Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

Глава 8. В недрах Недры

Ты был близок, но далек.

Присказка недричан, живущих подле Драконовой Чаши

– Ты не дойдешь.

Старуха обронила эти слова, как горох из дырявого мешка, мазнула по Бивилке взглядом узких глаз и пошла мимо столика дальше.

В таверне было так шумно и чадно, что магичка поначалу решила, будто ей послышался этот голос, сухой, как трескучий гороховый стручок. Привиделся взгляд темных глаз из-под припухших век. Причудилась эта старуха, низенькая, лохматая, похожая на страдающего трясучкой багника в меховых одеждах.

Но ее слова застряли в воздухе сухой многоголосой трещоткой: «Ты не дойдешь, не дойдешь, не дойдеш-шь…»

Бивилка поморщилась и оглянулась, но старуха уже скрылась где-то между столиков в самом темном углу, среди таких же низкорослых жилистых людей с узкими глазами. Свечные отблески выхватывали из темноты грязные смоляные волосы над меховыми накидками и пестро расшитые одежды, почти скрытые под украшениями из деревяшек, камешков, перьев, клыков.

В Недре все были невысокими, худыми и узкоглазыми. Казалось, местные жители смотрят на приезжих с подозрительно-издевательским прищуром и замышляют какие-нибудь свои, недричанские пакости. Даже орки тут были узкоглазыми и мелкими – ростом с человека. Эльфов и гномов путники не видели ни разу за все дни путешествия по северному краю. После первой встречи с местным орком Шадек заявил, что недричанские гномы просто выродились до размера крыс, поэтому их трудно разглядеть.

– Что ты все время дергаешься, поганка?

Шадек сидел, поставив ногу на соседнюю лавку, и тихонько перебирал струны бузуки. С первых дней в Недре ему не давали покоя обрывки тягучей мелодии, которые он никак не мог собрать во что-то осмысленное: звуки вязли между пальцами и путались в мыслях – никак не получалось ни музыки, ни слов, но отдельные их кусочки все вертелись в голове и никак не отставали. Шадек сердился на бузуку, у него щемило сердце оттого, что вдали от эльфийского края они с ней потеряли связь с памятью Кинфера. По словам Имэль, старшей эльфийки, именно эта связь побуждала Шадека сочинять музыку и песни.

– Та бабка что-то знает. – Бивилка нахмурилась, и на ее лбу прорезалась пара морщинок. – Откуда она знает, что мы куда-то идем?

– Какая еще бабка? – рассеянно спросил Шадек, не поднимая глаз, и нараспев протянул: – Откуда бабке знать, что мы куда-то идем?

Бивилка еще несколько вздохов смотрела на него, ожидая чего-то, но он так и не повернул головы, и магичка неохотно вернулась к своей тарелке с кашей.

Хвала Божине, которой в Недре не поклонялись, – здесь хотя бы говорили на общей речи. И мертвяги-собаки никого не смущали. Гасталла, отмывший животных и справивший им кожаные накидки, уверял, что местные принимают их за ездовых псов – диковинных, но живых. Ведь в краю, где нет магов и магии, никто не мыслит о встрече с перерожденными мертвецами.

Дорал же стоял на том, что собак просто не замечают: слишком заняты, пялясь на путешественников, которые едут в повозке.

К чужакам в Недре явно не было привычки, и где бы маги ни появились – они притягивали к себе все взгляды. Их рассматривали с любопытством, внимательно и без стеснения, как удивительного зверя из далекого края. Всякий раз, заговаривая с местными, Дорал боролся с недостойным магистра стремлением скорчить рожу или выпучить глаза и заухать, как сова.

Они потеряли счет дням. Ехали долго и часто меняли направление. Мерзли – в Недре уже наступила настоящая зима, с неба сыпался снежок, и кожаная накидка на повозке не спасала. Молчком опасались, что ходят кругами, но наверняка сказать было невозможно: ни солнца, ни звезд нельзя было разглядеть за низким кудлатым небом, а все остальное вокруг было словно по одной форме отлито.

