Текст книги ""Фантастика 2025-3". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Марианна Алферова

Глава 33. Побочный продукт

Йеруш, крепко сжимая кулаки, заставляя себя шагать размеренно и едва ли не лениво, подошёл к драконьему черепу и внимательно уставился на колени Кьеллы.

– Теперь я пришёл? – сухо спросил он.

Она обернулась, уставилась на Йеруша снизу вверх злющими лисьими глазами, и Йеруш удивился, как же трудно не отводить взгляд. Что-то в её глазах было такое неприятное, угрожающее, слишком уж проницательное и вместе с тем брюзгливое, что ли. Нечто такое, что скорее ожидаешь увидеть во взгляде древнего старца, чем в глазах юной с виду воительницы, пусть и не шибко приятной.

– Да, – наконец сказала она. – Как ни странно – да.

Мучительно хотелось потянуть время. Растянуть его в вечность, пока не оказалось, что за этим «Да» скрывается какое-нибудь очередное «Но». Вроде «Но никакой живой воды не существует».

– Значит, голова в центре, – Йеруш ткнул пальцем в драконий череп, возвышавшийся над ними как холм. – Значит, живую воду даёт не лес, а то, что… Как это, то, что вросло в него? И, видимо, очень раскаялось после этого?

Кьелла молча рыхлила иссохшую землю. Эльф стоял и смотрел на драконий череп, задрав голову. Смотрел на хрустальный пузырёк, установленный прямо под раскосым драконьим глазом. Пузырёк был пуст. Только на стенах его можно было различить едва заметную испарину конденсата. Глазницы драконьего черепа выглядели сухими.

Сколько же времени нужно, чтобы заполнить такой пузырёк? Десять лет? Двадцать? Сорок? Странно, что он вообще наполняется быстрее, чем влага успевает полностью испариться.

– Живая вода – не дар, – осенило Йеруша, и голос охрип от этой догадки. – Нет, не дар. Это… это побочный продукт.

Йеруш вцепился в свои волосы, вцепился до боли, чтобы не начать носиться кругами – стоять на месте было очень-очень трудно. Он поднялся на носки и принялся качаться туда-сюда.

– Продукт распада. Как пот получается от тяжёлой работы, так от разрушения драконьих костей получается живая вода. Именно здесь, именно в этом лесу, который состоит из его воспоминаний. Который он предал. Дракон разрушается, оставляя лесу ещё частицу себя, а лес… Да как это, нахрен, возможно?

Кьелла медленно отряхнула руки, придирчиво оглядела их, потёрла ноготь на указательном пальце. Поднялась на ноги неспешно и с тем непередаваемым изяществом, которым обладают только высокие, длинноногие и очень молодые люди.

– Значит, голова в центре, – повторил Йеруш. – А крылья, получается, над головой. То есть это действительно драконий скелет? Нет, нет, не отвечай, не смей отвечать! Я не хочу знать!

Кьелла словно и не слушала. Подняла с земли незамеченный Йерушем прежде плащ с меховым воротом, набросила на плечи.

Найло указал подбородком на проткнутые тростником скелеты:

– А это кто?

Кьелла долго моргала на тростник, будто не могла сообразить, куда указывает Найло. Потом улыбнулась уголком рта.

– Чужаки, которые вернулись. Путь к источнику даётся раз в жизни. Лишь чужаку. И не каждому.

– О, вечно какие-то идиотские условности, – выплюнул Йеруш с отвращением. – А если во второй раз не прийти сюда, а прилететь? Или приползти? Сделать подкоп? Прикатиться мячиком…

Кьелла, спокойно глядя на Йеруша, медленно вела пальцем по изгибу лука.

– Путь даётся однажды. Такие правила.

