малейшее изменение привычных черт делает старолесцев такими непохожими на людей. Даже если всех отличий волокуши от человека – крылья, цвет волос и форма глаз. Подумаешь! У Илидора вот тоже крылья, волосы и глаза, каких не бывает у людей, но золотого дракона всегда принимают за человека. А волокуши похожи на птиц, и всё тут.

Сейчас, когда Нить стояла прямо перед ним, дракон понял, что она выше своих сородичей – а ведь когда её отчитывала взрослая волокуша, Нить скукоживалась в такой крошечный комочек стыда и раскаяния. Сейчас же этот комочек развернулся в неприветливую крылатую девушку, которая пристальным-стальным взглядом требует у чужака ответа: какой кочерги ты шатаешься по этим землям?

Хотя какой бы кочерги ему не шататься, спрашивается.

– Гуляю, – коротко ответил Илидор.

Юная волокуша Нить смотрит на Илидора серо-стальным взглядом хищной птицы, едва заметно наклоняет голову набок, по-птичьи. Дракон сильно стискивает зубы и старательно держит рот закрытым, хотя на языке вертится пара смешных шуток про рассыпанные зёрнышки и «ко-ко-ко».