Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

– Ты видел те кусты в саду? – спросил Угей.

– Кусты? – переспросил Минуций. Он сидел на траве и что-то чиркал на лежащем перед ним листе бумаги. И вдруг взъярился, вскочил. – Ты сбил меня с мысли! Ты! Вдруг эта мысль больше мне не придёт в голову?!

– Кусты пожелтели, – сказал Угей невозмутимо, будто и не слышал воплей александрийца. – Они умирают. И рыбки в пруду тоже умерли.

У молодого монгола была медная кожа и чёрные тонкие усики, которые он постоянно теребил. Поверх синего чекменя Угей обычно носил римский броненагрудник. Но сегодня он не надел броненагрудник. Хотя на поясе у него, как всегда, висел «брут». Говорят, лучшего стрелка, чем Угей, среди охранников нет.

– Да плевать мне на кусты и на рыб – ты сбил меня с мысли!

– Так нельзя, – покачал головой монгол. – Все эдзены[298]298
  Эдзены – духи-хозяева определённых мест.


[Закрыть] погибнут или станут страшные и злые. И будут мстить. Все семьдесят семь слоёв Этуген[299]299
  Этуген – мать-земля.


[Закрыть] погибнут, – невозмутимо продолжал говорить Угей, глядя на Минуция узкими чёрными глазами.

–  Что ты бормочешь?

– Нельзя убивать Этуген. Где будут пастись кони? И бараны умрут, если съедят эту траву.

– Этуген… Этуген… – передразнил Минуций. – Что ты знаешь, Угей? Ты хоть знаешь, что Земля круглая? Или до сих пор думаешь, что она покоится на спине огромной черепахи, и мир плоский, и можно дойти до края? Вы не завоюете весь мир. Потому что есть Винланд и Новая Атлантида. Потому что у круглой Земли нет края.

Но монгол как будто его не слышал. Он сорвал с ветки жёлтый листок и положил на ладонь. Потом сорвал другой и положил его рядом с первым. На втором сохранились ещё зеленые прожилки.

– Нельзя, чтобы Этуген умирала, – повторил Угей. – Почему ты этого не знаешь? Или это как раз та мысль, которую ты потерял?

– Оставь меня в покое! Дай мне подумать, дай мне сосредоточиться. Или я пожалуюсь на тебя нойону. Да, я пожалуюсь нойону.

– Подумай об Этуген. Подумай о всезнающем, правосудном, божественном вечно-синем Тенгри[300]300
  Тенгри – небо.


[Закрыть].

–  Сам думай. А я думаю о другом.

– Я подумал. Я долго думал, – хмуро отвечал Угей.

Он шагнул к Минуцию, молнией вылетел из ножен кинжал, молнией вошёл в грудь Минуция под самое сердце. Юноша то ли ахнул, то ли захрипел. Несколько секунд он изумлённо смотрел на своего убийцу. Угей выдернул лезвие, и Минуций мешком повалился на траву.

– Та мысль уже никогда к тебе не вернётся, – прошептал монгол. – Слишком много людей. Негде пасти коней. Негде ходить отарам, не хватает травы. Надо, чтоб степь стала шире, а людей меньше – вот моя мысль, которая пришла ко мне. Она лучше твоей мысли, Мин, которая от тебя улетела.

Он вытер лезвие о тунику убитого и вложил кинжал в ножны. Угей знал, что его поступок угоден Этуген и угоден Тенгри. Но неугоден Чингисхану. Ослепительный будет разгневан, и все его тёмники, и все джагуны… Но Угей не боится их гнева. Он слишком долго жил в садах Хорезм-шаха и ловил мысли странных людей, которые почти всемогущи и могут убить и Этуген, и Тенгри. Он поймал все их мысли в длинный свиток и свиток этот унесёт с собой.

Под Угеем был добрый конь. Оружие вычищено и смазано. Бурдюк полон айрака, мешок – сушёного мяса.

Вокруг лежал сожжённый край. Под синим небом – мёртвая земля. Вокруг руины, разорение, тлен. А ведь совсем недавно здесь жили сотни тысяч, миллионы. А теперь – никого. Лишь крысы роют норы на опустевших полях.

Вдали появилось облако пыли. Угей приподнялся на стременах. Облачко пыли совсем невеликое. Две или три лошади – не больше. Угей всмотрелся. Так и есть – всадник и с ним две сменные лошади. Арабские скакуны. На всаднике синий чекмень. Но это не монгол. Рядом с уроженцами степей этот человек казался бы великаном. В другой день Угей спросил бы у него пайцу. А то и задержал и препроводил к нойону. Подозрительный тип – сразу видно. Но сегодня монгол лишь окинул взглядом незнакомца.

