Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

– Ты точно хочешь идти за деньгами один? Вот в эту темень, полную нечисти и злобных людей? Я ведь не могу сейчас с тобой…

– Да ты мне нянька разве? – дёрнулся Йеруш, ахнулся о поленницу локтем и зашипел. – Ты мне дракон, понятно? Я не собираюсь…

– Всё, всё, – отмахнулся Илидор и ещё одним пинком растворил дверь пошире. – Иди один снова, мне-то что? Только не прибегай сюда жаловаться, если тебя там опять покусают, ясно?

* * *

Как и предполагал Найло, новости докатились в харчевню довольно быстро. То один, то другой человек рассказывал, пуча глаза и размахивая руками, как в восточной балке нашёлся о-отакой отстойник упёртой из колодцев воды. Ила на дне – во! А в отстойнике, сталбыть, болотный вомперец засел. Глаз – во! И клычищи!

Поймать его, канешным делом, не поймали, да и не ловили, но спешно стянутые по тревоге стражие его сами видели. И не просто видели, а очень даже нагляделись. Вомперец вился вокруг всё время, пока стражие засыпали землей отстойник и громко распевли непристойные частушки, чтоб вомперец не подобрался ближе. Тот и не пытался, дурной он, что ли – на толпу стражих лезть, но вился на границе светотени, вызывающе белея голыми боками, и шипел злобно.

Да и до сих пор, говорят, шипит то здесь, то там даже внутри города, если, конечно, не чудится.

Выход в балку огородили наспех собранным забором из завалявшихся на складе деревяшек и повесили на него фонари. Из ратуши спешно спустили указание поддерживать в городе достаточную освещённость даже в самое сонное время ночей, до самого зимнего солнцеворота. Городским фонарщикам велено участить обходы и не допускать, чтоб пламя в фонарях тухло, ни на каких улицах, даже в Глухом квартале, в котором фонари неожиданно повесили, изрядно озадачив обитателей этой дыры.

Эльфку, замороченную болотным вомперцем, пока поместили в узилище, но утром, верно, отпустят. Поскольку непонятно, что с ней делать и чего с неё взять, ведь заморочилась она не по своей воле и не по злому умыслу.

Но вомперец, может, и не убежал вовсе, а просочился на какую-нибудь из улиц и поселится теперь в колодце или же в корыте для скота, добавляли посетители харчевни. Так что бдительность ослаблять нельзя ни в коем разе, потому как вомперец тот, по всему ясно, старый хитрый пройдоха и, опять же, глаз у него – во! Так что даже в городе и при ярком свете нельзя ослаблять внимательность до самого зимнего солнцеворота. И за это непременно нужно выпить.

Главное, что вынес из всего этого Илидор – Найло действительно должен был получить свои деньги и, видимо, пришло им время уходить из Лисок. Фурлона Гамера тут нет, делать в городе больше нечего… А значит, хоть ты тресни, дракон, но до полуночи ты должен попасть в выдвижку и дочитать Хардредово послание.

Причём нет смысла просить Клинка этому поспособствовать. У того случится разрыв пятки, если Илидор заговорит с ним про Хардреда ещё раз.

Посетители сегодня не засиживались долго, одни только Касидо и Кунь Понь привычно засели за своим любимым столом с заката да налегали на пиво с сушёными рыбами.

Поздно вечером появился Хорёк. Поначалу вёл себя тихо, но скоро к нему подтянулись приятели – уже виденные Илидором стражие, и компания начала весело что-то обсуждать, наливаясь вином. Судя по всему, эти тоже решили остаться надолго, и дракона это раздражало, хотя что ему за дело. Просто морды у них сегодня были наимерзейшие, прямо как у Куа, когда ему удавалось сотворить какую-нибудь гадость, и дракону неистово хотелось стукнуть лбами этих троих.

Натаскав дров и воды Ундве, Илидор вытащил дровяную корзину в зал и обнаружил, что Касидо и Кунь Понь усадили за свой стол Клинка. Холодея ладонями, Илидор тащил корзину к камину и думал, что вот оно – лучшее время почесать своё изрядно изнемогшее любопытство и пробраться в выдвижку без позволения хозяина, который так удачно сидит к ней спиной.

