Текст книги "Что сотворил Бог. Трансформация Америки, 1815-1848 (ЛП)"

Автор книги: Дэниел Уолкер Хау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 79 страниц)

1. Континентальная обстановка

За тридцать три года, прошедшие после битвы при Новом Орлеане, Соединенные Штаты расширят свою имперскую сферу влияния на обширный, разнообразный и уже заселенный континент. История Соединенных Штатов может быть понята только в связи с континентальной средой, в которой она разворачивалась. Человеческая география Северной Америки в 1815 году включала в себя народы нескольких рас, множества языков и порой несовместимых устремлений. Бесчисленные племена коренных американцев сохраняли фактическую независимость от трех великих материковых империй: Соединенных Штатов, Мексики и Британской Северной Америки. Навязывание власти США на всем протяжении Тихого океана, столь очевидное к 1848 году, представляло собой поразительную трансформацию, если вспомнить, в каком состоянии находилась Северная Америка в 1815 году.

В 1815 году в Соединенных Штатах подавляющее большинство населения занималось сельским хозяйством. Наибольшее число составляли семейные фермеры, которые жили в лишениях и труде, обусловленных искренними надеждами на лучший уровень жизни. Они берегли скудные ресурсы и растрачивали те, что находили в изобилии, например землю. Иногда их амбиции включали захват чужих земель. Отдельную группу американцев составляли те, кто находился в рабстве; среди суровых реалий своей жизни они питали собственные устремления. Соединенные Штаты в 1815 году все ещё были открытым экспериментом, в основном потенциальным, а не реальным. На континенте нереализованных возможностей различные народы Северной Америки стремились к разным видениям будущего.

I

В 1815 году, как и сегодня, крупнейшим мегаполисом на североамериканском континенте был Мехико. В то время в нём проживало около 150 000 человек – почти столько же, сколько в двух крупнейших городах США (Нью-Йорке и Филадельфии) вместе взятых.[35]35
  Бюро переписи населения США, www.census.gov/population/documentation/twps0027/tab04.txt (просмотрено 24 февраля 2007 г.).


[Закрыть] Начиная с 1521 года, испанцы строили его на месте ещё более густонаселенного ацтекского города Теночтитлан, основанного в 1325 году. Католический собор, построенный на месте храма ацтеков у центральной площади, которая сейчас называется Зокало, был отреставрирован только в 1813 году. «Этот город поистине великолепен», – восхищался Стивен Остин, когда прибыл туда в 1822 году.[36]36
  Цитируется в Gregg Cantrell, Stephen F. Austin, Empresario of Texas (New Haven, 1999), 112.


[Закрыть] В La ciudad de México были ботанические сады, художественная академия, лучший в мире горный колледж и выдающийся университет. Примечательно для городов того времени, что в нём были широкие улицы, освещенные ночью, мощеные тротуары и система общественного транспорта.[37]37
  Майкл Мейер и Уильям Шерман, Курс мексиканской истории (Нью-Йорк, 1990), 361–69; Джонатан Канделл, Ла Столица: Биография Мехико (Нью-Йорк, 1988).


[Закрыть] Новая независимая Мексика, которую посетил Стивен Остин, простиралась от Панамы до Орегона, занимала площадь, примерно равную площади Соединенных Штатов, и насчитывала примерно на две трети больше людей. Однако в 1847 году эта гордая столица была завоевана, оккупирована, как павший Рим, и (как предупреждал комитет мексиканского правительства в 1821 году) лишена половины своих обширных владений варварами с севера.[38]38
  Нетти Ли Бенсон, «Техас, увиденный из Мексики», Юго-западный исторический ежеквартальник, 90 (1986–87): 227.


[Закрыть] После заключения договора Гваделупе-Идальго в 1848 году Соединенные Штаты стали намного превосходить Мексику как по площади, так и по численности населения. Развязав войну, Соединенные Штаты произвели судьбоносную трансформацию международной власти.

