Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

В Йеруша годами вбивали «правильные» манеры поведения, действенные слова, фразы и способность легко играть словами и фразами, играть голосом и выверенными жестами, рассказывать отдельную историю глазами, едва заметными движениями тела и толикой природного обаяния, которым Йеруш обладал.

Оставив семью и уйдя изучать гидрологию, он многие годы выбивал, выжигал, выметал из себя эти знания, эти фразы, слова, жесты и движения тела, которые давали ему преимущество перед другими эльфами и людьми, преимущество обманное, нечестное, мерзкое, и каждый раз, когда Йеруш ловил себя на этих движениях, словах и жестах, у него внутри взрывался гигантский пузырь, наполненный желчной горечью и злостью.

Может быть, отчасти Йеруш любил-ненавидел Илидора именно за то, что у него была часть тех умений, которым обучали самого Йеруша, – умений природных, искренних: Илидор не манипулировал другими, сохраняя холодность рассудка, а просто щедро делился с миром пылом своей золотодраконской сущности, даже не сознавая, как и когда это делает.

Сейчас Йеруш по собственной воле выпускал наружу эти хреновы штучки семейства Найло и не был уверен, что сумеет крепко держать их на поводке. Многое подзабылось за годы, ушла естественность, гладкость движений, звенящая выверенность жестов и мимики. Но того, что осталось, по-прежнему хватало.

Через столько лет.

Пузырь горечи и злости ещё никогда не был таким обжигающим.

– Про некоторые вещи не говорят, Йерушенька, – повторила Рохильда жалобно. – Никогда не говорят.

– Что же, тогда…

Йеруш произнёс это своим обычным голосом, без всей этой низко-вибрирующей обманной действенности, и шагнул вперёд, просто шагнул вперёд, как шагает Йеруш, без всякой выверенности и размеренности, сжимая кулаки и яростно сверкая на жрицу сине-зелёными глазами, а она тихо охнула, отпрянула на полшага, прижав ладони к щекам.

– Тогда как сами жители старолесья узнают те вещи, о которых не говорят? Откуда тебе известны эти тайны, если тебе самой их никто не пересказывал? Рохильда. Я учёный. Я приучен доверять только фактам, даже если вопрос касается моей безопасности или… – он всё-таки позволил своему голосу трагично дрогнуть, – или жизни.

Бой-жрица так и стояла, прижав ладони к щекам, – большая, нелепая, взъерошенная, смотрела на Йеруша вытаращенными, невидящими глазами, в которых он не мог прочитать ни единой мысли, и беззвучно шевелила губами. Стояла и стояла, смотрела и смотрела, а мгновения таяли, и Найло чувствовал своим натренированным в былые годы внутренним метрономом, как истекает время, когда жрица может решиться на ответ.

Как ни надеялся Йеруш, Рохильда так и не издала ни звука, шевеление её губ постепенно прекратилось, взгляд сделался осознанным и растерянным. Ещё миг – и молчание затянется, развеется напряжение и ожидание, висящие между эльфом и человеческой женщиной, и тогда никто не расскажет Йерушу Найло, какая ржавая кочерга связывает Старый Лес и драконов.

От ненависти к самому себе у Йеруша слегка заложило уши, когда он сделал полшага назад, привлекая к себе взгляд Рохильды и увеличивая дистанцию, на что её губы протестующе шевельнулись. Йеруш сцепил в замок выверенно подрагивающие пальцы, прижал руки к животу, опустил взгляд и тихим, полным достоинства, низко-вибрирующим голосом проговорил:

– Если моя жизнь тебе хоть сколько-нибудь дорога, Рохильда… – Пауза, вдох. Полшага вперёд, стиснутые под животом кулаки, открытый пылающий взгляд прямо в глаза: – Расскажи мне. Доверь мне знания, которые скрывает Старый Лес от чужаков.

Стук сердца, ещё полстука. Йеруш отвернулся.

– Если я, конечно, не совсем-совсем чужак хоть для кого-нибудь в этом лесу.