Илидор сможет. Прямо сейчас. Он станет очень наглым и очень незаметным драконом и прочитает послание Хардреда. Потому что какой, спрашивается, кочерги.

От углового стола, где сидел Хорёк, грохнуло хохотом, и дракон вздрогнул, корзина съехала набок и больно впечаталась ему в ногу.

– Не, ты видал его рожу, видал? Аха-ха! Аха-ха-ха-ха! – заливался один из стражих.

– За деньгами он пришёл, ага-га, ага-га-га-га! – Хорёк стучал кулаком по столу. – Во лопух!

– Даж жаль, што он такой дурила, – спокойно пробасил второй стражий и степенно отпил из своей кружки.

Его друзей это отчего-то развеселило ещё больше.

Текучая тень скользнула по стене – Илидор направился к выдвижке. В зале громко, шумно и суетно, твердил он себе. Никто не обратит на меня внимания.

Колени предательски слабли.

– Не-ет, дружище Клинк! Так не выйдет!

Травник Кунь Понь обращался к гному, но смотрел на аптекаря Касидо и ему же грозил широким полуобглоданным хвостом сушёного карася. Касидо сидел, подбоченясь и глядел на Кунь Поня, надувая щёки. Бордовая шёлковая рубаха с широкими рукавами казалась аптекарским знаменем, в которое Касидо замотался для пущей важности.

В этот день, полный волнующих событий, Клинк наливался пивом наравне с гостями.

На Илидора никто не обратил внимания, даже когда он снял с крюка на стене одну из ламп.

– А как он в канцелярию рвался, ага-га, ага-га-га-га!

Очень тихо, очень медленно, хотя шумящая в ушах кровь требовала перейти на рысь, Илидор двинулся к двери. Выставочный засов грюкнул, Илидор на миг мимовольно втянул голову в плечи, но никто на него так и не посмотрел.

– Не-ет, Клинк! Совет Касидо хорош не для всякого применения! Подходит это средство только пациентам с сухим и твёрдым телом! Пациентам же с плавными телесными контурами…

Хорёк и его дружки снова расхохотались. Илидор тихо притворил за собой дверь.

В дрожащем жёлтом свете лампы выдвижка казалась величественным и давно заброшенным пьедесталом, подготовленным для статуи предка, какие гномы Гимбла ваяли из цельных кусков мрамора. А со стен непременно должны были смотреть гигантские лица великих гномов прошлого – гимблские мастера выбивали такие лица прямо в скальной породе над городом.

Илидор подошёл к выдвижке, и свет лампы сломался в линиях рун, вытравленных на кожаной хоругви: «Готовьтесь, свободные гномы северных подземий: скоро нас позовут на последнюю битву этого мира!».

Тишина звенела. Тишина требовала ответа: зачем потомок побеждённых драконов пришёл к месту, которое хранит память гнома, одного из победителей?

«Скоро нас позовут на последнюю битву…»

Илидор помотал головой. Едва ли Хардред Торопыга сражался в войне с драконами. Был в подземьях в то время – да, а чтобы сражался… Кочерга его знает, где Торопыга раздобыл ту кожаную тряпку и зачем нанёс на неё знакомый всякому гимблцу призыв, но на настоящих гномских хоругвях и знамёнах никаких рун не травили. Во всяком случае, на те знамёна и хоругви, которые Илидору доводилось видеть в Гимбле, были нанесены только отрядные знаки. И дракон повидал их немало: у городских и приглубных стражих, в хранилищах векописцев, в харчевнях и гильдийных цехах.

На настоящих гномских хоругвях не травили надписей, но откуда об этом знать жителям людского городка Лиски в надкаменном мире, далеко-далеко от северных такаронских подземий?

Едва взглянув на хоругвь, Илидор пошёл к единственному интересовавшему его предмету – кожаному лоскуту.

Да, Хардред был тем ещё прохиндеем, и в его прохиндейство хорошо укладывалась история про поддельную хоругвь, самовлюблённую выдвижку, лихой морской разбой и пиратский клад. И о его потомках – приличных гномах, которые не желали знать никаких подробностей про своего непоседливого предка. Сгинул вдали от дома – и ладно. А так мы, конечно, к нему со всем почтением.

Тишину проткнул грохот: в зале что-то свалилось со стула и пьяно возорало.