В 1815 году до обретения Мексикой независимости оставалось ещё шесть лет, а главным руководителем, занимавшим Национальный дворец, по-прежнему был вице-король Новой Испании. Материнская страна недавно приняла письменную конституцию, и Мексика посылала своих представителей в испанские кортесы (парламент). Борьба за независимость Мексики началась пятью годами ранее, но на данный момент испанские чиновники, казалось, одолели повстанцев и были уверены, что королевская власть восторжествует. Открытая нелояльность на самом деле представляла собой меньшую проблему для центрального контроля, чем трудности с коммуникациями и транспортом. Отсутствие дорог и ограничительные имперские правила, направленные на монополизацию торговли в интересах родины, тормозили экономическое развитие Мексики, поэтому в стране преобладали сильные традиции региональной автономии. Газетная пресса процветала в столице, но люди, жившие в других городах, испытывали удивительную изоляцию. Небольшая креольская элита европейского происхождения доминировала в стране; средний класс метисов (смешанная раса) обеспечивал её энергией; но крестьянство коренных американцев, даже в национальном центре, в основном оставалось вне основного русла национальной жизни. В своих деревнях и на открытых пространствах северных пограничных районов люди мало что знали о большом мире. В некоторых отдалённых районах, особенно на крайнем севере и юге, индейские племена оставались практически независимыми от испанцев.

Временами Мехико вел против них войну, не имея эффективной связи и контроля над обширными северными территориями. Отсутствие у Мехико эффективной связи с обширными северными территориями и контроля над ними затруднит их защиту от амбиций экспансионистских Соединенных Штатов.[39]39
  См. Timothy Anna, Forging Mexico (Lincoln, Neb., 1998), 34–76; Brian Hamnett, Roots of Insurgency: Мексиканские регионы, 1750–1824 (Кембридж, Англия, 1986).


[Закрыть]

Самой отдалённой из всех дальних земель Новой Испании была Альта (Верхняя) Калифорния. В 1815 году её северная граница оставалась неопределенной. Испания претендовала на побережье до пролива Хуан-де-Фука, но британские, русские и американские купцы и исследователи уже не одно поколение активно работали в этих окрестностях.[40]40
  См. Дэвид Иглер, «Заболевшие товары: Глобальные обмены в Восточно-Тихоокеанском бассейне, 1770–1850», AHR 109 (2004); 693–719.


[Закрыть] В 1812 году русские основали торговый пост в Форте Росс на заливе Бодега. От Сан-Диего до Сан-Рафаэля над заливом Сан-Франциско испанцы поддерживали свою власть с помощью системы военных баз (пресидио) и миссий, управляемых францисканским орденом монахов. Каждая община миссии стремилась к существенной экономической самодостаточности за счет сочетания сельского хозяйства и ремесленного производства. Миссии были расположены с абсолютной упорядоченностью так, что каждая находилась в одном дне пути от следующей по королевскому шоссе (el camino real).

Калифорнийские миссии вызывали споры как в своё время, так и в наше. Францисканцы намеревались христианизировать местных индейцев и обучить их полезным навыкам. Если туземцы примут западную цивилизацию, они смогут стать «рациональными людьми» и налогоплательщиками. Критики в Мексике и Испании утверждали, что монахи эксплуатировали своих подопечных. Хуже всего то, что, по справедливому замечанию современников, миссии способствовали распространению болезней, концентрируя уязвимое население в местах, где оно подвергалось незнакомым заболеваниям. В период между 1769 годом, когда началось заселение испаноязычными жителями, и окончанием испанского правления в 1821 году индейское население Альта-Калифорнии сократилось с примерно 300 000 до примерно 200 000 человек.[41]41
  Джеймс Сандос, Обращение Калифорнии (Нью-Хейвен, 2004), 113–14; Роберт Х. Джексон и Эдвард Кастильо, Индейцы, францисканцы и испанская колонизация (Альбукерке, Н.М., 1995), 44–51; Шерберн Кук, Население калифорнийских индейцев (Беркли, 1976), 43–44; Уолтер Ньюджент, На Запад (Нью-Йорк, 1999), 35–38.


[Закрыть]

Северная Америка в 1818 г.