Руки опущены, голова чуть закинута, пронзительно-отчаянный взгляд в небо. Глубокий вдох. Полуоборот головы к Рохильде. Слегка разомкнутые губы.

– Хорошо, хорошо, – она прижимала руки к груди и в кои-то веки совсем не выглядела весёлой или самодовольной, или готовой нести свет истины куда бы то ни было. Йеруш внимал ей, затаив дыхание и чуть приоткрыв рот. – Только не здесь. Не теперь. Я не шутила вовсе, Йерушенька: про некоторые вещи мы вслух не говорим! Но я тебе скажу. Только не вслух. И не теперь.

Бой-жрица ударила кулаком о ладонь, отвернулась и побрела, покачиваясь, к храмовому шатру. Уже почти отойдя на такое расстояние, где нельзя было бы услышать этот её сегодняшний непривычно-тихий голос, Рохильда обернулась и промолвила:

– Но весь страх сей истории не всяк поймёт. Лишь если кто знает, что такое быть одиночким. И что такое жадность до знаний.

Йеруш смотрел ей вслед в полнейшем недоумении.

***

Знал ли Йеруш Найло, что такое одиночество и что такое жажда знаний? Пожалуй, уже в детстве Йеруш Найло мог бы вести университетские курсы по любой из этих тем.

Вскоре после того как постепенно угасла их дружба с Ябиром и Йерушу некуда стало убегать из дома, он открыл для себя семейную библиотеку. И быстро понял, что сбегать из дома физически, конечно, было очень удобно, но вовсе не обязательно – оказалось, Йеруш способен не менее качественно убегать из реальности одними только мыслями, одной только головой, если только ему удаётся найти на книжных полках нечто достаточно увлекательное и сложное, чтобы загрузить свою голову всерьёз.

Книжные истории давали знания и силу, которых не отыщешь в саду приятеля, на которые не наткнёшься, слоняясь по улицам.

Из эльфского эпоса Йеруш черпал примеры для подражания и силу. Уж если создатель Эльфиладона Рубий сумел пройти свои Пять Проживаний, даже будучи ослеплённым вероломными братьями, то неужели Йеруш Найло не сумеет сохранять невозмутимость во время трёхдневных празднеств в доме дяди, посвящённых десятилетию его сына, кузена Йеруша? Неужели не сможет с достоинством пережить дурацкие выходки «не-смей-его-обижать-он-младше-тебя» кузена, мерзкого, как слизняк, и подлого, как клещ?

Юный оруженосец Даймаз сумел запомнить расположение всех звёзд на небе, чтобы одолеть в противостоянии ума злого духа по прозвищу Безликий, так неужели Йеруш к следующему уроку не выучит расположение и цвета костяшек на счётной доске?

Ради спасения своих земель от засухи владычица-магиня Карто копила силы в течение тридцати трёх дней, не позволив себе растратить собранное даже ради спасения от гибели своей сестры-близняшки.

Рождённый простолюдином Гуфий сделал карьеру блестящего полководца, объединив под своей рукой все земли, теперь известные как домен Хансадарр…

Йеруш поглощал истории славных побед и удивительных свершений, читал их, перечитывал и заучивал наизусть, с упоением рассматривал гравюры, изображающие героев. Он даже пытался изображать в реальности самые впечатлившие его сцены, но со свойственной ему неловкостью почти тут же разбил стоявшую у лестницы гигантскую вазу, и в ближайшие три месяца мать при появлении Йеруша презрительно чмыхала носом, сжимала губы в нитку, отворачивалась и принималась на повышенных тонах рассказывать, якобы ни к кому не обращаясь, насколько же трудно жить рядом с бесконечно неловким созданием, которое в любой момент может уничтожить дорогую твоему сердцу вещь. Которое может совершить любое непредсказуемое безумие. И как же это досадно, когда в родном доме тебе неуютно, беспокойно и небезопасно.

Отец никак не проявлял своего отношения к разбитой вазе, но Йеруш часто ощущал на себе его цепкий оценивающий взгляд. Отец как будто прикидывал, стоит ли кормить этого ребёнка дальше или лучше утопить его в пруду с красно-жёлтыми рыбками и завести нового.