– О-о! – передёрнулся Йеруш. – Ненавижу правила! Не-на-вижу! Что может быть глупее, больнее, опасней, скучнее…

– Скучно не будет, – Кьелла произнесла эти слова монотонно, но отчего-то по спине Йеруша побежали мурашки от её слов. – Использовать великую силу может лишь тот…

– Кто способен на великую жертву, – сами собой закончили за Кьеллу губы Йеруша.

Она не удивилась.

– Такие правила. Нужен баланс, чтобы мир не грянул в хаос.

Злые лисьи глаза пожирали Йеруша, плавили его. Спина его всё мурашилась, пальцы сделались ледяными.

– Ты способен на великую жертву? Желаешь такой платы за великую силу?

Йеруш истерически хихикнул, дёрнул плечами, сбрасывая с них мурашки.

– Что ты знаешь о жертвах, драконица.

Кьелла покачала головой, открыла рот и тут же закрыла – не пожелала ничего возразить или добавить. Лисьи глаза вдруг перестали выглядеть злыми, сделались равнодушными. Воительнице словно наскучил разговор, она поднялась, отвернулась.

– Вот.

Йеруш едва успел поймать летящий ему в лицо хрустальный пузырёк. Совсем маленький пузырёк, жидкости в нём было на глоток, не больше. Не тот, который стоял под глазницей дракона, но точно такой же с виду, словно их вытесали из того же куска хрусталя. А может, вытесали только один пузырёк и потом размножили.

– Это… – Найло смотрел, как свет переливается на гранях хрусталя, и слушал, как шумит в ушах море. – Это она? Это она, да? Ты что, безумна – так швыряться?..

– Использовать великую силу… – монотонным голосом перебила его Кьелла и умолкла, не договорив. – Всё. Иди.

Найло сделал медленный вдох, стиснул губы крепко-крепко и для верности прикусил их зубами, потому что наружу из Найло рвалось много слов и ни одно из них не было словом признательности, ни одно из них не стоило сейчас произносить, а ещё из него рвалась бесконечность вопросов, но, ясное дело, Кьелла не даст ответов. Йеруш быстро справился с первой пенной волной эмоций, коротко кивнул, развернулся и зашагал к тропе, прочь от источника. От драконьего черепа, который и есть источник. Было огромное, почти неодолимое желание обернуться и посмотреть снова на этот череп, на скелеты, на Кьеллу, но Йеруш не обернулся. Вместо этого он стал рассматривать хрустальный пузырёк. Совсем крошечный пузырёк, в глубине которого плескался единственный глоток живой воды.

Трудно было поверить, что он видит именно это. И неудержимо хотелось что-то делать – просто чтобы ощущать реальность.

– Обожаю драконов, – прошептал Йеруш пузырьку. – Такие милахи и добряхи! Хотя пафосные, конечно, как последняя задница. Силы, жертвы, баланс, хаос, бе-бе-бе… Хотя…

Жёлтый блеск в крошечных гранях пузырька выглядел очень язвительным.

– А может быть, Кьелла не драконица и не его пра-пра-дочка, – шептал Йеруш, не в силах умолкнуть и перестать слышать звук собственного голоса.– Может быть, она просто хранительница. Почему бы нет? Мог же лес сам её породить? Чтобы она ходила тут по лесу и хранила… баланс хаоса. Чтобы он больше не разбалансился и не построил новой лестницы.

И беззвучно рассмеялся, хотя было вовсе не смешно. Осторожно опустил пузырёк в карман и побрёл к тропе, по-прежнему упорно не оборачиваясь.

– Хаос в балансе. Да тут все рехнутые. Но это хорошо звучит, ведь живая вода определённо нарушает баланс, нарушает баланс хаоса, ха! И Кьелла запирает это нарушение, запирает в хрусталь. Сама не использует, местным не даёт. Но чужакам, чужакам иногда можно дать воду. Но как понять, кому можно? Хорошенькая задачка. Ха! Я бы на месте Кьеллы тоже всё время ходил с мрачной рожей!

