Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

Птичьи голоса и золотистая полоска на горизонте как будто впрыснули живую воду в тело Йеруша. Тоска, апатия, мысли о своей беспомощности и полнейшей зряшности существования казались теперь такими мелкими и недостойными того, чтобы тратить на них своё время и чувства, что Йерушу сделалось почти стыдно за них. Он смотрел на золотую полоску в небе, слушал птичий гимн и ясно понимал, что едва ли в его жизни происходило нечто более простое и животворящее, чем этот нежданный рассвет.

Йеруш расправил плечи, легко и радостно поднялся на ноги навстречу солнцу и только тогда осознал, что улыбается ему. Ведь это самая естественная вещь на свете – улыбаться навстречу солнцу нового дня, которое неостановимо и легко поднимает себя из пучин загоризонточного мрака.

Шаги за спиной он услышал в тот миг, когда птичьи голоса умолкли на долю мгновения. Услышал и улыбнулся ещё шире, задрал подбородок, а над горизонтом возник яркий до невозможности солнечный бок, золотисто-белый, ехидный и неугомоняемый.

Потом птичьи голоса грянули с новой силой, а Йеруш обернулся к тому, кто прихрустел шагами от городских ворот и встал за его плечом.

Совсем как тогда, в Старом Лесу, но ещё более вовремя. Как нельзя более.

Глаза дракона были такими же сияюще-ехидными, как золотистый солнечный свет. Как и в тот день, на поясе Илидора висел меч, а на плечах теперь болталась не котомка, а большой Йерушев рюкзак. Илидор держался за лямки обеими руками, и Йеруш хорошо видел свежесбитые костяшки его пальцев.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись, весело и легко, как могут смеяться только люди, сотворившие совершенно дурацкую, необязательную, замечательную дичь. Смеялись и смеялись, вдруг сделавшись совершено, безоглядно довольными собой, друг другом и всем миром, этой новой встречей, её похожестью на другую встречу и новому дню, и мелкости прежних неудачностей.

Со стен на них с непроницаемыми лицами смотрели городские стражие.

В голове и на языке Йеруша толкались десятки вопросов, которые стоило задать дракону: сильно ли досталось Тархиму, уцелел ли городской склад, не нужно ли бежать подальше от города очень быстро, расстроился ли уходу Илидора хозяин харчевни и… Йеруш не мог ни о чём спросить, потому что смеялся.

Подумать только: вот совсем недавно ему казалось, что жизнь закончилась. И что на него нашло?

Отсмеявшись, эльф шагнул к дракону и потыкал пальцем сначала его, а потом свой вновь обретённый рюкзак. Йерушу снова хотелось убедиться, что они настоящие. И, убедившись, Найло обеими руками вдруг схватился за плечи дракона, впился взглядом в его шкодные, тёплые и согревающие глаза, задал единственный вопрос, в котором был смысл прямо сейчас:

– Куда дальше?

Йеруш почему-то не сомневался, что у дракона есть ответ, а также не сомневался, что сейчас им нужно не в Сварью, куда вроде бы двинулся Фурлон Гамер. Несмотря на нещадно утекающее время, несмотря на то, что стоит догнать этого мага, пока его не понесло куда-нибудь ещё, Йеруш был абсолютно уверен: сейчас им с драконом нужно в иное место. И дракон точно знает, куда именно.

– На побережье, – сказал Илидор. – Западный край южного клина.

– Дней за десять дошагаем? – вспоминая карту, прикинул Йеруш.

Дракон, чуть склонив голову, смотрел, как солнце отлепляется пузом от горизонта, взбирается выше в небо. Слушал птичий гомон, слушал что-то в себе.

– Можем пролететь часть пути, если хочешь побыстрей убраться отсюда.

Первой мыслью Йеруша было: «Но я ненавижу летать!», второй – «Так ведь стражие увидят!», третьей – «Ой, да не шпынялось бы всё оно ржавой бзырей?».

* * *

В то рассветное утро что-то случилось близ города Лиски с солнцем, ветром и временем. Кто говорил, время остановилось, а кто говорил – растянулось до самого горизонта, а ещё уверяли, будто сразу после рассвета ещё одно маленькое яркое солнце вспыхнуло за воротами прямо над землёй – но всё это были лишь слухи, а что произошло на самом деле, толком не знал никто. Кроме стражих, которые стояли тем утром в дозоре на стене у юго-восточных врат.