Они путались в одинаковых на вид взгорьях, равнинах, узких речушках и бесконечных сосновых лесах. Натыкались на селения, которые с виду тоже были одинаковыми: каменная ограда, пара десятков деревянных домов на каменной подложке, лавка, таверна. В тавернах одинаковые темноволосые и узкоглазые люди предлагали путникам одинаковую еду: кашу с мясом и жирной подливой, темный хлеб с неведомыми семенами, пласты сала и вяленины, взвар из сухих ягод и трав, суп из рыбы, в котором плавали кое-как нарубленные тушки вместе с головами.

Бивилка вела их спокойно и уверенно, а потом вдруг сбивалась и металась, как потерявшая след собака, указывала то в одну сторону, то в другую, впадала в задумчивость, просила передышки, а потом все начиналось по новой.

Старшие маги тревожились. Осторожно, чтобы не обижать Бивилку, они пытались узнать у местных, как побыстрее добраться до Драконовой Чаши, но недричане воспринимали вопросы как глупую шутку. Между собой Дорал и Гасталла порешили, что отсюда просто слишком далеко до драконового обиталища, потому местные жители ничего не знают. Как можно не знать, где находится место, издревле кишевшее драконами, маги старались не думать.

Бивилка становилась тревожнее и мрачнее с каждым днем. И только Шадек сохранял остатки беспечности, хотя и он временами становился задумчиво-рассеян, и почти перестал подначивать Бивилку. Со скуки он создавал фантомы, и получались они такими сложными, изящными, достоверными, что даже старшие маги косились на них с легкой завистью.

– Такой сильный, способный маг, – ворчал Гасталла, – а мается не пойми какой ерундой. Отчего сильному способному магу ерундой маяться, а?

Шадек не отвечал, только по-кошачьи щурил светлые глаза. А Дорал усмехался.

Заканчивались деньги и припасы. Гижукские монеты тут принимали по весу и довольно охотно, а в деревнях временами подворачивалась работа для магов. Тогда платили местными деньгами или продуктами. Случалось это нечасто: недричане разглядывали пришлых с любопытством, но заговаривать не торопились, предложения помочь встречали настороженно и удивленно. Путники склонялись к мысли, что в Недре не только своих магов нет, но даже заезжие не встречаются.

Пригождались в основном умения Гасталлы – в свое время он не просто разъезжал по Ортаю под видом лекаря, но и на деле неплохо разбирался в хворях. Как пояснял некромант, «нельзя успешно заниматься смертью тел, пока не узнаешь все возможное об их жизни».

– Эт ты, штоль, лекарь?

Вопрос словно сам по себе вплелся в невеселые мысли магов. Гасталла прищурил болотно-зеленые глаза, внимательно оглядел подошедшего к столу орка в расстегнутой меховой куртке.

– Эт я лекарь, – произнес, почти не разжимая губ, – лекарь, штоль, я.

Орк переступал с ноги на ногу, сильно раскачиваясь, будто меховые сапоги жгли ему ноги.

– Свин мой хвораит. Доходит. Беда. Поглянь, а?

Гасталла брезгливо поджал губы, и Дорал подумал, что некромант предложит орку дождаться «беды», а потом превратить драгоценного свина в мертвягу и наслаждаться его обществом еще многие лета – шутка вполне в духе Гасталлы. Видя, как щурится некромант, Дорал собрался было пнуть его под столом – но тот, к счастью, и сам сообразил, что достоинство маговское – это одно, а голод, холод и полная таверна чужаков – совсем другое.

Кивнул. Приложил пальцы правой руки к левому плечу, приветствуя нанимателя по устоявшемуся обычаю, о котором в Недре знать не знали. Еще раз скривил тонкие губы, чтобы орк вдруг не подумал, что маг берется за работу с радостью, и медленно поднялся.

Его спутники тоже встали – с едой было давно покончено, так и так пора уходить. Они просто немного оттягивали время, когда снова придется выйти в этот сизый сонный день и отправиться дальше. Бдыщевая матерь пойми, куда именно «дальше».

Поднявшись на ноги, Дорал снова удивился, какие же мелкие местные орки. Этот оказался ниже магистра ростом, и ни в лице его, ни в стати не было ничего, что роднило бы его с ортайскими, гижукскими, алонийскими сородичами – огромными, могучими, румяными.

