Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 74 страниц)

В конце концов страх становится настолько сильным, что в Хогвартсе я едва вижу дорогу, и, натыкаясь на каких-то болванов в холле, срываю на них злость и делаю Аргусу прощальный подарок. Успокаиваюсь более-менее только у себя, грею какао и мучительно думаю. То, что я испытываю, подобные вспышки и ослепленность чувствами – для меня непозволительно в принципе. Я должен любым способом обуздать себя, либо бросить его. У меня есть долг перед Лили, у меня есть Альбус, Поттер и магический мир. И я знаю прекрасный способ, чтобы вернуться к ним.

В субботу… в субботу мы опять собираемся встретиться, но вместо этого мне приходится срочно варить антидот для двух первокурсников (моих первокурсников!), которые напились какой-то гадости под маркой зелья Всезнания. И хоть они сами не помнят, откуда взялась эта дрянь, я и так понимаю, что без Уизли тут не обошлось. Альбус, конечно, в своем репертуаре – «Северус, не пойман – не вор», но это либо Обливиэйт, либо Конфундус, и меня трясет от ярости все то время, пока я стою над котлом.

Но хотя бы пообещал зачислить их на второй курс без экзаменов, и то хорошо. Никогда, никогда я не пойму подобной беспечности. Не пойму, как можно держать в школе кого-то типа оборотня, Уизли, Хагрида, Поттера или Блэка. Будь я директором, я бы никогда…

На этой мысли застываю, вспоминая, что я, вероятно, буду директором… Нет, не хочу об этом думать. Нет.

Спасает, как всегда, Ромулу. Пишет всякие глупости – пергамент лежит рядом с котлом под защитными чарами. Он в доме, и – у меня отлегло от сердца – ему понравился рояль. А еще он применил чары настройки, все сработало, он играет, и ему ужасно жаль, что рядом нет меня. А еще ужасно жаль, что пергамент не передает музыку. И что у нас нет маггловских сотовых телефонов.

Я наскоро режу дерунчик, ссыпаю в смолку и пишу: «В Хогвартсе маггловская техника не работает, болван».

Получаю в ответ: «Я такой».

Потом добавляет: «Ах как мы с роялем нравимся друг другу. Так что поторопись, а то… третий – лишний, сам знаешь».

Маленький негодяй!

Однако угроза заставляет меня шевелиться быстрее, если и не с зельем спешить – нельзя, то все остальное делать на скорости. Увы, напрасно. Когда я приношу зелья к Поппи, выясняется, что антидот неподходящий. А потом опять. Никогда не было такого промаха с составами. Приходится разбудить Брокльхерст, мы работаем в четыре руки, потом еще и Альбус приходит, так что уже в шесть. Варим десять вариантов, время, как выясняется, идет на часы, и о Ромулу я, конечно же, забываю начисто. И разумеется, даже забываю написать, что не приду.

Потом, валясь спать от усталости, читаю кучу сообщений, расстроенных, обиженных, испуганных, умоляющих ответить и опять испуганных. А потом, судя по чарам хронологии, многочасовая тишина. Отвечаю покаянно и получаю сердитое: «Больше так не делай никогда! Я чуть с ума не сошел. У тебя камин закрыт, у директора закрыт, ворота закрыты!»

Читаю и расстраиваюсь, и одновременно таю от нежности. Он не просто там сидел и пугался, что я пропал, он меня искал!

«И зачем ты снял браслет?! У меня чуть разрыв сердца не случился, когда я его нащупал, а тебя нет! Пообещай, что больше никогда так не сделаешь!»

Извиняюсь потом еще два дня, до понедельника. А вот в понедельник его жду уже я. Долго, не меньше часа, сижу на террасе, смотрю на чаек, играющих на волнах. Потом он наконец выходит из гостиной.

Черт знает что, – говорит. – Хуан Антонио задержал и целый час спрашивал, куда я потратил деньги, и нельзя ли их как-то вернуть.

Твоя семья нуждается, – озвучиваю очевидное.

Очень, – вздыхает он. – Но давай я что-то впервые в жизни сделаю для себя, а? Пойдем гулять, – добавляет и тянет меня за руку. – Не хочу дома сидеть.