Те привратные стражие несли заведомую чушь про человека, который вышел за ворота, а потом взял да превратился в золотого дракона и в виде дракона улетел на юго-запад, играя с ветром, переливаясь в солнечных лучах и распевая песню, а на спине у него сидел другой человек и тоже что-то горланил.

Разумеется, ни одному слову привратных стражей никто не поверил.

Попутного ветра и мачтой по морде

Всё, что нужно нам – алмазы и золото,

А остальное – ерунда!

(Песенка, популярная в портовых харчевнях Маллон-Аррая)

Портовый город Гребло нервировал Илидора, чем-то неуловимо напоминая о трудном детстве в драконьей тюрьме. Была в нём эдакая глубинная зловещинка, нависающая сумрачно над головой…

А может, просто такая случилась сегодня погода. Мерзкая и хмарная, в воздухе висела мокрая взвесь, а в давно не кормленном животе от этого что-то сжималось.

Весь город, можно сказать, целиком состоял из припортового района, населённого ремонтниками, докерами, лямочниками, пьяницами, шлюхами, крысами и кошками. Между неровными рядами подслеповатых домишек, среди запахов дёгтя и нечистот барражировали пьяненькие, но страшно лихие с виду мужики в широкополых шляпах, коротких куртках и сапогах с отворотами.

– Ты замечал когда-нибудь, насколько контекст ситуации влияет на её восприятие? – спросил вдруг Найло.

Дракон покосился на эльфа, потом обернулся – поблизости никого не было, так что, видимо, Йеруш разговаривал именно с ним.

– Я имею в виду, что одно дело – когда вокруг просто забулдыги, а другое дело – когда это морские разбойники, ненадолго сошедшие на берег.

– Обязательно разбойники? – усомнился Илидор. – На всех этих пьянчуг в морях разбоя не напасёшься.

– Это да, – неожиданно согласился Йеруш. – Наверняка большинство – бессмысленно пропадающие люди. А где найти тех, которые пропадают осмысленно, а? Осмысленно, задорно, с огоньком?

Илидор дёрнул плечом и не ответил, да Найло ответа и не ждал.

Хорошая новость заключалась в том, что Хардред Торопыга устроил свою потайку в таком месте, до которого едва ли кто-нибудь добрался за минувшие годы. Плохая новость была оборотной стороной хорошей: потайку гном оставил в бухте Треклятого Урочища, в гиблом месте, где, по легенде, рыщет корабль-призрак, капитан которого жаждет заполучить себе новый, настоящий корабль.

Поди найди безумцев, которые туда поплывут.

По мнению Йеруша, байка о призраках не стоила и битой колбы, а дурацкое название бухты – лишнее тому подтверждение. Кто в своём уме назовёт урочищем место посреди моря?

Илидор не разделял пренебрежительного отношения Йеруша к моряцкому поверью: дракон, в отличие от Найло, навидался призраков. Если гномы и созданные ими машины способны становиться бестелесными духами, то почему бы этого не мочь кораблю и его капитану? Правда, призраки гномов и машин, порождённых камнем, не могли причинить вреда живому, даже не видели его, – но мало ли на что способны призраки, рождённые силой воды?..

Распахнулась приземистая дверь одного из домов, показались сухие старушечьи руки, держащие большую миску. Илидор схватил Йеруша за плечи, потащил в сторону и вовремя – миг спустя из миски прямо на дорогу шлёпнулись рыбьи потроха.

– Какой шпы… – начал было Найло, но миска и старушечьи руки уже пропали во тьме домишки, дверь захлопнулась.

Железисто-кровяной запах пополз по улице, с задворок на него выскочила мелкая чёрная кошка, бросилась к рыбьим потрохам, ей перебежали дорогу две шустрые длиннохвостые тени, выхватили что-то из влажно блестящей кучи и канули обратно во тьму под домами. Захлопали крылья – к нежданной добыче слетались чайки.