– Воздам, – орк назойливой мухой вился перед магами, мешая идти и едва не тыкаясь в грудь Гасталлы, – чем схочешь. Монетами, едой. Спаси свина, спаси! Породный свин, один в округе!

Четыре мага и орк в расстегнутой куртке вышли из таверны.

У самого порога Бивилка обернулась и встретилась взглядом с темными старушечьими глазами. Они глядели внимательно и грустно из-под узких, будто припухших век.

* * *

Свин был размером с теленка, весь в жирных складочках, а из-за густого жесткого меха казался еще массивней. Из пасти торчали большие желтые клыки, расчеркивали темную шерсть и делали выражение морды похожим на мучительную полуулыбку. Свин лежал на боку, снулый и вялый, в груди его хрипело, коричневые сбитые копытца подрагивали.

Поглядеть на работу лекаря и попереживать за драгоценного свина сбежалось все орочье семейство. Поскольку они не орали, не причитали и громких звуков не издавали, Гасталла разгонять их не стал, зато раскомандовался с размахом: принести больше плошек с жиром, нагреть чистой воды в котле, приготовить ненужные мешки…

Шадек и Дорал следили за действом с интересом, а Бивилка тихонько вышла из хлева. Ей было жалко страдающего свина и стыдно перед ним за то, что вокруг собралось столько любопытных зевак – словно животное было частью базарного представления.

Магичка прошлась по двору в сопровождении большого лохматого пса, похожего на тех, что волокли их повозку. Посмотрела через загородку на жирных уток с подрезанными крыльями, которые жались друг к другу и поджимали перепончатые лапы, но в курятник упрямо не шли. Послушала блеянье овец из соседнего двора. Присела на лавочку под поленницей недалеко от калитки, сунула руки в рукава, зарылась подбородком в воротник и закрыла глаза.

– Ты не дойдешь.

Бивилка вскинулась и обернулась на шелестящий въедливый голос. Старуха сидела подле нее на лавочке и глядела в одну точку перед собой. Казалось, что узкие глаза прищуриваются, вглядываясь во что-то, неразличимое для других.

Бивилка не знала, когда старуха появилась во дворе. Магичка была уверена, что прикрыла глаза всего на полвздоха – но, может быть, незаметно задремала? Она ждала, но женщина больше ничего не говорила. Потирала большие пальцы сложенных лодочкой рук. Ее волосы были сколоты в пучок двумя длинными деревянными палочками, и ветерок трогал выбившиеся из него седые прядки. Капюшон расшитой куртки – на спине, и оттянутые костяными серьгами уши чуть покраснели от холода.

– Вы кто? – спросила Бивилка.

Старуха двинула головой – едва заметно, только костяные серьги качнулись.

– Откуда вы взялись?

Снова молчание и отсутствующий взгляд в одну точку. Магичка выпрямилась на лавке, полуобернувшись к старухе, и лоб ее прорезали две тонкие морщинки.

– Почему я не дойду?

– Потому что ты ищешь дорогу глазами. Они видят много лишнего. К самому главному приходят иначе.

Морщинки на лбу магички стали глубже. Старуха говорила загадками, и Бивилка хотела объяснить, возразить: ведь образы, направляющие искателей, всегда были именно зримыми. Но магичка подозревала, что ответом на ее возражения снова будет отсутствующий взгляд, и к тому же что-то в словах старухи зацепило ее.

Поэтому Бивилка ничего не сказала, а снова нахохлилась, поуютнее устраиваясь в своей теплой куртке, прикрыла глаза и задумалась.

Первое, чему учат искателей, – переиначивать энергию поискового заклятия в зримый образ. Течение этой энергии могло представляться в разных видах: указующая стрелка, протянувшаяся нить, летящая стрела, идущая впереди тень, рой мошкары или ярких пылинок. Однажды Бивилка встретила искателя, у которого все образы были завязаны на тропинки из цветной листвы, которые стелились под ногами или в воздухе.