А я бы вот с удовольствием, на самом деле, посидел дома. У нас близости не было уже двадцать дней, и хотя острого желания у меня нет (привет, Хенрик), от такого перерыва мне не по себе.

Но я все еще чувствую себя виноватым и, конечно, иду за ним. Спускаемся к морю, антимаггловские, садимся на песок. И Ромулу вдруг начинает рассказывать про нищее детство в Валенсии, про то, как он впервые увидел Марию Инессу и как она заботилась о них. А я никак не могу понять, к чему это все. И так же внезапно он обрывает себя и просит поучить его Патронусу. А я опять думаю, что не надо было покупать рояль.

Однако все дурные мысли вылетают из головы, потому что Патронус у него на этот раз получается. А еще – это как две капли воды похожая на мою лань. Шокированный, я выпускаю свою, и они идут вместе голова к голове, потираясь боками и слегка покачивая и задевая друг друга рогами.

А мы идем за ними. Потом, когда они наконец истаивают, набрасываемся друг на друга где-то в кустах на косогоре, в паре миль от дома. Целуемся, как в первый раз тогда в парке. Но долго не получается, потому что Ромулу с нетерпением стаскивает с себя джинсы, недвусмысленно намекая, поворачивается спиной. Худой какой! Целую родинку под правой лопаткой, прижимаю, сжимаю изо всех сил, дышу.

Вернувшись, залечиваем засосы. Ромулу уходит в кухню делать чай, и вдруг слышу – чашка разбивается. Бросаюсь туда – магия его не слушается: пытался отправить в раковину и не смог, ударил о край. Пытался починить, и тоже не получилось. Руки трясутся, палочка ходит ходуном. Зубы стучат.

Сажаю его на стол, выуживаю из мантии успокоительное.

Северус, что же это?! – выговаривает, цепляясь за меня.

Если б я знал!

Постепенно успокаивается. Держу.

Я вдруг так испугался тебя потерять, – признается. – Представил вдруг…

Нечего всякие глупости представлять, – говорю.

Как будто не страшно самому. Как будто я не такой же вот, как он.

Потом, в Хогвартсе, бегаю в свои комнаты то и дело – смотреть, что он там мне написал.

И все это длится до того дня, когда случается Блэк.

В тот вечер Хенрик ждал меня на осмотр, по-настоящему ждал, и Альбус отпустил меня, а после этого мы должны были встретиться с Ромулу в Лондоне. Перед уходом я, как мы и договаривались, понес зелье Люпину, а там увидел на столе открытую карту.

Дальше все происходило как в тумане. Я пробрался в хижину, наслаждался своим триумфом, упивался предвкушением мести и злился на всегдашнюю самонадеянность Поттера и на его упорное непонимание, подозревая заклинание, заставляющее его подчиняться убийце его родителей. Очнулся около Ивы, осознав, что Поттер меня едва не убил, нашел всю троицу и Блэка без сознания, отлевитировал всех, включая Блэка в замок. Обижался на Альбуса, который меня вообще не слушал и смотрел на меня как на пустое место. Жаловался министру. Слушал бред, который несли Поттер и Грейнджер, и видел, что Альбус верит им, а не мне.

Потом отсчитывал минуты до казни Блэка, чтобы обнаружить его исчезновение. И уже в больничном крыле убедиться, что Альбус все это и организовал.

Я помчался к себе, все еще вне себя от ярости, сбросил воспоминание о происходящем в думоотвод с намерением доказать Альбусу, насколько он не прав. И тогда-то и увидел, что происходило, когда Гарри отправил меня в нокаут, и насколько на самом деле был неправ я. Это было ужасно.

Еще пару часов я пытался удержать в себе бешенство, потому что сквозь него уже проступал невыносимый стыд. Не разобрался в происходящем, покрыл себя позором (не говоря уже о том, что повернулся к врагам спиной) и едва не подверг невиновного участи худшей, чем смерть. Блэк, возможно, многого заслуживал за свои выходки, в конце концов он действительно когда-то чуть не убил меня, а сколько слизеринцев еще пострадали от их с Поттером выходок, трусливо прикрытых Горацием, неизвестно, но Альбус… Мне страшно было представить, что я мог бы стать в его глазах еще и убийцей. Я и так потерял его, я знал, без всякого сомнения, что такого он не мог мне простить, но по крайней мере у меня сейчас еще оставалась надежда, что он оставит меня в качестве шпиона и, возможно, даже разрешит по-прежнему охранять Поттера.