Илидор очнулся и осознал, что смотрит на слегка смазанные руны, гласившие: «…или пусть забудется моё имя – Хардред Торопыга и…» здесь непонятно, но, видимо, «затупится моя секира»… Кровеплюйка? Кровопийца?

Илидор не ошибся: на тряпице-кожице Хардред написал о кладвище, или, как говорят гномы, потайке – месте, где спрятал драгоценные камни, в которые обращал монеты и вещички, собранные в набегах и странствиях. Описание кладвища – путаное, не все руны знакомы Илидору, не все он может прочитать и совместить в сейчашнем волнении, ясно лишь то, что место это существует и находится оно в море.

Сохранилось ли кладвище спустя двести лет? Взгляд дракона скользит по рунам, но голова отказывается вчитываться в них, голова играет огненными сполохам возбуждения – тайна, старый клад, возможность решить задачу Йеруша в упоительном приключении, которое сулит столько нового, неизведанного, непощупанного прежде; и тоненькой ниточкой мечется меж этих сполохов осколок рассудительности, который верещит: в любой момент Клинк Скопидом может подняться из-за стола, подойти к выдвижке и увидеть, что засов открыт, нужно бы немедленно сливаться отсюда!

Но руны манят, шепчут, изгибаются в неровном свете лампы, отсветы ломают тени, пляшут на доспехе и сероватом булыжнике в соляных разводах, на обломке большого ключа и огромном клыке, подобном медвежьему, на пустом затасканном кошеле с нечитаемыми, затёртыми рунами, на прочем барахле, которое то ли принадлежало когда-то Хардреду, то ли просто создаёт наполненность выдвижки.

Сквозь сполохи восторгов и возбуждений в голове Илидора то и дело прорывались ещё ошмётки холодной рассудительности, бубухали в виски дельными вопросами. Много ли ценностей буйный гном не успел прогулять, пропить, прокутить? Надо думать, ещё что-то он передавал тогда своей семье, живущей в Лисках. Сколько драгоценных камней он мог собрать в своём кладвище-потайке, и что это за камни?

Положим, если вот эта чёрточка – часть руны ист, а не трещина на коже, то в кладвище Хардреда около двух десятков драгоценных камней. Сколько это может быть в деньгах и в костюмах для подводного плавания? Сохранилось кладвище или его давно уже смыла вода, или нашли и разграбили люди моря? Как быть с тем, что к нему, Илидору, эти ценности не имеют решительно никакого отношения? Хардред оставил указания для своих потомков, а вовсе не для какого-то дракона, который забредёт в город спустя двести лет!

Илидор так увлёкся разгадыванием полурасплывшихся рун, что даже не услышал, как открылась дверь.

– Ты какой кочерги тут делаешь? – взрокотал Клинк Скопидом.

* * *

Изнутри Йеруша разрывало на части негодование, чувство мощнейше ущемлённой справедливости требовало немедленного отмщения и воздаяния, – и в то же время снаружи, извне, из безумного рехнувшегося мира давили на Йеруша ужас и беспомощность, от которых леденело в животе.

Он оказался совершенно один посреди холодного, злого, враждебного мира, у него не было никаких способов повлиять на эту глухую враждебность. Реальность поломалась и грозила поломать Йеруша Найло, а он и прежде-то был не особенно целым.

Он сидел на кожаной котомке, за спиной его мрачнели запертые городские ворота и высоченная стена, рядом стоял маленький дорожный рюкзак. Большой остался в спальном доме. Йерушу даже не позволили забрать все вещи, когда вышвыривали его за городские ворота с наказом больше никогда не возвращаться в Лиски, больше не сметь омрачать покой горожан своими «позорными наветами, подозрительными познаниями в чём ни попадя и непостигаемой связью со всяческой нечистью».

Очень странным сочли в городской канцелярии тот факт, что Йеруш Найло обнаружил в городе болотного вомперца, тварь зело хитрую и в города обычно не ходящую. Наверняка Йеруш Найло просто знал, что она там. Вернее всего, сам же ее и приманил, как-то затащил в Лиски – быть может, приволок в своём огромном рюкзаке. Гнусно втёрся в доверие к добрым горожанам, подвергал их опасности, играл на их страхах, жаждал получить денег и славы, а может, даже должность при городском совете!