Проблема заболеваний в общинах калифорнийских миссий была слишком характерна для встреч между европейцами и коренными американцами. Население, не имеющее приобретенного иммунитета, наследственного или индивидуального, к незнакомым болезням, может быстро погибнуть от катастрофических последствий так называемой эпидемии инфекционного заболевания в «девственной почве». Европейцы сами страдали от целинных эпидемий бубонной чумы из Азии в XIV веке и сифилиса после возвращения людей Колумба. Опустошения, причиненные жителям Нового Света незнакомыми европейскими заразными болезнями – оспой, корью и гриппом, – усугублялись нарушениями в ходе военных действий и потерей земель, дающих пищу, из-за вторжения чужеземцев. В результате смертность, рассматриваемая в совокупности, стала одним из самых гигантских бедствий, когда-либо постигавших человеческую расу. Оценки численности населения Северной и Южной Америки накануне контакта с европейцами сильно разнятся, но даже самые консервативные из них указывают на ужасающие показатели смертности вскоре после этого. В центральной Мексике численность населения достигла дна примерно через сто лет после испанского завоевания и постепенно начала восстанавливаться, хотя в 1815 году она составляла около 6 миллионов человек и оставалась гораздо ниже расчетной численности подданных империи ацтеков, несмотря на иммиграцию из Старого Света.[42]42
  См. Рассел Торнтон, Холокост и выживание американских индейцев (Норман, Окла., 1987), 15–41; Дэвид Джонс, «Девственные почвы пересмотрены», WMQ 60 (2003): 703–42; Элинор Мелвилл, «Болезнь, экология и окружающая среда», в Оксфордской истории Мексики, под ред. Майкл Мейер и Уильям Бизли (Нью-Йорк, 2000), 222–26.


[Закрыть]

В Соединенных Штатах Конституция освобождала от переписи «индейцев, не облагаемых налогом». Однако в 1820 году федеральное правительство поручило Джедидии Морсу, известному ученому, провести всестороннее исследование индейских племен на территории Соединенных Штатов. В отчете Морса, состоящем из нескольких книг, численность индейцев оценивалась в 472 000 человек, большинство из которых проживали к западу от реки Миссисипи в Луизиане или на территории Орегон под совместным управлением США и Великобритании. Коренные жители Калифорнии, Техаса и других мексиканских земель, которые были присоединены к 1848 году, вероятно, насчитывали от трети до полумиллиона человек. Эти цифры не включают людей смешанного происхождения, живущих с белыми или чёрными американцами и не отличающихся от них. Но они, несомненно, представляют собой резкое сокращение по сравнению с индейским населением той же территории в 1600 г., которое, по оценкам большинства ученых, составляло около 5 млн, а возможно, и 10 млн человек.[43]43
  Джедидия Морс, Доклад военному министру по делам индейцев (Нью-Хейвен, 1822), 375; Алан Тейлор, Американские колонии (Нью-Йорк, 2001), 40.


[Закрыть] Дисперсные, кочевые народы меньше страдали от заразы, чем концентрированные жители деревень, такие как манданы, которых периодические эпидемии оспы сократили с 9000 человек в 1750 г. до 150 в 1837 г. Многие белые современники, пусть и сочувствующие, соглашались с Алексисом де Токвилем в том, что индейцы «обречены» на полное вымирание.[44]44
  Лоретта Фаулер, «Великие равнины с момента появления лошади до 1885 года», в Кембриджской истории коренных народов Америки: Том 1, Северная Америка, под ред. Брюса Триггера и Уилкомба Уошберна (Кембридж, Англия, 1996), pt. 2, 21; Алексис де Токвиль, Демократия в Америке, под ред. Филлипс Брэдли (1834; Нью-Йорк, 1945), I, 342.


[Закрыть]

Благодаря трансатлантической работорговле Африка тоже внесла свой вклад в смертельную смесь болезней. Малярия и желтая лихорадка, передающиеся от человека к человеку с помощью комаров, попали в Западное полушарие на кораблях работорговцев. Желтая лихорадка, широко распространенная в Карибском бассейне, периодически залетала даже на север, в Филадельфию. В начале XIX века малярия распространилась с побережья Атлантического океана и Залива и стала эндемичной по всему обширному бассейну Миссисипи. В случае с этими болезнями белые люди обладали не большим иммунитетом, чем коренные американцы; от малярии погибло большое количество ранних английских колонистов в Вирджинии, а «агу», как они её называли, оставалась проклятием для многих поселенцев на болотистых землях или в низинах рек Среднего Запада.[45]45
  Джеральд Гроб, Смертельная правда: история болезней в Америке (Кембридж, Массачусетс, 2002).


[Закрыть]

Самым старым, густонаселенным и экономически развитым из испанских приграничных районов был Нью-Мексико. Там Санта-Фе и Таос стали важными торговыми центрами, связанными с Эль-Пасо и Чиуауа собственным «камино реал». Однако отношения с местными индейскими народами оставались проблематичными со времен великого восстания пуэбло в 1680 году. Затянувшаяся война за независимость Мексики, начавшаяся в 1810 году, заставила испанское правительство отозвать войска, защищавшие провинцию от налетчиков апачей и навахо, для выполнения более важных задач в других местах, и в целях самообороны нуэвомексиканцы сократили свои поселения.[46]46
  См. Дэвид Дж. Вебер, «Испанская граница в Северной Америке» (Нью-Хейвен, 1992).


[Закрыть] Они оставались потенциальным рынком для американских торговцев, когда испанские правила меркантильности могли быть отменены.

Между Рио-Гранде (тогда она обычно называлась Рио-Браво) и рекой Нуэсес паслось бесчисленное количество скота. Мексиканцы были первыми ковбоями, которых называли вакерос; они изобрели рогатое седло и технику скакания с лошади. Скот, который они собирали для клеймения в полосе Нуэсес, был длиннорогим, выносливым животным, произошедшим от привезённых из Испании животных, некоторые из которых одичали и приспособились к засушливым условиям. В 1846 году эта территория станет «спорной зоной» между Соединенными Штатами и Мексикой и станет свидетелем начала Мексикано-американской войны. Мексиканские ранчеро потеряют свои земли и стада, но их преемники сохранят свою профессиональную терминологию: «корраль», «ремуда», «родео», «сомбреро», «пинто», «чапсы» (chaparajos), «мустанг» (mesteño), «лариат» (la reata).[47]47
  Терри Джордан, Североамериканские границы скотоводства (Альбукерке, Н.М., 1993), 152–53.


[Закрыть]

К северо-востоку от реки Нуэсес раскинулся Техас, или Техас. В 1815 году он был номинально форпостом Новой Испании, но уже давно стал пограничной территорией, где жили испанские, французские, британские и американские торговцы, солдаты и поселенцы чередовали калейдоскоп союзов, торговых соглашений и войн друг с другом, а также с кайова, команчами, вичита, джумано, каддо, апачами и другими племенами. Европейцы называют такой пограничный регион без действующей суверенной власти «маршлендом», а американские историки – «срединной землей».[48]48
  Ричард Уайт дал нам этот термин в книге «Срединная земля: Indians, Empires, and Republics in the Great Lakes Region» (Cambridge, Eng., 1991).


[Закрыть] Как и белые, некоторые индейские племена только недавно пробились в Техасский регион. В стратегически важном пограничье коренные народы пользовались возможностью отыгрываться друг на друге у конкурирующих европейских держав; однако белые, наоборот, тоже отыгрывались друг на друге у индейских племен. Война и торговля между этими разными народами сосуществовали параллельно; группа могла покупать оружие у одной стороны, чтобы воевать с другой, или красть лошадей у одной стороны, чтобы продать другой. В Техасе, как и в Нью-Мексико и других частях Северной Америки, пленников, захваченных на войне, могли превратить в товар для торговли, удерживая за выкуп или продавая в рабство; в качестве альтернативы их могли пытать и убивать, усыновлять или даже выдавать замуж.[49]49
  См. Джереми Адельман и Стивен Арон, «От пограничных земель к границам», AHR 104 (1999): 814–41; James Brooks, Captives and Cousins: Рабство, родство и община в юго-западных пограничных районах (Чапел-Хилл, 2002).