Тропа раскинула перед Йерушем лес как-то очень быстро, эльф был уверен, что к источнику шёл петляя и гораздо дольше. Если бы Йеруш запоминал дороги и смотрел, куда идёт, он бы понял: это уже вовсе не та тропа, которой он пришёл. На том же месте, но другая.

Иногда так бывает: разочаровавшись в сделанных выборах, ты ищешь дорогу, по которой пришёл, желая вернуться в начало и всё переиграть. Но потом понимаешь: нет, даже если пойдёшь по своей дороге в обратном направлении – ты не попадёшь в начало пути. В обычной жизни так случается даже чаще, чем в страннейших местах Старого Леса, ехидно сказал себе Йеруш Найло. Помедлив, он всё-таки обернулся к Кьелле, которая что-то перекладывала, сидя на коленях возле драконьего черепа, и крикнул:

– Куда ведёт эта тропа?

– Куда нужно, – был ворчливый ответ.

Эльф закатил глаза и решительно зашагал вперёд, навсегда зарекшись о чём-либо спрашивать странных женщин, которых встречает в лесах. И сразу после того как Йеруш оказался под сенью кряжичей, они раскряхтелись во весь голос, затрещали ветками, на эльфа сверху посыпались листья, сорванные из-за неосторожных движений деревьев, когда они принялись качать ветвями и цепляться друг за друга. В тот же миг как зашумели кряжичи, изменились запахи, и Йеруш понял, что тропинка больше не ведёт в кратер с черепом дракона.

Найло не обернулся, не стал проверять. Из чистого упрямства, ведь смотреть на него было некому – кряжичи не в счёт.

Он осторожно ощупал карман и убедился, что хрустальный пузырёк всё ещё там. Закрыл глаза, закинул голову и долго-долго стоял так. Медленно дышал, с удовольствием ощущая, как лесной воздух наполняет лёгкие до самого донышка и немного кружит голову. Чуть покачивался и едва заметно подрагивал губами в полуулыбке. Слушал взбудораженное перекряхтывание деревьев, далёкий щебет птиц и гулкое, торжествующее биение собственного сердца.

***

Жрецы швыряют в шикшей подожжённый горикамень из больших корзин. От него живые деревянные тела не занимаются огнём, но по лозам растекаются дымные ожоги, шикши вопят, колотят себя и друг друга по тлеющим лозам. Во двор вбегают хорошечки, но, вместо того чтобы атаковать котулей и жрецов, бросаются к шикшам, начинают пеленать их десятками неразрываемых жгутиков. Бегущий позади Мажиний подслеповато щурится в огни фонарей и неуверенно голосит: «Фу, фу! Уо-оу, не тех, не тех!».

Окровавленный чан на трёхсуставных ногах чавкает и хлюпает. Жрецы толкают к нему нескольких полунников, одного хватает гигантская рука, сочащаяся слизью, и с утробным бульканьем погружает в чан, другого втягивает-счёсывает вновь взметнувшийся над землёй вихрь из веток и мяса. Конхард ревёт гномский боевой клич и рвётся к чану, на гноме виснут сразу несколько котулей. Жрецы из башни и жрецы, пришедшие с шикшами, перемешиваются, и кто-то из полунников протыкает коротким копьём союзника. Полунники, оставшиеся за воротами, стоят, положив стрелы на тетивы или сжимая в руках пращи, тупо моргают в бурлящее во дворе месиво.