Со Старшим Змеем вышло трудно. Дефара сама его не видела – в ее памяти хранился только образ, переданный когда-то другим драконом. Хоть и не без труда, но Бивилка сумела его считать, однако плохо представляла себе, как именно выглядит этот Змей. В голове поселилось не само существо, а ощущение – Змей был могуч, мудр, сер и грозен. А путь к нему указывали белые суетные мошки, которые то и дело терялись среди снега, что тонким слоем укрывал землю и срывался с небес.

Старуха хочет сказать, что если Бивилка перестанет высматривать белую мошкару – она сможет найти Змея как-то иначе? Как?

– Гон-Га! Гон-Га!

Бивилка открыла глаза. Низенькую дощатую калитку с той стороны трясла незнакомая женщина. Лицо ее страдальчески кривилось, и глубокие складки делали женщину похожей на большой гриб-волнушник. Растрепанные волосы с густой проседью падали на куртку из светлого меха, наброшенную на плечи поверх темного платья из грубой ткани. На Бивилку она не смотрела, хотя не могла не видеть девушку.

Магичка покосилась на лавку рядом с собой. Старухи не было.

Женщина, глядя на дом и задыхаясь от волнения, продолжала кричать:

– Гон-Га!

Бивилка не знала такого слова.

Из хлева выглянула жена хозяина.

– Чего орешь?

– Мор-Ра сбежала-а! – выкрикнула женщина и заплакала. Обветренные губы скривились, слезы потекли из глаз и тут же затерялись в глубоких складках на лице, вцепившиеся в калитку пальцы побелели.

– Лишенько, – шепотом охнула орчиха, запахнулась плотнее в пушистый платок, накинутый поверх домашнего платья, и заспешила к калитке, шаркая ногами в слишком больших для нее башмаках.

Бивилка, по самый нос уткнувшись в воротник куртки, переводила взгляд с орчихи на гостью и думала, что не хочет слышать никаких подробностей. Хочет немедля встать и уйти. Куда угодно – хоть к таверне, подле которой ждет их телега, хоть в хлев, где мучается-доходит ценный свин. Только бы подальше.

Но магичка не смогла встать и пройти мимо встревоженных женщин, хотя те на нее и не смотрели. Осталась сидеть и глядеть исподлобья.

Орчиха отворила калитку, ввела гостью во двор, придерживая за плечи, а та заходилась плачем:

– С утра сбежала-а! Батька ви-идел! Видел и молча-ал… в лес, в лес ушла, в чем была ушла-а, в домашнем, домашнем… Пропадет! Пропадет, околеет… там же во-олки-и…

– Ну погоди, погоди, – бормотала орчиха, – Гон-Га сей вздох выйдет, со свином закончит и выйдет, собаку возьмет, пойдет искать. Может, отыщет, отыщет непременно!

– Так ведь с утра-а…

Бивилка вжалась в лавочку и крепко зажмурилась, как будто этим можно было заглушить отчаянную сбивчивую речь. Или как будто женщины знали, что на лавочке перед ними съежился один из лучших магов-искателей Ортая.

Встать. Подойти к рыдающей женщине, взять ее за руки. Очень спокойным и убедительным голосом попросить представить… дочку? Да, наверное, дочку. Считать образ – яркую картинку с колкими краешками, какими обычно бывают образы потерявшихся детей в головах их родителей. Выплести поисковое заклятие и пойти по нему, как по нитке, – когда Бивилка искала детей и подлетков, заклинание обычно представлялось клочьями цветной пряжи. Пойти и найти эту девочку, которая наверняка уже сто раз передумала сбегать из дома в своем домашнем платьице. А может быть, найти не девочку, а то, что осталось от нее после волчьих зубов или сердитого лесного холода, в который нельзя убегать в одном домашнем платьице.

В любом случае – найти.

Бивилка осталась сидеть, зажмурив глаза и зарывшись подбородком в воротник куртки.

Она не могла считать образ потерявшейся девочки, потому что тогда из ее головы ушел бы образ Старшего Змея. Она не могла спасать одну девочку, потому что ей нужно было спасать весь мир.

– Гон-Га! Гон-Га!

Было слышно, как хозяин выходит из хлева, как женщины сбивчиво рассказывают ему, что случилось. Потом хлопали двери хлева и дома, слышались шаги и голос Гасталлы, звенела цепь и шуршали кожаные ремешки, и потом хозяин ругался на собаку, которая никак не хотела стоять смирно, пока Гон-Га закреплял ремень на шейной цепи. Потом женщина убежала за какой-нибудь вещью потерявшейся девочки.