Хорошо, что зауряд-ревнитель Тархим, повышенный теперь до полного ревнителя, раскрыл коварный план Йеруша Найло. И теперь пусть Йеруш скажет спасибо, что ему позволяют убраться поздорову из этого почтенного города, не накладывая на него повинных выплат, не запирают в казематы, не тащат на судилище, не рубят головы. Исключительно потому, что подобные мероприятия повлекли бы за собой многие хлопоты, включая необходимость списываться с неведомым Университетом в далёких эльфских землях. Словом, пусть Йеруш Найло убирается из города, пока городские власти не передумали просто выставить его за ворота и воспретить возвращаться.

Тархим смеялся, когда Йеруша гнали из города.

– Как там учёные за твоим плечом, сильно помогли? – издевательски бросил в спину напоследок, когда уже почти захлопнулась воротная калитка.

Никаких денег, разумеется, Найло не получил и вообще ничего не получил, помимо жесточайшего унижения. А потерял множество всего, включая последние собственные деньги и целый рюкзак вещей, нужнейших в работе и странствиях. Потерял кураж и убеждённость в своей способности как-нибудь выкручиваться из передряг. И веру в хоть какую-то справедливость, честность, упорядоченность этого мира.

Незримо стоящая за плечом череда великих учёных, разумеется, никак сейчас не помогала.

Список мест, куда мне запретили возвращаться, стал длиннее списка мест, где меня не попытаются избить. Может, и правда было бы лучше, стой за моим плечом семья? Будь у меня нелюбимое, но прочно определённое в мире место, с которым мы взаимно должны друг другу?

Йеруш сидел один за городскими воротами в непроглядной темноте, на холодной обочине, в заброшенности. В его ушах стоял смех Тархима, голову разрывали на кусочки бессильная ярость, детская обида на чужую подлость, растерянность и страх. И голоса, голоса в голове. Они, кто бы сомневался, раздухарились и вскоре стали такими громкими, что заглушили смех Тархима. Голоса в голове кричали, кричали, кричали о том, что у Йеруша никогда не могло ничего получиться. Он ни разу в жизни ничего не смог сделать правильно. С рождения до сего дня он жалкий, никчемный, нелепый, неудачный, вечно разочаровывающий Йер.

Но если бы за его плечом стояла семья, то даже будучи жалким и нелепым, он бы не оказался один в столь унизительной безысходности.

Найло взвыл, зажмурился, вцепился в свои волосы.

Как его и предупреждали, в конечном итоге он остался в оглушительном одиночестве и ни с чем, притом произошло это довольно быстро. Сколько времени минуло с той ночи, когда он вылез из окна родительского дома и отправился к стоянке ночных экипажей – шесть лет? – и вот он уже потерпел крах.

На всех направлениях. Во всех начинаниях.

* * *

Стиснув стальными пальцами предплечье Илидора, Клинк оттащил его в просторную вещную кладовую, где дракон прежде не бывал. Илидор думал, что в кладовой припрятан семейный боевой молот, которым его сейчас попытаются сокрушить, и вообще чувствовал себя до крайности неловко.

В кладовой жили запах пыльных тканей и небольшой кособокий стол. Множество лавок и табуретов составлены друг на друга под длинными стенами, на короткой – ряды полок, прикрытых плотными полотняными занавесями.

Клинк усадил дракона за стол, уселся сам и потребовал объяснить, какой кочерги происходит.

– Я-то с сам-начала понял, что не так ты прост, – буркнул вдобавок, сложил руки на груди и вперился в дракона хмурым взглядом из-под кудлатых бровей.

Любой гном из подземья просто снёс бы голову тому, кто без спроса пролез к нарочно запертым вещам, но гномы, двести лет живущие среди людей, имели гораздо более мягкие нравы. К большой удаче Илидора. Или Клинка.

Дракон прочистил горло. Смотреть на Скопидома было совестно, потому Илидор начал говорить, не поднимая глаз:

– Когда Хардред Торопыга вышел из Такарона, он пытался стать торговцем. Но что-то пошло не так и спустя пару лет он уже пиратствовал в южных морях. Сменил несколько кораблей и купил штук двадцать драгоценных камней. Не то спрятал, не то собирался их спрятать в южном море, на одном удалённом острове.

Клинк молчал, покачивался на табуретке, утопив бороду в груди, смотрел на Илидора. Дракон от досады хотел было добавить, что доспех и оружие с выдвижки никогда не нюхали подземий, но не набрался для этого окаянства. Сказал другое:

– Сначала мне было интересно посмотреть на выдвижку, а теперь мне интересно посмотреть на Хардредово кладвище. Но ты не особо был расположен про это говорить. Где-то на уровне «Заткнись нахрен, Илидор».

Скопидом буравил дракона глазами и пожёвывал губу. Похожим образом вела себя Корза Крумло, когда Илидор был драконышем: узнав о каких-то проделках или шалостях, она усаживалась напротив, требовала немедленно ей всё рассказать, а потом молчала, молчала, смотрела и молчала до бесконечности. Из-за этого драконышам казалось, что Корза знает больше, чем они уже сказали, и они признавались в новых и новых проказах под этим выжидающим немигающим взглядом.

Илидор сложил руки на столе, сцепив в замок пальцы, и стал смотреть на Клинка. Всё в чем имело смысл повиниться, он уже сказал, пусть Скопидом теперь хоть до полуночи молчит. В полночь ему харчевню закрывать.

– Ундва хорошо о тебе говорит, – наконец изрёк Клинк. – А Ундва к работникам строга. Трогбард говорил о тебе хорошо, а Трогбарду трудно прийтись по душе. Ты можешь читать старые гномские руны, которых никто из гномов Лисок давно уж не упомнит.

Илидор молчал. Скопидом внимательно рассмотрел его сцепленные в замок пальцы и воткнул испытующий взгляд в посеребревшие глаза. Тягуче, словно покачивая каждое слово на языке перед тем, как выпустить его в мир, Клинк проговорил:

– Кто ты, в кочергу, такой? Я хочу знать.

Дракон глаз не отвёл, не разомкнул стиснутых пальцев. Медленно качнул головой.

– Нет. Не хочешь.

– Ну, – Клинк на миг надул щёки. – Тогда я не хочу с тобой дальше говорить про писанину Хардреда Торопыги. Из ответного наплевательства.

– Из наплевательства я мог бы просто стащить этот лоскут и уйти! – с досадой выплюнул Илидор.

Клинк Скопидом, всё так же глядя на дракона в упор, медленно качнул головой.

– Нет. Не мог бы.

Илидор скрипнул зубами. Клинк ещё долго сидел, смотрел на него, о чём-то размышлял, пыхтел и сопел, выдыхая запахи крепкого пива и копченого сала.

– Ты не мог бы украсть. Ведь Ундва хорошо говорит о тебе и Трогбард говорил о тебе хорошо. И ты знаешь не одни только старые руны, нет. Ты знаешь ещё того, кто тебя им учил. Ты знаешь многое, про что не сказал бы ни мне, ни Ундве, ни Трогбарду. Быть может, самому себе бы тоже не сказал.

Гном тяжело поднялся на ноги, впечатал кулаки в столешницу и опёрся на них.

– Ты сильнее, чем кажешься, глаза у тебя нелюдские, умеешь читать гномские руны, а мои дети тебя приняли за кого-то навроде родича. Дай-ка подумать, хм, хм.

Огромным усилием воли Илидор не отвёл взгляда и заставил себя дышать ровно. Клинк отвернулся первым и вперевалку неспешно пошёл к настенным полкам. Неспешно откинул закрывающую их ткань, завозился там, и голос его стал звучать глуше.

– Не украл бы ты ничего, Илидор. Это я верно знаю. А вот отправишься ль ты в море без моего позволения – это не знаю. Это, так я мыслю, ты отчего-то можешь. Ты знаешь, что мне наследство Хардреда ни к чему, но ты ж не из той породы, что охотится за чужим добром и хватает плохо положенное. Зачем тебе те ценные каменья? Сокровищницу собираешь?

– Не мне, – признался Илидор неохотно. – Они помогут одному эльфу. Камни нужны для научных изысканий, которые ему поручили другие страшно важные эльфы. Изыскания тоже страшно важные. Для него это, считай, дело чести, притом дело срочное, и срок уже идёт.

Клинк на мгновение обернулся, прекратив шуршать и звякать чем-то на полках.

– Тот эльф, что приходил ввечеру тогда? А он тебе кто?

– Он мне заноза в загривке, – с чувством ответил Илидор.

Клинк Скопидом одной рукой задёрнул ткань, снова закрыл настенные полки. Второй рукой он прижимал к боку набор для письма: чернильницу, перья, несколько кожаных лоскутов и листов бересты, тряпочки, ножички, каменную песочницу.

– Вот. – Подошёл вперевалку, разом сгрузил всё добро на стол перед драконом, и тот успел схватить пыльную чернильницу, чтобы не упала набок. – Можешь сделать списку с рун Хардреда.

Илидор поднял на Клинка недоверчиво-вопрошающий взгляд.

– Если доберешься до места, что он указал, если там чего отыщешь – забирай всё барахло себе или, хочешь, раздай кому или в море утопи. Мне этого наследия не нужно, я от своих слов не отступаю. Да и не верю я, что Хардред спрятал ценности, наверняка вся его писанина – пустое бахвальство, то есть, э, я хочу сказать, наверняка это были лишь планы, мечтанья, вот чего я хотел сказать. Быть может, и собирался Хардред разбогатеть и спрятать клад, быть может, и хотел, да наверняка не было у него никаких ценностей и не было такой удачи, чтоб надёжно их схоронить в верном месте. Поскольку жил Хардред Торопыга странно и помер невесть где, а потому не верю я, что шла с ним рука об руку какая-то удача. Не дело гному по свету мотаться, и думаю я, да, вот знаешь, ещё я думаю, потайка Хардреда, даже будь она впрямь на свете, не принесла бы счастья моей семье. Такая уж уверенность есть у меня, и всё тут.

Илидор медленно гладил запылённый бок чернильницы. Жидкости в ней плескалось совсем чуть.

– Условий у меня будет два, – Клинк опёрся могучими руками на столешницу и на неё же возложил живот. – Если решишься искать чего-то по Хардредовым рунам и будешь кому-то про это говорить – не моги называть имён. Ни его имени, ни моего, ни детей моих, ни харчевни, ни города. Это первое. А вот второе. Если я ошибаюсь, если отыщется у Хардреда кубышка и найдёшь ты там какую ценность и продать надумаешь – продавай гному, никому иному. Торговцу, оружейнику, кузнецу, старьевщику – мне без разницы. Но чтобы гному. Больше никаких условий тебе не ставлю, но эти два исполни непременно. А если ты их нарушишь, Илидор, если снебрежёшь моими словами и отступишь от сих условий, то да услышит меня камень…

Голос Клинка расширился, загудел, и в горле дракона эхом взрокотало низкое рычание. Клинк осёкся, посмотрел на Илидора, моргнул. Покивал.

– Ты не отступишь. – Помолчал, жуя нижнюю губу, и в сердцах добавил: – Один отец-Такарон знает, как я это понимаю. Но понимаю верно: ты сделаешь, как я сказал, всё исполнишь, Илидор. Кто бы ты ни был, откуда бы ни пришёл. Ты прав в том, что я не хочу этого знать. Не хочу знать, почему тебе верят Ундва и Трогбард. И отчего я сам тебе выболтал больше, чем своим соседям за последние двадцать лет.

* * *

Вероятно, это конец, говорил холодный голос в голове Йеруша, и через него пробивались отзвуки смеха Тархима, а за спиной нависала и давила городская стена – чернейше чёрного, мрачнее мрачного. В этом бесконечном унижении и безнадёжности Йеруш Найло, возможно, даже не переживёт этой ночи, такой бесконечной, сырой, холодной, беззвездной. Ему некуда, не с чем, незачем больше идти, его бестолковый, никчемный, напрасный жизненный путь закончится именно так, как и должен был закончится, – нелепо, унизительно, разрушительно, именно так, как все эти годы предрекали голоса в его голове. Маленький жалкий ручеёк иссох, иссяк, испарился, причудился, потому что его никогда не было. Он выдумал сам себя. Он никогда не мог добежать до моря.

Найло раскачивался из стороны в сторону, сильно зажмурившись, то и дело дёргал головой, словно очумелая слепая птица. Ночной холод заползал под его капюшон, под рукава, леденил, омертвял.

…Как-то раз, во время их с Илидором путешествия, в ответ на походя брошенное замечание Йеруша о каком-то совершенно пропащем бродяге Илидор сказал:

– Нельзя продолбать свою жизнь полностью. Непременно останется что-нибудь на донышке.

– Это какая-то драконья мудрость? – огрызнулся тогда Йеруш.

Теперь он вдруг вспомнил слова Илидора и неистово захотел в них поверить. Схватиться за соломинку этих слов последним рывком своего неистового, опустошённого, поникшего разума, выбросить из головы издевательский смех и обвиняющие голоса.

Что осталось на донышке его жизни после череды неудач, глупых и недальновидных решений, чужой подлости, собственной дурости? Йеруш очень старался, но никак не мог понять, что же у него осталось. Ничего, ничего, ничего, повторяли голоса в его голове. У тебя ничего не осталось, поскольку ничего никогда и не было. Ты выдумал сам себя, и за твоим плечом стоят только призраки.

Тархим хохотал ему в спину.

Спасительная соломинка выскользнула из рук, и последней надеждой утопающего Йеруша стала мысль про Илидора.

Возможно, Илидор будет его искать. Возможно, найдёт. Быть может, даже раньше, чем гениальный учёный Йеруш Найло окончательно сгниёт на обочине от всей этой безнадёжности. От осознания собственной никчемности, неудачности, нелепости, – везде, куда бы ни отправился, и от ужаса перед этим огромным и таким гнусно-враждебным миром, с которым гениальный учёный Йеруш Найло, оказывается, совсем не умеет справляться.

Он захотел разозлиться на свою слабость и жалкость, на беспомощность, из-за которой оказался скукожен тут, на сырой обочине, из-за которой сделался похожим на потерянную тряпочку, безвольно ждущую спасения. Но на злость не оказалось сил.

* * *

– А ведь меня полным ревнителем назначили! – заходился в зале основательно захмелевший Хорёк.

Илидор вообще-то шёл на кухню к Ундве, но при слове «ревнитель» остановился – что-то скребнуло в груди.

– Неужели, – протянул развалившийся на лавке Кунь Понь.

На Хорька он смотрел с откровенным презрением и явственно чхать хотел и на ревнителей, и на их полноту, и на стражих – приятелей Хорька, которые пили с ним вино.

– С этим поздравлять положено, – с пьяным вызовом продолжал Хорёк и смотрел мутными глазёнками в тоже не самые прозрачные глаза Кунь Поня и Касидо. – А кроме того, с ревнителем кр-райне желательно быть в добрых отношениях, ведь столь разумное поведение ведет к спокойствию и процветанию! Да, к процветанию и благоденствию разумно поведённых и всего сообщества. Верно ли говорю я, други мои?

Стражие слаженно не то кивнули, не то икнули.

– Так что ожидаю от вас поздравлений, – и Хорёк потряс полуобъеденным гусиным крылом.

Кунь Понь скривился. Хорёк прищурился, и тут подал голос молчавший до сих пор Касидо. Изрёк заплетающимся языком:

– Раз положено, то поздравляю с назначением. А также хочу добавить, что ты редкостная падаль, Тарх-хим.

Хорёк поперхнулся, его друзья-стражие разом проснулись, а у Илидора зазвенело в ушах. В голове со щелчками вставали на места смыслы обрывочных фраз, услышанных этим вечером от углового столика.

Дракон медленно сделал шаг вперёд, другой шаг, и что-то было в его пружинисто-текучем движении такое, что привлекло внимание разъерепененного Хорька, отвлекло его от Касидо, от неловкости и возмущения, от необходимости немедленно, сейчас выдумать хороший ответ, который покажет, насколько важно дружить с ревнителем.

Илидор встретился взглядом с хмельными глазами Хорька и медленно проговорил:

– Значит, ты Тархим?

– Эй, эй!

Клинк шагнул между столом и Илидором, широко разведя руки – одна поднятая ладонь обращена к дракону, другая к столу.

– Что ты сделал с Найло? – очень спокойно спросил Илидор, поверх головы гнома глядя на Тархима.