Илидор сгрёб Йеруша за ворот куртки, притянул-прижал к себе покрепче, потащил дальше. Эльф упирался пятками, впивался в Илидора костями через куртку, ободряюще махал чайкам свободной рукой и кричал кошке «Брысь!». Кошка пригибалась к земле, растопырив когти, и заглатывала рыбьи потроха, не жуя.

– Привет, милые! – замахала путникам шлюха, что отиралась чуть дальше, через пару домов, на углу улицы.

– О! – Йеруш внезапно просветлел лицом и ломанулся к шлюхе так целеустремлённо, что Илидор в растерянности выпустил его куртку.

Странная была это женщина: осанка молодая, даже юная, а лицо – измятое, такое же утомлённое жизнью, как и застиранное-затасканное красное платье, облегающее плотное тело и объёмную грудь, и притом руки тонкие, а плечи – хрупкие, как у совсем юной девицы.

Йеруш схватил шлюху за плечо.

– Ты!

Она ловко вывернулась, игриво шлёпнула Найло сложенным веером по тыльной стороне ладони. На запястьях стукнули деревянные браслеты, в декольте колыхнулась щедро открытая грудь.

– Сначала платишь, потом трогаешь, милый!

Илидор подошёл, остановился в сторонке.

– О! – эльф порозовел ушами, на миг обернулся к дракону, словно прося поддержки, и, пошарив в кошеле, с явным сожалением вытащил монетку. – Я даже трогать больше не буду, только спрошу. Договорились? Договорились, да?

Женщина покосилась на монетку, кивнула. Глаза её весело блестели, подрагивали задорной улыбкой уголки губ, и это ужасно не вязалась с измятым лицом, чуть оплывшим у подбородка, с немного нависающими веками и сеточкой сосудов на крыльях носа.

– Где в этом прекрасном городе собираются самые живучие и самые пришибленные моряки из всех, какие есть? – требовательно спросил Йеруш. – А? Вот с кем бы ты не пошла ни за какие деньги?

– А «не за какие» – это сколько? – живо заинтересовалась шлюха. – Вот, к примеру, с Ордо Долговязым я б ни за что не пошла, ну ни за что, вот за пять монет разве что подумала б, ты понимаешь меня, милый, а вот к Обрубку Свиле я б даже за десять монет не подошла больше, потому как этот сын акулы мне той раз всё платье изорвал…

– Тьфу ты, – Йеруш звонко пощёлкал пальцами перед её лицом. – Соберись, красавица, ну! Ты слышала, что я сказал?

– Конечно, милый! Ты назвал меня красавицей. Хах, да видел бы та, какой я была в пятнадцать лет, о! До чего ж хороша, все мужики тогда были мои, да и эльфы тоже, вот была б я щас пятнацтилетним яблочком налитым – ох, ты бы не мялся, милый, ты б не жался к дружку своему…

Уши Йеруша покраснели сильнее, а Илидор, стоявший позади, давился беззвучным смехом и шарфом. По другой стороне улицы прошаркал пьяный, длинно присвистнул.

– Так, давай ещё раз: где тут пьянствуют самые лихие и пришибленные моряки из всех, а? Говори, красавица, или верни мою монету!

– Так в «Трёх кочевниках», милый! Это во-он туда, туда, прям по улице иди! Смотри, слева желтый дом с вывеской, не пропустишь, то нарядные торги, а…

– Нарядные торги?

– Одежды там продают. Кто из каких земель их привозит, кто где раздобудет, понимаешь, милый? Там всякоразные одежды есть, моё платье вот, как думаешь, откуда, а? Красивое платье, милый, новое почти, его прежде, говорят, одна дама знаткая носила, тебе нравится?

Шлюха развернула плечи, и её увесистая грудь, стянутая тесноватым расшитым лифом, нацелилась на эльфа. Что-то тихонько затрещало – то ли шов платья, то ли терпение Йеруша.

Илидор даже смеяться перестал, затаил дыхание. Ему страшно хотелось, чтобы лиф платья лопнул – чтобы увидеть, какое идиотское лицо будет у Найло. Нечасто дракону доводится видеть Йеруша настолько не в его эльфской гидрологической тарелке, и ситуация должна получиться жутко забавной, ну пожалуйста, ну что тебе стоит хорошенько треснуть по шву, дурацкое заношенное платье, а?

Но лиф, зараза, не лопнул.

