Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

Имбролио

Шикши направлялись на северо-запад, к месту толковища. С ними шли восемь жрецов Храма Солнца, которые больше не признавали Юльдру своим верховным. И ещё с ними шли четверо крупных волков, при виде которых разбежались и котули, разбившие лагеря вокруг посёлка Четырь-Угла, и собаки, охранявшие посёлок от котулей. Шикши и оборотни не пользуются сгонами. Им ещё несколько дней идти к месту толковища.

Проходя посёлок, шикши задержались в храмовом лагере и пожелали увидеть Юльдру. Верховный жрец вышел к ним в сопровождении Нооги. Поодаль, сложив руки на груди, стояла Рохильда – ни Юльдра, ни шикши не возражали. Другие жрецы высыпали из своих шатров – когда-то давно, в начале пути через Старый Лес, их всех напугали бы шикши и волки, но сейчашние жрецы, изрядно истрёпанные лесом, но не сломленные им, а, скорее, рассерженные, смотрели на нежданных гостей исподлобья и сжав губы. Не далее как накануне вечером у Юльдры состоялось сразу несколько разговоров с этими людьми, и общий смысл всех бесед можно было свести к «Хватит уже этому лесу нас трепать! Разве недостаточную плату мы оставили на этом пути, чтобы просто взять своё?».

Из-за спин шикшей мягко выступила Асаль. Рядом с ней вышагивал грозный волк, огромный мощнолапый зверь с удивительно невыразительной светло-серой мордой и тёмным пятнышком на правой щеке и… Юльдра содрогнулся всем телом, хотя не впервые видел этого зверя с глазами человека.

Одной рукой Асаль держала оборотня за холку. В другой руке несла свой всегдашний свёрток, спелёнутый, как спелёнывают младенцев. Этот свёрток был пуст. Не всегда он был пуст.

Самое страшное для тех, чей мир разрушен, – что разрушенный мир не умирает. Он продолжает жить растерзанным в клочья. Так говорил воин-мудрец.

– Я пришла предостеречь тебя, – проговорила Асаль, глядя Юльдре в глаза. – Тебе нужно отступить сейчас, пока ещё не поздно.

– Не говори, что мне нужно делать, – сухо бросил Юльдра.

– Лес хочет остановить тебя, – продолжала Асаль, словно не слыша. – И его дети хотят, чтобы ты остановился.

– Его дети не говорят твоим ртом, – так же сухо парировал Юльдра. – Они скажут свои слова на толковище.

Асаль помолчала. Стоящий рядом с нею оборотень смотрел на верховного жреца с любопытством и едва заметно дрожал верхней губой.

– До толковища остались немногие дни. Надеюсь, за это время ты не совершишь ничего непоправимого.

– Так пусть лес и его выродки не вынуждают меня совершать непоправимое, – процедил Юльдра и жестом, совершенно не вязавшимся ни с его словами, ни с тоном, величественно-приглашающе простёр руку. В направлении тропы, ведущей прочь из посёлка.

Асаль поджала губы и ушла. Вместе с шикшами, вместе с семью другими жрецами, в окружении волков с человеческими глазами.

Когда заканчиваются свои – своими становятся чужие. Вроде бы так говорил воин-мудрец. А может, он такого не говорил, и эти слова ещё кому-нибудь предстоит запечатлеть в пока не сложенных главах Постулата.

– Что думаешь? – спросил Юльдра Ноогу, почти не разжимая губ.

– Ты знаешь, что я думаю, – ответила она. – Нам здесь, очевидно, не место. Но мы уже здесь. Мы несём свою правду, другие несут свою. Сила Башни может быть опасной для тебя, если в историях старолесских грибов есть хоть крупица истины.

– Если воин-мудрец и обладал тёмной силой, – начал заводиться Юльдра, – то это лишь делает его светлый путь ещё более достойным восхищения!

Ноога не возразила. Юльдра сделал глубокий вдох и вместе со старшей жрицей они медленно двинулись в сторону детского шатра. Остальные жрецы изо всех сил делали вид, что всё идёт как обычно и ничего особенного не произошло. Только некоторые дети хныкали, и без Язатона их трудновато будет успокоить.

Рохильда шагала следом за верховным жрецом и старшей жрицей, не особенно скрываясь, но и не стремясь попасться им на глаза. Внимательно слушала.