Однако, ко всему прочему, следовало объясниться с Ромулу. Я попытался призвать пергамент, который должен был быть где-то в гостиной, но тот не откликнулся. Я обошел все, потом вспомнил, что вроде бы, отправляясь к Люпину, засунул его себе в карман. На подкашивающихся ногах я побрел к комнатам оборотня, но там мне тоже не повезло. Я нашел обычный чистый пергамент в столе Люпина и написал: «Прошу прощения, я не смог прийти из-за событий в Хогвартсе – прочитаешь завтра в газетах. Я потерял пергамент. Надеюсь на встречу завтра вечером у тебя».

Как дошел до совятни, отправил письмо и потом вернулся в подземелья, я уже не помнил. Утром в мою дверь постучался староста и передал в руки знакомую сову. Это означало, что Ромулу ночевал в замке. В письме было всего два слова: «Да, приходи», и они мне показались зловещим предзнаменованием.

Когда я оказался у его квартиры, Ромулу мне не открыл. Я нашел его в спальне. Он сидел на кровати, обняв себя руками и уставившись в стену, и не смотрел на меня.

Я стоял и ждал минут пять, не меньше, прежде чем он заговорил.

Рита беременна, – сказал он. – Ты был прав, когда говорил, что все это ненадолго. Я думал, что я справлюсь, что я выдержу это, но нет. Я не выдерживаю и не справляюсь, пора это признать.

Я знал, что это безнадежно, с самого начала, я знал, что это случится, еще вчера, и все-таки какая-то часть меня отказывалась верить. Я сделал шаг к нему.

Нет! – остановил он меня, вытянув руку. Голос его был безжизнен и одновременно звонок и тверд. – Я все решил. Ты сотрешь мне память. Ты рассказывал мне про заклинание, которое стирает события насовсем. Я не выдержу разлуки с тобой, я ее не выдерживаю даже полдня, и я не хочу мучиться так всю жизнь. Ты сотрешь мне память и оставишь меня под сонными чарами. Потом просто уйдешь. Уж это-то я имею право от тебя просить после всего, что у нас было. Дом останется тебе. Я кое-что сделал с ним, так что ты не сможешь его продать в ближайшее время. Я не хотел, чтобы меня заставили сделать это, так что только ты можешь пользоваться им. И кто-нибудь, кого ты приведешь… – его голос дрогнул, но ненадолго. И он повторил, все-таки же требовательно: – Северус, я жду этого от тебя.

Через полтора часа я шатаясь вышел на улицу и сел на бордюр.

Молодой человек, вам плохо? – спросила незнакомая пожилая женщина.

Мне хорошо, – отвечал я.

Ну я же вижу! – возразила она. – Вам надо немедленно домой, молодой человек!

Домой?! – я расхохотался: настолько нелепыми казались сейчас ее слова.

А был ли у меня где-нибудь дом? За два дня я лишился всего, что только было мне дорого. Я так усердно вымарывал себя из памяти человека, без которого не мыслил жизни, что у меня болела рука.

Осознав, что женщина смотрит на палочку, которая до сих пор оставалась в моей руке, я набросил магглоотводящие, и женщина тут же потеряла ко мне интерес. Я аппарировал к Хогвартсу и на входе наткнулся на Поттера, взгляд которого, когда он увидел меня, полыхнул непередаваемой ненавистью. Я, вероятно, чувствовал не меньшую. Я знал, что был неправ, но нападение на меня не мог ему простить. Обида зашкаливала.

И всю дорогу до подземелья я думал – как же нечестно! Судьба обещала отнять троих, а на самом деле отняла четверых. Отняла почти все.