– Куда путь держишь? – спросил незнакомец на латыни и улыбнулся.

– Подальше отсюда, – отвечал Угей. – Я слышал, есть край, где живут мудрецы. Там небо близко к земле. Так близко, что до него можно достать рукой.

– Есть такой край, – отвечал незнакомец. – Но там ледяные ветры, погода переменчива, а воздуха не хватает. Путь туда далёк.

– Я доскачу, – уверенно отвечал Угей.

– Счастливого пути.

Незнакомец проехал. И тут что-то ударило Угея в спину. Несильно. Будто ком земли бросили вслед и угодили меж лопаток. Угей обернулся мгновенно, выхватив «брут» из кобуры. Незнакомец скакал по дороге как ни в чем не бывало. Великан видел беглого охранника. Он может пустить по следу погоню. Угей прицелился…

И тут острые шипы впились в шею. Угей закричал и схватился за ворот чекменя. Пальцы нащупали что-то липкое, скользкое. И это «что-то» не желало отпускать Угея. Напротив – жало впивалось все глубже. Монгол выхватил нож и полоснул неведомую тварь. Но вспорол лишь собственный чекмень и порезал кожу.

– П…д…р…к, – шепнул сдавленный голос в затылок.

– Подарок? – изумился Угей. – Чей?

Вновь оглянулся. Всадник уже скрылся из виду. Лишь облако едва угадывалось вдали. Даже для арабского скакуна он мчался слишком быстро.

Корнелий Икел стоял у ограды сада и смотрел в никуда. С ним теперь часто такое бывало. Он останавливался на полпути и замирал, вперив невидящий взор в одну точку. В такую минуту он видел всегда одну и ту же картину: огненный шар, вспухающий на горизонте. Потом клубящееся облако поднималось вверх на дымной колонне, и над миром нависала её фантастическая грибовидная капитель. Трион говорил, что взорванная в Нисибисе бомба была лишь испытанием, проверкой верности идеи. А Триону по силам создать бомбу, которая уничтожит Вечный город в один миг. У Корнелия Икела не было оснований не верить Триону. По ночам вокруг садов Хорезм-шаха и в камышах у реки выли слетевшиеся со всех концов разорённой страны дэвы: уж больно нравилось им то, что создаёт в тени пышных деревьев Трион. Нравилось, что на деревьях желтеют листья и осыпаются посреди лета. Икел стоял у ограды давно – он успел выкурить три табачные палочки, и три белые чёрточки – три окурка – обозначали круг, в котором был замкнут бывший префект претория. Солнце садилось. От узловатых ветвей карагача легли на землю причудливые длинные тени. Уродливая тень от уродливого дерева, как уродливая память об уродливой жизни. Память о жизни Икела…

Человек в походных калигах, в сером, покрытом толстым слоем пыли плаще подошёл к ограде с другой стороны и остановился. Откинул капюшон плаща. Лицо путника отливало бронзой, а волосы выгорели до ослепительно-солнечной желтизны.

– Будь здоров, Корнелий Икел. Как живётся тебе на чужбине? – Путник улыбнулся, сверкнули белые зубы.

– Чего тебе? – Икел даже не поднял голову.

Хотя несомненно перед ним был римлянин – латынь его звучала безупречно. Издалека пришёл. И как монголы его пропустили?..

– Я принёс тебе то, что должен принести. – Незнакомец протянул бывшему префекту претория золотую флягу.

Фляга горела в косых лучах заходящего солнце так же ярко, как волосы незнакомца. Корнелий Икел знал, что внутри фляги, но медлил.

– Я должен выпить? – спросил он глухим голосом.

Незнакомец кивнул.

– Когда-то на прощальном обеде ты не отведал вина из кратера. Все твои воины испили божественный напиток. Теперь твоя очередь. От своей судьбы нельзя уклониться. Она настигнет тебя, даже спустя много лет. И чем позже, тем хуже. Пей! – прозвучало как приказ. А Икел привык повиноваться. Он взял флягу. Но все ещё не мог отважиться.

– А Курций? Он ведь тоже не пил?

– Он выпил. Остался только ты.

И незнакомец положил руку на плечо Икелу. Бывший префект претория не мог скинуть руку – ладонь путника будто приросла к плечу. Корнелий Икел отвинтил пробку и поднёс флягу к губам. Он всегда хотел сделать это. Там, в крепости, он так хотел подойти к чаше с разбавленным вином и отведать таинственный напиток, который свёл с ума его легионеров. Но в последний момент гений Икела удержал его. Схватил за руку и не позволил. Гений испугался и велел вылить остатки из серебряного кратера в колодец. Но теперь гения больше нет рядом. И Корнелий Икел может наконец исполнить то, о чем так давно мечтал.