А может, просто приглядывался к взрослеющему отпрыску и ожидал: как же он себя проявит? Йеруш очень сомневался, что отец будет ждать долго, потому Йеруш очень хотел проявить себя как можно лучше и поскорее – но не понимал, как именно ему нужно действовать, чтобы понравиться отцу, чтобы заслужить хотя бы тень его одобрения. Йеруш стал с ещё большим тщанием следить за своими манерами за столом во время нечастых семейных трапез и самым внимательным образом выполнял, перевыполнял, дважды перепроверял задания, которые давали ему учителя на уроках и для самостоятельного освоения.

Со счётом у Йеруша всё было неплохо: он не то чтобы блистал, ему бывало трудно спокойно сидеть на занятиях и бесконечно совершать занудные операции с длинными столбиками цифр, но если удавалось взять себя в руки, он показывал довольно сносные результаты. Во всяком случае, его не называли безголовым.

В красивописании, составлении деловых писем и ведении документации Йеруш тоже не блистал, почерк у него был остро-нервным, неопрятным, и с этим ничего не получалось поделать, мелкие движения рук совершались будто сами по себе, как Йеруш ни уговаривал собственные пальцы двигаться красиво и плавно. В формулировках он подчас путался, то норовя сделать их слишком прямолинейными, то до того усердствуя с витиеватостью, что вензеля слов загораживали суть написанного.

Порядок ведения документации Йеруш запоминал легко, но норовил упрощать его везде, где возможно, да ещё и настаивать на своих упрощениях, чем чрезвычайно раздражал учителя. Поскольку предложенные Йерушем упрощения определённо имели смысл, он хотел знать: почему нужно организовывать обращение бумаг не так, как будет быстрее, удобнее и нагляднее, а так, как принято? У учителя не было хорошего ответа на этот вопрос, и учитель лишь раздражённо повторял раз за разом, что должно делать так, как делать должно.

Йеруша не устраивали эти объяснения, Йеруш желал видеть логику и смысл всякого явления и не желал смиряться с мыслью, что некоторым вещам не положено быть логичными и осмысленными и на них тоже приходится тратить время.

Через правила этикета Йеруш продирался, как сквозь бурелом, стиснув зубы и просто выполняя то, что было велено выполнять. Учитель, конечно, ворчал, что движениям Йеруша не достаёт грации, но ворчал исключительно себе под нос: с грацией у всех Найло было так себе, и учитель этикета отнюдь не желал навлечь себе на голову гнев хозяев.

После истории с разбитой вазой Йеруш старался на уроках как мог, он прекратил пререкаться и даже иногда просил дать ему больше задач для самостоятельного выполнения. Его не оставляло ощущение, что готовится нечто важное, отсюда и повышенное внимание отца, и большее, чем обычно, отчуждение матери, которая так старалась лишний раз не оказываться с сыном в одном помещении, что вообще перестала с ним общаться. Не получая от матери ни своей доли редких похвал, ни постоянных указаний на недочёты и промахи, Йеруш ощущал себя заброшенным и даже стал плохо спать.

Всё свободное время он проводил у пруда с красно-жёлтыми рыбками. Вода этим летом была особенно тёплой и немного цвелой, вкусно пахла свежестью и тиной. Когда Йеруш сидел в воде на берегу, закопав ладони в ил, ему казалось, что его пальцев касаются тёплые руки доброго друга.

Однажды Йеруш спросил отца, есть ли в их библиотеке книги, которые рассказывают о воде, о её устройстве, сущности и всем, что с ней может быть связано. Отец скользнул по сыну пустым взглядом и рассеянно ответил:

– В зелёном шкафу должна быть энциклопедия флота, – и, вымолвив это, вернулся к бумагам, с которыми работал.

Через некоторое время Йеруш попытался уточнить, какие именно книги про воду хотел бы найти в библиотеке – а если таких нет, то нельзя ли приобрести их или одолжить у кого-нибудь из дядьёв?

– Одолжить у дядьёв, это ты хорошо придумал! – просиял отец, и Йеруш едва не задохнулся от восторга этой нежданной похвалой.