Вошел в пустую гостиную, посмотрел на стол, где лежал тот самый пергамент, который я никак не мог найти вчера, и вдруг с моего разума словно пелена схлынула. Вспомнились слова Ромулу: «Не отпускай меня!» И Альбусово: «Не стоит оставлять одних тех, кого мы любим, Северус. И нельзя позволять им оставлять нас». И Браннис же предупреждала, чтобы держал…

В этот момент до меня дошло: Ромулу никто не отнимал у меня! Я сам, сам из-за своей трусости, из-за своего вечного страха, что меня оставят, из-за страха, что я не справлюсь, решил не бороться за него. Своими руками отдал лучшее, что было в моей жизни, убил то, что было между нами, себя и, возможно, даже и его. Я думал только о себе и ни на секунду даже не задумался, каким подавленным, измученным, тихим я встретил его, каким счастливым, свободным, радостным он стал со мной и каково ему будет вновь отрицать свою природу и возвращаться к нелюбимой женщине.

Я сделал шаг по направлению к спальне – и да, я и вправду рассчитывал до нее дойти, но вместо этого рухнул на ковер и, обхватив голову руками, взвыл. Тотчас же послышался шум со стороны камина, и прежде чем со мной заговорили, я уже знал – по запаху духов, что это Альбус. Я замер и сжался, ожидая презрения, столь закономерного сейчас, но Альбус опустился на пол за моей спиной и, положив теплые, ласковые руки на мои плечи, привлек к себе.

Я здесь, мой мальчик, – баюкая меня в объятьях, сказал он. – Северус, я здесь.

========== Эпилог 1. ==========

Альбус обнимал меня, потом отвел в спальню и, выдав «из старых запасов» зелье с утешающими снами на драконьей крови, заставил его выпить. Потом уложил меня и лег рядом.

У всех бывают неудачные годы, Северус, – мягко сказал он, привлекая меня к себе.

Наверное, я должен был быть благодарен, но я был в таком состоянии, что даже не совсем понимал, что происходит.

Во сне я шел по извилистому, тесному коридору с гаснущим факелом в руке и знал, что с какой-то из сторон вот-вот должна появиться дверь и что, по-хорошему, мне надо ее найти до того, как наступит полная темнота. Но надежды не сбылись. Факел погас, а дверь я так и не нашел. Так и потерялся где-то там, в нескончаемой коридорной глубине.

Я был настолько неудачником, что даже утешающее зелье не могло сработать на мне должным образом!

Проснулся я, конечно, снова один.

С Альбусом мы примирились, но на следующий день моя злость стартовала с новой силой. Помона высказала сожаление, что больше не будет Люпина, и Альбус тут же подхватил это, вновь принявшись хвалить оборотня на все лады. К ним присоединилась Минерва. Филиус благоразумно промолчал. После того, как Минерва заикнулась: «Лучшего преподавателя мы не знали со времен моего прихода в Хогвартс», и посмотрела на меня с упреком, я не выдержал.

Что же, по-твоему, это стоит риска потерять одного-двух учеников в полнолуние? Преподаватель Люпин, может быть, имел самые добрые намерения, но готова ли ты на 100% поручиться за то, что оборотень Люпин никого не тронет? Готова ли ты поставить на это жизни своих учеников, Минерва?

Она заткнулась, а я еще долго чувствовал на себе взгляд Альбуса. По-хорошему, за это тоже должен был отвечать он, но он, кажется, совершенно своей ответственности не чувствовал.

Я злился на него, злился на Поттера, за то, что ему было столько позволено, сколько не позволялось никому, злился на Поттера, потому что он был любимчиком Альбуса, злился на остальных, поскольку никто не видел, насколько я прав, и что происходящее в один прекрасный момент не доведет нас до добра. Потом опять злился на Альбуса – оттого, что мои ожидания сбывались и он опять нашел способ отобрать у моего факультета очки.

И в конце концов на Ромулу – за то, что бросил, за то, что посмел отвергнуть меня. За то, что врал мне и продолжал спать с женой, и за то, что ребенок от нелюбимой женщины оказался важней всего того, что он так любил во мне.

Минутами я чувствовал себя так, словно у меня открыло шлюзы, и я весь состоял из этой хлынувшей через них лавы злости, бешенства и ненависти.