Икел зажмурил глаза и сделал глоток. И тут же перед мысленным взором встал ядерный гриб, он рос и рос до седьмого неба. А по земле ползли чёрные обугленные личинки. Они корчились и пытались встать на задние лапы… Икел не сразу сообразил, что чёрные личинки – это люди.

Он сделал второй глоток. И очутился в коридорах клиники. Гулко отдавались под сводами шаги. Женщина в чёрной одежде, в хлопковой шапочке и в белой плотной маске шла по коридору. Она отворила дверь и вошла. На кровати абсолютно голый, чёрный, иссохший, как мумия, лежал человек. Когда-то он был могучим великаном. Но лишь массивный костяк свидетельствовал о прежней его мощи. Горели кварцевые лампы. Человек лишился не только волос, но даже бровей и ресниц. Умирающий приоткрыл воспалённые веки и прошептал распухшими серыми губами, потрескавшимися до крови:

– Скорее бы… Я так устал…

Корнелий Икел глотнул в третий раз.

И увидел кроватку – маленькую, выкрашенную в голубой цвет колыбель. А в ней ребёнка с огромной раздутой головой. Ребёнок хныкал, разевая безобразный жабий рот. Вместо глаз у младенца были бугры красного мяса.

Корнелий Икел открыл глаза, отнял флягу от губ. Долго смотрел, как луч солнца горит на золоте. Потом медленно завинтил флягу и отдал её путнику.

– Приходи после заката, – сказал тихо. – Я тебя встречу. Знаю – такое не искупить. – Корнелий Икел помолчал. – Хотел отомстить за своё унижение. Я пытался убить Элия, но никогда не покушался на Александра Цезаря. Меня обвинили ложно. Я был в ярости. Решил, что Трион проучит Руфина, и я буду отмщен. Тысячи людей расплатились за мои обиды. И стало бессмысленно с кем-либо сводить счёты, Логос…

– Я приду.

Едва Логос скрылся, как Корнелий Икел увидел бегущего по тропинке человека. Это был один из многочисленных серов, что работали в лаборатории и на фабриках и непосредственно на сборке «толстяка», как именовали Трионовы люди своё детище.

– Минуция убили! – крикнул сер.

– Кто? – Икел почему-то глянул поверх ворот – во тьму, в которой растворился гость.

– Не знаю. Кто-то ударил его кинжалом.

– Ладно, пошли посмотрим.

Минуций лежал на траве. Казалось, он лёг поспать – рядом скомканный лист бумаги. Чистый лист… Видимо, юноша умер мгновенно, не издав далее стона. «Надо было его спасти, – подумал Икел. – Он бы мог работать в Риме…»

Вокруг убитого столпились человек десять. Трое монголов впереди. Серы и римляне – сзади.

– Верно, кто-то из охранников сошёл с ума, – сказал Икел нависшему над телом нойону. – Такое иногда бывает. В прошлом месяце у нас спятили двое.

«Этот сумасшедший может сорвать все дело», – подумал Икел.

Мерген-нойон не ответил, молча сделал знак двум охранникам, те кинулись к телу и принялись запихивать убитого в мешок. По характеру ран нойон и сам догадался, кто убил Минуция. Но в жёлтых глазах монгола полыхнуло такое, что Икел понял: когда наступит момент, бывшего префекта настигнет смерть вовсе не такая лёгкая, как смерть Минуция.

Последним подошёл Трион. Лицо его было серым и влажным от пота. Он лишь мельком глянул на мешок с телом и спросил, ни к кому не обращаясь:

– Как я теперь успею сделать «толстяка»?!

И вдруг схватился за живот и согнулся. Он кричал, как будто ему всадили в живот нож. Мерген-нойон посмотрел на римлянина свысока.

– Что он делает? – спросил у Корнелия Икела.

– Оплакивает убитого, – отвечал тот вполне серьёзно. – По нашему обряду.

Двое серов осторожно взяли Триона под руки и повели к его домику. Тот едва мог переставлять ноги. Его шатало. При каждом шаге Трион тихонько поскуливал от боли.

«Бенит планирует заключить мирный договор с Чингисханом».

«Акта диурна», 5-й день до Календ мая[301]301
  27 апреля.


[Закрыть]

Ночью, когда в камышах на все голоса выли шакалы, Логос подошёл к калитке в сад. Он прислушивался, вглядывался в темноту. Охраны не было… Логос отворил калитку и пошёл по знакомой дорожке. Икел ждал его у дома. В плотной черноте южной ночи плавали необыкновенно огромные, жирные, как кляксы, светляки.