Вскоре отец принёс ему несколько одолженных у дядьёв книг о банковском деле.

– Вот. Надеюсь, они не очень сложные для твоего возраста. Твой кузен их все уже прочитал дважды, а он ведь на год моложе тебя, так что ты должен справиться.

Йеруш честно полистал книги, едва не вывихнул челюсть зевотой и решил, что с новыми вопросами повременит.

***

В то же сонное время, когда Найло ждал Рохильду, там-сям собирались небольшие группки жрецов. Они переговаривались шёпотом, не вполне понимая пока, следует ли задавать свои вопросы старшим жрецам или нужно сначала поговорить со жрецами-старолесцами и котулями, а может, найти собственный ответ.

– Почему мы смирно позволяем лесу причинять нам вред? – спрашивали друг друга жрецы и не находили ответа. – Что это: испытание, которое должно пройти с достоинством, или атаки тварей, которые противятся пути света? Мы видели и слышали достаточно, чтобы счесть это место частично захваченным тварьским мраком, который должно выжигать на своём пути, ведь с ним не договоришься, его не переубедишь. Так что же есть старолесские народы, которые противятся пути света? Не следует ли получить ясный ответ на этот вопрос прежде, чем продолжать какие-либо действия? Ведь от ответа зависит, какими именно будут эти действия!

Имбролио

– Я хочу домой, – прошептала девочка, глотая слёзы.

Она сидела на лежанке, сжавшись в маленький клубочек боли, и баюкала здоровой левой рукой свежеперевязанную культю правой.

Саррахи.

Даже грызляки теперь казались не такими уж гнусными порождениями мрака, хотя нескольких жрецов, кому под кожу вбурились грызляки, пришлось оставить на попечение целителей в людских селеньях.

Но саррахи! Эти звери-насекомые заживо отъедали ребёнку руку, пока встревоженные жрецы и котули бегали по лесу в поисках места, откуда разносятся крики.

Теперь девочка баюкает воспалённую культю, шепчет «Я хочу домой», а верховный жрец Юльдра может только сидеть рядом и чувствовать себя бесконечно беспомощным. Обладающим магической силой, редчайшим для человека даром – но беспомощным.

Котуль Букка сказал: если бы саррахи было больше, они бы набросились и на взрослых. Видимо, саррахейник далеко, добавил мрачно Букка, а это были просто разведчики. В спокойные времена, пояснила Тай, саррахи-разведчика ты не заметишь, даже если пройдёшь так близко, что мог бы его коснуться. И даже большие группы, рыскающие подле саррахейника, избегают встреч с кем-то столь крупным, вроде человека, пусть даже маленького. Но, видимо, есть доля правды в словах встревоженных грибойцев: приходят неспокойные времена. А в неспокойные времена хорошо бы не попадаться на глаза запасливым и умным саррахи. В любом случае, стоит убраться отсюда как можно скорее – тела трёх убитых тварей скормили плотоядным деревьям, но остальные сбежали, и неизвестно, чем это обернётся в землях грибойцев.

В воздухе клубятся запахи настоя спиртянки, крови, горячечного бреда. Два других жреца лежат недвижимо, с тряпиц у них на лбах стекают капли настоя, змеятся по вискам, теряются в волосах. Ещё один раненый постанывает и тяжело дышит, замотанный длинными побуревшими от крови бинтами, словно кукла – лоб, подбородок, кисти рук, грудь… На немногочисленных участках лица и тела, не скрытых бинтами, виднеются ссадины, царапины, счёсанная кожа. Человека будто тёрли на гигантской тёрке, а потом умаялись и бросили.

– Я хочу домой, – шептала девочка.