– А в пяти домах за нарядными торгами по другой стороне и будут «Три кочевника», милый. В нижнем зале харчевня, а наверху – спальные комнаты. Если задержишься в городе и заплатишь за комнату – не забудь позвать меня, милый, хорошо?

Йеруш подавился словами благодарности, двумя руками схватил ладонь Илидора и потащил дракона по улице в указанном направлении.

– Будь у меня такой дружок, я б тоже к нему жалась, – вздохнула шлюха им вслед.

На ушах Найло, пожалуй, можно было поджарить лепёшку. Из подстенных теней путников провожали взглядами кошки, блестели глазами, поворачивали головы вслед.

– Зайдём сначала в нарядные торги, у меня появилась пр-рекрасная идея! – шипел Йеруш, подёргивая головой. – Потом пойдём в эти «Три кочевника» и заплатим за комнату.

– А потом позовём шлюху? – ужасно серьёзно спросил Илидор.

– Не беси меня, дракон! Потом ты пойдёшь пить пиво в зале и ждать меня.

– А ты позовёшь шлюху?

– Да что ты несёшь, Илидор! Дурацкий дракон! Я позову моряков, разумеется!

– Ух, твою кочергень, Йеруш, я и не знал, что ты вот настолько извращенец!

– О-о! – Найло остановился, надломился в поясе, вцепился в своё волосы. – У-у-а-а! Илидор!

– Найло? Тебе плохо?

– Мне ужасно! Мне невыносимо! Мне невыносимо рядом с тобой, Илидор, пожалуйста, заткнись! Заткнись! Это невыносимо, просто заткнись! Я больше ни слова тебе не скажу о своих планах, никогда, никогда, никогда, тебе понятно⁈

Дракон, склонив голову, сочувственно посмотрел на беснующегося эльфа и примирительно похлопал его по плечу. Найло выпрямился так резко, что Илидор едва не отшатнулся, спрятал руку за спину, точно его поймали на чём-то недостойном, неприличном. Вдали засмеялась шлюха. Отчего-то Илидору совершенно расхотелось шутить над эльфом, а Йеруш впился в его лицо таким бешеным пылающим взглядом, что дракон снова едва не сделал шаг назад.

– Илидор, – голос Найло перестал звенеть, упал до сдавленного хрипа. – Ты абсолютно ужасный невыносимый дракон. Я никак не могу к тебе привыкнуть, ты понимаешь, хотя я бы никогда не впутался во всё вот это один и я бы так хотел привязать тебя к себе, понимаешь, привязать неразвязным морским узлом, чтобы ты никуда не делся! Но я бы тут же отвязал тебя от себя, отвязал навсегда, непоправимо, я бы даже вернул тебя в Донкернас, потому что это же, нахрен, невозможно. Ты сокрушительно невыносим, Илидор. Ты оглушительно ужасно меня бесишь!

* * *

Смесь запахов пива, вяленины, пота, дровяного дыма в зале «Трёх кочевников» была такой плотной, словно её источали сами стены. На полу под окном, выходящим на северную сторону, валяются несколько чудных треугольных монет. В углу между досками пола с западной стороны косо воткнут посох, диковинным навершием на нём – мумифицированная голова волчонка. Стеклянные глаза заботливо протёрты от пыли. Под восточной стеной валяется хорошо выделанная шкура странного животного – по размеру, пожалуй, волчья, но мех длинный и мягкий, рыжий с чёрным. Рядом с этой стеной нет ни столов, ни лавок.

Всё сверкает, бухтит, звякает, брякает, гогочет и гомонит главным образом в середине зала, где как попало расставлены между опорных столбов столы на восьмерых, лавки и стулья. Цветастые повязки на длинных сальных волосах или шляпы с яркими перьями неизвестных Илидору птиц, массивные серьги с цветными камнями, удивительно непритязательными в свете ламп, короткие куртки прямого кроя, звякающие браслеты и цепочки.

Одноглазый моряк, развалившийся у стойки, пытается продать увесистого крючконосого попугая «c собственного плеча» другому моряку, а тот выясняет, случайность ли это, что у первого моряка нет глаза как раз с той стороны, где сидит попугай.

«Гуп, гуп, гуп», – со значением пробухало вдруг по лестнице, ведущей на второй этаж.