Потом наступил наконец последний день. После отбытия учеников Альбус позвал меня к себе и рассказал о пророчестве, сделанным стрекозой. Прекрасно, слуга обрел свободу, а Темный Лорд воспрянет еще более великим и ужасным. Интересно, сколько всем нам и мне в частности осталось жить?

Альбус между тем постучал по предмету, лежащему на столе, и я узнал в нем свою тетрадь по стихийной магии.

Это было очень разумно, Северус, – сказал он.

Разумно? До меня дошло, что он экспроприировал тетрадь для того, чтобы изучить ее, и собирается вернуть Поттеру. Не доверял, значит. Мне не доверял!

В принципе, я уже должен был понять все сразу, когда он не поверил мне, а пошел разговаривать с Блэком. А ведь Блэка я хотел поймать в том числе, чтобы подняться в глазах Альбуса. А он, оказывается, все знал. Знал, что Блэк невиновен, все это время знал и молчал. И если бы я стал убийцей, то только благодаря ему!

Я отшатнулся, и, видно, у меня все было сейчас написано на лице. Альбус мгновенно вышел из-за стола.

Ты ничего не знаешь, Северус! Ты не имеешь права судить, – сказал он.

Неужели? – спросил я холодно. – Естественно, ни одна из мелких пешек не может судить о мотивах владельца шахмат. Но не рано ли вы, Альбус, возомнили себя равным богу?

Я бросил на него полный презрения взгляд и вышел. Надо было собрать вещи и отправляться домой в Спиннерз-Энд. Что ж, моя жизнь в очередной раз сделала отвратительный финт. За этот год я, кажется, потерял больше, чем тогда, когда погибла Лили. Но у меня оставалась все та же цель. Меня ждало грядущее воскресение Темного Лорда, и партия, которую я, похоже, буду играть с подачи Альбуса безо всякой поддержки. Но это будет потом. Пока что я уползал зализывать раны сначала в свою привычную нору, а потом в дом над туннелем Мерлина. И странное дело, спускаясь в подземелья от директорской двери, я ощущал себя свободным – по крайней мере от Альбуса – и в какой-то мере, даже и от судьбы.

В моих комнатах о моем отъезде напоминали только два чемодана с одеждой и настольными книгами. Моя домашняя лаборатория была ничем не хуже, да и если бы что-то мне понадобилось, я бы в любой момент мог заглянуть сюда.

На столе валялся пергамент Ромулу. Я взял его в руку, не вполне понимая, что с ним делать. И вздрогнул, когда под моими пальцами начали проступать слова: «…такое ощущение, что либо я потерял, либо мимо меня прошло что-то важное, и я сейчас пишу в пустоту, надеясь, что кто-то меня услышит». Скомкав пергамент, я бросил его в камин и потянулся за летучим порохом. Чемоданы, так как некоторые книги нельзя было уменьшать, должны были доставить эльфы.

Назавтра я обедал у Маршана – надо было выполнить обязательства и договориться об уроках с его дочерью. Однако Амелин-Эвель, малахольная барышня семнадцати лет, один вид которой вызывал жалость (взять хотя бы слишком большую голову на тонкой шее), неожиданно меня удивила.

Я уже больше не хочу быть зельеваром, – сказала она. – Я хотела быть похожей на приятельницу-зельевара, потому что ее все любили. Хотела понравится ее брату. А теперь просто хочу быть собой. Я буду учиться на медсестру.

Хенрик смотрел на нее с обожанием, и она отвечала ему таким же взглядом.

На секунду я позавидовал ему, но потом порадовался, что у меня нет таких слабых мест.

После обеда, когда мы остались одни за кофе, он спросил, каковы мои познания в алхимии и что я думаю о философском камне. И читал ли я «Славу в веках» Гуттенберга, которая считается зашифрованным посланием о тайнике, где хранятся ингредиенты для создания камня. У Хенрика хранились неизвестные общественности варианты ее расшифровки. Вид у него был многозначительный, и мне не хотелось задумываться, почему он решил, что подобное меня увлечет. В конце концов, поскольку о моих поисках философского камня знал Рэнделл, можно было предположить, что Лорд высмеивал меня в обществе кого-то из моих коллег, а уж от этого коллеги посредством легиллименции информация попала к нашему бравому аврору.