Ей было восемь или девять лет. Одна из сирот, которых подарили Храму жители людских селений между Такароном и старолесьем. Одна из бесчисленного множества никому не нужных детей. Сколько их таких принял, вырастил, обогрел Храм Солнца? Пристроил подмастерьями в человеческих и эльфских городах или оставил при себе, если дети желали следовать по пути отца-солнца? Сколько нынешних жрецов сейчас носят единственное имя, собственное, без родового? Даже вот старший жрец Язатон…

Юльдра погладил девочку по голове. Волосы у неё были мягкие, тонкие и спутанные, в них запуталось несколько сухих листов и кусочков дубовой коры. Юльдра хотел бы дать девочке немного той силы, что бурлит вокруг – собственных сил маленького испуганного ребёнка явно недостаточно, чтобы справиться с болью и ужасом. Девочку трясло, она то и дело смотрела на полог лекарского шатра, точно ожидая, что сейчас он распахнётся и впустит целые полчища саррахи.

Но Юльдра не может дать ребёнку ни ту силу, которая бурлит вокруг, которой постоянно и так легко напитывается он сам.

До чего же это невыносимо и несправедливо – касаться того, что может помочь страдающему человеку, и не быть способным просто дать ему это.

– Наш друг Илидор уничтожит это зло.

Вот единственное, что может сделать верховный жрец для ребёнка, терзаемого болью и страхом. Сказать ему, что зло будет наказано.

Этого мало. Ничтожно мало.

Лекарский шатёр – зияющая болючая рана на лице храмового лагеря. Юльдра не может исцелить эту рану и не способен делать вид, будто забыл о её существовании.

Когда король гномов выставил Храм из подземного города Гимбла, когда Юльдра готовил своих жрецов к путешествию в старолесье – разве мог он подумать, что самой большой его сложностью будет вовсе не управление огромным количеством собранных по пути людей и жрецов, не контакты со странными и зачастую непонятными ему старолесскими народами, а маленький лекарский шатёр, в котором будут страдать и умирать люди, за которых он принял ответственность и которым не способен помочь?

Это было бы куда менее невыносимо, не обладай Юльдра никаким магическим даром. Тогда бы он точно знал, что ничего не способен с этим сделать.

Глава 16. Предание Старого Леса

Илидор появился после полудня в обществе крепкого подростка-жречонка и котуля Ыкки. Найло издалека наблюдал, как дракон идёт к кухонному кострищу, неся на плечах диковинный воротник – тушку небольшой косули или кого-то очень похожего.

– Ты чего, с мечом за ней гонялся? – пробормотал Йеруш себе под нос и тут же умолк, прислушиваясь.

Ыкки во весь голос сообщал каждому, кто желал его слушать, что тропа на северо-восток безопасна, совсем-совсем безопасна, славный храмовник Илидор всё проверил, не нашёл саррахи, разогнал хвощей и велел сидеть тихо Тому, Кто Шуршал В Кустах.

Илидор слегка припадал на правую ногу. Жречонок был зеленовато-бледен.

Сборы затянулись, отъезд перенёсся на вторую половину дня. Илидор больше не попадался на глаза Йерушу и правильно делал. Рохильда обещала вернуться в самое жаркое время, когда дети и старики улягутся вздремнуть перед дальней дорогой, – дневной зной после утренней суеты просто обязан был их сморить. Даже кряжичи сегодня были утомлены явно чрезмерной, совсем не осенней жарой и особенно не трещали, лишь вяло похрупывали.

Йеруш сидел перед своей палаткой, держал на коленях самые важные записи, которые всегда таскал в рюкзаке, и постукивал по странице пером. Мысли путались, убегали к храмовой башне, стены которой целы, а ворота ни перед кем не отпираются. Потом мысли перепрыгивали на что-нибудь, случившееся годы назад, и зачем-то начинали перебирать неудачные решения, ненужные или, напротив, зря сказанные слова, в общем – донимать Йеруша. Он сам не замечал, как погружался в переживания, как в трясину, попусту терзался из-за вещей, которых уже нельзя ни изменить, ни исправить, – а потом находил себя, вцепившимся в свои волосы или в плечи, или сильно закусившим перо, или сжавшимся в комок и тихо подвывающим.

