Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

– Постоянно!

– Да? – искренне удивился Йеруш. – Ну, тогда это ещё одна маленькая просьба.

Дракон смотрит на большой костёр поверх головы Йеруша, который стоит ниже него, медлит с ответом непонятно почему, и у Найло в животе скручивается тревожный узел. Неужели Илидор вот прямо настолько не хочет больше с ним говорить? Почему, отчего, что такого страшного случилось?

Помимо того, что дракону, возможно, попросту надоело быть рядом с Йерушем Найло. Возможно, для дракона его компания не так важна, как Найло хотелось думать, и всё вот это ощущение их схожести, взаимного понимания, глубинной способности смотреть на мир одними глазами – может быть, всё это Йеруш просто придумал себе.

Он кои-то веки глядит на дракона снизу вверх, едва не режется о его скулы и упрямый излом рта, а Илидор на него не смотрит и как будто даже не думает о его присутствии, о его просьбе, о несказанных словах, пекущих ему язык, и сейчас, возможно, дракон просто развернётся и продолжит свой путь по тропе, как ни в чем не бывало. Либо действительно улетит.

Холера его знает, что на самом деле на уме у драконов, у которых есть впереди целая вечность и которые в любой момент могут полететь куда-нибудь ещё.

Наконец Илидор переводит взгляд на Йеруша, и золотые глаза его блестят в темноте. Дракон садится на кучу вывороченной земли и мотает подбородком, предлагая Найло сесть тоже. И Йеруш садится рядом с Илидором, не касаясь его, но очень близко – чувствует тепло от драконьего бока.

– В Старом Лесу ты спрашивал, – начинает он, и горло его внезапно становится сухим. – Ты спрашивал, почему вдруг из почти трупа стал снова живым и почти не помятым. Так вот: это потому, что я в тебя влил живую воду, Илидор.

Дракон не пошевелился, не издал ни звука – только крылья, в человеческой ипостаси живущие собственной жизнью, медленно подобрались, обхватили его тело. Йеруш этого не видел – он сейчас не мог смотреть на Илидора и глядел на костёр внизу. Как вокруг него пляшут люди в хороводе и парами, как новорожденное пламя освещает едва заметные сверху фигуры, одаривая их своими огненными оберегами – от зимней стыни, от тоски, от холода и голода.

От несказанных вовремя слов. От несделанных к месту признаний. От непротянутых рук и неслучившихся объятий. От невыстроенных мостов и непригодившихся стен.

– У меня была живая вода, она существует, я добыл её, да. Я собирался её изучить, наладить производство, спасти полмира. Прославиться в веках. Но так вышло, что для этого нужно было позволить тебе умереть, и у меня не получилось.

Илидор поворачивает голову, смотрит на Йеруша, хотя это немыслимо трудно после прозвучавшего признания. К счастью, Найло не глядит на дракона – он смотрит перед собой невидящими глазами, рассматривая другие картинки из других времён и мест.

– На самом деле я не уверен, что ты тогда не умер. Или я.

Дракон медленно и сильно трёт щёки ладонями. А Йеруш продолжает тихо, глядя прямо перед собой:

– Я не знаю, то ли ты был великой жертвой, которую я не сумел принести, чтобы получить великую силу. То ли великая сила была мне дана, чтобы спасти тебя, а жертвой было всё остальное. Хах, я этого уже не узнаю. Никогда. Впрочем, это и не особенно важно теперь.

Наступает молчание, долгое и дрожащее, и его наконец ломает голос Илидора – севший, хриплый, как будто потерявшийся в горле:

– Я не знаю, что сказать. Никогда не думал, что кто-то может сделать для меня настолько много.

Йеруш медленно качает головой и что-то произносит одними губами, но Илидор не видит – он сидит, упёршись лбом в сжатые кулаки, и очень-очень быстро переосмысливает свою жизнь.

– Почему ты сразу не сказал? Я же спрашивал!

– Не хотел, – жёстко отрубает Йеруш. – Да я ведь сказал: я и сейчас не хотел и не планирую обсуждать это в будущем, никогда. Незачем. Просто сейчас никак иначе я не смогу объяснить, насколько мне не наплевать на тебя, Илидор. Насколько я тобой не-пренебрегаю, что бы там тебе ни показалось или подумалось! Но я не имею в виду, будто ты мне что-то должен по этому поводу, ясно? Это было моё решение.