Котули в боевом безумии носятся по двору, кусают полунников, хлещут лапами шикшей, всё стягивается в рябое мельтешение, и в нём на одних котулей вдруг бросаются другие. Где-то среди месива рычат-гыркают оборотни. В стороне, неподалёку от рухнувших ворот, с трудом поднимается на ноги Илидор, смотрит на дерущихся во дворе людей и нелюдей и не понимает, что видит. Перед глазами всё плывёт и мелькает, в ушах – сплошной многоголосый вой и басовитый бешеный хохот, спасаясь от которого Илидор делает шатающийся шаг к воротам. Всё, что выше пояса, полыхает пульсирующей болью: вывернутое из сустава плечо, рассечённый висок, сломанная челюсть, разорванная кожа вдоль рёбер, истерзанные в мясо кисти рук – дракон превращается в лишённый сознания ком боли и не может осмысливать действительность, и только уцелевшие ноги ещё могут действовать за границей этой боли, и ноги бредут к воротам, дрожа и подгибаясь.

Один шикшин, пошатываясь и колотя себя по тлеющим плечам, выкатывается за ворота, дозорные-волокуши подхватывают его, относят с линии выстрелов полунников, которые наконец приходят в себя, бросают наземь пращи, хватают дубинки и вливаются во двор Башни, с топотом пробегая мимо Илидора. Котули со стен начинают бросать горикамни в волокуш, те негодующе кричат на котулей, хлопают крыльями, разлетаются от Башни, какое-то время висят в воздухе, переговариваясь и размахивая руками, потом улетают на северо-восток, в направлении сгона, то и дело оглядываясь и что-то негодующе клекоча. Волокуши тут ничего не могут и не поддерживают ни одну из сторон.

Дракон выходит за ворота, не понимая, где находится и что происходит, – ноги просто несут его подальше от яркого, громкого, злого, неодолимого. Ноги ведут его туда, откуда ветер доносит едва ощутимый запах разломанного гриба – он кажется спасительным после бесконечной вони желчи, тлена, крови, горящего живого дерева.

Во дворе Башни орут котули, висящие на гноме, – он расшвыривает их, яростно ругаясь, а они не могут прокусить ворот его стёганой куртки. Визжат оборотни, несётся над предрессветным лесом безумный хохот Юльдры. Гигантская хорошечка склоняется над рычащими зверями и двумя жгутиками, каждый толщиной с канат, выхватывает из месива двух оборотней. Небрежно отшвыривает их прочь, и они улетают за ворота. Следом огромная хорошечка хватает двух котулей, которые отчаянно мутузили друг друга, и хорошечка не может понять, что это означало.

Выброшенные за ворота оборотни яростно ревут, роняя пену изо рта, мотают головами, трут лапами носы. Кашляют. Принюхиваются. Позади, в Башне победно ревёт гном, скинувший с себя котулей. Кричит: «На тебе, мать твою храмскую!», и безумный хохот обрывается в хрусте и влажном чвяканье. Оборотни смотрят на Башню, принюхиваются к ней – кровь, желчь, гарь, металл, шерсть… Отворачиваются от Башни, принюхиваются к тому, что в темноте леса, – чистый запах свежей крови. Кто-то уходит от Башни и несёт много вкусной крови и голого мяса. Едва уловимый запах разломанного гриба маячит далеко впереди.

Запах крови медленно удаляется от Башни, и оборотни, негодующе взвизгнув, бросаются за ним.

***

Осознание приходило к Йерушу очень-очень медленно. Осознание, что его путь в кои-то веки не упёрся в тупик. Что он не погнался за сверкающим туманом, ничего себе не придумал, всё-превсё понял правильно и сумел прошагать по этой дороге до самого конца. И в конце пути, так легко и буднично, без всяких сияний и торжественных речей он получил то, за чем пришёл. Без решительных превозмоганий, без надрыва и сияющих откровений.

Потому-то так трудно поверить, что цель достигнута. Просто он шёл к цели очень-очень долго и не верил, что дорога недоходимая, – пока наконец один из бесконечного множества шагов не оказался последним.

Без всяких подвохов. Он дошел. Ему запросто и небрежно бросили прямо в руки ту великую ценность, в существовании которой он даже не был уверен до конца.

Ту самую великую важность, которая перевернёт мир за пределами Старого Леса.

Он перевернёт мир! Он, Йеруш Найло!

Когда ощущение триумфа затопило Йеруша полностью, от кончиков острых ушей до пальцев ног, он открыл глаза, раскинул руки и несколько мгновений с улыбкой смотрел в густую листву кряжичей высоко над своей головой, а листва шуршала, шелестела и волновалась, и ветки деревьев ходили ходуном. Кряжичи знали, что произошло нечто особенное. Странно: Йеруш должен был бы сейчас орать, бегать, вопить и кувыркаться, но вместе с торжеством его наполнило непривычное умиротворение, какая-то истома, и орать сейчас не хотелось ни капельки. Но Йеруш знал, что если бы он был драконом, вот таким как Илидор, с сияющими глазами, то сейчас свет его глаз заливал бы весь лес, от центра, где покоится голова старейшего земного дракона, и до северо-западной опушки, где заканчивается последний позвонок его хвоста.

Теперь Йеруш точно знал, что много лет назад выбрал верный путь – свой путь. Теперь он покажет всем, что был прав. Он сделает нечто огромное и важное для всего Маллон-Аррая, для каждого эльфа, человека и гнома, живущего на этой земле. Он изучит живую воду. Он узнает, из-за чего вода становится живой. Он перевернёт жизнь всего континента – о, как глупы и мелки были устремления эльфов, которые получали этот бесценный дар прежде! Какой дурак спасает кого-то одного, если возможно спасти многих? Как им в голову могло прийти просто потратить, безвозвратно и окончательно потратить то, что можно изучить и сделать частью системы научных познаний, подарить миру, прославить себя?

Улыбаясь и тихонько мурлыкая себе под нос, Йеруш нащупал в кармане пузырёк хрустального стекла. Всё это время он ощущал, как пузырёк, даром что легчайший, слегка оттягивает карман, но нащупать контуры было всё равно бесконечно приятно.

Маленькое хрустальное хранилище тайны.

Потом Йеруш, не в силах сопротивляться соблазну, вынул пузырёк из кармана, чтобы снова посмотреть на него – и разве можно было противиться этому желанию?

Здесь, под сенью густой листвы, отблески света на хрустальных гранях были не такими яркими и не бело-синими, как у озера, а лимонно-зелёными. Йеруш долго рассматривал их, долго поворачивал пузырёк туда-сюда, заставляя отсветы перетекать по хрустальным бокам. Было немного похоже на то, как свет плавится в чешуйках золотого дракона.

Кстати, где теперь искать дракона?

Как только Йеруш подумал об Илидоре, он наконец осознал, что у пузырька нет пробки. Живая вода заключена в цельный кусочек хрусталя.

А потом Найло услышал впереди встревоженные голоса и мимо него промчались, проламывая кусты, два ошалелых оборотня с окровавленными пастями. Йеруш отпрыгнул, но звери, не обратив на него внимания, убежали прочь. Краем глаза Йеруш уловил блеск светлых волос, как будто подсвеченных солнцем или яркой лампой – мелькнул на границе видимости и бесследно исчез.

Раздираемый самым паскудным предчувствием, Йеруш двинулся на звук встревоженных голосов. Ему бы хотелось ошибаться, но голоса были грибойские.

Глава 34. Придёт серенький волчок

Вскоре после рассвета, едва роса успела просохнуть на листьях калакшми, в дом лекаря-грибойца притащили истекающего кровью чужака.

– Волки порвали, – шептали стражие, сгружая бессознательное тело на больную кровать – широченный пень с углублением, выложенным целебными травами и накрытым бархатистой шкурой олешка-двухлетки. – На северной кромке грибницы лежал. Мы с проутренним дозором пошли, а тут он. Помрёт, видать, а?

Лекарь, подвижный старикан, похожий на высохшее сливовое дерево, шустро зажигал огни в плошках, нашёптывал им что-то, косил серо-стальным глазом на больную кровать.

