Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

Мучительно хотелось сменить ипостась и взлететь, но кочерга его знает, что за тропы бегают рядом с той, по которой идёт Илидор. Быть может, стоит ему расправить крылья – и тут же из-за ближайшего кряжича вынырнет торговый караван эльфов, сопровождаемый котулями. Неловко получится, особенно если встреченные путники схватятся за оружие или побегут по лесу с воплем «Драко-он!», а можно не сомневаться, что сделают они именно одно из двух.

Илидор обещал Храму не распускать крыльев. И пусть сейчас Илидор идёт по лесу вовсе не как храмовник, а именно что как дракон, именно что по своему драконьему делу, не имеющему ровно никакого отношения к Храму Солнца – к Храму он ещё вернётся. Он обещал это Юльдре твёрдо.

Не время для полётов. Тем более что деревья в Старом Лесу растут так густо – попробуй ещё найти место, где можно хотя бы толком расправить крылья, не говоря уже о том, чтобы взлететь! Вот уж право слово, летать в таком месте могут разве что волокуши, мелкие, вёрткие, поднимающиеся в небо «свечкой». Может, их полёт не особенно похож на полёт, по драконьим меркам, но волокуши хотя бы могут проложить себе путь к небу среди деревьев Старого Леса.

Илидор собирался устроить ночной привал подле особо отмеченного на карте гигантского трёхствольного кряжича. Если дракон не ошибся в расчётах, то идти до кряжича осталось всего ничего. И, насколько Илидор чувствовал, где-то на полпути между ним и деревом была вода. Впрочем, он мог и ошибаться: его способность чувствовать под землёй всякие ценные вещи определённо сильно ослабла здесь, в Старом Лесу. Это странное место обладает собственной могучей магией, какой не обладало ни одно другое место, в которое доводилось попадать Илидору – за исключением, конечно, горной гряды Такарон.

Пыхтя от усталости и гудения в ногах, дракон вскарабкался на огромный мшистый валун, чтобы заглянуть за груду поваленных бурей деревьев, – судя по карте, прежде именно тут была дорога к трёхствольному кряжичу.

И там, за валуном, Илидор увидел гигантского оленя, выбитого из красновато-белого камня. Дракон едва не скатился с валуна кубарем, а олень стоял и смотрел на золотого дракона, едва заметно наклонив рогатую голову.

***

Дневная жара кисеёй опускалась между холмами, ела тени и выступающий на лбу пот. Ньють, явно нервничая, ускорял и ускорял шаг, чтобы добраться в тенистое убежище до полудня – который уже почти нагрянул – но Йеруш сегодня замедлял передвижение.

То и дело он впадал в такую глубокую задумчивость, что забывал шагать вперёд и находил себя застывшим посреди дороги, отчаянно сжимающим кулаки, глядящим пустым взглядом в одну точку или вцепившимся ногтями в свои щёки и что-то бормочущим. Ньють то и дело дотрагивался до локтя Найло, но не окликал. Вообще не издавал ни звука, даже не сопел и не шипел, сердито глядя на почти вошедшее в зенит солнце.

Йеруш вёл бесконечный спор с голосами в своей голове. Сегодня они звучали особенно громко и настырно, и Йеруш подолгу замирал недвижимо среди дороги, и только бешено блестящие глаза говорили, что он не спит, не умер, не потерял способности осмысливать происходящее. Просто сейчас оно происходит не снаружи.

Очнувшись от очередного забытья среди неподвижности, Йеруш в который раз за сегодня осознал себя замершим посреди дороги. Моргнул, мотнул головой, сделал шаг вперёд – и ощутил, как под ногой что-то дёрнулось, потом его ткнуло под колено и тут же полоснула острая боль по ноге.

Ойкнул, отпрыгнул и едва не задохнулся от неожиданности и ужаса.

Большая, с руку длиной змея стояла на хвосте, оскалив окровавленные зубы, и шипела, голова её дёргалась – влево, вправо, назад, вперёд, хвост хлестал жёлто-серую пыль, словно хвост котуля. Йеруш, оцепенев и разинув рот, смотрел на змею и не чувствовал ничего, помимо ужаса, холодящего хребет омерзения, остро-пульсирующей боли пониже колена и понимания, что он, кажется, серьёзно вляпался.

Это длилось миг или два – потом Ньють, оттолкнув Йеруша, бросился к змее, ловко сцапал её прямо под головой, второй рукой схватил за хвост и несколько раз с размаха ударил оземь. В первый раз змея взвилась бешеной изгибающейся лентой, от второго удара повисла обмякшей тряпкой. Ньють для верности приложил её ещё раз.

– Так! Тихо! Тихо-тихо-тихо!

Йеруш прижал пальцы к вискам. Ньють, наклонив голову, рассматривал дохлую змею в своей руке, поворачивал её так и эдак, словно собирался укусить в ответ.

– Брось каку! – Велел Найло, содрогаясь всем телом, стараясь не смотреть на руку котуля, сжимающую это мерзкое дохлое тело. – И принеси воды. Много-много воды.

Дохромал до ближайшего холма, уселся наземь и, шипя, стал закатывать штанину на правой ноге. Укус был ниже и левее колена, в ямке под выступом мышцы – две алые точки на побелевшей коже.

Это же надо настолько утратить связь с реальностью! Настолько вляпаться на ровном месте!

Йеруш рванул застёжку своего рюкзака, сунул руку в недра, завозился там, раз за разом сердито отпихивая красный замшевый конверт, который всё лез под руку, лез под руку и хотел знать, не желает ли Йеруш открыть его, наконец-то открыть его, а то вдруг укус змеи смертелен и Найло умрёт в этих серо-жёлтых холмах, так и не успев сделать в своей жизни ничего особенно важного и не заглянув напоследок в красный замшевый конверт, который все эти годы только наполнял, но никогда не заглядывал внутрь, никогда не доставал из него предметы, которые… Сдавленно ругаясь, Йеруш в очередной раз отпихнул конверт и наконец нащупал в рюкзаке ремень, которым связывал штативы.

Беззвучно шевеля губами, щурясь от неистово поярчевшего солнца, старательно и туго перетянул ремнём ногу над коленом. Руки дрожали, руки знали, что времени мало. А когда его было много? Следом Йеруш выдернул из рюкзака нож, но тут же бросил обратно, пробормотав: «Некроз? Дудки!». Скрючившись загогулиной, напоминающей знак ₰ – отрывистое «р» – потянул ногу ко рту, не без труда достал губами рану и принялся отсасывать яд. Плевался долго, пока не занемело бедро и не закружилась голова.

Вернулся Ньють с баклагой воды. Йеруш отполз в тень холмистого склона, взял баклагу и принялся пить. Хотя не хотелось.

Ну а что тут ещё делать. Только лежать и пить, пить и лежать, пока организм не справится с ядом. Да, вот ещё…

Потащил к себе рюкзак, удивившись, до чего же тот стал тяжёлым. Порылся в нём, старательно держа в мутнеющих мыслях предмет, который хотел найти, но не нашёл. Решил попробовать позднее, когда отдышится. Очень нужно было отдышаться. Просто полежать и отдышаться.

Полуденное солнце поджаривало воздух. Едва заметный ветерок шуршал серо-жёлтой пылью. Где-то вдали орала птица. Ньють забился в самую тенистую складку холмистого склона и встревоженно, неотрывно смотрел на Йеруша, вцепившись пальцами в свои щёки, вздёрнув уши, блестя глазами.

В теле Найло закончились силы, а ещё в нём заканчивался воздух. Сердце убежало из груди в голову и пыталось вырваться наружу, колотясь в виски, от этого голова шла кругом и тошнило, словно… словно… Что-то вертелось в памяти. Что-то связанное с Университетом, ночью, грохотом прибоя… Да, точно, тот единственный раз, когда Йеруш набрёл на студенческую вечеринку, да ещё зачем-то там остался. Наутро у него лопалась голова, лопались глаза и пересохшие губы, распухший язык не помещался во рту. Откуда-то появились глубокие следы ногтей на плечах. Почти ничего из ночных событий Йеруш не помнил и был твёрдо уверен: это лучшее, что память смогла для него сделать. Тело ослабло и не справлялось с простейшими движениями, тряслись пальцы, дрожали ноги. Неистово хотелось пить, пить, пить, не останавливаясь, но вся попавшая внутрь Йеруша вода тут же извергалась из Йеруша в помойное ведро.

В тот день он был уверен, что умирает. Сейчас его тошнило ничуть не меньше, и сердце бубухало в голове очень похоже, и силы ушли из тела совсем.

– С той разницей, что сейчас я не умираю, – прерывисто дыша, прошептал Йеруш расплывающимся кругам перед глазами. – Это всего лишь укус змеи. Гораздо безопаснее студенческой попойки.

Старательно собрался с мыслями, заставил тело протянуть руку к рюкзаку и долго рылся там, плохо понимая, что за вещи подворачиваются ему под руку. Вяло отпихнул красный замшевый конверт. Наконец нащупал коробку со шляпками губчатых грибов, которые растут в болотистых лесах Уррека. Как-то раз в таком лесу Йеруш ткнул Илидора в ключицу тлеющей веткой.

Найло с трудом проглотил одну грибную шляпку, не жуя. Теперь нужно немного подождать, а потом – снова пить и лежать. Лежать и пить. Тошнота накатывала волнами, но и гриб, и выпитая вода оставалась внутри Йеруша. Какое-то время он лежал, неспособный на новое усилие, потом снова подтащил к себе баклагу и сделал ещё несколько глотков. Баклага стала почти неподъёмной. Тело мелко трясло, то словно поднимало над землёй, то вдавливало в серо-жёлтую пыль. В голове бурлила лава такаронских подземий, а из этой лавы кричали знакомые голоса, кричали о своих обидах, несбывшихся надеждах, об ожиданиях и разочарованиях, они взрезали голову, жгли горло, втыкали спицы в грудь.

Йеруш знал, что может сохранять ясность сознания, даже когда ему втыкают в грудь спицу. Он лежал в тени холмистого склона, дышал, прихлёбывал воду из баклаги и ожидал, когда ж это всё закончится. Тело мучилось отдельно от ожидания, голова погружалась в свои извечные кошмары, и Йеруш отпускал тело мучиться, а голову кошмариться, а сам цеплялся за ту искорку сознания, которая говорила ему, что всё это закончится. Конечно, всё закончится.

Кипящая лава терзала тело, обжигала грудь и шептала, что Йеруш Найло не дойдёт. Это невозможно. Ему никогда ничего не удаётся.

Звучащие в голове голоса заунывно тянули одну ноту: ноту несбывшихся надежд. Голоса твердили, что разочарованы, даже не произнося этого слова, не произнося никаких слов вообще – одним лишь своим тоном, одной бесконечно тягучей нотой несбывшихся надежд.

Тело корчилось в лаве и стенало, что оно не сможет больше ходить, даже если захочет. Но тело и не захочет – в этом нет смысла, ведь оно всё равно не дойдёт.

Иногда из головы пропадали мысли, а тело растекалось в своём убежище вялой нагретой тряпочкой. Ньють молча выползал из тени и поил Йеруша водой из баклаги. Вода текла Найло в рот, проливалась на шею, щекотно стекала на плечи, впитывалась в рубашку. Среди лавы, воды и шуршания пыли Йеруш не мог вспомнить что-то очень важное. То, что поможет подняться на ноги, когда тело снова это сумеет, даже если оно больше не хочет подниматься. Оно должно и всё тут.

К вечеру, когда солнце уползло за макушки холмов, кипящая лава медленно стекла с тела Йеруша. Мысли и голоса стали тише, события давно минувших дней выстроились в стройную ясную цепочку, и Найло удивился, как это он не мог вспомнить о том, что помогало ему встать на ноги, встать и идти. Ведь он никогда не забывал об этом, никогда с того дня, он на всю жизнь запомнил, как стоял в хорошо освещённом коридоре, прислонившись спиной к двери, смотрел на обитые бархатом стулья под стенами и…

Ньють набросил на Йеруша одеяло. Найло, не открывая глаз, нащупал стягивающий ногу ремень, вслепую расстегнул его и с болезненно-блаженным вздохом растянулся на земле. Нужно поспать. Поспать и потом продолжить свой путь.

Утром он это сумеет. Ведь он вспомнил, как подниматься на ноги.

Йеруш скукожился под одеялом. Укушенное место ныло и пульсировало, рубашка на груди и спине вымокла от пота и пролитой воды. Хватит. Он вспомнил. Хватит, хватит, заткнитесь, голоса в голове, уйдите прочь, картинки из прошлого, дайте просто поспать, не нужно больше, достаточно, ну!

Но они не унимались. Твердили своё снова и снова, швыряли его на годы назад, бесконечной спиралью разматывали перед ним события, ожидания, стремления, надежды и заунывные звуки неумолкающих разочарованных голосов…

С шестнадцати лет Йеруш учился самостоятельно, насколько это позволяли свободное время и библиотеки – домашняя и городская. Всё, что так или иначе касалось воды, он изучил в минувшие годы, а теперь погрузился в смежные сферы. Основательно углубил познания в живологии, вывел целый ряд интересных закономерностей влияния воды на расселение и развитие эльфов, а главное: сумел понять, как можно отстранённо систематизировать свои наблюдения за миром и дисциплинировать разум.

Йеруш выяснил, что именно способность к занудному, беспристрастному, глубокому анализу – самое главное для каждого, кто намерен всерьёз заниматься какой-либо наукой. Йеруш пока ещё не придумал, каким образом сможет изучать гидрологию, если родители даже не хотят ничего слышать об этом, – зато понимал, каким образом может сделать себя немножко более готовым к будущему, которого так страстно желает.

Он научился на всякое «это факт», «это устроено так» задавать вопрос «Почему?» – не другим эльфам и не миру (они не ответят или будут нести ахинею), а самому себе, и сам выстраивал логические цепочки. Верными они были или нет – этого Йеруш никогда не знал наверняка, но оказалось, что простой вопрос «Почему?» постепенно приучает подмечать многие вещи в устройстве мира и общества, ничему не позволять безусловности и окончательности. Нужно только смотреть по сторонам пытливо, ничего не считать само собой разумеющимся и стараться быть наблюдателем, не позволять эмоциям слишком сильно захлёстывать свой разум.

При этом Йерушу приходилось уже довольно много работать в банке, подчас целыми днями. По большей части ему было ужасно скучно, прямо как на уроках математики в прошлые годы, но, как и задания по математике, порученную работу он выполнял насколько возможно добросовестно, тем самым отчаянно и терпеливо пытаясь заслужить хоть крошку родительского одобрения.

В последний год за ошибками Йеруша следили не только родители, но и дядя, повсюду таскающий за собой сына, клеще-слизнего кузена. В стремлении получить наконец признание семьи Йеруш находил прикладные применения своего нового подхода дотошного «почему»-наблюдателя, а также беззастенчиво использовал знания, полученные на уроках этикета.

Он бессовестно давил на слабые стороны банковских клиентов, которые временами видел так же ясно, как собственные. В зависимости от ситуации он бывал настойчивым, льстивым или беспримерно учтивым, невероятно сдержанным, подчёркнуто деловым или игривым, как красно-жёлтая рыбка. На короткое время встречи с каждым клиентом банка Йеруш становился именно тем, кто был нужен каждому из этих эльфов в момент встречи: надёжным партнёром, чутким другом, подчёркнуто нелюбопытным поверенным, живой счётной доской, веселящим газом, без пяти минут любовником и чего-вы-там-ещё-изволите.

Йеруш ненавидел бы себя за то, что так грубо играет с чувствами других эльфов, просто надавливая на нужные педали, безупречно ведя для каждого идеальную партию: словами, жестами, взглядами, голосом, телом. Да, Йеруш ненавидел бы себя за это, если бы на эмоции оставались силы, но в рабочие дни он выматывался так, что добирался до дома с абсолютной пустотой в голове и падал в постель, не раздевшись. Сил на ненависть к себе не оставалось.

Год спустя Йеруш за один день добился уговора на размещение средств сразу от двух очень состоятельных эльфов, и это было безусловное, невероятное, блестящее достижение для столь молодого и неопытного банковского работника. Да что там – даже старшие и опытные банкиры, включая принадлежащих семейству Найло, едва ли могли похвастаться большим количеством подобных дней в своей длинной-длинной карьере!

Сияя от гордости, Йеруш отправился в кабинет отца, чтобы сообщить ему о своём успехе. Отец выслушал сына, постукивая кончиком пера по стопке договоров, и сухо произнёс:

– Так, хорошую новость я усвоил, а подвох-то в чём? Кто-то из этих эльфов разыскивается как убийца или ограбил другой банк, или хочет ограбить наш, и ты ему выболтал все секреты – в чём, в чём тут подвох, Йер, я хочу знать?

Эти слова были до того несправедливыми, что у Йеруша перехватило горло. Он не мог противопоставить этой несправедливости ничего, кроме жалких попыток оправдаться, и одновременно страшно злился на себя за то, что ему не хватило ума хотя бы с достоинством промолчать, хотя бы просто развернуться и выйти из кабинета, тихо притворив за собой тяжеленную дверь!

Сколько бы он ни читал умных книг, сколько бы ни наблюдал за другими эльфами и ни учился дисциплинировать собственный разум – не мог убрать из своей головы вколоченное с детства знание: Йеруш Найло – плохой ребёнок, нелепый, неловкий, везде и всегда неуместный, он причиняет окружающим неудобства и с ним непременно должны происходить плохие вещи. Йеруш не знал, как живут, дышат, мыслят, двигаются эльфы, которые носят в себе другое представление о собственной сущности и месте себя в мире.

Общаясь с клиентами банка как друг, счётная доска или без пяти минут любовник, он не был Йерушем Найло, он был просто потомком Найло-банкиров, исполняющим своё предназначение, он ловко напяливал на себя подходящие образы, как парики или шляпы… Но в общении с родителями он не умеет носить парики или шляпы, он может быть только собой, собой, неловким-неудачным-наказанием, которое из кожи вон лезет, чтобы стать хотя бы чуточку меньшим наказанием, – и не может. Не может стать полезным семье, заслуживающим родительской любви, достаточно хорошим, достойным хотя бы тени одобрения.

Йеруш не помнил, как и когда вышел наконец из отцовского кабинета. Но Йеруш на всю жизнь запомнил, как, прислонившись к двери кабинета спиной, он смотрел на хорошо освещённый коридор, на обитые бархатом стулья под стенами, на толстые красно-бурые коврики на полу и понимал, что сейчас ощущает нечто непривычное для себя.

Снова Йеруш Найло оказался недостаточно хорошим для своей семьи, не сумел показать себя достойным потомком своих великих предков. Не оправдал ожиданий родителей. Не сумел быть таким, каким нужно, каким его желают видеть, каким его старались воспитать. Он нелеп, неудачен, неспособен идти по пути своего долга и предназначения, не спотыкаясь на каждом шагу. Снова и снова в устремлённых на него глазах родителей он видит разочарование.

Но сегодня, впервые за семнадцать лет, плохой-ребёнок-недостойный-ничего-хорошего в голове Йеруша вдруг понимает, что уже какое-то время он не чувствует по этому поводу ни мучительной вины, ни отчаяния, ни тоски.

Сегодня, впервые за семнадцать лет, плохой-ребёнок-недостойный-ничего-хорошего в голове Йеруша медленно поднимается на дрожащие ноги и сознаёт, что уже какое-то время он ощущает по этому поводу нечто иное.

Гнев.

Причина вовсе не в том, что он плохо старается.

Причина никогда не была в этом.

***

Сон смыло с Илидора в предрассветной зыбкой серости. Сначала оформилось ощущение замёрзшего носа и стоп, уцепилось за сознание рыболовным крючком, дёрнуло его, подсекло, вытащило из сонных глубин к поверхности яви.

Дракон укутался в плотный кокон из одеяла и собственных крыльев и плавно стал стекать обратно в сонную зыбь.

Но только начал согреваться, возвращаться туда, в невесомо-тихое, как в голове начали трепыхаться хвостики мыслей.

Какой кочерги он попёрся к источнику сам? Он не знает леса, не понимает его, и, как сильно подозревал дракон, – не доберётся до цели даже с сотней карт, если только лес обратит на него внимание и решит, что не хочет, чтобы дракон добрался.

«Чушь», – отмахнулся дракон от упаднической мысли, перевернулся на другой бок. Сквозь закрытые веки он различил мерцание.

«Чушь и ерунда. Если лес вздумает помешать мне на этой тропе – улечу на другую и попробую ещё раз. Я нашёл одну-единственную маленькую машину в подземьях Такарона, даже не зная, как она выглядит. Неужели не смогу найти источник в лесу? С картой? Ха! Ну-ка спи, дурацкая голова, и не выдумывай проблем на ровном месте!».

Высказав самому себе это напутствие, Илидор подумал, что начинает разговаривать словами Йеруша Найло. Засопел, плотнее завернулся в кокон из одеяла и крыльев и велел себе спать. Немедленно и крепко.

Но вместо этого стал думать о Йеруше. Куда его-то понесло по этому лесу? У Найло нет ни голоса, который может успокоить опасность, ни крыльев, на которых можно от неё улететь, ни меча, вообще ничего нет, кроме страстной одержимости своей целью. Вдобавок этот ненормальный попёрся в лес незнамо с кем. Найло сказал: «Меня отведёт Ньють», но, во-первых, котули ничего не знают о кровавом водопаде, который ищет Найло, а во-вторых, Ыкки совершенно ясно говорил Илидору: Ньютя завялили.

Ну пускай Ыкки что-то напутал – дракон даже хотел бы, чтоб напутал, дракон вовсе не считал ту драку достаточно серьёзным поводом завялить хорошего, годного кота, и странно, что сами котули настолько всерьёз восприняли её. Впрочем, если считать драку нападением на храмовника… Словом, даже если Ыкки что-то напутал и Ньють жив-здоров, и откуда-то знает дорогу тому месту, что требуется Йерушу, – никакого Ньютя не было с котулями, когда они уходили из прайда. Откуда ему было взяться в селении волокуш?

С кем на самом деле Йеруш отправился вглубь леса?

Дракон засопел, зажмурился. Сквозь веки продолжало просвечивать желтовато-оранжевым – видно, занимается рассвет, то-то сделалось так зябко.

Ну вот какой кочерги Йеруш ушёл в лес без Илидора?

И что Илидор будет делать у своего озера без Йеруша, даже если доберётся туда, куда ведёт карта? Даже если он увидит тех существ, похожих на мелких хробоидов – что он в них поймёт, спрашивается?

«Я что-нибудь придумаю», – твёрдо пообещал себе Илидор.

Кто-то в его голове, говорящий голосом Йеруша Найло, ехидно ответил, что это никакое не обещание, а пустое сотрясание воздуха, ведь на самом деле золотой дракон понятия не имеет, что будет делать с источником. Кроме как стоять и пялиться на него.

Илидор сделал долгий-долгий вдох, такой, что голова закружилась. Потом – такой же долгий выдох. И признал, что заснуть ему сейчас уже не удастся.

Медленно сел в одеяльно-крылатом коконе, несколько мгновений покачивался туда-сюда, а потом наконец открыл глаза.

И тут же остатки сна кубарем скатились с дракона и разбежались по траве.

Сквозь веки он видел вовсе не рассвет. Это в почти ночной ещё серости мерцали, словно сухой огонь, узоры, вырезанные на стволе поваленного дерева. Ствол откуда-то взялся прямо перед вырезанным из дерева оленем, который вчера встретил дракона на поляне.

А на стволе сидела гигантская, с человека размером, взъерошенная птица и пялилась на дракона. В мерцании знаков на древесном стволе Илидор видел только её крылатый силуэт и блестящие во тьме глаза.