Тишина, темнота, молчание и много-много мыслей. У каждого разных, но одинаково обрывочных, сумбурных.

– Однако я… буду рад, если ты вернёшься и разделишь мой путь, дракон. Хотя бы ещё на какое-то время. Или до самого горизонта. Пока тебе не станет скучно или тягостно, пока не захочется уйти. Если уже не захотелось, конечно.

Тишина.

– Не заставляй упрашивать. Я не буду.

– Я и не жду. Я думаю.

– О, надо же. Стоит это отметить.

– Так не стесняйся, можешь пойти в поселок и упиться в синие слюни.

– Ага. Бегу.

Тишина. Темнота. Молчание становится тяжёлым, как намокшая тряпка.

– Ты больше не хочешь делить со мной путь, Илидор, да?

Шуршание: дракон качает головой.

– Чем дольше я иду с тобой, тем труднее тебе будет не пойти со мной в свой черёд. Но захочешь ли ты разделить мой путь, когда он созреет? Вопрос в том, захочешь ли ты, Йеруш. Сможешь ли ты. Принять его и прожевать, не подавившись, и кем ты можешь обернуться на моём пути. И с кем рядом ты выбрал бы встать, будь ты с самого начала сам по себе. Я думаю о том, нужны ли тебе эти вопросы в будущем, или сейчас мне самое время оставить тебе твою дорогу и одному уйти по своей.

Ползучий холодок по хребту. Мурашки на кончиках ушей. Молчание дракона звенит, как перетянутая струна – он сказал одновременно слишком мало и слишком много.

– То есть ты не зря ты уходил от вопросов про машинное войско. – Йеруш произносит это деревянными губами, они дрожат и прихлопывают звуки, не желают выпускать их в мир. – И про другие семейства драконов, а, может, даже про Донкернас, – ну я же так и знал, что ты не просто так уходишь от этих вопросов! Тебя слишком много для обычного, да, дракон? Ты всё-таки придёшь к чему-нибудь из этого. Всё-таки придёшь.

– Когда смогу не потеряться на любой из этих дорог, – очень ровным голосом произносит Илидор. – Когда уйду достаточно далеко, чтобы нельзя было не прийти обратно.

Йеруш дёргает головой, словно ему влепили пощёчину.

– Это всё Тай Сум. А говорил, не веришь в предсказания!

– Да кочергу я клал на предсказания. Я ещё до ухода из Гимбла всё это понял, только хотел верить, что ошибаюсь, ты понимаешь, я думал, если буду жить свою жизнь безоглядно, если уйду подальше, то всё оставленное за спиной постепенно рассосётся. Но оно не рассосётся. И вопрос не в моём выборе, Йеруш, а в твоём. Я не хочу тебя ставить перед невозможным выбором в будущем. Это будет нечестно, это может оказаться слишком много для тебя. Мне вовсе не нужно, чтобы тебя поломало в трёх местах только потому, что я… тоже хочу идти дальше вместе с тобой.

Найло медленно поднимается, и под его ногами хрустят камешки. Вцепляется в свои плечи обеими руками и тут же раскидывает их так сильно, что его закручивает вокруг собственной оси. В лунном свете блестят мягкие, неровно остриженные волосы, качаются слева у подбородка и у правой щеки. И глаза тоже блестят, бешено, яростно.

– Ну что же, это шпынь знает как неудачно и не на это я рассчитывал, но я разделю с тобой твой путь, когда придёт его время, и я буду на твоей стороне, дракон. Она чересчур похожа на мою, и я не смогу выбрать что-нибудь ещё.

Илидор тихо, легко и счастливо смеётся, а Йеруш добавляет:

– Но иногда я буду всерьёз пытаться перегрызть тебе горло, имей в виду.

– Я знаю. – Дракон легко поднимается на ноги. – В этой шахте добывали голубой кварц. Было трудно, но я её нашёл.

Он бросает Йерушу небольшой холщовый мешочек.

– Голубой кварц, – непонимающе повторяет Найло.