– Ведь требуется огромная сила, – говорил Юльдра, – огромная внутренняя сила и могучая вера в свет, чтобы одолевать низкую тварьскую силу внутри себя. Если есть доля правды в возмущающесмущённых историях грибойцев – что же, это лишь значит, что путь воина-мудреца был путём последовательного и настоятельного преодоления собственной тёмной стороны, которая звала, манила спрямлять пути. Разве мы не знаем, что это стремление свойственно всем воинам?

– Это правда, – кивнула Ноога. – Но по историям грибойцев выходит, что тварьская сторона его натуры в конце концов победила.

Они остановились и стали смотреть на жречат, играющих в камешки.

– Именно поэтому, Юльдра, я думаю, что тебе с твоим мрачным талантом стоило бы держаться подальше от Башни. Если воин-мудрец и впрямь запечатал себя в земле.

Юльдра не колебался.

– А я думаю, Ноога, что самая важная часть истории – окончание. Я не побегу отсюда хвостоподжавши лишь потому, что в древней лесной байке может быть скрыта угроза, или потому, что моего бегства желает Асаль.

– Согласна, – помедлив, неохотно ответила старшая жрица. – Как я и сказала: нам здесь не место, но мы уже здесь. Я надеюсь, тебе хватит терпения и мудрости пройти через унижение толковища, ведь мы знаем, каким будет итог. Я лишь хотела сказать, что не стоит печалиться из-за этого итога, поскольку, возможно, Башня опасна для тебя и позволение войти туда окончилось бы скверно.

– Нет, – поморщился Юльдра. – Ни в коем случае. Не для нас.

Ноога сложила руки на животе.

– Озарит же свет наших сердец этот путь до конца. Пускай же нам хватит сил и достоинства остаться собою на этом пути, что сегодня ведёт в никуда. И, быть может, в будущем мы сможем пройти его ещё раз с другим результатом.

– Хм, – Юльдра рассеянно следил за жречатами.

В глаз Нооге врезался солнечный зайчик.

– Но, знаешь, – прошипела она, утирая слёзы, – стоит сейчас отослать отсюда детей. Отправить их по людским поселениям, пока всё не закончится. Так будет безопаснее.

Солнечный зайчик плясал на мантии Юльдры.

– Верно, – задумчиво произнёс он, – детей нужно отослать отсюда. Но только не Аадра. Нет, Аадр должен пройти этот путь с нами до конца. Великопростёртость нашего грядущего вижу я в этом ребёнке, Ноога.

Глава 25. Больше чем желание

Конхард Пивохлёб отъехал на попутной телеге совсем недалеко от посёлка Четырь-Угол, когда его нагнали взъерошенные, очень смущённые и чем-то явно пристыжённые дозорные волокуши. С отчаянной надеждой глядя на гнома, они спросили, не знает ли случайно Конхард, куда могла запропаститься «эта маленькая шебутная дурочка Нить».

***

Неподалёку от места ночёвки Илидор и Нить наткнулись на группу эльфских торговцев, мрачно скармливающих тело своего собрата плотоядному дереву. Проводники-котули стояли поодаль, о чём-то взбудоражено перешёптываясь. Илидор и Нить подошли поближе.

– Саррахи, – мрачно ответил старший эльф на немой вопрос дракона. – Никогда их не было на этих тропах, что за шпынявая бзырь творится в лесу по осени…

Илидор посмурнел и посмотрел почему-то на нижние ветки кряжичей, словно ожидал увидеть там кого-то глубоко виновного в буйствах саррахи или шпынявой бзыре, которая творится по осени в лесу. А потом они с Нитью пошли дальше.

Это был на удивление спокойный, лишённый всяческих неожиданностей путь. Лес как будто благоволил к Илидору или даже… Нет, не лес как будто… Нить искала, искала слово, которое не царапало бы голову, но все слова оказывались недостаточно верными.

Чужак беспрепятственно и с песней шёл по Старому Лесу – словно по обычному. Шёл в прямом смысле слова с песней – всё время что-то напевал себе под нос, и от этого Нити делалось весело и легко, хотя краешком сознания волокуша понимала: это не её весёлость и лёгкость. Лес запросто давал Илидору пищу, даже мясо, которое неохотно позволял забирать даже своим детям – у кромки ольхового водоёма Поющий Небу просто голыми руками сцапал нутрию. Зверёк даже не дёрнулся при виде Илидора, а Нить смотрела на нутрию во все глаза – никогда не приходилось видеть этого зверя просто сидящим у воды.

Никаких опасностей, нежданностей, падающих на головы сухих деревьев, шикшинских дозоров, бешеных кабанов, грызляков, кровососущей мошкары, вихляющих троп и бесконечного множества других вещей, на которые смело может рассчитывать чужак, сдуру забравшийся в Старый Лес. Конечно, Поющий Небу идёт вместе с Нитью, но волокуши – не котули-проводники и не умеют водить чужаков по лесу как подобает. Нить думала, что они с Илидором смогут рассчитывать лишь на известную долю лесного снисхождения и должны быть очень, очень внимательными ко всем его знакам.

Но лес не подавал никаких знаков. И вообще, скорее Поющий Небу вёл за собой волокушу, чем волокуша сопровождала чужака.

Лес… Нить наконец нашла слово, которое не царапалось в голове. Лес как будто не замечал Илидора. Как будто не видел его или (от этой мысли стало холодно в затылке) или не мог с ним ничего сделать, даже если считал нужным.

– Почему ты стал быть в лесу? – наконец спрашивает Нить. – Что сюда тебя вело, Поющий Небу?

Дракон обрывает пение и какое-то время молчит, подбирая слова. Наконец отвечает, не отвечая:

– Просто я выбрал этот путь среди многих других.

«Я выбрал».

Волокуша смотрит себе под ноги.

– Откуда ты пришёл сюда? Откуда вёл твой путь?

Илидор покрепче вцепился в лямки рюкзака и зашагал быстрее.

– Из Такарона. Из Донкернаса. Смотря что считать началом.

– Что такое Донкернас? – тут же спросила волокуша, обернувшись к Илидору.

Что-то надломилось в его спокойном лице, сделалась вдруг очень заметной морщинка на лбу, до того едва намеченная.

– Паршивое место, – коротко ответил Илидор и тут же задал встречный вопрос: – Ты не знаешь, что такое Донкернас, но знаешь про Такарон?

– Все знают про Такарон.

– Странно, – буркнул Илидор и ещё ускорил шаг.

Нить решила повременить с расспросами. Они не разговаривали до нежданного дневного привала – на пути встретилась стоянка с выложенным кострищем, и глупо было не использовать возможность быстренько поджарить срезанное с нутрии мясо. Нить ловко затеплила крупные горикамни, Илидор быстро насадил полосы мяса на прутики, положил прутики над горикамнями. Сел и уставился в небо, закинув голову, ярко блестя глазами. Синяя даль звала раскинуть крылья и упасть в неё, как в воду.

– Ты тоже о небе мечтаешь, – проговорила Нить, усевшись у кострища, и голос её был полон печали. – Летать мечтаешь. Ты тоже летать не можешь, хотя бы вот настолечко невысоко. Это потому что ты из Такарона пришёл? Негде летать под землёй, и твои крылья совсем-совсем ненастоящие. Но ты – Поющий Небу.

Небо. Высокое-высокое, где воздух разреженный и холодный, он пощипывает иголочками даже плотную драконью чешую. Вековые сосны далеко-далеко внизу, они выглядят совсем маленькими, игрушечными, хрупкими. Между сосен вьётся туман – неопасный прозрачно-белый туман, который гуляет лишь на очень большой высоте. Впереди, вдали и везде раскидывает серо-белую мантию огромная гора, а из её макушки курится дымок, и в этом дымке есть какой-то важный знак для золотого дракона. Он ложится на крыло – мельчайшая золотая искорка над просторами высокогорного безмолвия – и несётся на зов гигантской чужой горы, он струится вперёд, вперёд и вверх, к остроносой вершине, над раскидистыми лапами исполинских сосен, над шустрыми клоками мокрого белого тумана…

Илидор попытался рассмотреть фигуры, которые сплетал курящийся над горой дымок, и видение тут же пропало.

Вместо него пришло другое: рубленый бок другой горы, мшисто-зелёные склоны и серо-сумрачные обрывы – почти вертикальные, словно когда-то стёсанные злыми ударами огромного топора. По одной из макушек несётся-пенится шустрая лента ледяной воды, налетает на мелкие камни, взвивается мельчайшей водяной пылью и с хохотом скачет дальше, бросается с мшистой макушки вниз, вдоль серо-сумрачного рубленого обрыва, рассыпается о другие камни внизу и тут же снова собирается стремительным, неудержимым потоком, таким ничтожно-крошечным – и таким важным, нужным, уместным именно здесь, именно на этом травно-мшистом склоне. Золотой дракон парит сверху-слева, завороженно разглядывает неудержимо несущийся водный поток.

Туман густеет, сглатывает водный поток и горы, а потом становится дымом горикамня, и из этого дыма проступает Старый Лес, уже подгорающее на веточках мясо нутрии, внимательные глаза волокуши Нити, сидящей напротив.

Странные существа эти волокуши. Когда котули говорили о них «летают высоко, видят далеко» – Илидор воспринимал их слова буквально. Наверняка так же, как Юльдра, сын Чергобы, не раз духоподъёмно вещавший о полёте тел, возвышающем мысли – у Юльдры в этом смысле было много надежд найти точки соприкосновения между постулатами Храма и образом жизни волокуш и получить поддержку стаи на толковище. Илидору стоило основательных усилий держать рот закрытым и не интересоваться, почему, по мнению Храма, полёт возвышает волокуш, но не возвышает драконов.

И Йеруш Найло, собиравшийся найти в стае проводника до кровавых водопадов, тоже определённо считал, что слова «летают высоко, видят далеко» имеют самое что ни на есть прямое значение. Но это, судя по всему, не так. Летают волокуши не особенно высоко и уверенно, да и видят не так уж много – сплошное море кряжичей вокруг себя.

Скорей уж стоило бы сказать, что волокуши видят глубоко, а не далеко. Даже Нить, совсем юная и явно не воспринимаемая стаей всерьёз, видит и понимает больше многих знакомых Илидору людей, эльфов или гномов. Эти странные люди-птицы довольно проницательны. И, между прочим, это значит, что…

– Стая не поддержит Храм, – произнёс золотой дракон, и это был не вопрос.

Нить покачала головой.

– Храму в Старом Лесу не место. Пускай красивые слова речёт Водырь Слепцов. От красивых слов его правде не появится места в Старом Лесу.

«Водырь слепцов», – одними губами повторил Илидор, и на затылке его встала дыбом чешуя, несуществующая в человеческой ипостаси.

Отчего-то накатило чувство вины, что-то тошнотворное заворочалось в животе, ожидание беды, такой огромной и неминуемой беды, которую уже нельзя предотвратить и сгладить, как нельзя предотвратить несущуюся с гор лавину.

Илидор помнил лавину, сошедшую с горы Иенматаль, в той, другой его жизни, когда Льод Нумер устроил зимнюю экспедицию в домен Зармидас. О сходе лавины предупредил ледяной дракон Гружвэуаурд. Илидор помнил, как они с Гружвэуаурдом, перенеся эльфов на соседний склон, смотрели, как несётся с горы снежное месиво, как сметает на своём пути валуны и вырывает с корнями деревья, как клубится вокруг этого месива снежно-ледяная взвесь и, кажется, тонко подзуживает лавину, чтобы неслась быстрее и ещё быстрее.

– А как вы называете Йеруша Найло? – спросил Илидор, усилием воли выбрасывая себя из воспоминания.

Нить смотрела непонимающе.

– Того эльфа, который тоже пришёл вместе с Храмом и ушёл незадолго до меня.

Волокуша кивнула – поняла, но почему-то помедлила с ответом. Не то вспоминала, не то спорила сама с собой о чём-то, а может, размышляла, стоит ли отвечать Илидору. Но ответила:

– Матушка Пьянь назвала его Буйством Воды.

***

Один эльф и шестеро усопцев шли по Старому Лесу, обходя поселения и торговые тропы. То и дело приходилось продираться через густые заросли ивняка или буйно разросшегося подлеска. Один раз довелось довольно долго брести вдоль берега неглубокой речушки в поисках брода, поскольку заходить в воду усопцы отказались наотрез, и сколько бы Йеруш ни доказывал им, что ничего страшного не случится, в воде и так вечно плавает куча всякой дохлятины – никакого действия его слова не возымели.

Усопцы не разговаривали и не издавали звуков, зато Йеруш тараторил без умолку и за всех. Картинки и голоса в голове до поры перестали его донимать, и Найло стремительно заинтересовался всем происходящим вокруг.

– Ты ведь разговаривал со мной! – Выкрикивал Йеруш и носился вокруг Ньютя. – Я помню! Ты говорящий! Или ты разговариваешь только под плотоядными деревьями? Нужно найти такое дерево и поставить тебя под ним, всех вас нужно поставить под ним, и вы будете говорить, а я буду слушать, хотя нет, я не буду слушать, на кой мне это нужно, что толкового вы можете мне сказать? Или можете? А? Нет? Где тут ближайшее плотоядное дерево?

Ньють шагал вперёд мерно и сосредоточенно, как гномская машина, словно и не слыша воплей Найло.

Они долго шли по влажным болотистым землям, где над тропами нависали скорбные косы ив, под ногами чвякало, а мокрый воздух делал звуки зловещими. Это место удивительно подходило Йерушу Найло. Затем выбрались в местность, изрытую горбами и складками каменистой почвы. Тут росли колючие метельчатые травы цвета увядающей осени, а среди холмов и над макушками деревьев то и дело маячили крыши разрушенных домов. Крыши преследовали путников, подглядывали за ними из-за каменистых горбатых холмов, неумело прятались за стволами вязов. Стволы были толстые и перекрученные, словно какой-то исполин пытался отжимать воду из вековых деревьев.

Сегодня на пути стали там-сям попадаться скалистые выступы, они выглядели посреди леса странно, словно зубы на ладони, и Йеруш подметил, как внимательно смотрит Ньють на эти куски скал. А Найло он как будто не замечал, нет, словно и не было рядом никакого Найло. И в глаза ему ни разу не посмотрел, после того как привёл в обиталище голема.

Котуль-подлеток старался всю дорогу держаться так, чтобы между ним и неугомонным Йерушем был ещё один котуль или оборотень. Старуха смотрела на Найло в упор пустыми глазами слепца или безумца, а на привалах норовила устроиться с наветренной стороны от эльфа и вычёсывала пальцами свою шерсть. От этого в ней появлялись новые проплешины, а одежда Йеруша теперь была основательно укрыта неотчищаемым подшёрсточным пухом.

Найло собирал шерстинки в пробирки и время от времени что-то с ними мудрил: подсыпал какие-то порошки, подливал водички, запихивал в пробирки безмолвно стенающих насекомых. Несколько раз, якобы случайно оказавшись рядом с Ньютем, женщиной-котулей или одним из оборотней, Йеруш выдёргивал несколько шерстинок из их хвостов или с боков и эти шерстинки тоже ссыпал в пробирки.

Усопцы, к счастью, ничего не чувствовали.

Они ловили в реках рыбу для Найло, находили ягодные поляны и крахмальные деревья.

– А оборотни говорящие? – не унимался Йеруш. – И разумные, что ли? А почему они оборотни, если не оборачиваются? А ну обернись, животное, когда я с тобой разговариваю!

Звери смотрели на эльфа с утробной тоской, а эльф скалился и беззвучно смеялся.

Вскоре оборотни стали явственно сторониться неутомимого Йеруша, который задавал пропасть ненужных вопросов и всерьёз пытался тащить усопцев к тем немногим плотоядным деревьям, которые им не удавалось обойти стороной. Найло хватал за руки котулей и волок их к деревьям, упираясь пятками в землю и пыхтя, а оборотней подпихивал коленями в грудь, словно звери были безвольными безмозглыми тумбочками.

Вырваться из хватки Йеруша оказалось непросто, так что котули при виде очередного плотоядного дерева повадились прятаться за оборотнями. Те были тяжёлыми и вёрткими, так что пихал их Йеруш без толку, а вцепиться как следует и потащить не мог: обхватывать этих зверей за шею Найло при всей своей увлечённости не рисковал. Да и тяжёлые они, неизвестно ещё, кто кого потащит.

Вскоре, однако, оборотни стали вздрагивать при виде плотоядных деревьев и при звуках голоса эльфа.

Словом, Йеруш двигался к цели в компании шестерых усопцев, которых за два дня умудрился допечь так, как способен допечь только Йеруш Найло. И если ни у кого из усопцев не случилось в дороге нервного срыва, то лишь потому, что нервных срывов не бывает у тех, кто не жив.

***

– Там недоходимая тропа, – твердила Нить, отдуваясь: путники взбирались на подъём среди сосен, под ногами шуршали сухие иглы, где-то далеко ухала сова. – На север нет дороги. Владения шикшей лишь на западе, а поселения людские – на юге. Если же на север пройти надобится, то на восточные тропы вернуться придётся.

Илидор, то и дело оступаясь на ковре разъезжающийся хвои, весело и упорно уверял: тропы на север есть! Даже несколько, и ближайшая ведёт через небольшую пещеру в скальной гряде.

– Ну вот же! – сверкал он улыбкой и показывал Нити карту.

Нить не понимала карт, но твердила, что тропы на север – недоходимые. И что нет в скальной гряде никаких сквозных пещер. А та пещера, которую описывает Илидор, просто упирается боком в ту самую небольшую скальную гряду, за которой – огромный, глазом не охватить, туманный овраг, а больше ничего. Можно обойти этот овраг с севера и выйти на болота, которые потом закончатся в землях грибойцев, а можно обойти овраг с востока и добраться до земель шикшей, если Поющий Небу почему-то этого желает…

Но никакого озера на севере нет, снова и снова повторяла Нить, там есть лишь огромный туманный овраг, из которого летом ползёт сонный дым, а зимой слышатся древесные стоны!

В конце концов Илидор и Нить почти начали кричать друг на друга, и волокуша сочла за благо прекратить спор, пока Поющий Небу не рассердился и не прогнал её.

Она пошла за Илидором вовсе не для того, чтобы спорить и пререкаться, и если он хочет идти по несуществующей дороге – то его желание и его решение. До пещеры, которая нужна Илидору, они доберутся завтра днём. И, если Нить права, а она знала, что права, то Илидор сам увидит, что никакого выхода в северной части пещеры нет, и тогда ему придётся придумать что-то ещё.

Зачем доказывать словами то, что скоро и так проявится в действительности? Нить пошла за Поющим Небу вовсе не затем, чтобы ссориться. Она пошла в надежде понять его способ мыслей, его способ действий, и потому всё, что требовалось Нити – наблюдать за ним, перенимать его «телом за телом», а не тратить время на препирательства. Юная волокуша отчаянно хотела понять то ускользающее и очень важное нечто, что ощущалось в этом завораживающем и странно близком ей чужаке. Она хотела перенять хотя бы немножко его решимости, его смелости, упорства и того живого любопытства, которое придавало заразительную лёгкость той смелости, решимости и упорству, которыми щедро был наделён Илидор. И Нить наблюдала за ним, повторяла его движения, пыталась воспроизвести своим телом осанку и походку, подстраивалась под дыхание, что было непросто.

Именно так учатся волокуши: «телом за телом» повторяют другого, наблюдая, настраивая себя на иные движения, тембр и темп речи, громкость голоса и дыхания. Если делать так некоторое время, то волокуша начинает неплохо понимать другую волокушу и перенимает у неё зачатки какого-нибудь умения или способности. Почему бы этот способ обучения не должен был сработать, если Нить хочет поучиться не у другой волокуши, а у чужака?

Илидор упрямо шёл по северо-западной тропе вдоль скальных отрогов, которые пока что встречались лишь изредка.

До сих пор гномская карта его не подводила. И на этой карте не было никакого оврага, про который твердила Нить, а было озеро, обозначенное рунами Нати и Шан – Потерянное. И, судя по карте, подобраться к нему можно несколькими путями, ближайший из которых – сквозная пещера среди скал.

***

– Значит, плата за вход.

Чуть отставив ногу, которая снова вдруг разнылась в месте змеиного укуса, Йеруш стоит перед гигантской, с дом высотой, каменной аркой, которая соткалась в скальной гряде при его приближении. Найло стоит, запрокинув голову и чуть покачивая ею влево-вправо, беззвучно шевеля губами. Смотрит на каменные опоры и в слепящую синь неба, проткнутую острым арочным носом.

Кажется, будто это нелепое сооружение плывёт по небу, плывёт и несёт за собой эльфа, стоящего у её подножия, и усопцев, замерших за спиной Найло скорбными изваяниями. В портале сереет тоскливый, очень мокрый и печальный с виду туман, и ступить в него не возникает ни малейшего желания.

– Плата за вход. Право прохода.

Губы не слушаются Йеруша, дёргают уголками, съезжают вниз и тут же снова подпрыгивают, обнажая округло-острые клыки.

– Что ты мне голову морочишь, ёрпыльная арка! – он повышает голос, сжимает кулаки и подаётся вперёд, наступает, забывшись, на раненую ногу и шипит. – Какого бзырявого шпыня ты мне тут строишь такое таинственное лицо!

Котули и оборотни-усопцы, вздыбив на загривках остатки шерсти, отступают на несколько шагов, испуганно-заискивающе глядят на верхний изгиб арки, под которым быстро-быстро сгущаются тучи.

– Я разгадал твою детскую загадку, – сердится Йеруш, и его глаза исступлённо, болезненно блестят. – Я разгадал твою дурацкую загадку годы назад! Когда ты ещё ни о чём меня не спрашивала! Я жизнью своей её разгадал! Своей жизнью, ты понимаешь?! Своим собой! Своим всем! Какого шпыня ты теперь стоишь тут с важным видом, будто твой вид имеет какое-то значение?

Крик эльфа бьётся над лесом, как большая, хищная и напрочь потерявшаяся птица.

– Нужно больше, чем желание! – заходится Йеруш. – Вот так загадка! Да что ты говоришь! У меня есть, есть кое-что посерьёзней желания, ты, важная захухрая штука! У меня оно есть с той самой ночи! С той самой! Я уже тогда разгадал твою загадку! Какого ёрпыля ты меня не пропускаешь?!

Голос Йеруша носится от одной арочной опоры к другой. В портале арки густеют грозовые тучи. В воздух втекает запах речного ила и опустевшего дома.

– Намерение, – со стоном выплёвывает Йеруш. – Намерение больше желания. Тебе так важно, чтобы я сказал это вслух? Я сказал! Ты пропустишь меня, наконец, или хочешь ещё поиграть в слова, а? Или, быть может, в прятки? Да? Нет? А? А! Так я тебя уже нашёл! И не делай вид, будто не пряталась!

Грозовой мрак в арочном портале сгущается до чернильного, и в этом чернильном начинают медленно и неумолимо ткаться два светлых пятна – силуэты людей, а может, эльфов или грибойцев.

Котули-усопцы, которые пятились всё дальше и дальше от Йеруша, при виде этой чернильности и светлых пятен-силуэтов кинулись врассыпную, загребая лапами по прелой листве. Оборотни, неистово смердя тухлятиной, жались к стволам кряжичей. Кряжичи стояли перед скальной грядой суровым караулом, словно уверяя, что не позволят камню пролезть ещё дальше в лес.

– Намерение, – побелевшими губами твёрдо повторяет Йеруш.

Он не двигается с места, стоит, развернув плечи и задрав подбородок, смотрит на арку с вызовом.

– У меня есть намерение. Хрен ты меня сдвинешь с этого пути, громадина.

Силуэты в арочном проёме оформились.

Мурашки размером с дракона побежали по спине и плечам Йеруша, ноги стали очень-очень шаткими, а хребет – хребет как будто выдернули, и Найло понял, что сейчас упадёт, сложится на земле бесформенным кулем, ведь нельзя стоять ровно и прямо, если у тебя нет хребта.

Лицо Йеруша ужасно побелело и застыло, словно восковой слепок, но эльф не проронил ни звука. Мгновение, другое – он всё ещё стоит на ногах, он не оседает наземь бесформенным кулем, не отшатывается и не бежит прочь, у него всё ещё есть силы стоять здесь, развернув плечи и задрав подбородок. Только пальцы его выдают, только пальцы, которые трясутся и дёргаются, словно играют невесомую и стремительную мелодию на невидимых струнах.

Внутри Йеруша бурлит и клокочет лавовый пожар.

Из арки портала к Йерушу идут родители.

***

Ночная стоянка нашлась сама собою: небольшой отвилок тропы вдруг показался Илидору настолько уютным и зовущим, что дракон свернул туда, не успев даже подумать: его это было желание или… да кочерга знает, чьё ещё. Кочерга знает, что вообще делает с ним этот лес. Может, Найло был не так уж неправ, когда говорил, что это место меняет людей сильнее и быстрее, чем любые другие места, в которых Найло доводилось бывать или о которых ему доводилось слышать.

Впрочем, Илидор – не человек, да и Найло тоже.

Подлесок в отвилке был особенно густым, но при этом – светлым и ярко-зелёным, даже немного с желтизной, и это была скорее желтизна рассвета, чем увядания. Нить тихой тенью скользила за Илидором, и лишь едва слышный шорох одежд отмечал её присутствие. В груди дракона стала рождаться неспешная, умиротворяющая мелодия. Не из тех, которые убаюкивают бдительность, нет, – мелодия никого не пыталась удерживать или к чему-то подталкивать, она не возражала, чтобы её перестали слушать, если вдруг она окажется не нужна. Эта мелодия ни к чему не стремилась и никого ни в чём не собиралась убеждать – она родилась сама для себя и теперь просто текла и растворялась в воздухе.

***

Мать выглядела моложе, чем в тот день, когда Йеруш ушёл из дома. Видимо, без ужасного-вечно-разочаровывающего-сына в её жизни стало существенно меньше волнений и тревог. Без этого бестолкового-плохого-ребёнка Йеруша она просто расцвела и сейчас выглядела едва ли не его ровесницей.

Он помнил её такой, в своём детстве, в каком-то из редких счастливых дней, когда Йеруш умудрился ничего не сломать, не ляпнуть ничего неуместного, не задать ни одного дурацкого вопроса, не уронить нож во время обеда, не сёрбать соком – словом, в один из редких счастливых дней, когда Йеруша как будто не существовало.

Да, он помнил мать именно такой: юной, румяной, сияющей, и глаза её лучились светом, и улыбка была такой лёгкой и задорной… О небо, неужели его мать и правда была такой?

Он помнил. Сияющие глаза, весёлую улыбку, высоко забранные волосы, которые открывали длинную шею, и это струистое голубое платье с красными атласными лентами по подолу…

Йеруш стоял и смотрел на родителей, смотрел, как они плывут-приближаются к нему, и хотел бежать с воплями с этой поляны. Бежать как можно быстрее и дальше. Не оборачиваясь. Он не в силах говорить с родителями ещё и наяву, хватит того, что они безостановочно наговариваются у него в голове.

Он не в силах даже смотреть на них настоящих, хотя сейчас смотрит. Но Йерушу кажется – его глаза очутились сейчас на чужом лице, потому он не смотрит на родителей, а подглядывает, и они его не узнают, не смогут узнать, ведь его глаза – не на его лице.

Всё это как будто происходит не с ним.

Звуки пожухли, свет сделался серым, ненастоящим, и Йеруш Найло стал ощущать собственное тело, как снятый с чужака костюм.

Это происходит не с ним. Родители не смогут его узнать.

– Какой ты стал взрослый, Йер, – прошептала мать.

Дотронулась до его щеки тёплой ладонью, и реальность вернулась к Йерушу в свете искр из глаз.

***

Отвилок тропы вывел их на светлую поляну, при виде которой путники остановились. Долго-долго они смотрели на неё, а потом, с непониманием, – друг на друга.

По четырём сторонам света сторожат границу поляны и леса вырезанные из дерева звери с горящими глазами, каждый зверь – размером с волочи-жука. На восточной стороне – вставший на задние лапы заяц из серовато-белого дерева, на боках и на морде его переплетаются сложные узоры: капли, листья, круги и тонкие цепи, а широкие уши закинуты за спину, словно длинные волосы, и свисают почти до земли. В северной части поляны стоит олень из рыже-коричневого дерева. Повернув рогатую голову с непропорционально крупными ушами, он смотрит на путников. На боках оленя вьются узоры из крупных перьев и колосьев. На западном краю поляны лежит чёрный волк. Его горящие глаза с тоской смотрят вверх, а единственный узор на этом звере – крупный клубок ниток, вырезанный на плече и вытравленный до оранжево-жёлтого цвета. Южную часть поляны охраняет неизвестное Илидору существо, крашенное в светло-зелёный и жёлтый. Очертания тела – текучие, не то кошачьи, не то ящериные, на спине вырезаны крупные чешуйки, а может, остатки панциря, вместо ног – ласты, крупные передние и мелкие задние. Существо стоит, приподнявшись на передних ластах и мощном хвосте. Длинная гибкая шея, небольшая голова с узким носом и большими глазищами. Фигурный гребень – крупные овалы, соединённые боками, – вьётся от затылка до лопаток.