[Закрыть]

В Техасе и на южных равнинах ожесточенное межгрупповое соперничество разгорелось с появлением лошади, которая стала для испанцев даже более важным вкладом, чем крупный рогатый скот. Как и лонгхорны, некоторые из этих лошадей сбежали и одичали, а затем были заново одомашнены коренными американцами. Однако чаще всего лошади проникали на север из Мексики, будучи украденными или проданными от одного владельца к другому. В XVIII веке лошади произвели революцию в охоте и военном деле на Великих равнинах, как и пять тысяч лет назад в степях Центральной Азии. Кочевой образ жизни, который быстро приняли команчи, шайены и сиу, столь знаменитые и героические, был бы невозможен без умелого использования ими возможностей, созданных лошадьми. Другие племена, например пауни, сохранили постоянные поселения и использовали охоту с лошадьми как дополнение к земледелию. Но лошадь изменила военный баланс в пользу кочевников и против сельских жителей. Лошади служили как целью, так и средством ведения войны, поскольку большинство сражений между племенами начиналось с набегов с целью захвата чужих лошадей. В экономическом смысле многие кочевники стали в первую очередь пастухами, то есть пасли своих лошадей и лишь время от времени охотились на бизонов.[50]50
  Пекка Хамалайнен, «Взлет и падение культуры лошадей равнинных индейцев», JAH 90 (2003): 833–62; Elliott West, The Contested Plains (Lawrence, Kans., 1998), 49–71; John Ewers, Plains Indian History and Culture (Norman, Okla., 1997), 170–72.


[Закрыть]

Расселение индейских племен. Начало XIX в.

Многие заблуждения относительно американских индейцев этого периода по-прежнему распространены. Их общества не были статичными, неизбежно привязанными к конкретным землям и образу жизни. Они развивались и менялись, часто быстро, иногда в результате обдуманных решений, как до, так и после контакта с белыми. Общества коренных жителей не жили в изоляции до тех пор, пока их не «открывали» чужаки; они торговали друг с другом, обмениваясь не только товарами, но и идеями и технологиями. Уже в 900 году выращивание кукурузы (маиса) распространилось из Мексики среди жителей нынешней восточной части Соединенных Штатов. «На протяжении сотен лет, – отмечает историк Колин Кэллоуэй, – индейские народы исследовали, осваивали, заселяли и формировали окружающую их среду». Задолго до того, как джексоновские демократы задумали программу «удаления индейцев» с востока Миссисипи, племена мигрировали по собственной воле. Когда коренные американцы впервые встретили белых, они включили их в существующие модели торговли и ведения войны, иногда вступая с ними в союз против исторических врагов. Они приветствовали предлагаемые торговые товары, особенно те, которые облегчали жизнь, такие как огнестрельное оружие, чайники и металлические инструменты.[51]51
  Нил Солсбери, «Старый мир индейцев», WMQ 53 (1996): 435–58; Colin Calloway, One Vast Winter Count (Lincoln, Neb., 2003), цитата из 17.


[Закрыть]

Хотя их белые современники обычно считали их охотниками, коренные американцы были также опытными фермерами. На большей части территории Соединенных Штатов они обычно выращивали кукурузу, кабачки и бобы вместе, обрабатывая их мотыгой. К востоку от Миссисипи их урожай давал им больше пищи, чем охота и собирательство. Картофель, помидоры и табак – продукты коренных американцев, которые охотно покупали европейцы, – играли менее важную роль в сельском хозяйстве коренных жителей. В большинстве племен земледелие традиционно было женским занятием, а охота – мужским. Белые из лучших побуждений поощряли индейских мужчин отказаться от охоты, заняться земледелием и использовать плуги, запряженные тягловыми животными. К 1815 году белая сельскохозяйственная практика была широко распространена среди нескольких индейских народов к востоку от Миссисипи, как и скотоводство.[52]52
  Например, Джеймс Карсон, «Скотоводческая экономика чокто», в книге «Культурные изменения и рыночная революция в Америке», изд. Scott Martin (Lanham, Md., 2005), 71–88; Robbie Ethridge, Creek Country (Chapel Hill, 2003).


[Закрыть] Некоторые коренные общины и отдельные люди стали экономически едва ли отличимы от своих белых соседей. С другой стороны, высокий экономический спрос на оленьи шкуры и меха побуждал индейцев с новой силой охотиться на оленей, бобров и бизонов, а не отказываться от охоты в пользу сельского хозяйства.

Многочисленные коренные американские народы были не менее разнообразны, чем различные европейские народы (в языковом отношении они были ещё более разнообразны), и они по-разному адаптировались к контакту с европейцами, часто весьма изобретательно. Навахо превратились из хищных кочевников в овцеводов, ткачей и (позднее) серебряных дел мастеров. Индейцы обычно перенимали те аспекты западной культуры, которые казались им привлекательными, и отвергали другие. Не всегда выбор индейцев был мудрым: Подвергаясь воздействию алкоголя, некоторые становились алкоголиками. (И наоборот, белые, подвергавшиеся воздействию табака, часто становились пристрастились к нему). Некоторые индейцы приняли христианство, как, например, могиканин Хендрик Аупаумут, который проповедовал единство племен и мирное сосуществование с белыми. Другие взялись за возрождение собственных религиозных традиций, как, например, сенека Красавчик озера и пророк шауни Тенскватава, брат которого Текумсех проповедовал единство племен и воинственное сопротивление белым.[53]53
  Рейчел Уилер, «Хендрик Аупаумут», JER 25 (2005): 187–220; Anthony Wallace, Death and Rebirth of the Seneca (New York, 1972); R. David Edmunds, The Shawnee Prophet (Lincoln, Neb., 1983).


[Закрыть] Несмотря на шокирующую смертность от незнакомых болезней, большинство коренных народов не отчаивались и (что бы ни думали белые) не считали себя обреченной расой. Их история – это история стойкости и выживания, а также отступления и смерти.

К востоку от Миссисипи болотистая местность Залива оставалась ещё одним полиэтническим пограничным районом (или «срединной территорией»): Флорида принадлежала Испании, белое население Луизианы по-прежнему было преимущественно французским и испанским, а несколько могущественных индейских народов заявляли о своей независимости. «Старый Юго-Запад» был нестабильным регионом. Лишь постепенно он перешел под контроль США. Во время американской войны за независимость испанцы вступили в союз с повстанцами и отвоевали у англичан Западную и Восточную Флориду. (Западная Флорида простиралась вдоль побережья Залива от так называемой Флоридской горки через территорию нынешних Алабамы и Миссисипи до Луизианы; река Апалачикола разделяла две Флориды друг от друга). На мирных переговорах в 1783 году Испании было разрешено сохранить Флориду в качестве утешения за то, что ей не удалось захватить Гибралтар у англичан. В 1810 и 1813 годах неблагодарные Соединенные Штаты в одностороннем порядке оккупировали куски Западной Флориды. Политики в Вашингтоне положили глаз и на Восточную Флориду.

К приходу европейцев коренные американцы Старого Юго-Запада оказались в неспокойном времени. Коренная миссисипская цивилизация пришла в упадок и оставила после себя множество конкурирующих народов, в чем-то схожих с племенами, мигрировавшими по Европе после распада Римской империи. Ключевую роль сыграли те, кто называл себя мускоги; белые назвали их индейцами криков, потому что они строили свои деревни вдоль ручьев. Одна ветвь криков мигрировала на юг во Флориду, где они объединились с чернокожими «маронами», бежавшими из рабства, и стали известны как семинолы. Основная часть криков во главе со своим вождем Александром Макгилливреем заключила с администрацией Джорджа Вашингтона договор, гарантирующий их территориальную целостность; они сформировали национальный совет и создали письменный правовой кодекс. Но в 1813 году среди криков вспыхнула гражданская война, и диссидентская фракция «Красная палочка», возмущенная влиянием белых, устроила кровавое восстание против американцев и их сторонников из числа коренных жителей.[54]54
  Томас Кларк и Джон Гуйс, Границы в конфликте: The Old Southwest, 1795–1830 (Albuquerque, N.M., 1989); L. Leitch Wright Jr., Creeks and Seminoles (Lincoln, Neb., 1986). О миссисипской цивилизации см. Брюс Смит, «Сельскохозяйственные вождества восточных лесов», в Триггер и Уошберн, Кембриджская история коренных народов: Северная Америка, т. 1, 267–323.