Смысла делать вид, что я не понимаю происходящего, я не видел. И смысла отказываться тоже. Лорд мог убить меня прямо по возвращении, но никто не мешал мне пользоваться своей жизнью сейчас. И никто не мешал мне заниматься любимым делом – узнавать новое. Я рассказал о своем увлечении философским камнем подробно, Маршан обещал мне показать рукописи и кое с кем познакомить. Потом он пригласил меня погостить в августе пару недель в его доме в Варшаве, и я согласился. К этому моменту я стал уже догадываться, какое это прекрасное состояние – когда тебе нечего терять.

Третьего июля я переместился в домик над туннелем Мерлина и вел там непривычно-ленивое существование, потихоньку растрачивая ингредиенты, закупленные Ричардом, и проводя время за чтением книг и разговорами с Джейн и Берилл. Впрочем, с Берилл – в куда меньшей степени, потому что, даже будучи в отпуске, она все время пропадала где-то снаружи.

Как ни странно, но Джейн становилось не хуже, а лучше. Хотя я и боялся, что это может быть тот самый всплеск активности, который бывает на последних стадиях смертельной болезни. Как бы то ни было, она выполняла предписания четко, но при этом болезнь будто игнорировала начисто. Ее неукротимость подействовала и на меня. Я считал, что возиться с ней станет для меня тяжкой обязанностью, но оказалось наоборот. Я чувствовал себя воспрявшим, хотя, к сожалению, и не «великим и ужасным», и с радостью придумывал что-то, что могло облегчить Джейн жизнь. Под сонными чарами я перемещал ее на носилки и переносил в обустроенную мной и Берилл беседку рядом с домом. Полностью скрытая от солнца и защищенная чарами от насекомых, Джейн тем не менее могла наслаждаться свежим воздухом.

В один из вечеров, переправив ее домой и вернувшись в беседку за забытой книгой, я натолкнулся на Берилл. Вид у нее был торжествующий, а в руках она несла мешочек из коричневой кожи.

Пойдем, – сказала она.

Куда? – не понял я.

Пойдем, пойдем. Я просто хочу, чтобы ты это почувствовал, сюзерен.

Я напомнил себе, что она не посмела бы причинить мне вред. Тотчас же, словно показывая, что не даст меня в обиду, примчался «фамильяр» и уселся на мое плечо, продирая его когтями.

– Предатель, – засмеялась Берилл.

Она повернулась и пошла в кухню, скорее всего, к туннелю.

Пойдем, – позвала она еще раз, и я поддался любопытству и направился за ней.

После того как мы вышли из туннеля, вскоре стало ясно, что мы идем к озеру. Я вынул палочку:

Что ты хочешь мне показать?

Я приручила еще одного кельпи, – сказала она с гордостью.

Значит, я не ошибся.

Водной нечисти, как я понимаю, ты не боишься? – спросил я.

Я уже давно здесь своя, – объяснила Берилл. – И они все равно к нам априори добрее. Магия Мерлина защищает тех, кто живет в этих местах. А вот магглам, если они сюда забредут, конечно, не повезет. Ну, или магам, попадающим сюда без сопровождения, – хмыкнула она.

Да уж, я помнил.

Мы пришли на самый берег. Озеро как озеро, лес вокруг, редкие птицы над водой и песок и валуны по краю. Берилл выбрала самый большой и удобный из них, оставив мне довольствоваться тем, что похуже, и велела ждать.

Прошло около получаса. Солнце клонилось к закату. В траве у моих ног рыскали мелкие зверушки, но ничего примечательного не происходило. Внезапно похолодало и над озером застелился туман. Берилл сжала мою руку, показывая, что, мол, вот оно, и тут же отпустила.

Туман, между тем, стал гуще и уже поднимался над озером клубами, в которых то тут, то там проступали очертания лошадиных морд. Берилл развязала мешочек и вынула из него уздечку, к которой был привязан кусок белой ткани, смутно мне знакомый. Потом встала и начала выпевать заклятие на неизвестном мне языке. От тумана отделился белый как молоко конь.

У меня от восхищения пересохло во рту. