Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

– И лишь глубочайшие глубины мрачного мрака, куда испокон времени не заглядывал свет отца-солнце, могли породить подобное создание, – как сквозь сон слышал он слова Эблона.

У Пылюги было такое выражение лица, словно он сам не понимает, что именно говорит. Стоял перед машино-гномом, держа обеими руками свой молот, и чуть покачиваясь всем телом.

Палбр тёр горло. Илидор и ходовайка подошли к останкам поближе. Ходовайка вела себя совершенно невозмутимо, как будто не видела ничего необычного – и, наверное, в самом деле не видела, для неё одинаково нормален был и гном, и машина, а что они обычно не совмещаются между собой – на это ходовайкиных пониманий не хватало. Илидор же преодолел разделяющие его и машину три шага так, словно каждый из них был шагом в пропасть. Крылья плаща сначала встопорщились, и под ними клубился мрак с грозовыми проблесками, а потом они облепили тело дракона так, что ему, наверное, дышать было трудно.

Однако он подошел к машине, словно преодолевая сопротивление ветра, и опустился подле нее на колени, сначала поведя плечами, чтобы немного ослабить хватку собственных крыл. Осмотрел останки внимательно, хотя Типло видел, что тело дракона напряжено и плохо двигается, словно по венам его пустили каменную крошку вместо горячей крови, а по позе Илидора было ясно, что он готов в любой миг вскочить и… наверное, бежать отсюда без оглядки. А кто бы не побежал? Однако дракон заставил себя просидеть рядом с гномо-машиной так долго, как потребовалось, чтобы хорошо рассмотреть всё, что он считал нужным рассмотреть. Ходовайка топталась рядом с ним, шевелила вибриссами, пригибала голову и непонятно что пыталась выразить: поддержку, ободрение, небрежение?

– Они в самом деле сращены, – наконец сказал Илидор, нарочито медленно поднялся (видимо, потому что ему очень хотелось отпрыгнуть), так же неспешно отвернулся и отошел к Палбру. – Не сшиты, не сварены, а как бы встроены, насажены друг на друга. Кто мог такое сделать? И могла ли эта вещь быть живой?

Палбр выразился в том смысле, что он всё еще страшно растерян и ничего не может сказать об этом невероятном существе.

Пещеру они покинули быстро и в молчании. Не обсуждали больше того, что увидели, но Типло замечал, что Эблон теперь еще с большим подозрением таращится в каждый темный закуток, а его приговорки про отца-солнце звучали всё более агрессивно – в том смысле, что каждый должен нести свет в тёмные углы, даже если это убьет решительно всех. Палбр сделался очень задумчив и на привалах подолгу изучал ходовайку: то вертел так-сяк её вибриссы, то с бормотаниями простукивал пластины, то заставлял сгибать ногу и отмерял на ней что-то при помощи собственных растопыренных пальцев. Дракон стал беспокойно спать и почти прекратил напевать, а что до Типло – ему сделалось совсем погано, потому как идти дальше он уже не мог, а не идти не мог тоже.

Плевать, даже если меня заберет Брокк Душеед, думал Хрипач, шмыгая носом и делая перед спутниками вид, будто это у него насморк разыгрался. Брокк Душеед не может быть хуже вот этого ужаса, только ведь этот ужас еще и не заканчивается никак и… Типло мучало подозрение, что впереди их ждёт нечто еще более мрачное и ненормальное, хотя ну куда уже дальше, вашу ж кочергу.

Будь у стража Приглубного квартала Типло Хрипача чуть больше отваги, он бы, вероятно, хорошенько разбежался да сиганул в какую-нибудь из лавовых рек, что исправно встречались на пути отряда.

* * *

– Бред! – рявкнул Шестерня так, что брызги слюны попали на розово-зеленый панцирь жука-бойки, в который Фрюг вкручивал крепление.

Висок и ухо Шестерни пересекала свежая царапина, из бакенбарды был вырван клок. Борода с одной стороны стояла дыбом: под ней на щеке наверняка налился черный синяк и опухоль: новая стражая змея, сборка которой завершилась вчера, получилась бракованной, буйной, и усмирять её пришлось всем механистам, собранным в сборочной для протокольной подстраховки – то есть как раз на такой случай. Итогом дня стали несколько пришедших в негодность кожаных шлемов, погнутые нагрудные пластины, ожоги и разобранная на запчасти змея. Так что сегодня настроение Шестерни было еще гаже обычного.