Негромким был этот звук, но каким-то весомым, потому все разом умолкли и обернулись к лестнице. Илидор, как раз делавший глоток из кружки, тоже обернулся, и пиво пошло у него носом.

По лестнице с мрачным «Гуп-гуп» спускался Йеруш Найло, и золотой дракон мог бы поспорить на самые блестящие чешуйки со своего хвоста, что никто и никогда прежде не видел Йеруша таким. В умопомрачительных сапогах с высокими отворотами, штанах из кожи старолесских ящериц, в бешеной синей рубахе без ворота, плотно запахнутой на поясе, свободной в плечах и с рукавами-парусами. Увешанный нашейными шнурками с ракушками и костяными фигурками змей, взлохмаченный, тощий и неистовый, Найло был подобен юному морскому ветру, который по недоразумению запутался в бельевой верёвке, погряз своими вихрями во всём, что на ней висело, и теперь мечется среди одежд и простыней с воплем «На абордаж!».

Только Йеруш ничего не вопил – он молчал и цепко пожирал горячечным взглядом каждое обращённое к нему лицо. Не подпрыгивал, не дёргал руками, губами, глазами, и у Илидора, отчаянно давящего в груди кашель, было ощущение, что Найло поглощён, порабощён, навсегда потерян в вихрях юного морского ветра. Ну почему бы нет, разве не должно было отыскаться в закромах природы нечто более тревожное и безумное, чем Йеруш Найло? Разве это тревожное и безумное не могло поглотить, растворить, размыть в себе малахольного эльфа?

Найло остановился на второй снизу ступени и обвёл собравшихся исступлённым взглядом. Моряки сидели и смотрели на него снизу вверх, не понимая, что это такое видят перед собой – эльф явственно не морской и даже не приморский, но ведёт себя так, словно ему тут самое место. И есть нечто глубинно-правдивое в этой уверенности, есть в нём нечто родственное водной пучине – об этом негромко шепчет морякам та особенная чуйка, без которой не выживают люди моря в походах близких и дальних.

Спустись по этой лестнице любой иной приезжий в эдаком виде и с эдаким выражением лица – его бы, верней всего, тут же утопили в бочке чавы. А этого эльфа, пожалуй, сперва выслушают.

– Ну что! – Воскликнул Найло. – Мне сказали, это здесь собираются самые просоленные кости южных морей! Да только так ли вы солоны, как кажется, а?

Гул понёсся по залу. Некоторые моряки медленно принялись вздыматься на ноги – чисто тугие волны, что катятся из серых глубин, чтобы разметать в щепки заблудшую в открытых водах шлюпку да покатиться дальше, играя обломками.

– Найдутся здесь те, у кого хватит духа плыть до Треклятого Урочища, а? – рявкнул Йеруш, и набиравшие высоту исполинские волны разом схлынули, смолкли, рассыпались искристыми брызгами.

По залу прокатился звук отъезжающих по полу лавок и тут же – многоголосое «Тьфу-тьфу!» – моряки спешили сплюнуть под ноги название гиблого места, чтобы не зацепилось за язык.

– До Треклятого Урочища и дальше! – Заходился Йеруш.

Кто-то выругался. Кто-то веско стукнул по столу кружкой. Где-то металлически звякнуло. Сердитый гул зародился в дальнем углу мушиным жужжанием, стукнулся о стену и рассыпался, неокрепший. Ему навстречу понёсся другой – из середины зала, более плотный, сухой и сердитый.

– Зря глотку дерёшь, – перевесил вдруг все звуки низкий и немного гнусавый голос.

Здоровяк со сломанным носом и бурой повязкой на голове сидел за маленьким столом у окна. Смотрел на Йеруша в упор, жевал губами, двигал туда-сюда массивной челюстью, синеватой от щетины.

Словно прицениваясь смотрел на Йеруша этот человек. Словно он способен был разглядеть под всеми штуками, которые навесил на себя Найло, истинного и неукрашенного эльфа, который никем не притворяется, никого тут не пытается подзуживать и подначивать, а просто кровь из носу хочет зафрахтовать корабль, который поплывёт туда, куда ни один моряк в здравом уме плыть не станет.