[Закрыть]

Вокруг Великих озер находилась ещё одна историческая «середина», где европейские империи и коренные народы издавна соперничали друг с другом. В XVIII веке британцы, французы, американцы и «первые нации» (так канадцы сегодня правильно называют индейские племена) боролись за преимущества в богатой торговле пушниной и вели друг с другом постоянные войны. После обретения независимости американцы питали иллюзии, что канадцы примут их как освободителей от британцев. После того как два вторжения США в Канаду, в 1776 и 1812 годах, были отбиты, большинство американцев отказались от этой фантазии. Граница между Канадой и Соединенными Штатами стала приобретать постоянный характер. Канада стала местом убежища для бывших американских лоялистов, переживших преследования на прежних местах жительства и категорически отвергавших американскую идентичность. Для католиков Квебека протестанты-янки казались ещё хуже британцев, а Соединенные Штаты – фактическим союзником безбожного Наполеона.

К 1815 году земли вокруг Великих озер утратили свой характер «срединного пространства», где коренные народы могли играть против соперничающих белых держав в своих интересах. Некогда могущественные ирокезы, конфедерация шести наций, больше не могли проводить независимую внешнюю политику. Когда в 1812 году началась война, ирокезы к северу от границы поддержали своего традиционного союзника – британцев. Те, кто находился южнее, пытались соблюдать нейтралитет, но были вынуждены сражаться за Соединенные Штаты против своих сородичей. Граница между Канадой и США обрела стабильность и реальный смысл. Гентский договор положил конец шестидесятилетним военным действиям в районе Великих озер, начиная с экспедиции Брэддока в 1754 году.[55]55
  Алан Тейлор, «Верхняя Канада, Нью-Йорк и ирокезы шести наций», JER 22 (2002): 55–76; David Skaggs and Larry Nelson, eds., Sixty Years’ War for the Great Lakes (East Lansing, Mich., 2001).


[Закрыть] Однако современники не были уверены, что войны закончились. Они опасались, что в регионе может возобновиться нестабильность, и принимали меры предосторожности. В 1830-х годах вооруженные восстания среди англоязычных и франкоязычных канадцев в сочетании с трениями между Соединенными Штатами и Великобританией поставят американских политиков перед лицом этой вполне реальной возможности.

Отношение белых к коренным американцам было разным. Некоторые считали их враждебными дикарями, которых необходимо выселить или даже истребить. Более сочувствующие наблюдатели считали, что коренные жители могут и должны обратиться в христианство и принять западную цивилизацию. Будут ли они после этого продолжать существовать как отдельные общины или ассимилируются, оставалось неясным; администрация Вашингтона предполагала первое, но Томас Джефферсон надеялся на второе.[56]56
  Реджинальд Хорсман, «Индейская политика „Империи за свободу“» в книге «Коренные американцы и ранняя республика», изд. Frederick Hoxie et al. (Charlottesville, Va., 1999), 37–61.


[Закрыть] Разногласия по поводу «индейской политики» оказались важным вопросом, разделяющим политические партии, которые возникнут в грядущую эпоху. Несмотря на все взаимные культурные заимствования между коренными и евроамериканцами, ни культурный синтез, ни мультикультурная гармония не получили признания ни у белой общественности, ни у правительства. Индейцы часто вступали в браки с белыми, а также с чернокожими, как порабощенными, так и свободными, во всех «средних районах», а люди смешанного происхождения (иногда их называли метисами, французский термин), такие как Александр Макгилливрей, часто вели переговоры между своими родителями. Однако со временем такие браки становились все менее приемлемыми в белом обществе.[57]57
  См. Маргарет Сазз, Между индейским и белым миром (Норман, Оклахома, 1994); и Теда Пердью, Индейцы «смешанной крови» (Афины, штат Гавайи, 2003).


[Закрыть]

В XIX веке две территориально сопредельные империи быстро распространились на огромные континентальные расстояния: Соединенные Штаты и Россия. Царская империя была абсолютной монархией с установленной церковью, но в одном отношении она была удивительно более терпимой, чем республиканская Америка. Русские проявили большую готовность принять и жить с культурным разнообразием подвластных им народов.[58]58
  Ср. Meinig, Continental America, 185–88, 195–96.


[Закрыть]