– Я же говорил: кое-что вспомнил тогда. Пару раз я бывал в шахтах Варкензея, где добывают стеклянный корень. Владелец одной шахты говорил Талаю, что варкензейский стеклянный корень неразбиваемый, как стекло, укреплённое голубым кварцем.

У Йеруша перехватывает дыхание.

– Ах ты…

– Осторожней со словами, если не хочешь, чтобы я вбил их тебе в горло вместе с парой зубов, – мурлычет Илидор, и в темноте, только по его голосу, Йеруш не может понять, насколько дракон шутит или пользуется случаем безнаказанно нахамить. – Словом, ты можешь возвращаться в Сварью, отдай Сайе кварц, и пусть она уже домучает твой несчастный костюм. Это во-первых. Во-вторых, я вернусь с тобой и пойду с тобой дальше, но при одном условии.

– Надеюсь, в нём нет ничего слишком противоестественного?

– Я сам выберу место на побережье, где мы остановимся, – огорошил Илидор. – Меня уже тошнит идти туда, куда нужно тебе, Найло. Твоя очередь идти за мной. Даже если пока что мы идём по твоему пути.

После паузы в несколько вздохов Йеруш просто ответил:

– Ладно.

Оба понимали, что ему совершенно не всё равно, где именно испытывать свой подводный костюм. Что Илидор, несмотря на всё услышанное сейчас (или как раз поэтому) бессовестно хватает реальность железной хваткой и выкручивает её до хруста, желая увидеть, где бьётся её пульс, желая понять очень точно: сколько правдивой искренности в Йерушевом «Ты мне ничего не должен»? И что в своё кроткое «Ладно» Найло сейчас обернул всю немногую смиренность, которая у него есть, всё возможное доверие к дракону, – обернул и протянул их ему, как бабочку в кулаке.

Когда это вообще стало возможным? Сколько времени прошло с того дня, когда я колотил этого эльфа головой об пол машинной, а он таскал меня по болотам в клетке? Когда, где, как всё успело настолько измениться?..

Дурацкий вопрос, золотой дракон. В Такароне. Абсолютно всё изменилось в Такароне и, возможно, когда вы с Найло вышли из гимблских врат, то не только вы двое, а и весь остальной мир уже не был прежним.

В низине люди плясали и прыгали вокруг костра, а с посветлевшего неба вдруг медленно и торжественно посыпались… Дракон вздрогнул: в первый мир ему показалось, что с неба посыпались хлопья пепла. Но это были просто снежинки – пушистые, торжественно-неспешные в вечернем безветрии.

Илидор закинул голову, стал смотреть на снег и смотрел, пока не появилось ощущение, будто он падает вверх, в бесконечное небо без звёзд. Пушистые снежинки опускались на его щёки, на ресницы, на меховую жилетку, покалывали голую полоску шеи над шарфом, укрывали кружевом золотые волосы. Илидор медленно падал в пушистое небо без звёзд и думал, что не зря полетел из Сварьи на север. Не просто на север, а в горы – тут холоднее, тут чувствуется наступление зимы, ну хоть какой-нибудь, хоть мягкой южной, которая приходит на месяц позднее, чем Илидор привык. Дракон не любил сонную медленную зиму, но сейчас понял, насколько ему не хватало зимнего волшебства. Не хватало снега, который падает с неба без звёзд и отсекает пространства, меняет расстояния, замедляет действительность. Во время снегопада, когда исчезают горизонты, взгляд может наконец сместиться на что-то более близкое.

Что остаётся в вечности от того, у кого не было вечности?

– Год переворачивается, – не понять зачем сообщил Йеруш. И тут же спросил: – Почему драконы не отмечают дни рождений?

– Потому что у нас нет календарей. Только вечность, – помедлив, ответил Илидор, высунул язык и стал ловить снежинки.

Найло долго молчал, сжавшись в комок, сунув руки в рукава куртки. Он мёрз, но не накидывал капюшон – тоже по-своему любовался первым снегом и позволял ему укрывать свою голову ни хрена не греющей шапкой.

– У тебя нет вечности, – наконец сказал он очень тихо.