Здоровяк усмехнулся уголком рта.

На загривке Илидора встала дыбом чешуя, несуществующая в человеческой ипостаси. Неистово зачесался нащипанный пивом нос. А здоровяк положил на стол локти и припечатал с уверенностью и какой-то окончательностью, словно запирая воском важное письмо:

– Никто из нас не поведёт корабль к Треклятому Урочищу.

Под звук отъезжающих лавок и многоголосое «Тьфу-тьфу!» Йеруш вдруг рассмеялся, так заразительно-весело, будто юный ветер пощекотал ему пятки, или будто здоровяк предложил восхитительную и нерешаемую гидрологическую загадку.

– Никто из вас не поведёт, значит! – звенящий голос Найло пронёсся по залу, раздавая щелчки стеклянным кувшинам и стёклам фонарей. – А где сидит тот, кто поведёт? Ты ведь знаешь такого человека?

Здоровяк оскалился, а потом вдруг ухмыльнулся и едва заметно двинул веками вверх-вниз.

– Медузу мне в пузо, – одними губами произнёс Илидор.

* * *

– Так я о чём, – говорил здоровяк, вразвалку шагая по пирсу, – если у вас нет корабля и капитана, так их и надо подыскать первым делом. А вовсе не команду. Вы же припёрлись собирать команду, не имея ни корабля, ни капитана. Одно слово – мыши сухопутные.

Здоровяка звали Зарян. Он сказал, что назван в честь солнечного восхода, но Илидору это имя почему-то навевало воспоминание о пыльной и жаркой степи, причём воспоминание забавное, но какое именно – дракон не мог сказать. Не менее забавным ему виделось, что дракона называют мышью, притом сухопутной.

Вместе с Заряном увязалось ещё с полдесятка моряков. Только что эти люди сплёвывали на пол название гиблого места, а теперь прутся к капитану, который, возможно, согласится туда плыть. Как только Йеруш сказал Заряну, что ему требуется найти кое-что очень важное в дурных и опасных водах, в которые не всякий корабль решится отправиться и ещё более не всякий корабль способен войти, – тут же нашлись моряки, готовые поговорить на эту тему с самым лихим капитаном побережья и даже почти протрезвевшие по такому случаю.

Это дракона тоже забавляло.

Йеруш же не веселился совершенно. Он лихорадочно блестел глазами, сжимал губы в нитку, хрустел суставами пальцев и выглядел так, словно в следующий миг вопьётся кому-нибудь в глотку.

Мысль, начатую Заряном, подхватил тощий высокий моряк в красной рубахе:

– Капитан, который, может, и отважиться сплавать к Треклятому Урочищу… – Он произнёс и тут же сплюнул название, и его приятели эхом повторили: «Тьфу-тьфу!». – Единственный такой капитан – это Морген. Но, правду сказать, он давно уже не вёл дел ни с кем из наших.

Отчего-то в памяти Илидора возникла выброшенная на дорогу рыбья требуха, к которой сбегаются кошки и чайки.

Слово взял щуплый моряк нездешнего вида: ярко-голубые глаза чуть навыкате, нос приплюснутый, кожа очень смуглая, а брови, щетина и волосы – смоляные. Голова обмотана мягкой линяло-рыжей тряпицей, затылок открыт и с него на спину спускается косица с палец толщиной. Ещё больше выпучив глаза, моряк заговорил:

– Морген непрост. Говорят, лет тридцать назад он возник из ниоткуда в порту, который нынче нельзя называть. Шхуна без команды пришла в тот порт и врезалась в пирс, а на борту не было совсем никого, кроме одного мальчонки. Говорят, море изгнало его!

– Но Морген всё время возвращается обратно, – треснутым голосом добавил кто-то, шагавший позади.

– А я слыхал, он родился на берегу! – влез Красная Рубаха. – В прибрежном городе далеко на северо-западе, в землях, прозываемых Чекуаном, и в ночь рождения Моргена волны бросались на волнорезы, принимая форму змеи!

– Не удивительно, – выкрикнул тот же треснутый голос.

По пирсу пронеслось несколько смешков. Иные моряки зашикали, один с притопыванием обернулся вокруг себя дважды через правое плечо.

– Да-а! Он подлинный змей моря, Морген Полуэльф!