Пока она бегала, слышно было, как переговариваются Дорал, Гасталла и орк. Звенели монеты, что-то шуршало и сухо пересыпалось, потом вкусно запахло подкопченным мясом, и Бивилка поморщилась, вспомнив сожженную деревню в Гижуке.

Шаги приблизились к лавочке, и Бивилка узнала уверенную размашистую поступь Шадека. Открыла глаза и поднялась, глядя в укрытую снегом землю. Она чувствовала на себе вопросительные взгляды магов и понимала, что они готовы остановить ее порыв. Не дать ей что-то объяснить хозяевам, предложить помощь, дождаться соседки, убежавшей искать одежку сбежавшего ребенка.

Бивилка, стиснув зубы, смотрела в землю и молчала. Она и сама знала, что не может спасать девочку или даже десяток девочек, потому что спасает целый мир.

Потом вернулась соседка с какой-то тряпицей, за ней подтянулись люди из других дворов, и все, позабыв про магов, принялись бурно обсуждать предстоящие поиски.

Четыре мага, включая одного из лучших искателей Ортая, вышли со двора, не прощаясь и не поднимая глаз.

* * *

Чтобы не будить Бивилку, Шадек перебрался в переднюю часть телеги, где был откинут полог. Там сидел Дорал, сосредоточенно вглядывался в ночной лес и думал о чем-то своем.

Некоторое время маги молчали, только протяжно-сбивчиво напевала бузука. Мотив все никак не давался Шадеку, ускользал, оставляя грустные протяжные обрывки. И никак не придумывались слова, только мелькали в голове образы: цветастые колючие обломки, шелест листьев под ногами, мрачные закатные небеса.

– Ну и кто прав, магистр? – спросил Шадек, отчаявшись выцарапать из бузуки неподатливую мелодию. – Мы или те, кто остался в Ортае?

– Я не знаю, – тут же ответил Дорал. – Не может быть единого ответа, у всех нас есть по кусочку правды. Каждый выбирает по себе. Цель, дорогу, способы…

Шадек сердито дернул струну, и бузука злобно взвизгнула.

– Конечно, каждый выбирает по себе. Только мы, маги, не можем просто решить, что нам по нраву, и успокоиться на этом. Мы, выбирая свое, решаем за других тоже. Вот это паскудное в нашей маговской жизни, именно этого не хотят самоучки. И вот мы решили: будем бросать одиночек ради спасения многих. А как это решение соотносится с нашим долгом, а, магистр? Мы раз за разом будем бросать одного человека ради спасения всех, и в оконцовке и просто людей не останется? А для кого тогда будет наша большая цель?

– А что получится, если мы станем спасать каждого, пока гибнет целый мир?

Шадек пожал плечами и уставился в небо. Сквозь низкие клокастые тучи проглядывала луна, и за этими рваными тучами она казалась похожей на череп.

– Сколько времени мы в дороге? – в конце концов спросил он. – Я сбился со счета. Месяц, дольше? Скольких людей мы спасли за это время – ни одного? А скольких спасли те, кто остался в Ортае? Вот теперь давайте, расскажите мне еще раз про мой долг. И объясните наконец, когда я в такие долги успел залезть. Скажите: кто из магов по-настоящему приносит пользу, а кто – лишь болтается по трактам, ломает дрова и оправдывает свою беспомощность какими-то высшими замыслами?

Теперь надолго замолчал Дорал.

– Никто не даст тебе ответа. Мы сможем узнать его только после того, как все закончится. Тогда тоже у каждого будет своя правда, но появятся и другие меры, которыми будет отмеряно каждому из нас по делам.

– То-то и оно, что мы пока никаких дел не совершили. – Шадек хлопнул себя по колену. – Только премся вперед, ни на кого не глядя, и убеждаем себя… что там, впереди, сбудется наконец такое, ради чего стоило долго-долго ничего не совершать. Знаете, что, магистр? Я уже всерьез жалею, что не остался в Ортае. Пусть я не в восторге от всех этих слюней про маговский долг – но как же паскудно ощущать себя таким… беспомощным и бесполезным!