***

Какой-то кочерги Ньють сворачивает с того, что можно считать дорогой между холмов, и ведёт Йеруша по длинной узкой тропе, которую теснят боками выщербленные валуны. Йеруш шагает, прихрамывая, – укушенная змеёй нога побаливает и её приходится ставить на внешнюю сторону стопы – получается ни дать ни взять походка грибойца. Пожалуй, не удивительно, что те не любят наносить визиты вежливости соседям – таким тихоходом далеко не утопаешь, а волочи-жуки и мураши, наверное, грибойцев не возят. Чудо ещё если за еду не принимают. Или принимают? А ведь было бы здорово, прокатись по лесу какая-нибудь войнушка между людьми и грибойцами, и чтобы люди во время этой войнушки скармливали пленных грибойцев своим боевым волочи-жукам. То есть, конечно, это было бы здорово с точки зрения истории Старого Леса, а не потому что так уж весело нарушать законы пищевой цепочки.

Непременно нужно будет узнать у Рохильды, не случалось ли в лесу чего-то подобного.

Тропа между валунов ведёт в тупик – кто знает, что можно ожидать увидеть в таком месте, но точно не… это.

Стол со стеклянными пробирками стоит прямо под открытым небом, доступный солнцу и клубам мельчайшей серой пыли, которую гоняют по этим местами все ветра старолесья. Стол наполовину закрыт изваянием, которое зачем-то установили прямо перед ним, – это беловато-серая человеческая фигура, не то вылепленная из глины пополам с песком, не то вытесанная из неведомого Йерушу камня. Фигура женская, коренастая, у неё мускулистые и полные руки-ноги, широкие плечи и спина, сильная, гибкая талия. Волосы, прикрывающие шею, – буро-коричневые, они сделаны не из камня – то ли пакля, то ли высушенные водоросли. Такого же цвета пятна тянутся вдоль тела, прорисовывают позвонки, часть верхних рёбер, локти. Всей одежды на фигуре – набедренная повязка и полоса ткани на спине, уходящая в подмышки.

Какого ёрпыля это изваяние поставили прямо перед столом? Оно закрывает от Йеруша вереницы выстроенных на столешнице банок, пузырьков, горшочков. Найло видит только малую часть этого нежданного лесного богатства: вот краешек стойки с цветными флаконами, вот на каменных ступеньках выстроены блестящие глазурованные горшочки, каждый размером с ладонь, каждый накрыт фигурной крышкой. А вот тигель, ступка и пестик, а там виднеется из-за бедра изваяния край кожаного мешочка, наверняка с горикамнем.

Стол окружён малорослыми осинами – первые обычные деревья, которые Йеруш видит в холмах, а не на их границе. По веткам прыгают синепузые птички – первая старолесская живность, которую Йеруш встречает в этом дивном месте. Движения птичек резки, а сами они необычно молчаливы. Ветра нет, но под основаниями валунов, окружающих этот закуток, слегка шевелятся высокие груды травы вперемешку с соломой.

Открытый всем ветрам стол – чистый, словно его кто-то заботливо протирал тряпочкой к приходу Йеруша. Протирал столешницу и ножки, скрещённые знаком Х, который означает аффикс «не». Кто-то протёр также все склянки, горшочки, подставки – блестело на солнце стекло, играл на глазурованных боках посуды дневной свет.

Йеруш стоял шагах в пяти от стола, стараясь не опираться на укушенную ногу, и смотрел на всё это невыразимое изобилие, с трудом веря, что не спит или что ему не напекло основательно голову в этом долгом, долгом, пыльном и молчаливом путешествии.

Ньють за спиной Найло стоял так же недвижимо, как серо-белая фигура у стола. И Йеруш вдруг, как-то совершенно спокойно и очень отстранённо понял: как он не видит, чтобы двигалась от вдохов-выдохов спина серо-белой статуи, как не слышит её дыхания – так же он не слышит дыхания Ньютя.

Ни разу за всё время пути он не слышал от Ньютя не только слов, но и вздохов, хрипов, хмыканья, фырканья, сопения, котуль не храпел, не кашлял, не прочищал горло, не шмыгал носом – не издавал ни единого звука, который издают живые существа.

Йеруш осторожно скосил взгляд, пытаясь понять, насколько далеко стоит котуль. Ничего не понял и стал разглядывать мешки и ящики, наваленные в беспорядке неподалёку, справа у стола. В отличие от него, мешки и ящики были прикрыты истрёпанным навесом – чья-то скверно выделанная, сморщенная кожа, кое-как закреплённая на иссохших деревяшках. Вокруг деревяшек навалены камни. Из-под одного торчит не то лямка рюкзака, не то узкий ремень. Земля вокруг навеса выглядит основательно и многократно перекопанной.