Кочерга его знает, как Найло это понял. Может быть, когда Илидор потребовал своей очереди определять место, где пройдёт ещё один кусочек жизни, Йеруш наконец сложил воедино все части подобных историй. И наконец сообразил, почему Илидору не наплевать на такие маленькие для обычного дракона отрезочки жизни. Или же что-то дрогнуло в голосе Илидора, когда он сказал «У нас нет календарей», и Йеруш услышал фальшь в этом «у нас». Или же ничего Йеруш не понял, а просто ляпнул наугад.

Илидор не ответил, да Найло и не особенно рассчитывал на ответ. Но чувствовал, как что-то внутри него делается чуть менее торопливым, чуть менее взъерошенным от неожиданного, обескураживающего осознания: они с Илидором схожи ещё и в этом. У них обоих нет впереди вечности.

Ещё долго падал пушистый снег и всё ярче разгорался в селении гигантский костёр, который будут поддерживать до переследующего утра, помогая году перевернуться. Сегодня на рассвете каждая хозяйка подожжет от этого костра лучину и отнесёт её в свой дом, и в каждом доме родится новый печной огонь от чистого пламени.

Всю ночь люди безымянного горного селения будут плясать, петь, смеяться и ворожить вокруг огромного костра. Ослеплённые его светом, они не увидят, как от одной из ближайших гор оттолкнётся легкокрылая тень и полетит на юг, едва заметно поблёскивая золотыми чешуйками в свете звёзд, почти не заметных в ночном заснеженном небе.

* * *

По берегу Сварьи плыли огни фонарей, доносились отголоски дудки. Наверняка там плясали люди, взявшись за руки в коле, да не в одном. Сегодня на рассвете каждая хозяйка отнесла к своей печи по лучине, подожжённой от нового чистого пламени. К закату вокруг костра расставили столы с угощениями, а между ними ходили дудочники. Люди смеялись, шутили, ели, пили, перемигивались, во что-нибудь играли и заигрывали друг с другом, снова плясали.

В саду Сайи пахло травяными отварами с вишней, смородиной и корицей, мятным джемом и грозой.

Откровенно говоря, дракон бы предпочёл сейчас быть там, на берегу поселка, среди танцев, пения и смеха, а не в тихом прибашенном саду. В общем, никто не мешал Илидору слиться отсюда, но, по привычной странности, ни Сайя, ни Йеруш этого не хотели. Оба исподволь бросали на дракона встревоженные взгляды, безмолвно вопиющие: «Пожалуйста, не уходи!».

Илидор откинулся на спинку стула, с улыбкой посмотрел на ранние звёзды и принялся напевать себе под нос. Совсем негромко, очень ненавязчиво – что-то волнительно-обещающее, очень подходящее к настроению праздника, столь редкому ничегонеделанию, внезапной близости с тем, кто в круговерти дел мог казаться далёким, но может стать куда ближе и важнее, чем…

– Не надо, – произнёс Йеруш, почти не разжимая губ.

Илидор вопросительно изогнул бровь. Сайя сидела, опустив взгляд, сильно розовела ушами и сосредоточенно вылавливала из чашки смородиновую труху.

– Не надо, – повторил Найло уже почти совсем беззвучно. – Это нечестно. И не нужно.

Магия драконьего пения почти не действовала на Йеруша, но теперь он различал в этом пении некоторые слова. И слова он понимал.

– Какой же ты зануда, – тоже почти беззвучно ответил дракон, поднялся и бодро спросил в полный голос: – Сайя, можно мне в честь праздника пообнимать садовые статуи?

Эльфка встрепенулась:

– Да! Да. Только возьми лампу. И… Может, я с тобой пойду? Проверю, чтобы ты ничего не поломал и себе не навредил.

Илидор смотрел на Сайю, изогнув бровь. Она сцепила пальцы.

– Ладно, лампу возьми, да поярче. – И чуть раздражённо пояснила в ответ на непонимающий взгляд: – Не нужно сегодня переходить границу светотени, потому лучше вообще не ходи никуда.

– Это ещё почему?

Она обхватила себя за плечи длинными костлявыми пальцами.

– Если я начну объяснять, вы решите, что я слишком долго жила среди людей. Я не разделяю их суеверий и не праздную их праздников, но в такую ночь как эта… Кто знает, что можно встретить сегодня за гранью тьмы?

– Например?

– Я не знаю. Магические завихрения? Незаснувшую нечисть? Дракона?

Йеруш поперхнулся чаем и зашёлся в кашле.

– К слову о драконах! – Илидор сделал длинный шаг назад. – Найло тебе про них рассказывал? Ты знаешь, что он бывал в Донкернасе?

– О!

Сайя, забыв о своём смущении, обернулась к Йерушу, и дракон наконец тихонько слился в сад, прихватив лампу.

Год переворачивался, и впервые это что-то означало в жизни Илидора. Драконы никогда не обращали внимания на эльфские значные дни или человеческие праздники – для драконов они имели меньше смысла, чем пыль под ногами. У самих драконов не было календарей, праздников и значных дней – только вечность и ветер, наполняющий крылья.

Но теперь Илидор не жил среди драконов. Теперь вокруг него были лишь те, у кого нет впереди вечности, нет даже крыльев. Те, кому нужны путевые вехи. И дракон, впервые примеряя на себя другой способ жизни, мог попытаться понять: а зачем эти вехи?

Под ногами его ломались сухие ветки и мёртвые листья. Он бродил по саду Сайи среди неработающих механизмов – сломанных, неудачных, неправильно срощенных, и кожей ощущал, как они перекликаются, переговариваются с другими механизмами, которые встречал золотой дракон в другом месте и времени.

Переворачивался год, наматывал время на одни события и тянул за собой другие, и в этом обороте с иных углов виделась важность случайностей и неизбежность последствий собственных действий. Или бездействий.

Дракон медленно проводил кончиками пальцев по изломанной конечности каменной фигуры, похожей на гномскую. Она шершавила и холодила кожу. Она стояла перед драконом, большая и бесполезная, величественная в своём бессмыслии, дающая возможность называть её как угодно и думать о ней что захочется. Ей всё равно, она просто стоит в саду. Всё, что могут увидеть другие в этой фигуре, не о ней, а о том, кто смотрит.

Илидор закинул голову к небу и глубоко вдохнул холодный зимний воздух, так что защипало в глазах и закололо в груди.

Значные дни нужны людям, чтобы осмыслить потери и обретения. Дать себе время и право насладиться радостью случившегося и отгоревать печаль неудач. Прожить потери и воздать благодарность обретениям: местам и чувствам, событиям и существам. Тем, кто остался, и тем, кто ушёл.

Значные дни и праздники нужны, чтобы скидывать вечно налипающую на плечи шелуху привычности. Чтобы двигаться дальше с чувством незряшности. Праздновать жизнь, пока она не прошла, любить её и верить, что она любит тебя в ответ. В этом ведь смысл.

…Огромный костёр на берегу Сварьи прогорал. Наступило время волка, самое тёмное предрассветье, и костёр усыхал, становясь из последнего осеннего первым зимним. Завершался солнцеворот, знаменующий начало нового года по календарю южных людских земель.

– И даже без сбруи? – доносился до Илидора непривычно звонкий голос Сайи. – Как же удаётся учёным Донкернаса управлять драконами в полёте?

– Только давить им на совесть, – отшутился Йеруш, и Сайя, к удовольствию Илидора, рассмеялась, поняв, что это шутка.

Люди на берегу Сварьи праздновали начало зимы, плясали вокруг костров, а золотой дракон снова смотрел на большой костёр издалека. Он сидел на одном из садовых валунов, освещённый скудным светом лампы. Одна нога согнута в колене, крылья улеглись складками, словно полы мантии. Илидор напевал песню на языке, которому давно уже не было названия в надкаменном мире, среди живых людей, да дракон и сам не знал этого языка – слова всегда приходили сами собой, незнакомые и естественные, как само пение, как дыхание, как способность упасть в небо в любой момент.

Он пел, подняв лицо к чёрному зимнему небу, к россыпям сияющих звёзд, и его голос обнимал зимневоротную ночь. Йеруш и Сайя сидели в двадцати шагах, смотрели на Илидора и позволяли жизнеутверждающей силе драконьей песни подхватить себя и пронести через осенне-зимнее безвременье. Не сопротивляясь, не анализируя, не сожалея.