* * *

Утром, пока Дорал и Гасталла решали, стоит ли переставлять телегу на полозья или пока можно обойтись колесами, Шадек улучил время поговорить с Бивилкой. Ему не понравилось, как настойчиво она вчера указывала направление. И он подозревал, что страха в ее глазах не замечает больше никто.

Только Шадек достаточно давно и хорошо знал эту поганку. Только он понимал, что она боится, но скорее перегрызет себе горло, чем признается в этом. Слишком привыкла в Мошуке быть всехней опорой, не может теперь просто взять и сказать, что зашла в тупик.

И еще Шадеку не понравилась ее вчерашняя молчаливая отстраненность. Он и ожидал чего-то подобного, ожидал, что Бивилка расстроится из-за той девочки, но потом ему стало казаться, что дело не в девочке. Слишком уж быстро Бивилка уснула вчера.

– Ты уверена, что нужно ехать на запад?

Вопрос дурацкий, Шадек прекрасно знал, что Бивилка ни в чем не уверена. Магичка не ответила, только рожицу скорчила.

Шадек уселся рядом с ней подле затухающего костра.

– Гон-Га говорит, неспокойно там. Призорцы дичают.

Бивилка почесала нос. Шадек вытянул ноги и почти мечтательно добавил:

– Так дичают, что прям из тел выпадают. Какие посильнее – воплощаются в начальные сущности, а кто послабее – обрастает не пойми чем и злобствует. Здорово, да?

– Чего тут здорового-то? – хмуро спросила Бивилка и прислушалась к себе: может быть, на запад все-таки не надо?

– Во-первых – я никогда не видел призорцев с таким прибабахом. Во-вторых – досюда еще сушь не добралась, и в этом нам повезло. Что с тобой происходит, поганка?

Он спросил это так спокойно и без всякого перехода, что Бивилка от растерянности сразу же ответила как есть:

– Я вроде разобралась, как искать драконов, и я, кажется, вижу старуху, которой нет.

Шадек бросил в костер несколько веток и уставился в огонь. Бивилка знала, что он ничего больше не спросит, если она сама не расскажет. И рассказала.

Про белую мошкару, которая пропадает из виду. Про старуху, которая берется не пойми откуда и пропадает не понять куда, а кроме того советует искать драконов не глазами. И еще про то, что вчера Бивилка пробовала определить дорогу, не высматривая поисковое заклятие, а пытаясь понять, откуда исходит то серое и мудрое, из чего состоит образ Старшего Змея. И ей показалось, что двигаться нужно на запад.

– И еще, знаешь, чем больше я окунаюсь в это ощущение, тем мне страшнее становится. Я будто проваливаюсь под край знакомого мира и там понимаю, где сидит Змей, но еще там меня окружает то, чего обычно нет. Какие-то шепотки, ощущение чужих взглядов, и еще звуки волной – протяжная песня, только я слов не могу разобрать. Во всем этом странно и жутко, там нет направлений и времени будто тоже нет… Я не могу объяснить, как это. А потом открываешь глаза – и всего этого как не было, вокруг привычный мир, только в нем я понятия не имею, где сидит этот Змей… Ты не понимаешь меня, конечно. Ты не ощущал всего этого.

– Конечно, – покладисто согласился Шадек. – Где уж мне.

Они помолчали, глядя, как старшие маги проверяют завязки кожаного полога на телеге. Собаки, которых никогда не выпрягали из повозки, стояли смирно. Шума и хлопот от них всю дорогу было не больше, чем от пеньков, и Шадек представил, как облегчились бы поездки обозов в Идорисе, если бы люди не имели предубеждения к мертвягам-животным.

Подумав о сотнях обозов, запряженных перерожденными лошадьми и собаками, которые развозят еду и припасы по ортайским селениям, Шадек едва не рассмеялся вслух.

– Но ты мне веришь? – с надеждой спросила Бивилка. – Веришь, что я видела эту старуху? Что слышу эту мелодию, ощущаю эти истечения и чувствую драконью сущность, если закрою глаза, и все это страшно, и все – никак не объяснить?