Неожиданно в нос лезет запах нагретой почвы, подгнившего дерева, подгнивших шкур.

Йеруш непроизвольно дёргает верхней губой, обнажая мелкие, округло-острые зубы. Он хочет сделать шаг назад, а потом ещё и ещё, и так шагать до тех пор, пока не выберется обратно на дорогу между серо-жёлтых холмов, а потом – ещё дальше, по тропе, прочь от этого места.

Но Йеруш делает только один шаг назад, потому что за его спиной стоит Ньють и Йеруш не слышит его дыхания.

Над столом начинает виться невесть откуда прилетевшая зелёная муха, и её жужжание кажется оглушительным.

Найло сердито, рывком разворачивает плечи и шагает вперёд, к столу со склянками, к серо-белому изваянию с коричневыми отметинами вдоль хребта, на локтях и верхних рёбрах.

Под ногами Йеруша шуршат мелкие камешки, и замершая у стола фигура вздрагивает.

Найло останавливается как вкопанный. В первый миг ему кажется, что солнце слишком напекло голову, во второй – что движение статуи ему почудилось. В третий миг Йеруш теряет дар речи, потому что стоящее перед столом существо медленно оборачивается – неживое серо-белое тело, волосы-пакля, коричневые отметины на ключицах, нижних рёбрах и скулах.

Оно смотрит на Йеруша жёлтыми глазницами-светляками без всякого намёка на зрачок.

***

– Ого! – восхитился Илидор, поднялся на шаткие со сна ноги и, запахнувшись поплотнее в одеяло, подошёл к сияющему символами древесному стволу.

Это был не кряжич. Очень старая липа – до сих пор дракон не видел таких старых лип в лесу.

Огромная птица следила за драконом блестящими круглыми глазами.

– Интересно!

Он медленно вёл по сияющим знакам самыми кончиками пальцев, и пальцам делалось тепло, словно кто-то дышал на знаки с той стороны, как на стекло.

Птица следила за рукой Илидора, не мигая.

Он медленно, задумчиво оглаживал пальцами линии, словно считывая каждый потаённый смысл каждого знака: вот плетение, означающее не то воду, не то девичью косу, вот солнечный круг с оборванным краем, вот кувшин с растущим из него деревом.

Много знаков, которые ничего не означают, – или же золотому дракону неизвестен их смысл, ведь он чужак в старолесье.

Дракон оборачивается ко взъерошенному птичьему силуэту – тоже взъерошенный ото сна, и какое-то время они молча смотрят друг на друга. Потом Илидор спрашивает:

– Это ты нарисовала знаки? Что они означают? И какой кочерги ты тут делаешь, Нить?

***

Йеруш смотрел в глаза-светляки голема и ощущал, как изнутри головы шарашит в затылок обитой ватой молоточек. Каждый удар отдаётся в висках, а потом утекает в хребет и резонирует почему-то в локтях, делая их мягкими и безвольными, как вата, которой обит молоточек. Другая часть головы деловито формировала варианты действий: рублеными безэмоциональными блоками ставила друг на друга факты, как кубики, и сформировав один блок из фактов, тут же начинала возводить рядом другой. Ещё какая-то часть сознания Йеруша добросовестно отрабатывала самую очевидную реакцию на происходящее: бегала кругами в своём закутке и орала бессвязное.

– Ну и какого ёрпыля ты тут происходишь? – Требовательно спросил Найло и сложил руки на груди. – Ты самая важная штука в этих краях? А кто-нибудь живой тут есть?

Судя по движениям век, голем посмотрел на острые локти Найло – возможно, прикидывал, могут ли они его продырявить. Синепузые птички на осинах вдруг принялись наперебой чирикать.

Йеруш ткнул большим пальцем за своё плечо:

– Этот тупой кот взялся отвести меня к кровавому водопаду. Но это место как-то не похоже на кровавый водопад, это место похоже на нечто совсем другое, тут очевидные проблемы и с водой, и с кровью.