С первого взгляда на порванного волками человека, в утренней серости, лекарь было решил, что перед ним эльф, из тех, которые частенько приходят со своим товаром в эту часть Старого Леса. Раненый был похож на эльфа. Волосы золотые, волнистые, блестящие, не утратившие своего блеска даже спутанными и грязными, с забившимися в них листьями и сухими травинками. Скулы высокие, чисто эльфские, излом рта – вредный, а нос эдакий тонко-аккуратно-воинственный – словно созданный, чтобы совать его куда не следует. Однако нет, не эльф – человек, через мгновение понял лекарь: из-под волос виднелось обычное человеческое ухо.

– Торговый охранник, видать, – бухтел один из стражих. – В обход башни шли, видать. Там в ночи чего-то творилось.

Чужак лежал недвижимо и тихо, наполнял лекарню запахом крови, псины и смерти. Полотняная рубашка – вся побуревшая, лишь по подолу ясно, что прежде она была серого цвета. Правая рука вывернута в плече, лежит на шкуре олешка, словно отдельная, чуждая вещь. Левое бедро распорото-разворочено, влажно чвякает мясом с подсыхающей коричневой коркой, над правым коленом – покусы, превратившие плоть и штаны в одну сплошную тошно блестящую, бугристую кашу. Короткие полы плаща изорваны в лоскуты и покрыты коркой крови, которая выглядит чёрной на коричневатой ткани, не то кожистой, не то мелкошерстистой, не разобрать.

– Помрёт, видать, – скорбно твердил другой грибоец. – Совсем волки ошалели се-году. Верно говорит старца Луну: как пришли в Старый Лес жрецы, так раскололась наша жизнь надвое и природа-матерь озлилась, и взбурлила Река Крови. Всё жрецы, жрецы Храма Солнца, что пришли от гномских гор…

– Цыть, – велел лекарь, твёрдой рукой поправил последнюю плошку и шепнул что-то, направляя огонь. Движения лекаря были быстры и скупы, суставы хрупали и поскрипывали, словно старик и впрямь был сделан из сухого дерева. – Поможайте лучше. Рубаху срезать надо, плащ снять.

На пару мгновений лекарь завис над больной кроватью, воткнул свои цепкие серо-стальные глаза в бессознательное тело, кивнул каким-то мыслям.

– Настой спиртянки, резать и шить, кроветворница и дурмина.

Отступил к полкам, что висели как попало на изогнутой стене дерева-дома подле западной двери, зазвенел там склянками.

Стражие вздохнули и подступили к постели. Один потянул было рваную полу плаща и тут же с ойканьем отпрыгнул.

– Она шевелится!

– Руки протри, засранец! – рассердился лекарь. – Куда немытыми до ран полез! Для кого чистотелка в миске на входе стоит?

Второй мужик, пристыжённо втягивая голову в плечи, потрусил к миске, но тот, к которому обращался лекарь, словно и не услышал его слов, а стоял и пялился на человека, лежащего на больной постели. Потом медленно протянул руку и указал на него пальцем:

– Плащ шевелится. Чесслово. Он живой.

Лекарь фыркнул и принялся быстро выставлять-выкладывать на прикроватный пенёк пузырьки тёмного стекла, маленький острейший нож, полированные зажимы, щипчики, изогнутые иглы, катушки с тончайшими нитками из жил плотоядного дерева.

– А когда сюда несли – он просто болтался лохмотьями, – бубнил мужик, всё тыча пальцем в лежащего человека.

Тот не двигался, бесчувственный, безучастный, мертвенно-белый. Лоб его посыпало мелким потом, на горле часто колотилась жилка.

Подошёл второй мужик, стряхивая с рук горько пахнущие капли чистотелки.