Тот зыркнул на приятелей-стражих, ища в них уверенности и поддержки, но тщетно. Холера его знает, что видели они в стоящем перед ними безоружном человеке, который и до этого вертелся в харчевне, в котором никакой опасности не замечалось прежде, но глаза у обоих были серьёзные, несмотря на пьяную поверхностную муть.

– Йеруш Найло покинул город, – выбрал Тархим самое обтекаемое из возможных выражений.

– Вот как, – у Илидора как будто заострились скулы, он сделал ещё шаг вперёд, почти упершись плечом в выставленную ладонь Скопидома. – На ночь глядя? Один? Не попрощавшись? Надо думать, со всеми деньгами, которые ты ему обещал? Со всеми своими вещами и…

Его голос набирался каменного грохота, от которого на полках зазвенели кувшинчики.

– Илидор, – веско произнёс Клинк, и в его голосе тоже грохотнуло.

Дракон остановился, но по-прежнему буравил взглядом Тархима. Взгляд был ярый, глаза нечеловечьи – словно сотни раскалённых монет ворочались в них. У Тархима пересохло во рту.

– Он…

– Мы за ним не следили, – вымолвил вдруг один из стражих и мотнул головой, отгоняя невесть почему накативший страшок. – Тебе интересно – так иди вослед своему дружку и сам гляди. С чем он там ушёл да куда.

– Точно так, – ободрился Тархим.

Илидор чуть наклонил голову.

– Мы тут прибыльцев не пествуем, – с нажимом добавил второй стражий и положил руку на рукоять меча, прислонённого к лавке. – Вы пришли – ладно. Вы ушли – два раза ладно. Нам-то что? Пусть вас за вратами хоть собаки дерут.

– Илидор, – теперь из-за своего стола поднялся аптекарь Касидо.

Дракон плотоядно улыбнулся и громко хлопнул крыльями.

* * *

Чёрная, глухая, неизбывная безысходность обуяла Йеруша. Замёрзший, оцепеневший, заброшенный и всеми забытый, смотрел он широко открытыми глазами в непроглядную ночь и не мог разглядеть впереди ничего, кроме мрака. Он спрашивал себя, к чему же был весь его путь, к чему был весь Йеруш, – и не находил ответа. А другие голоса в голове – о да, они охотно давали ответы, но от них Найло вбивался ещё глубже в холод, мрак и безысходность. Он медленно соскользнул-погрузился в ступор и застыл там, замер, окостенел, перестал слышать, перестал думать…

Спустя примерно вечность в абсолютной тишине, темноте и беспросветности на горизонте прорезалась серая полоса светлеющего неба. А потом в лесу тихо и переливчато запела птица. Одна. Йеруш понятия не имел, какая, но было в её трелях что-то настолько искреннее, простое, жизнеутверждающее, что окостеневший кокон из Йеруша Найло вздрогнул. Что-то слабо хрупнуло в заледеневшей груди.

Небо наливалось светом – сначала это была едва заметная тёмно-серая полоса, потом она посветлела и расширилась, ушла в бело-голубой оттенок, а к одинокому птичьему голосу присоединился второй. Йеруш поднял голову и стал недоверчиво рассматривать светлеющее, наливаемое красками небо. Бледно-голубой ушёл в бело-серость и едва заметную зелень, под ним протянулся серо-жёлтый, быстро разошёлся вширь и заоранжевел. Звонко засвистела третья птица, и Йеруш с удивлением понял, что голоса в его голове молчат, а он сам ощущает себя уже чуточку менее окостеневшим и самую капельку способным чувствовать нечто кроме холода и безысходности.

Позади и справа, где высилась сумрачная громада городской стены и наглухо запертых чёрных ворот, что-то скрипнуло и потом сухо стукнуло, но Йеруш не осознал этого звука. Он смотрел на восток, на оживающее светом небо. По нижней кромке прорезалась золотисто-сияющая полоса. Она выталкивала сумрачную ночную безысходность с возрождённого утреннего неба, и безысходность бежала на запад сужающейся чёрной полосой, пока не пропала вовсе. Небо сделалось серо-бежево-рыжим, и уже десятки птичьих голосов летели в это небо – трели, свист, щёлканье, переливы сливались в звонкий, юный, торжествующий гимн нового утра, которое всегда приходит в свой черёд, когда заканчивается время непроглядного ледяного мрака.