– Где охрана? – шёпотом спросил гость, выныривая из темноты.

– Спят. Никто не проснётся. – Корнелий Икел отступил, пропуская вперёд Логоса. Бог должен идти впереди, человек сзади. Как же иначе? – Трион ничего не подозревает. Вторая дверь направо. Он не удерёт – на окнах решётки. Дверь закрыта изнутри на задвижку, но я сегодня подпилил винты. Чуть-чуть нажать, и ты войдёшь внутрь. Поторопись. Я буду ждать у ограды с лошадьми. И учти: охраны нет только возле этого дома. Возле казармы и завода нукеров полным-полно.

– Не торопи меня. Прежде чем мы уйдём, я должен уничтожить его работу.

– И как ты собираешься её уничтожить? Это же не крошечная лаборатория – это целый город…

– Маленький город.

Икел отдал Логосу связку ключей.

– Надеюсь, ты знаешь, что делать…

Логос не ответил и исчез в темноте.

Вновь во сне шагали легионы. Неведомо откуда и куда. А где-то впереди мелькала фигура в пурпуре. Император? Цезарь? Всадник был слишком далеко, чтобы различить его лицо. Трион стоял и ждал, когда пройдут легионы. Но они все шли и шли, печатая шаг, поднимая тучи пыли. Горели на солнце орлы. Люди смеялись и что-то выкрикивали. Трион понял лишь одно слово. Они выкрикивали:

– Пурпур!

Трион проснулся. В комнате горел свет. Возле его ложа на стуле сидел человек в чёрном плаще. Золотом светились вокруг головы незваного гостя волосы. Трион не испугался. Он просто понял, что сладить с незнакомцем будет трудно.

– Что тебе надо?

– Одевайся, – приказал незнакомец. – Пойдёшь со мной.

– Кто ты такой, чтобы я тебе подчинялся?

Незнакомец не ответил, схватил Триона за руку и сдёрнул с кровати.

– На помощь! – заорал Трион.

– Тебя никто не услышит.

Однако Логос ошибся – дверь отворилась. И в комнату вбежала тоненькая девочка с чёрными, чуть косо прорезанными глазами. Вбежала, да так и застыла, глядя на чинимое насилие, – она была в соседней комнатушке – обмывалась после Венериных утех.

– Уходи, – сказал Логос. – И подальше. А то завтра нукеры схватят тебя и потешатся вволю.

Девочка шагнула ближе. Ещё ближе. И вдруг кинулась к Логосу и впилась зубами ему в плечо. Он с трудом оторвал её, ухватил за тунику и поднял на вытянутой руке, как котёнка. Она что-то выкрикивала на своём языке. И Логос понимал, что. Она кричала: «Две лепёшки, две лепёшки».

– При чем здесь две лепёшки?

Трион хихикнул:

– Я обещал ей две лепёшки в день. У неё семья подыхает с голоду. Мать и два братика. У тебя есть две лепёшки для них? А я бы мог ей дать и четыре…

Трион замолк. Замолчала и девчонка. И даже прекратила выдираться. Поняла намёк. Логос покачал головой: неужели эти двое думают так легко его обмануть?

– Я могу дать ей кое-что получше. – Он привлёк девчонку к себе и дунул ей в лицо. А потом разжал пальцы. Девчонка вылетела из комнаты пулей.

– Не надейся, она никого не позовёт, – заметил Логос.

Потом он поставил Триона на ноги, как куклу. Тот попытался отбиваться, беспорядочно, по-бабьи махал руками и даже пробовал кусаться. Подзатыльник заставил его притихнуть. Логос закутал Триона в просторный синий чекмень, взвалил на плечо и вынес из спальни.

Ноша для Логоса-Вера была совсем не тяжкой. Вот только от Триона шёл нестерпимый смрад. Икел ждал их у ворот с лошадьми. Городок Триона спал – многочисленные домики среди садов Хорезм-шаха, потеснившие деревья.

– Бери Триона и отъезжай как можно дальше. Я вас нагоню, – сказал Логос. – А мне придётся вернуться.