– Поможайте или выметайтесь, споро, – сухо бросил лекарь и подступил к бесчувственному телу. – Помирает он. Может, если поторопимся и…

Страшный грохот заглушил окончание фразы, все подпрыгнули, грибойцы завопили, а в лекарню через восточную дверь ворвался утренний воздух, птичий гомон и тощий эльф с горящими сине-зелёными глазами.

– А-а! – закричал он при виде лекаря с ножом.

Лекарь от неожиданности отпрянул.

– О-о! – взвыл эльф, увидев человека на больной кровати.

– Это кто та… – начал было один из мужиков, но эльф ринулся вперёд, и грибойцы попятились, один зацепился ногой за трёхногий табурет, и тот тяжело гупнулся на пол.

– Что тут происходит? – заорал лекарь.– Кто весь этот эльф?

А эльф почти рухнул на умирающего, почти клюнул его в шею, словно намеревался не то загрызть, не то поцеловать, фукнул на забившиеся в рот золотистые волосы и сквозь зубы выдохнул в ухо:

– Очнись, Илидор! Немедленно очнись, нам нужно убраться отсюда! До грибойцев сейчас дойдёт, что ты храмовник, дракон и тебя оборотень покусал! В этих краях за меньшее живьём сжигают!

Над ухом звякнуло.

– А ну вон! – грозно велел лекарь и указал на ближайший выход из дома – восточный. – Вон отсюдова, кто б ты ни был такой!

Этот грибоец с тонким ножом, сообразил сейчас Найло, вовсе не собирался прирезать Илидора. Он намеревался зашивать его раны, но, глянув на них поближе, лекарь поймёт, что это оборотневые покусы, а не волчьи. Занесло же дракона именно к грибойцам – Рохильда говорила, те без разговоров сжигают даже собственных сородичей, которых покусал оборотень: их слюна вызывает у грибойцев бурую плесень. Едва ли с пришлыми тут обходятся добрее, даже если они не распространяют никакой бурости и плесени. Особенно если пришлые имеют отношение к Храму Солнца – поди объясни грибойцам, что Храм больше не любит Илидора.

Всё это пронеслось в голове Йеруша за несколько мгновений, пока лекарь только набирал в грудь воздуха, чтобы разразиться новыми ругательскими ругательствами, а трое мужики-стражие, разинув рты, переводили взгляды с лекаря на эльфа.

Нужно забрать дракона. Сейчас. Пока они не опомнились, пока они ошарашены, пока не начали думать и не разглядели раны Илидора хорошенько.

«Как же я это ненавижу», – вздохнул про себя Йеруш и медленно поднялся на ноги.

Отработанным, тысячи раз отрепетированным ещё в детстве движением он выстроил свой позвоночник в элегантно-властную струнку, усадил его на подобравшиеся мышцы груди и живота. Голова тут же горделиво выровнялась на шее, словно её потянули кверху за кожу на затылке, шея сделалась бесконечно длинной, плечи – развёрнуто-уверенными, следом за плечами изменились руки – чуть развернулись ладонями к грибойцам и принялись подавать мягко-пластичные безмолвные сигналы. Одно властно-плавное движение кисти отсекло невысказанные вопросы лекаря, открыто-приглашающий жест второй ладонью заявил, что всем следует немедленно заткнуться и внимать, затаив дыхание, поскольку будет сказано нечто весьма важное. Грибойцы неосознанно подобрались, вдруг ощутив себя какими-то, ну, не то чтобы недоразвитыми, но куда более непритязательными и зачуханными, чем ещё мгновение назад, и лучшее, что они могли сделать с внезапно нахлынувшей неловкостью – действительно замереть и внимать этому нежданному гостю.

Голос Йеруша тоже принял годами отработанное положение, размягчился-снизился до тёплого обволакивающего баритона и вкрадчиво произнёс:

– Не будете так любезны уделить мне мгновение вашего ценнейшего внимания? – И, пока грибойцы со сложным выражением лиц осмысливали вопрос, Найло, не давая им возможности ответить, уверенно продолжил: – Итак…