Тогда Йеруш медленно и глубоко дышал, разжимал пальцы и зубы, разглаживал на коленях заметки и велел себе думать о том, что написано в заметках, да, о них, а не о всякой чуши, с которой уже ничего нельзя поделать. Но сегодня послеполуденная жара отупляла его. Если дурные мысли лезли в голову наперебой, вереща и пихаясь локтями, то умные мысли от жары становились медленными и блеклыми. Это злило – какой кочерги дурацкая погода мешает строить планы по захвату мира? Ну или по спасению, это с какой стороны посмотреть.

Снова и снова Йеруш велел себе немедленно собрать мысли в кучу, мотал головой, бросал перо наземь и брызгал лицо водой из фляжки. Снова и снова упрямо заставлял себя читать записи, строчку за строчкой – но лишь для того, чтобы спустя полстраницы обнаружить, что решительно не помнит, о чём только что прочитал и что мог бы в связи с этим сделать. И снова осознавал себя уставившимся вдаль бездумным взглядом и наблюдающим картинки в своей голове, и снова картинки эти были невесёлыми. Или же Йеруш вдруг понимал, что уже какое-то время смотрит в одну точку и изо всех сил прислушивается, изо всех сил ищет среди ленивых звуков этого сонного дня другой звук, не ленивый и не сонный – хлопанье гигантских крыльев или бессловесное, до печёнки пробирающее пение, или шелест листвы под лёгкими шагами.

Несколько раз Йерушу казалось, что он слышит за спиной эти шаги – летяще-танцующие, и каждый раз он упрямо не оборачивался на шелест, а потом шелест стихал и Найло досадовал, что не обернулся. Однажды он ясно ощутил на своей щеке едкую щекотку – из леса кто-то глядел, глядел на него неодобрительно или досадливо. Йеруш снова не обернулся и снова потом корил себя за это. А едва заметное шевеление воздуха принесло из леса длинный светлый волос – сильно блестящий, скорее соломенный, чем золотистый.

Рохильда тоже всё не появилась, хотя обещала прийти в сонное послеобеденное время, и разве сейчашнее время всё ещё недостаточно сонное? Оно умудрилось разморить даже Йеруша Найло! А вдруг бой-жрица не придёт, передумает, побоится рассказать ему эту историю – ну не зря же она столько времени отказывалась говорить про драконов хоть что-нибудь внятное! Да, она решила, что всё-таки должна рассказать её Йерушу – но вдруг передумала?

Но она не передумала. О приближении Рохильды Йеруша оповестил хруст веток под уверенными широкими шагами и сонно-ворчливое кряхтение кряжичей. Когда монументальная фигура в короткой голубой мантии выплыла из-за его шатра, Найло едва не подпрыгнул, едва не завопил «Как я рад тебя видеть!» и не бросился обнимать бой-жрицу. Но это было бы уже очень-очень-очень слишком.

Осознав, что чуть не кинулся к Рохильде, Йеруш мысленно отвесил себе пинка. Отложил бумаги, развернул плечи, заставил себя разжать зубы и подвигал туда-сюда языком, чтобы немного размягчить голос. Смотрел, как она подходит, массивная, серьёзная, исполненная сознания своей важности.

Найло всегда немного терялся перед такими людьми, уверенными в собственной значимости, принимающие её как данность вроде пары рук и ног. Йеруш от души завидовал таким людям. Завидовал уверенности, с которой они несут себя миру, тому невозмутимому упорству, с которым они заявляют свои притязания на других людей и эльфов, на чужое время, внимание и прочие важные ресурсы, посягать на которые у Йеруша обычно не хватало самоуверенности.

С неожиданной ловкостью опускаясь наземь рядом с эльфом, бой-жрица прошептала очень-очень тихо, так, что он вынужден был наклонить голову, приблизить ухо к её губам, чтобы услышать:

– Вот, Йерушенька, решилась я. Поведаю тебе, поведаю про то, про что вслух не говорят. Время сейчас подходящее, тихое, сонное.

Бой-жрица размашисто отёрла блестящий лоб предплечьем, оставив влажную полосу на голубой мантии, покосилась на кряжичи и пронзительным шёпотом добавила:

– Авось Лес и не услышит.

***

Негромким монотонным голосом, то и дело умолкая, непрестанно оглядываясь и перескакивая с одного на другое, Рохильда принялась рассказывать историю о давних-давних временах, когда Старый Лес был молод, слаб и восторжен. Про лес и его друга Перводракона, который пришёл из глубины подземных нор, когда тоже был совсем мал и юн. И было видно, что одни слова Рохильда говорит от себя самой, а другие слова – чужие, когда-то заученные ею. Что она не помнит в точности всех чужих слов и связывает их своими, хотя старается при этом сказать своих как можно меньше, словно снимая с себя всякую ответственность за эту историю.

Рохильда рассказывала, как к маленькому лесу, который возник когда-то давно на левобережье Джувы, пришёл маленький дракон – первый дракон, которого увидел надземный мир, и потому прозванный Перводраконом, хотя у него было и настоящее драконье имя, которого уже никто не вспомнит. Юный Лес и маленький дракон подружились, потому что были совсем одни в большом-пребольшом мире, который им ещё предстояло узнать, а ведь узнавать мир вдвоём – значительно веселее, чем поодиночке.

Лес не мог путешествовать вместе с драконом, зато лес умел его ждать, любил слушать истории и умел слушать их, как никто другой. А ещё лес мог сохранять в себе кусочки воспоминаний дракона, маленькие кусочки его приключений из разных краёв и земель.

Дракон путешествовал по разным землям, сперва самым ближним, а потом всё более далёким, но отовсюду возвращался к своему другу лесу, нёс ему истории и всякие интересные вещицы из чужих краёв. Дракон приносил Юному Лесу семена удивительных растений, и они прорастали в любопытной питательной почве. Перводракон приносил своему другу редких животных из заморских краёв: крылатых и зубастых, похожих на живые грибы и ягоды, похожих на тощих птиц и не похожих не на что.

Юный Лес бережно сохранял и умножал кусочки воспоминаний, которые приносил Перводракон из разных краёв: редкие деревья, грибы, ягоды и необычных зверей. Лес слушал истории о путешествиях Перводракона, снова и снова прося повторить их: Лес был жаден до знаний, но не мог пойти за ними сам, потому он старался добыть каждую крупицу знаний у того, кто готов был ими делиться. И дракон с удовольствием пересказывал свои приключения вновь и вновь, бродя в своём человечьем обличье среди кряжичей – проросших кусочков собственных воспоминаний.

Годы шли, но Перводракон непременно возвращался к Лесу из своих странствий, приносил с собой новые и новые кусочки воспоминаний, новые и новые истории, которых никто другой не слушал с таким вниманием и жадностью. Никто и никогда не хранил слова Перводракона в памяти так бережно, как Юный Лес.

Смешные звери, принесённые Перводраконом из странствий, росли и множились. Они с любопытством слушали долгие беседы дракона и леса, а когда дракон отправлялся в новые странствия – лес сам пересказывал зверушкам драконьи сказки, и зверушки слушали их так же внимательно, как Юный Лес слушал дракона.

В ожидании возвращения друга лес становился всё больше, он растил новые деревья и новых зверушек. Из воды, которую давала текущая неподалёку река Джува, лес создавал красивые озёра, в которых любил плавать дракон, принимая человеческое обличье. Новые зверушки, растущие на историях Молодого Леса, становились всё умнее и смекалистее и сами начинали рассказывать истории друг другу и своим малышам. Давали новую поросль кряжичи и плотоядные деревья, не растущие больше нигде по эту сторону моря. Прибегали и прилетали в лес обычные звери и насекомые из других лесов – некоторые звери и насекомые потом возвращались обратно, а некоторые оставались, селились и множились под кронами кряжичей.

Перводракон, возвращаясь к своему другу Молодому Лесу из дальних странствий, очень радовался тому, как растут и плодятся когда-то подаренные им растения и звери. Перводракону льстило, что теперь его новых историй о дальних странствиях ожидают ещё больше, ведь зверушки, привезённые им много-много лет назад, дали обильное потомство, и благодаря сказкам Молодого Леса каждое следующее поколение было умнее предыдущего.

Спустя много-много лет дети леса обрели разум и самостоятельность. Смешные прыгучие ягоды сделались полунниками, колонии грибов превратились в грибойцев, а костлявые птицы стали волокушами, и тогда Перводракон добыл для них горикамень в иссохших землях за дальними кипящими морями. Дракон сильно обжёг лапы, пока нёс горикамень через моря своему другу лесу, но боль от ожогов была малой платой за то счастье, которые принесли свет и тепло лесным народам.

Молодой Лес научился делать горикамень внутри своих скальных утёсов, чтобы его другу дракону больше не пришлось жечь лап. А на свет горикамня скоро в лес пришли люди из народа холмов, и люди тоже стали жить в лесу. Иногда дракон ходил к ним в своём человеческом обличье, и тогда лес думал, что однажды его друг останется в одном из людских поселений навсегда. Лес не знал, хочет ли он, чтобы такой день настал. Что может быть лучше, чем проводить бесконечность времени со своим лучшим другом, – но кто будет приносить новые истории жадному до знаний лесу, если дракон перестанет видеть новые земли?

Когда ожоги сошли с лап Перводракона, он снова пустился в странствия. В этот раз его не было очень-очень долго, много-много лет, поскольку мало осталось на свете таких мест, в которые ещё не приносили выросшего дракона его могучие крылья. А Молодой Лес скучал без своего друга, ведь никто не рассказывал ему новых историй про дальние края, а те сказки, которыми развлекали друг друга лесные народцы и люди, были слишком простыми и детскими для леса, прожившего много веков. Разве можно сравнить их с настоящими историями дракона-путешественника, видевшего так много! И ещё, когда рядом не было дракона, никто не приносил Молодому Лесу новых невиданных зверушек, а ему очень хотелось новую зверушку. Лес пытался создавать их сам, но получались только шикши, трескучие и сердитые.

Лес без своего друга и новых историй скучал, грустил, постепенно заскоруз умом. И когда наконец дракон вернулся, оказалось, что лес успел состариться, и у него едва нашлись силы пробудиться от сумрачной сонности, в которой он пребывал уже долгие годы.

Перводракон, как и обещал, принёс своему другу новую зверушку – кота, похожего на человека. Старый Лес обрадовался зверушке, но неизмеримо больше обрадовался возвращению друга. Много-много новых историй принёс Перводракон Старому Лесу. Долго и жадно слушал лес эти истории, и много дней провели друзья, обсуждая удивительные события самых дальних земель.

Но не сразу узнал Старый Лес, что в этот раз дракона, возвратившегося из странствий, гложет тоска. И не знал Старый Лес, на что способен дракон, тоскующий по несбыточному.

Перводракон не сказал своему другу, что больше никогда не принесёт ему новых историй и кусочков воспоминаний из неизведанных земель – потому что неизведанных земель не осталось. За свою долгую-долгую жизнь Перводракон облетел их все.

Нет, он не признался в этом старому другу. И сначала Старый Лес был счастлив, что дракон остаётся с ним так долго, что целыми днями он в своём человеческом облике гуляет среди кряжичей, дубов и вязов, купается в озёрах, лакомится земляникой и греется у костра из горикамня на своей любимой солнечной поляне у необитаемой каменной башни. Старый Лес радовался, что Перводракон приходит в поселения людей и люди встречают его приветливо. Что дракон говорит с потомками зверей, которых когда-то дарил своему другу: с волокушами, грибойцами, полунниками, и Лес гордился, что вырастил из смешных зверушек таких больших и умных существ.

Старый Лес тогда ещё не знал, что Перводракон задумал предать его, своего единственного, давнего и верного друга. Перводракон, обошедший и облетевший все земли на свете, решил, что ему ничего больше не остаётся, кроме как отправиться в звёздные миры. Неугасимая жажда нового гнала его вперёд, недостижимость звёздных миров заставляла терять разум и совесть. Перводракону не хотелось остаться одиноким, потерять своего друга, но ещё страшнее было смириться с тем, что мир больше не может открыть ему ничего нового, не может его удивить.