– Почему его называют Полуэльфом? – Найло сумел наконец вставить словечко.

Моряки уставились на Йеруша, как на дурачка.

– Потому что он полуэльф, – после недолгой паузы ответил Зарян.

У этого пирса было пусто и тихо. Почти бесшумно ворочалось море, серебристо блестело, пахло солью и подгнившими водорослями. На берегу, поодаль врастали в землю заброшенные дома. По дырявым крышам и покосившимся стенам ходили любопытные толстые чайки.

На пирсе стояли корабли – все как один небольшие и такие же заброшенные с виду, как и дома, что пялились на пирс пустыми оконными рамами. Корабли с голыми мачтами и пустыми палубами выглядели собственными надгробиями – все, кроме…

Илидор наклонил голову, крылья встряхнулись и хлопнули, как ударенные ветром паруса.

Один корабль что-то бормотал в полузабытьи. Это отдалённо напоминало звон руды в толще камня или шёпот самого камня, который мог поделиться с драконами тенью своих чувств, дыханьем своей памяти.

Все другие корабли молчали. Все немногие корабли, когда-либо виденные драконом, молчали, Илидору даже в голову не приходило, что может быть иначе, пока он не услышал это бормотание. Дракон быстро нашёл взглядом его источник – небольшой корабль, двухмачтовый, с виду очень потрёпанный, с поставленным косым парусом на второй, высокой мачте у кормы. Бриг, всплыло в памяти неизвестно когда и от кого услышанное слово.

Этот бриг звался «Бесшумный». Когда-то он был лёгок, неутомим и куражлив, как тысяча морских демонов. Сотни раз сапоги самых лихих моряков гарцевали по его палубе, её омывали крепкой чавой и кровью, и не было в Южном море такого края, куда не могли донести «Бесшумного» полные ветром хищные паруса. Многие годы шустрый и отважный бриг был грозой всех вод от Пьяной Бухты на Южном мысе Маллон-Аррая и докуда глаз хватало, ибо не знал этот корабль ни усталости, ни страха. И всегда ему думалось, что самые упоительные приключения, земли и воды – еще впереди, и всегда ему верилось, что горизонт не заканчивается нигде…

Паруса помалу истрепались ёршистыми ветрами, брюхо стало тяжёлым от наросших ракушек и тины. Кураж выветрился через бесконечность полученных таранами пробоин, неутомимость надломилась вместе с четырежды сломанными мачтами, и шаги моряков всё реже бодрили доски палубы, и лёгкий ветер уже так бесконечно давно не прибегал петь в хищные паруса…

Илидор совсем не удивился, когда Зарян повёл их именно к этому кораблю. И совсем не удивился тому, что они поднимались на борт в тишине, пустоте, никем не остановимые – здесь и должно быть так, открыто и пусто, только так и должно быть на этом корабле, который что-то бормочет в полузабытьи, словно выпавший из пространства и времени. Открытый всем ветрам и заблудшим посетителям – да разве кому придёт в голову подняться на давно заскучавшую палубу? И захочет ли ветер снова наполнить собой обессиленные паруса?

День был прохладным, но Илидору казалось, что палуба греет его ноги сквозь башмаки, словно солнечное тепло когда-то впиталось в эти доски и теперь живёт в них, такое же беспокойное и ждущее, как сам бриг.

– Вон Морген, на шканцах, – прошептал Косица и указал на возвышение между мачтами.

Распахнутая дверь, ведущая куда-то в недра корабля, огромный рычаг посреди возвышения и перед ним – массивный ящик с двумя крюками для подвеса ламп. Перед ящиком на раскладном стуле сидит Морген Полуэльф, сидит, закинув ногу на ногу, покачивает носком кожаного сапога с впечатляющим отворотом. Морген ещё молод, подтянут и гибок, и даже в том, как он сидит, ощущается скрытая мощь и порывистость. Он словно застыл на шканцах в остановившемся времени, не замечая, что бриг «Бесшумный» уже очень-очень давно не выходил в море и не ловил ветер в паруса.