В каком-то смысле учились праздновать жизнь. Пока она не прошла.

Сайя впервые в жизни слышала песню золотого дракона, и Сайя растворилась в его бархатном голосе, открывавшем в её сердце давно законопаченные двери, о которых она давно забыла, а то и вовсе не знала. Драконий голос её расконопатил, распахнул навстречу свежему воздуху и шальному ветру.

Организованность и планирование, дисциплина и жесточайшая экономия времени на всех второстепенных важностях в угоду главнейшим целям и устремлениям – всё это сейчас казалось грудой блестящего сора, а самым важным, нужным и надёжным сделалась бесконечность неба и лежащих под ногами дорог. Когда у тебя есть дороги и небо, то планирование и дисциплина не имеют особого значения, и ты можешь просто позволить жизни случаться.

Впервые при мысли, что она не может контролировать абсолютно всё, Сайя ощущала не парализующий ужас, а безбрежную лёгкость и умиротворение.

А Йеруш Найло с отстранённым удивлением понимал: он разбирает даже длинные фразы в драконьем пении. И отчего прежде Найло был уверен, что Илидор поёт без слов, если у драконьих песен всегда были слова? Принадлежали они давно исчезнувшему языку, которого никогда не знал никто из жителей надкаменного мира и не помнил никто из ныне живущих. В том числе сам Илидор, откуда бы ни являлись к нему слова.

Йеруш тоже не знал этого языка. Понимание слов просто стало приходить к нему так же, как к дракону, – естественное, словно дыхание.

И голос Илидора лился, тёплый, чистый, в точности так же, как прежние времена, когда Илидор был ещё совсем юным глупым драконом, мечтавшим сбежать из Донкернаса, замка-тюрьмы. Тот дракон смотрел на мир за донкернасскими стенами почти исключительно через прутья решётки и был уверен, что настоящий, цельный, обезрешеченный мир за пределами клетки – прекрасен, упоителен и наполнен пряничными сюрпризами. Мир только и ждёт случая обрушить все свои поразительные чудеса на золотого дракона – нужно лишь вырваться за стены Донкернаса, а дальше всё непременно сделается хорошо.

Сейчашний Илидор, прошедший смертельно буйные подземья Такарона и тягучую сумрачность Старого Леса, пел так, будто со времён Донкернаса его беспечно-открытое отношение к миру только укрепилось и посильнело, несмотря на все тумаки. Сейчашний дракон знал: мир никогда не собирался ткать перед ним пёстрое покрывало удивительных возможностей; мир может и, очень возможно, будет состоять из бесконечных полей отравленных кольев, ловушек, капканов, разочарований, предательства, боли, жути, необходимости принимать решения, которых никто принимать не должен, и нести за них ответственность, нести-волочь её на себе до самого горизонта, а потом ещё дальше…

Илидор знал всё это и продолжал любить мир. По-новому, по-другому, по-взрослому, но так же безусловно, нараспашку и взахлёб, как давнишний золотой дракон. Тот самый, который когда-то стоял под деревом бубинга, вытянувшись струной и пожирая глазами небо, в которое эльфы запретили ему падать, и фыркал на Йеруша Найло, который спросил: «А разве у тебя не раздвоенный язык?».

Кто-то же должен любить и праздновать жизнь, пока она не прошла. И тогда, быть может, кое-то останется в вечности от того, у кого не было вечности.

На берегу Сварьи догорал первый зимний костёр. Сварья напелась и наплясалась вокруг этого костра под угощения, приготовленные хозяйками от нового пламени, и теперь люди помогали солнцу совершить последнее движение в трудном зимнем перевале. В это тёмное предрассветье люди поминали своих мёртвых, называя их имена и выставляя нарочные угощения к границе непроглядной тени и света костра. Самые смелые сельчане ходили по краю этой тени в посмертных масках, служа проводниками из мира мёртвых в мир живых в единственное предрассветье года, когда такой переход возможен, – на зимнем солнечном перевале.

А на маленьком острове в виду поселения золотой дракон Илидор пел звёздному небу, и небо слушало его песню. Изо рта дракона вырывались клубы пара, щеки покраснели от мороза и пальцы окоченели, зато сверху на него смотрели звёзды, словно маленькие далёкие солнышки. Звёзды и солнышки возвращаются к миру каждое утро, не неся в себе памяти о печалях прошлого дня и даря своё тепло безусловно и щедро каждому, кто просто пожелает быть одаренным.

Йеруш Найло слушал песню золотого дракона, и в груди Йеруша царапалась досада на то, что он не такой сильный и беспечный, как Илидор, что он не может быть настолько же открыт миру со всеми его погаными идеями и отравленными кольями, и он не настолько крепок, чтобы выносить удары отравленных кольев и не быть сломанным. Наверное, чтобы сохранить в себе открытость и глубинное принятие мира, нужно иметь не только физическую мощь и способность в любой момент улететь куда-нибудь ещё, – нет, кроме того, ясно осознал Йеруш, требуется ещё иметь внутри себя особый источник жизненной силы: пылающий, неиссякаемый, незамутняемый, способный своей чистотой перехорошить любую гадость вовне.

Такой источник силы наверняка есть у солнца. И у Илидора.

Большой костёр на берегу Сварьи догорал, знаменуя свершившийся солнечный перевал.

Год переворачивался вместе с зимним солнцем, и всё начиналось заново.

* * *

Если бы кто спросил мнения Илидора, он бы сказал, что этот костюм можно выставлять на бульварах эльфского города Шарумара, рядом с невозможно прекрасными и надменными эльфскими же статуями. Причём ещё неизвестно, что будет выглядеть более прекрасным среди цветущих вишнёвых деревьев и белокаменных зданий – статуи или костюм для подводного плавания.

Дракон не представлял, как тот первый, кургузый и нелепый, на коленке сшитый чехол для эльфов мог дать начало великолепию, лежавшему сейчас на садовом столе, освобождённом от чашек и чайников. Великолепие было гладко-чёрным, прочно-гибким и могуче-неутомимым на вид, с плотными плавниками-крылышками на рукавах, с полосой идеально-прозрачного, чуть голубоватого стекла на шлеме. Низ шлема обвивали трубки на подвижных посадках, защищённые кожаными кожухами чуть более светлого чёрного цвета, и казалось, будто у шлема растёт мудрая учёная борода. Пальцы перчаток заканчиваются разномастными ухватами и держателями, пальцы ног – удлинёнными загребущими пальцами с перепонками наподобие утиных.

Быть может, этот костюм и без всякого гидролога внутри себя способен занырнуть в глубины и вытащить оттуда на свет все подводные тайны мира вместе взятые, включая те, о которых мир сам не знал или давно позабыл.

– Не жалко его отдавать? – вырвалось у дракона.

Едва ли не впервые на его памяти Сайя улыбнулась. И вполне ожидаемо задала встречный вопрос вместо того, чтобы дать ясный и прямой ответ:

– Некоторые подмастерья годами не получают отпущения у мастера, хотя технически они уже способны работать самостоятельно. Знаешь, почему?

– Мастер не хочет отпускать от себя дармовую рабочую силу, – со всей возможной вдумчивостью предположил Илидор, тараща на Сайю наивнейшие золотые глаза.

Йеруш улыбнулся уголком рта, опуская голову. Сайя же, так толком и не узнавшая дракона, осталась сокрушительно серьёзной. Покачала головой.

– Определяющее качество мастера в том, что он не стремится привязать к себе своё творение. Мастер отпускает его в мир без ревности, с удовольствием, с лёгким сердцем – как мудрейшие из родителей отпускают выросших детей. И высшее счастье мастеров и мудрых родителей – если их создание оказывается абсолютно достаточным в своей самостоятельности, в оторванности от творца.

Илидор решил больше никогда не шутить с магами сживления, а вместо этого помалкивать и запоминать маго-сживленческие изречения – весьма красиво и умно они звучали. Йеруш же выглядел так, словно мечтает создать первую эльфскую легендарию из изречений Сайи, и вид ошалело-восторженного Йеруша Найло снова развеселил Илидора, и тут же его глаза хитро заблестели.