Икелу не надо было повторять дважды. Он вскочил в седло, схватил за повод лошадь, к которой тюком был приторочен пленник, и помчался. Он не стал оборачиваться и потому не видел, как Логос исчез среди деревьев, не видел, что делал странный его союзник. Но если бы видел, что – удивился бы. Ибо, дойдя до бассейна, Логос обошёл его по кругу, оглядываясь, будто примерялся – подходящее ли выбрано место, и убедившись, что место подходит, медленно опустился на колени прямо на мощёную дорожку. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, не двигаясь. Светляки роились вокруг него, над распахнутыми дверьми в Трионово логово горел матовый шар фонаря. Логос глубоко вдохнул. Вдохнул… но не выдохнул. Шорох пронёсся по саду. Вдруг разом закричали на разные голоса ночные птицы, завыл шакал. И все смолкло. Невероятная, абсолютная тишина повисла над садом. Матовые шары, висящие вдоль дорожек в чёрном кружеве листвы, замигали и стали меркнуть. Потом вновь вспыхнули, но уже новым ледяным синеватым светом. Логос вновь вдохнул. Светляки, что плавали в саду, замельтешили, будто ветерок закрутил их и понёс куда-то, хотя никакого ветра не было – воздух был неподвижен.

После третьего глубокого вдоха в ближайшем домике проснулся человек и заплакал. Заплакал, как плачут новорождённые, – беспомощно и требовательно. Плачут, когда обмочат кроватку. Человек в самом деле обмочился. Его сосед заворочался, заметался и тоже стал хныкать.

После четвёртого вдоха Логос заметил ползущего по тропинке нукера. Тот потерял свою винтовку, сабля в ножнах волочилась по земле. Нукер поднимал с земли камешки, бросал их и весело хихикал. Тем временем лучи двух прожекторов, что освещали по ночам городок Триона, принялись выделывать в чёрном небе удивительную пляску, пока не замерли – один вертикально, второй – освещая крышу завода по обогащению урана.

Логос поднялся и быстрым шагом направился к воротам завода. Его никто не пытался остановить. Двое охранников, что дежурили у входа, плакали навзрыд и выдирали друг у друга саблю. У обоих руки были в крови, но они не понимали – почему.

Уже далеко от садов Хорезм-шаха Икел, погонявший изо всех сил коня, почувствовал острую боль в висках и на мгновение забыл собственное имя, и кто он такой, и зачем мчится по ночной дороге. Не помнил он также и кто тот человек, что скорчился, привязанный к седлу, на второй лошади. И почему у человека кляпом заткнут рот, и почему пленник мычит от ужаса и боли.

Но беспамятство лишь на миг оглушило его, а потом прошлое пробилось сквозь острую боль в висках.

– Корнелий Икел, – произнёс префект претория вслух своё имя.

И, внезапно разозлившись, пнул висевший на лошади куль с человеческим телом.

Утром, когда старый крестьянин в драной рубашке и со свежим шрамом на лбу, держа на плече мотыгу, отправился прочищать засыпанный землёю арык, отряд монголов показался на дороге. Издалека крестьянин не мог разглядеть, что впереди скачет человек в малиновой безрукавке, шитой золотом и отороченной мехом. Не разглядел он также перья белой цапли – знака Чингисида, – украшавшие шапку монгола. Но старик заметил сотню вооружённых римскими винтовками с оптическим прицелом тургаудов, что сопровождали хана.

А заметив, крестьянин спешно соскользнул на дно засыпанного арыка и вжался в землю, будто пытался зарыться в неё. К счастью, монголы не обратили внимания на человечка, что скорчился в червоточине арыка. Некогда цветущая страна превратилась в пустыню. Развалины домов и остовы сожжённых машин, серые потрескавшиеся ломти незасеянных полей, на которых темнели оспинами норы пластинчатозубых крыс. Нор было множество. Крысы питались мертвечиной и плодились. На зарастающих колючками железнодорожных путях громоздились остовы сгоревших вагонов.

Отряд скрылся вдали, и крестьянин на четвереньках выбрался из убежища и, пригибаясь, побежал к дороге. Любопытство было сильнее страха. Интересно, куда мчался этот отряд? Неужто к таинственному городку, что вырос среди садов Хорезм-шаха? Говорят, какой-то сумасшедший римлянин построил злой город, чтобы вырастить там ужасного дэва и с его помощью завоевать мир, до самого последнего моря. В школе, кажется, крестьянин узнал когда-то, что Земля – большой шар, но теперь он почему-то верил, что последнее море существует. И можно доскакать до края Земли и водрузить там девятихвостое знамя Чингисхана. И хотя сына крестьянина убили монголы, а двух дочерей степняки изнасиловали и увели в рабство, крестьянин почему-то желал, чтобы Чингисхан завоевал мир. От мысли этой холодок бежал по позвонкам, а затем тело охватывало нестерпимым жаром. Крестьянин опустился на колени и стал молиться. Он молился новому богу – Чингисхану. Кому же ещё желать победы? Не Риму же. У Рима нет таких богов. Когда-то были, но теперь их боги бессильны.