Морген сидит на раскладном стуле и перебирает какие-то записи или же карты. Голова его непокрыта, что довольно странно для моряка, длинные тёмно-русые волосы связаны в хвост, низкий, на самой шее. Правый локоть опирается на ящик, бриз застенчиво трогает широкий рукав выбеленной рубахи. Морген не может не слышать шагов, не видеть краем глаза движения по палубе, однако он даже ухом не ведёт. А уши его и впрямь заострённые, но слегка – не как у эльфов, а как у… Илидор не может найти определения. Как у какого-нибудь чудища из мрачных баек, получеловека-полузлобника.

Незваные гости прошли по палубе, как по одной из тех дорог, что разматываются перед человеком во сне. Отчего-то казалось, что каждая верёвочная бухта, каждый ящик, тень от мачты и свёрнутых парусов провожает чужаков внимательным взглядом, что-то шепчет у них за спиной.

Корабль жил, пусть и в полузабытьи.

Они поднялись на шканцы и остановились в трёх шагах от Моргена, не зная, как себя вести посреди пустоты, на этом малахольном корабле, капитан которого столь демонстративно не обращает на них внимания. Как будто где-то на середине трапа они умерли и сделались призраками, и сейчас легчайший бриз, играющий рукавом рубашки Полуэльфа, развеет незваных гостей по палубе и ближним водам, как обрывки воспоминаний.

Морген, шевеля губами и покачивая ногой, изучал бумаги. Склонённое лицо толком не разглядишь – тёмные брови, резкие черты. Илидор думает, что Морген, если б не уши, больше всего походил бы на дракона – его поза и движения слишком текуче-пластичные для человека, но он не такой тонкокостный и длинноногий, как эльф. Что-то среднее. Полуэльф, одним словом.

Помнится, библиотечные старички Донкернаса говорили, что эльфы с людьми практически никогда не дают общего потомства, и против воли Илидор почувствовал почти-симпатию к этому обормоту: золотых драконов ведь тоже не бывает.

– Ну-ну, Зарян.

Когда он заговорил, все вздрогнули. Голос у Моргена оказался неожиданно звучным, шершавым, как кошачий язык, и более низким, чем ожидал Илидор.

– Помнится, ты говорил, что больше не желаешь ходить под моей командой. Как давно ты носа сюда не казал, напомни?

– Поскольку так себе был последний поход, – скупо бросает Зарян, смотрит на Моргена в упор и с нажимом добавляет: – Помнитс-ся.

Полуэльф понимает взгляд. Высокие скулы, резко очерченная линия щёк и небольшие, глубоко посаженные пронзительные глаза придают ему сходство с хищной птицей. Из-за пушистых тёмных ресниц верхние веки кажутся подведёнными. В сухую кожу лица, по-людски плотную и по-эльфски безволосую, впитался загар, навечно сделав её золотистой. Единственное явственно людское в Моргене – это подбородок: квадратный, упёртый, словно вырубленный топориком.

– Помнится, по пути к Серой Лагуне кто-то перегрыз якорную цепь! – добавляет из-за плеча Заряна молодой моряк с клочкастой бородёнкой.

Полуэльф вдруг улыбается – и улыбка солнечным светом заливает его лицо, стирает с него хищность, упрямство и затаённую едкую горечь, растрескивает-смахивает шелуху суровости, глаза вспыхивают задором, делаются тёплыми. Миг – и вместо капитана «Не пойми как ко мне подступиться» перед незваными гостями оказывается свойский рубаха-парень, который всю жизнь мечтал разделить с ними какое-нибудь безумное приключение. Просто так, без всяких условий, во имя врождённого стремления во что-нибудь вляпываться, чтобы было о чём вспомнить на старости лет.

– Да, то ещё вышло плавание, – охотно признаёт Полуэльф, и тут же его взгляд снова становится цепким, как рыболовный крючок. – Так какая каракатица притащила вас сюда сегодня? Вы знаете, я давно солю якоря.

И, не давая морякам возможности ответить, Морген поднялся со стула, легко и пружинисто. Шагнул-скользнул к Илидору и Йерушу, которые стояли чуть в стороне.

– А вы что тут забыли? Вы не люди моря.

– Мы нелюди дела, – жёстко отрезал Найло, всё это время смотревший на Моргена с пытливым интересом учёного, который нежданно обнаружил неизвестный науке вид паразита. – Прибыли в этот затрюханный город ради развития науки!