– Или твой Лузис – спятившее трепло, или ты сейчас решил меня р-разыграть! – Фрюг наставил на Годомара отвёртку.

Рукатый стискивал зубы, старался сохранять невозмутимое выражение лица и пытался выбросить из головы пренеприятнейшую картину: собственное тело, истыканное копьями стрелунов.

– Бр-ред! – повторил Фрюг. – Как можно поверить в такое, а?

Годомар старательно молчал. Нужно сосредоточиться хоть на чем-нибудь, отвлечься, чтобы не издать ни единого звука, могущего сойти за ответ, за желание пререкаться или что-то объяснить. Не выразить лицом ничего, способного сойти за такое стремление. Иначе оглянуться не успеешь, как найдешь себя пришитым к гобелену. Он принялся изучать густые седые усы Фрюга, летяще-встопорщенные вбок и назад, словно оглаженные ветром. Кончик левого уса едва заметно розовел: пол-лица Шестерни забрызгало кровью вчера, когда… нет, не когда усмиряли стражую змею, а позже, когда другая молодая стражая змея отрабатывала атакующие броски на механисте, который оживил ту, негодящую.

Годомар никак не мог убедить Фрюга, что нехорошо тренировать стражих змей на гномах и нехорошо так расточительно разбрасываться механистами, на обучение которых ушли годы. У Фрюга на всё был один ответ: машины должны слушаться механистов, тогда другие гномы не пострадают. Машины должны быть собраны умелыми механистами, тогда они будут послушны твёрдой руке.

А что машины, оживленные Фрюгом, были самыми буйными из всех – в том всегда оказывалась вина негодных материалов или слишком горячей лавы.

– Есть драконы, дышащие льдом, это я понимаю, – Шестерня нахмурился, и шрамы на лбу сделали его лицо отвратным и жутким, то есть еще более отвратным и жутким, чем обычно. – Я понимаю: есть такие, какие слышат воду. Мы научились бороться и с теми, и с другими, и со многими пр-рочими, так хорошо научились, что все они просто пер-редохли в глубинных подземьях от ярости наших войск и действия наших машин! Потому что мы научились спр-равляться с их магией!

«Наши предки научились, – мог бы сказать Годомар, – сами-то мы нихрена не придумали для противовеса драконам, потому как никаких драконов в глаза не видали». Но Рукатый, разумеется, молчал и даже движением брови не дал понять, что у него вообще есть какое бы то ни было мнение о драконах и словах Шестерни.

Фрюг положил рядом с собой пришейный кусок панциря.

– Но дракон, умеющий дурить головы? Грёб я кочергой подобные истории!

Шестерня принялся закручивать очередное крепление с такой яростью, что из панциря жука полезла металлическая стружка. Шестерня смахнул её ладонью, двумя руками с трудом приподнял панцирь, заглянул внутрь, что-то пробурчал себе под нос с неудовольствием.

– Так вот, или я хочу знать, как именно дракон может делать такое, или я не желаю слышать этот бр-ред снова! Ты понял меня, Годомар? Я дал тебе серьезное поручение, а ты приходишь ко мне с детскими стр-рашилками! Я не потерплю такого небрежения, это понятно?

Рукатый не был уверен, что уже можно кивнуть без опасения получить по лбу тяжеленным панцирем жука-бойки, потому не пошевелился. Фрюг посмотрел на Годомара, подумал и покачал головой, словно не веря собственным глазам.

– Ты впрямь поверил? Ты что, дур-рак? Если бы дракон мог морочить головы, он бы кочергу нам дал, а не Слово! Он бы просто пришел в Гимбл и сразу всё заполучил, чего он там желал: наших карт, наших воинов, дороги в подземья? Велика тр-рудность!

Годомар покачнулся, словно его ударили, а Фрюг снова фыркнул, заплевав панцирь и собственную бороду, вытащил из ящика жучиные усики и коротко мотнул подбородком:

– Иди отсюда, Рукатый. И можешь не возвращаться без ответов, ты меня услышал?

– Я тебя услышал, Фрюг, – уже из двери мастерской ответил Годомар и быстро вышел вон.

7.2

– А вы многое переделали с того времени, как я тут был.

Кьярум оглядывал большое помещение перед каменной лестницей, прижавшейся к стенке. Прежде тут была харчевальня, стояли ряды столов, сделанных из чего попало, теснились полки и ящики с едой и питьем, а под дальней стеной, утопленный в пол, был выложен длиннющий очаг. Теперь же это был непонятного назначения зал. Всё, что сохранилось от прежнего времени – широкая лестница под одной из стен, две другие теперь были заставлены ширмами так, что свободного места получалось не очень-то много; рядом с ширмами – рычаги, повсюду стоят бочки и ящики – отчего-то кажется, что это не те самые, в которых прежде хранились припасы, хотя внутрь не заглянуть, всё прикрыто крышками и тряпками. Там-сям валяются мешки и железки, в одном из углов зарастает пылью что-то вроде навеса торговой палатки. От тепла, которое прежде дарил всегда горящий очаг, не осталось и воспоминаний, зал был гулок, холоден, вонюч: запах пригорелой пищи, которым было наполнено это место прежде, сменился запахом металла, тухлятины, машинного масла и запустения.

– Точно, многое поменялось, – Дарзий отправился к одному из ящичных развалов, – тут всё переделали еще в то время, когда собирались ферму устроить. Потом забросили. Да. Вы садитесь, – он махнул рукой, – нет, не там, во-он туда садитесь, там табуреты рядом, под мешками посмотри, ага.

Кьярум и Обжора нашли под мешками несколько низких широких табуретов, судя по их виду, сколоченных еще во времена короля Ёрта, и неохотно уселись там, куда указал Дарзий: перед ящиком, где стояла железная плошка с вонючими тряпками в жиру и давно потухшая лаволампа. Рядом валялась миска с отбитым краешком, покрытая толстенным слоем пыли. Сразу за ящиком располагалась ширма, пахло от неё дурно: видимо, кожу выделали плохо, и часть её гнила так долго, что запах до сих пор висел между ней и припасами, или что там закрывала эта ширма. Не сговариваясь, Кьярум и Гилли уселись к ней лицом.

Погремев железками в ящике под лестницей, Дарзий сделал вид, будто достает бутылку с самогоном откуда-то из коробок, но Гилли ясно видел: знакомец Кьярума добыл бутыль из собственной котомки. Потом, уже не таясь, из другого ящика он достал паршивые кубки из ползуновой кожи: остроконечные, кое-как скрепленные, наверняка протекающие. Подошел, корча лицо в гримасе, которая, как не сразу понял Обжора, должна была изображать приветливую улыбку.

– Ну да вы проходили через пещеру. Должны были видать, какие там поля наворотили. Мельница-то стоит еще?

– Стоит, – Кьярум принял кубок и теперь смотрел, как Дарзий осторожно выковыривает ножом из бутылочного горлышка плотно свернутые куски кожи. – Только ты мне понятно поясни, Дарзий, что это за кошмарище такое вы там устроили? Это ж гаже прыгунячьего говна в кружке!

– А, ну да, ты же возражал против фермы. Словно у тебя было право голоса, Пеплоед, проведший среди нас всего два года. – Дарзий делал вид, что полностью поглощен открыванием бутылки. – Ты не был в надземном мире, Кьярум. Не пробовал суп, который люди варят из фасоли, свеклы и всяких других растений. Не едал эльфских свежих салатов и пушистых пирогов. Не знаешь, как варить самогон из ботвы, которая…

– Да ты тоже не был в верхнем мире и не пробовал это всё! – возмутился Пеплоед.

– Ну не был, и что, мне Аранга рассказала, – надулся Дарзий и сел спиной к ширме, напротив Пеплоеда и Обжоры, и начал разливать пойло по кубкам, которые гномы быстренько подставили. Завоняло грязными тряпками и плесенью.

– Ты мне зубы не заговаривай какими-то салатами-посолатами, – Кьярум взмахнул кубком. Его содержимое, разумеется, уже отыскало дорогу наружу через плохо заделанный шов и смочило Пеплоеду пальцы. – Ты мне скажи, что это там ходит такое между грядками!

– А. Ну, гм, – Дарзий утвердил бутылку на столе, опустил взгляд. – Значит, ходят еще.

– Ходят еще, – передразнил его Кьярум. – Это чего?

– Это вот и есть самое главное из всего. Давай выпьем!

Дарзий на миг прижал к груди кубок, заявляя здравицу, и быстро опрокинул его в глотку. Кьярум и Обжора тоже выпили, и какое-то время все трое были неспособны продолжать разговор: хватали ртом воздух, утирали слёзы, стучали ладонями по ящику-столу.

– Из чего вы эту дрянь делаете? – в конце концов сумел произнести Кьярум. – Из грибов и дохлых хробоидов?

– Точно! – Дарзий в последний раз смахнул слёзы. – Вообще-то, я не знаю. Но думаю, что да.

– Ну ладно, рассказывай, – поторопил Кьярум. – Я уж точно ничему не удивлюсь больше, чем тем несчастным, которых соединили с машинами. Кто это делает, как это возможно и зачем, объясни мне! К нам присоединился кто-то из механистов? Он стал создавать машины из шпионов а-рао, которых вам удалось захватить в плен? Их владения ширятся, мощь растёт, вы узнали их коварные планы и придумали собственный ответ для устрашения?

Дарзий навесил на лицо выражение большого воодушевления, открыл рот, и Гилли показалось, что он уже почти слышит слова: «Да, верно, так всё и было!» произнесённые фальшиво-бодрым голосом. Но потом Дарзий мотнул головой и снова взялся за бутыль.

– Нет. Всё не так. Давайте выпьем!

Выпили. Второй кубок пошел бодрее, слёзы уже почти не текли, а дыхание если и перехватило, то всего на миг-другой. В животах, давно живущих впроголодь, сделалось тепло, на головах словно разжались железные обручи. Большой зал, воняющий тухлятиной и заброшенностью, уже не казался одиноким и пугающим – если на то пошло, в нем можно было найти даже некоторый уют. А что: просторно, каменно и прыгуны не кусают.

– Примерно в то время, когда ты решил вернуться в Гимбл, мы нашли несколько интересных направлений в дальних подземьях, – заговорил Дарзий. – Там обитает множество паучиных живунов с камешками, все непуганые, богатенькие. Еще мы раскопали местечко, где мигрируют горбачи, тоже непуганые и жирненькие. Стало возможно вести жизнь чуть посытнее, ты понимаешь. Но вместе с тем мы убирались всё дальше от опасностей и ответов на вопросы, которые большинство из нас всё еще занимают. А-рао давно разбежались из тех мест, где можно нас встретить. Мы думали, они подбираются к Гимблу через западные пути. Мы спорили, что нам нужно делать с этим: охотиться на их лазутчиков в других местах? Оставить их на совести города? Вырезать прыгунов, подбираться к потерянным городам, теряя воинов? Ну ты знаешь, Кьярум, еще при тебе со стороны некоторых таких, кто постарше, было много трёпа. Дескать, грядовые воители измельчали. Что мы забыли, зачем уходили в подземья наши предшественники. И, значит, неплохо бы нам снова погибать пачками, да чтобы смерти были пострашнее, а то наша жизнь становится всё более долгой и сытой. Смешно, конечно, что не нравилось это как раз тем воителям, кто постарше. Но они говорили, что скоро не будет разницы, где мы живем: в подземьях или в городе, и в этом была доля правды. Ну ты помнишь. Ты понимаешь, да-а уж!

Кьярум повел плечами, и рукоять Жала выше поднялась над его плечом. Он не был уверен, хочет ли Дарзий сказать что-то вроде «Вот и ты сбежал обратно в город, проведя в подземьях всего два года, никчемный гномишко, лишь только набил карманы драгоценными камнями!», и на всякий случай дал понять, что слушать ничего подобного не станет.

– Но всё-таки, – словно не заметив его движения, продолжал Дарзий, – что бы стало с подземьями, если бы в них не было грядовых воителей? Велика ли беда, что мы хотим есть досыта и отнимать у живунов камешки? Без нас тут бы расплодилось столько прыгунов, что врата Гимбла просто рухнули бы под ними! А-рао паслись бы на гимблских пастбищах, жирея хлеще горбачей! Поля кустов-ползунов…

– К слову о полях, – рыкнул Кьярум. – Хватит зубы заговаривать, расскажи толком, что происходит!

– Там, на поле – это не а-рао, – наконец решился Дарзий. – Это бывшие наши.

– Что? – воскликнул Гилли.

Дарзий прищурился на него, перевел взгляд на Кьярума, но тот сидел с совершенно расслабленным лицом и лишь беспечно махнул рукой: дескать, говори ты свободно, ты же понимаешь: толстяк не опасен, что он сделает-то? А я, Кьярум Пеплоед, слушаю тебя очень внимательно, Дарзий Белокамень, и очень, очень заинтересован в твоей истории. Особенно в той части, где про паучиных живунов и про камни, ты бы не мог повторить?

– Слушай, мы видели, как Брокк Душеед приходит за нашими друзьями. Да ты и сам видел это, Кьярум. Разве не потому ты решил убраться обратно в Гимбл? Подумал, что если в конце не будет разницы, то какой смысл доживать в подземьях кратко? Если можно жировать и Гимбле долго на все те камешки, которые ты…

– Вовсе не потому я ушел! – вознегодовал Пеплоед. – Я тебе вломлю сейчас за такие слова, Дарзий, и не посмотрю, что хочется дослушать, чего ты там расскажешь!

– Да всё, всё, не пыли! – Белокамень отодвинулся, положил ладонь на рукоять молота, и Кьярум мгновенно перестал надуваться, как перекормленный горбач-шестиног. – Не пыли, говорю. Слушай дальше.

Пеплоед устроился поудобнее и принялся слушать, а взгляд у него был нехороший, тяжелый, и Дарзий это, конечно же, видел, поскольку отнюдь не был слепым или тупым. Иначе, как уже понял Гилли, он бы просто не выжил в подземьях.

– Так вот, я уже сказал: жизнь наша становилась всё мрачнее, а споры между – всё сильнее, и едва не пошёл раскол, ты понимаешь. Всё оттого, что не стало предводителя, вот как я думаю. Ведь как погиб Боргр, еще при тебе, так никто толком и не сумел встать во главе с тех пор. И тут некоторые из ребят, которые ходили в глубокие подземья – Зуг у них там был заводилой, не помнишь его?

– Тот чокнутый, что пришел сюда из-за Храма?

– Ну да, что пришёл сюда резать прыгунов и хробоидов. Так у него потом совсем снесло купол. Так-то посмотришь – вроде нормальный, а как заладится про тьму и свет, ну просто туши лаволампы. Так вот, он стал говорить, что наших сил не хватит, чтобы донести свет повсюду. Ну и тут он, хотя и прибахнутый, а прав, конечно. И вот он и его ребята стали говорить, что все наши сложности из-за двух вещей. Первое, значит, это бесцелье, что у нас нет общего большого устремления. Ну, например, вырезать всех прыгунов из подземий! Или там – раскопать все потерянные города! Или: разобраться, отчего камни плавятся в некоторых местах. Ну и оттого, что большой цели у нас нет, мы не можем договориться друг с другом даже в мелочах. А вторая сложность – это, значит, малосилье, поскольку гнома недостаточно, чтобы свернуть горы. А если бы у нас была и большая цель, и большая сила, то нам бы ясно стало, зачем мы живём, зачем мы в подземьях и всё такое прочее.

Дарзий умолк на полуслове и сделал вид, что его страшно заинтересовали собственные ногти.

– Так, я понял! – Кьярум поднял ладонь, а вторую прижал ко лбу. – Получить большую силу – это соединить себя с машиной, что ли? Эти пугала были вашими первыми опытами, да? А теперь Зуг собирает машины в подземьях и… Твою кочергу, Дарзий, скажи мне, что ты не спутался с Зугом! Что те пугала возле мельницы сделаны из мертвых тел! Скажи мне, что вы не использовали живых гномов на эти лоскутные одеяла из тел и машин!

– Само собой, они были мертвые! – возмутился Дарзий. – Там же одни ошмётки! Как такое отделить от живых, ты в уме ли?

– Ну и кто же тот гном, сумевший осуществить подобную сборку, да притом успешно? – спросил Гилли.

Дарзий и Кьярум уставились на Обжору такими глазами, словно с ними заговорила бутыль с самогоном. Гилли остался совершенно невозмутимым. Разумеется, он замечал, как изо всех сил Дарзий притворяется, словно никакого Гилли тут нет, хотя и принес три кубка, но говорить явно желал только с Пеплоедом. Однако Обжора плевать хотел на заскоки этого сомнительного гнома, а если Кьярум почему-то желает принимать правила, предложенные сомнительным гномом и внимательно выслушивать его жуткий трёп – ну, значит, и Кьярума тоже в пропасть! Ибо он, Гилли из рода воинов – вовсе не Гилли из рода терпеливых-потакателей-всяким-трепачам!

– Неужели среди грядовых воителей вдруг случайно затесался талантливейший механист? – спокойно рассуждал Обжора, глядя на Кьярума и тоже показывая, что желает общаться только с Пеплоедом. – Откуда же он мог взяться? Величайше сомневаюсь, чтоб даже в Гимбле, среди механистов, нашелся гном, способный свершить подобное. Соединить вместе тело из плоти и металлические, обсидиановые части – быть может, для этого даже не требуется быть механистом, а достаточно хорошо понимать, как устроены и как действуют тела. Пусть даже это не противоестественно, если тело принадлежит гному, рожденному от камня, как и металл рожден от камня. Но вдохнуть жизнь в мертвеца, соединенного с машиной? При этом сделав машинную часть ведущей – ведь смысл всего действа именно в том, чтобы задействовать машинную силу и выносливость совместно со смекалкой гнома! – и гном должен быть оживлен, иначе мертвое тело просто сгниёт!

Кьярум потряс головой. Гилли говорил слишком сложные вещи, слишком много сложных вещей. Пеплоеду никогда не приходило в голову узнавать, как действуют машины – просто существовали гномы, которые умели их делать, оживлять и командовать ими, вот и всё, а что у них внутри и какие тонкости требуется учитывать, чтобы всё это работало – ну ему-то какая разница? И какая разница Гилли? Откуда он вообще это знает?

– Откуда ты знаешь так много про машины? – спросил Дарзий, эхом повторив мысли Кьярума, но, вопреки ожиданию, в голосе Белокамня было не удивление, не испуг, а уважение, как если бы Гилли проявил вдруг отвагу, ловкость, твердость духа, умение обращаться с оружием и другие качества, достойные воина.

Они у Обжоры были, но Дарзий этого и предположить не мог. Интересно, как он себе это представляет: до базы грядовых воителей в средних подземьях добирается гном-рохля? Гном-размазня? Возможно – иди такой гном с отрядом, но Кьярум и Гилли были вдвоем!

Тут Кьярум крепко задумался. Возможно, Дарзий счёл, что Пеплоед притащил целый отряд? Возможно, потому он затеял эту обстоятельную беседу и сел именно лицом к двери, а никак иначе, и нарочно не спросил Кьярума, вдвоем ли они пришли сюда или вомногером. Точнее, не так: Дарзий Белокамень уверен, что с Пеплоедом и Обжорой пришли другие гномы, и что сейчас они находятся где-то неподалеку. Но тогда почему он смело рассказывает о столь сомнительных вещах? За его спиной тоже есть отряд? Или Дарзий не видит ничего особенного в том, что Гилли мог сюда добраться: Белокамень так много времени провёл в средних и дальних подземьях, что, быть может, и не считает путь от Гимбла досюда такой трудностью, которая вообще стоит внимания.

– Мой дед был механистом, – ответил Гилли на вопрос Дарзия. – Мне доводилось бывать в мастерских: у отца не было дара оживлять машины, из него не получилось смены для деда, так он надеялся, может, хоть из меня вырастет…

И он пожал плечами. Мантия висела на нем мешком, оттого движение выглядело скорбным, и Дарзий даже с долей сочувствия посмотрел на татуировки оружейника на висках Гилли. Обжора меж тем тряхнул головой и продолжал:

– И я понимаю: в таких превращениях есть еще большой замысел: создать симбиоз, дуэт, то есть одновременно ведущим должен быть гном, его разум, его сообразительность, и машина, ее сила, ее бесстрашие… и, очевидно, её покорность хозяину.

– Про покорность ты загнул, – Дарзий просто обязан был сделать какой-нибудь решительный жест, потому взял со стола бутыль с самогоном. – Гном, который всё это придумал, Жугер, он про покорность не говорил и слова. Гномы, которые объединились с машинами – они нормальные.

Кьярум вдруг понял, что сжимает кубок очень сильно и должен разжать пальцы, иначе ему придется пить самогон из смятых ошметков кубка, а выпить теперь хотелось нестерпимо.

– Я видел их, – продолжал Дарзий, – я говорил с ними. Я знал тех гномов до того, как они стали скрещами, ну, это Жугер их так называет: скрещи, скрещенные с машинами, значит. В общем, они все остались собой, понятно тебе, никаких там «Слушаюсь, мой тёмный господин», никаких «Я не помню своего имени и что, кочерга раздери, я тут делаю». Это словно их посадили машине на шею, как механиста сажают, только выглядит это иначе.

– Не знаю, не знаю, – Кьярум оставил кубок в покое и теперь двигал туда-сюда по ящику потухшую лаволампу. – Твой рассказ странный, как жопа на знамени.

Гилли смотрел на Пеплоеда с большим подозрением. Тот вел себя и говорил так, словно его подменяли по ходу беседы. Иногда его слова и действия были именно такими, каких ожидал Обжора, а иногда – совершенно иными. Не то чтобы Гилли очень хорошо узнал Пеплоеда за время совместного путешествия, но по-настоящему поразить его Кьярум смог только раз, в пещере с безумцем Шнейтиком. Тогда Пеплоед вел себя не так, как можно было ждать, потому что ему было нужно нечто, о чем Гилли тогда не знал. Теперь у Обжоры было ощущение, что Пеплоед опять пытается получить нечто такое, чего не понимает Гилли, и каким-то способом, которого Обжора не постигает прямо сейчас. Вместе с тем нужно понимать, сказал себе Гилли: там, в пещере Шнейтика, Кьярум знал, с чем столкнулся и как себя с этим вести, а тут – тут не знал. Кроме того, на Шнейтика Пеплоеду было наплевать, а на воителей – нет. Он ожидал зова от них, два года сидя в харчевне «Дохлый лучник», он слушал новости и сплетни, надеясь услышать что-то о них. А когда прошло уже очень много времени, и воители не пришли, Кьярум сам пошёл к ним, взяв себе в спутники… ну, кто вызвался, того и взял. И Пеплоед шёл сюда, надеясь и страшась, наверняка сотни раз представляя в своей голове встречу и её тоже немного страшась, проговаривая про себя слова, которые скажет, если ему будут рады, и которые произнесёт, если его отторгнут. Он шел через опасности и вопреки им, он шел к тому, что оказалось самым важным, самым нужным в его жизни, но когда он пришел, то обнаружил… вот это.

Нет, решил Гилли, не удивительно, что Кьярум теперь ведет себя странно. Удивительно, что Кьярум способен сохранять спокойствие. Удивительно, что Кьярум не раздолбал тут всё. Наверное, история Дарзия имеет еще большее значение, чем может представить Гилли, раз Пеплоед, которого внутри сейчас должно колотить, как сухие горошины в игрушке-трещотке, умудряется сохранять хотя бы видимость спокойствия.

– Вообще, если хочешь знать, я не слушал этого придурка Зуга, тошнит меня от его Храма. Но я говорил с теми, кто потянулся за ним, я видел их. Они стали сильными и, ну, как это – проворными. Объединились с машинами так, словно это такое дело, природное, понимаешь? Жугер говорит: почему нет? Мы рождены от камня, как и всё то, из чего сделаны машины. Так ли мы далеки друг от друга? Или вот, опять же, Зуг. Он где-то наткнулся на бродячую башню, тебе встречались такие? В Масдулаге их делали когда-то, словом, Зугу одна попалась. От самого Зуга к тому времени, ты знаешь, уже не так много осталось, последний поход в подземья его потрепал сильно, запал он там свой подрастерял вместе с кусками мяса, и Жугер его, ну, привязал к этой башне, чтоб хоть какая польза продолжала быть. Помог её заправить, оживить и связал их вместе, дал Зугу задачу – шастать по подземьям, собирать машины и всех их стаскивать к…

– А сам Жугер соединился с машиной? – влез вдруг Гилли. Кьярум выглядел так, словно его долго били железной лавкой по голове.

– Вроде нет, – Дарзий поморщился. – Так ему и не надо. Других тоже никто не вынуждает, многие гномы приходят к нему такими, как есть. А потом просят приделать им машины. И что?

– Многие гномы приходят к нему для чего? – продолжал допытываться Гилли.

– Я же сказал: наша малая сила – это одна сложность, а вторая – бесцельность. У Жугера есть цель. И теперь, как остальные наши за ним потянулись…

– Остальные. Потянулись. Делать из себя машины, – повторил Кьярум и положил на стол ладони. – Дарзий, я, честное слово, это очень длинная шутка. Я всё жду, когда ты наконец начнёшь смеяться и кричать «Разыграл!».

Дарзий медленно покачал головой.

– Грядовых воителей больше нет, Кьярум. Таких нет, каких ты знал. Они изменились.

– Их больше нет, потому что они изменились, они ушли в глубину подземий и превратили себя в машины, – проговорил Пеплоед.

У него был вид гнома, отчаянно борющегося со звоном в ушах: Кьярум открывал и закрывал рот, двигал челюстью взад-вперед, мотал головой.

– Что-то мне такое, – невнятно пояснил он наконец. – И, значит, ты – последний, кто еще этого не сделал, но и ты сдался, поскольку теперь тебе кажется, что это отличная идея.

– Да, – просто ответил Дарзий. – Это хорошая идея. Это еще и способ навязать подземьям свою волю. Всё, что мы делали прежде – этого мало, Кьярум. Ты знаешь это. Так вот, Жугер умеет такое, что мало не покажется никому в подземьях, даже механистам из Гимбла не снилось подобное!

Кьярум долго тёр ладонями щёки, что-то ворча, мотая головой и время от времени фыркая, словно пловец, надолго задерживающий дыхание. Наконец махнул рукой и потянулся к бутылке с самогоном, налил в три кубка.

– Получается, у воителей теперь появилась большая цель, – проговорил он, отдышавшись. – И, получается, прежние цели, которые ты теперь так легко зовёшь маленькими – они тоже вроде как не забыты. Так?

Белокамень осторожно кивнул.

– И ты теперь тоже хочешь быть наполовину машиной, потому как это очень здорово. Я что-то такое говорил уже да? Просто оно звучит, как пивной водопад среди ясного неба. Трудно поверить, что такие штуки вообще могут работать – нет, я знаю, я видел этих пугал, но они не походят на что-то осмысленное…

– Но я видел! – Дарзий бил себя кулаком в грудь и хватался за бутылку, потом ставил ее обратно и хватался снова: просто нестерпимо хотелось выпить еще немного, но очень уж крепка была, зараза, самогонка. А раз крепка – значит, нехороша для серьезных бесед, поскольку пропасть знает куда заведуча.

– Что же, ты видел, – рассуждал Кьярум, оглаживая усы. – Я не то чтобы не верю тебе, Дарзий, ты знаешь, я бы даже хотел поверить! Я говорю себе: в кочергу сомнения, вдруг это действительно решение всего, что нас маяло в течение многих лет, но… кто знает, что ты на самом деле видел! Может, тебя обманул этот, как там его, Жугер! Может, ты пьян был или вовсе спал! Я не знаю, что ты видел! А вот я, я, Дарзий, видел тех двух пугал, и они хреново смотрятся! Не знаю, как насчет прыгунов, а меня они перепугали – будь здоров! Я не хочу стать таким же или видеть, что мои друзья такими стали…

– Да не можешь ты сейчас говорить серьезно! – заорал Гилли и зажал уши ладонями. – Ты обсуждаешь, хорошо ли стать наполовину машиной? Ты спятил, Кьярум Пеплоед, или опился до зелёных прыгунов? Ведь тебя вело сюда нечто совсем иное…