– Конечно, верю, – рассеянно ответил Шадек и взъерошил волосы магички, извиняясь за свои посторонние мысли, – я никогда не сомневался, что ты рано или поздно свихнешься со своим искательским уклоном. Но, – он поднял палец, – еще я всегда говорил, что друзей бросать нельзя, даже если у них напрочь чердак унесло. Так что можешь на меня рассчитывать, поганка. Куда б тебя ни забросила эта твоя свихнутость.

* * *

Недричанские призорцы стали проявлять себя во второй день пути. По заснеженным равнинам сновали лохматые бурые силуэты размером с крысу, но двуногие. Они бросались под повозку, путались под брюхами собак, норовили цапнуть их за лапы и сбить с шага, но в конце концов отставали, разочарованные.

– Полевики, – с удовольствием отметил Гасталла, – обычных животных шугнули бы. Кто-то еще недоволен, что у нас животные не обычные?

Никто не отозвался.

Потом стали появляться и другие призорцы, слившиеся с природными сущностями, – слова Гон-Ги, которому никто не поверил, подтвердились. И старшие маги переглядывались тревожно и хмуро, потому что Гон-Гу спросили еще кое о чем, но ответ его не пересказали Бивилке.

– Драконова Чаша? – буркнул он тогда. – Да вы рехнутые. Нет никакой Чаши. Байки. Не видел ее никто.

Правда, направление «баек» орк указывал то же, что выбрала Бивилка – северо-западное. И соглашался, что где-то спящие драконы есть. Как не быть – это ж Недра!

Переставленная на полозья телега бойко неслась по плотному снежному покрывалу, а следом за ней неслись яркие голубые потоки воздуха и плотные синие вихри снежинок. Под снегом, у самой земли тоже что-то происходило, как будто бригада бессонных кротов неустанно поспешала за повозкой.

Шадек терзал бузуку, все стараясь уловить обрывки грустной мелодии, которую почти слышал, но никак не мог разобрать. Он раздражался и отчаивался, сердито дергал бузуку за струны, как будто она была в чем-то виновата, – но не бросал попыток.

Бивилка уверенно указывала дорогу, а в остальном была тише мыши, почти все время проводила, привалившись к тележному борту и прикрыв глаза. Мало ела, мало двигалась, плохо засыпала и вылезала из-под одеяла, стоило только небу посветлеть. Старшие маги не решались пускаться в расспросы – боялись нарушить сосредоточенность Бивилки, хотя в этой сосредоточенности она все больше походила на чокнутую. Но если мир предстояло спасать ценой одного свихнувшегося искателя… Доралу было, конечно, больно за любимую ученицу – но от нее зависели судьбы еще сотни его любимых учеников и всего Идориса, по которому эти ученики были рассеяны.

А Шадек ни о чем таком не думал, просто досадовал на молчание и вялость Бивилки, на отстраненное выражение ее лица и горячечный блеск глаз.

Призорцы неустанно следовали за телегой, за день отставали, за ночь нагоняли, возились за границей магических щитов и выжидали чего-то.

На снежной равнине ни разу не встретилось живой души. О том, что местность обитаема, говорили лишь тонкие струйки дыма, несколько раз подмеченные вдалеке.

– Восхитительно, – бормотал Гасталла на вечернем привале, – просто волшебно. Столько места, столько простора – и ни одного орущего человечка. Просто ни единого. Вот куда стоит перебраться, когда все это завершится, а?

– Так ведь холодно, – возразил Шадек и тут же стал наигрывать:

 
В старой хате живет зима.
По утрам к ней приходит пес.
Белоснежный, как облака.
Неуклюжий, как грохот гроз.
На колени морду кладет,
Подставляет кудлатый бок.
И зима новый день прядет,
К волоску кладя волосок.
В палисаднике сохнет ковыль.
Шебуршится за печкой сверчок.
Раздувает снежную пыль
По ладоням горных дорог.
Улыбается тетка-зима.
Улыбается белый пес.
У него стынет небо в глазах
И потешно кривится нос.
На закате зевает зима,
Выпускает кудель из рук.
Белоснежные облака
Ускользают в печную трубу.
По ночам в старой хате – тьма.
Черный горбик среди берез.
А в округе бродит гроза
И ворчит, как большой пес.
 

Мелодия рождалась под пальцами сама собою, как бывало прежде, и сами собою вплетались в нее слова. Только с тем размеренным тягучим мотивом получался полнейший тупик, и все так же образы не облекались в слова, вертелись на краю понимания: красное небо, клейкая вода, сухой шелест, а что-то важное ускользало.

– Где ж тут холодно? – Гасталла махнул рукой. – Немногим холодней, чем в твоем Ортае нынче. Было бы холодно – ты б так не растренькался. Не-ет, места тут чудесные, свежие, просторные! Жить можно. Рыбы в реках сколько – видал вчера? Я лишь раз Хлопанцем по воде вмазал, так ее столько всплыло, что хоть ведром черпай. Раз колданул – три дня сытый ходишь! Да сухостоя на костер сколько, да ягод всяких! Вот еще ловушки на зверье приспособлюсь делать, перейму твою хитрость – и все, можете без меня возвращаться в свой Ортай. Нужен он мне больно, тот ваш Ортай или та моя Меравия. Чего я там не видел – людишек, что орут без продыху?

– А как же твоя некромантская лаборатория? – для порядка спросил Дорал. Слова Гасталлы он всерьез не принял.

– А, – тот махнул рукой, и отблеск костра подсветил красным его ладонь, – чего я, мертвяков себе не подниму для опытов? У меня вот даже реликвия осталась, хоть и разряженная.

– А как же некромантский факультет в новой Школе? – уже настороженно уточнил магистр. – Я ведь всерьез предлагаю. Хорошую Школу хочу, особенную. Такую, чтоб растить умных и счастливых магов. А для счастья что нужно? Чтобы каждый имел то, чего ему хочется, и чтобы никто никому не мешал.

Гасталла неопределенно дернул плечом. Будет ли новая Школа – это еще бабка надвое сказала, а благословенный безлюдный край – вот он, за кольцом магического щита.

– И ведь магов тут нет, – добавил Гасталла, – значит, нет и законов, которые запрещают где попало поднимать мертвяг. А что теперь будет с законами в Ортае и кто будет сочинять те законы – это еще поди знай.

Дорал и Гасталла оживленно заспорили: возможно или нет, чтобы государь вернулся в Ортай? Возможно проводить некромантские опыты в Недре? Бивилка, все это время просидевшая подле костра молчаливой тенью, поднялась и тихонько отошла. Шадек решил, что она отправилась спать в телегу, но проследил за ней взглядом и увидел, что Бивилка прошла мимо повозки к границе магического щита.

Шадек прислонил бузуку к поваленному дереву, на котором сидел, и тоже поднялся. Увлеченные спором маги не обратили на это внимания.

Магические щиты на привалах ставил Дорал. Его уклоном была оборонная магия, и щиты он колдовал непростые, серьезные. Не обычную полупрозрачную чашечку, рассчитанную на один-два удара, а плотный тугой пузырь, за пределами которого все делалось похожим на туманную дымку. Этот пузырь был способен выдержать натиск бешеного тролля и упреждал о попытках расковырять его извне.

Бивилка остановилась в двух шагах от старухи. Та спокойно стояла внутри магического щита, сквозь который никак не могла пройти, будучи незамеченной Доралом. Сегодня старуха выглядела иначе: она стала плотнее и немного выше ростом, кожа ее в слабых отсветах костра казалась серой, а уши – заметно крупнее.

Если бы Бивилка когда-нибудь видела обитателей Миров или Азугая, то поняла бы, что старуха выглядит как магонка.

– Так ты существуешь или нет? – устало спросила магичка.

– Я мыслю, – невпопад ответила старуха.

Бивилка смотрела на нее и не находила в себе сил удивляться или испытывать что-нибудь еще. С тех пор как она пыталась искать драконов по-новому, в голове ее поселился безумный хоровод ощущений, образов, запахов. Теперь она не могла сказать с уверенностью, что происходит на самом деле, а что – ее собственные домыслы или обрывки чужих эмоций, каким-то образом пробравшиеся в голову.