– Слушай, Сайя! – Он щёлкнул пальцами, словно осенённый нежданной идеей. – А можно, мы вернёмся в конце лета? Ненадолго! Заглянем на огонёк, сугубо во имя науки. Найло тебе расскажет кучу историй, как этот костюм показал себя в морях, тебе же будет интересно, правда? И ещё, ну я не знаю, обсудите какие-нибудь костюмные доделки прежде, чем Найло потащит свои выкладки в университет!

На миг с лица эльфки стёрлась отстранённая серьёзность, сменилось растерянностью и почти детским смущением. Её взгляд метнулся к Йерушу, а Йеруш и так не неё пялился, не отрываясь, и когда их глаза встретились на миг, оба тут же потупились.

– Ладно, хорошо, – Сайя обернулась к Илидору, обхватила себя за плечи, съёжилась, как улитка, которую ткнули палочкой. – Приезжайте летом. Ненадолго.

Сжала пальцы в замок, тут же его разжала, спрятала ладони за спину. Йеруш побелел и сильнее обычного заострился лицом, сглотнул, сделал короткий вдох и шагнул вперёд с видом сигающего с реи моряка:

– Сайя…

– Вот. – Не поднимая взгляда, эльфка суетливо сгребла со стола костюм, сунула его Йерушу и поскорее одёрнула ладонь, чтобы не коснуться его. – Идите уже отсюда. Мне работать надо.

Спускаясь к лодке по тропе, Йеруш прижимал к себе костюм для подводного плавания и оглядывался на башню. Из башни ему в затылок и в висок давил ответный взгляд, или же Йерушу просто хотелось так думать.

– И всё-таки, – сказал ему Илидор, – иногда можно подойти очень-очень близко к чужому миру и не навредить ему. И ты бы мог. Подойти ненадолго и с краешку. Ты знаешь, что я прав, Йеруш, точно знаешь, просто ты слишком тупой кусок упрямого эльфа, чтобы признать мою правоту!

Найло засопел и ускорил шаг.

– Ты боишься, – обличающе бросил ему в спину дракон. – Но что такого ужасного случится, если не получится?

До спасительного и окончательного причала оставалось совсем немного – быть может, шагов пятьдесят. Пройти поскорей эти полсотни шагов и сесть в лодку, оттолкнуться от берега как можно сильнее, и тогда водная гладь наконец разорвёт собой этот невозможный и ненужный разговор, успокоит невозможную и ненужную бурю в груди, эту совершенно лишнюю опасность и щекотное рвение признать, что…

– Упускаешь роскошный шанс, – ехидно продолжал Илидор. – Из тех, которые выпадают так редко, так метко и далеко не каждому… Хотя, знаешь, ладно. Ну и кочерга бы с ним. Не переживай на этот счёт, Найло, это всё-таки не в последний раз!

Найло обернулся, чуя подвох. Илидор улыбался невиннейшей из улыбок.

– В твоей жизни будет ещё бесконечное множество упущенных шансов!

Йеруш остановился, зашипел на дракона, оскалился, а уголки его рта дёргались вниз, как будто Найло собирался разрыдаться – но не разрыдался, разумеется, ещё чего.

Лодка колыхалась впереди, в десяти шагах, и прямо за ней бликовала спасительная, разделительная, угомонительная река.

Йеруш чмыхнул носом, съежился-сгорбился, сделал два решительных шага к причалу, прочь от башни, прочь от Сайи, прочь, – и тут же, словно в позвоночнике его разжалась пружина, распрямился-выпрямился, сделавшись сразу очень высоким и как будто менее взъерошенным, не глядя сунул Илидору свой драгоценный костюм, развернулся и пошёл обратно к башне.

– То-то же, – ухмыльнулся Илидор йерушевой спине.

* * *

Эльф и дракон отправились в путь на следующее утро. Найло – задумчиво-пришибленный и явственно невыспатый, с лицом, подобным встрёпанной ветром водной глади: брови ломаются «домиком» и тут же лоб разглаживается, щёки теплеют от внутреннего жара, вздрагивают губы, шепчут что-то, а потом только что гладкий лоб вспарывает морщинка, рот разъезжается оскалом и тут же мягчеет…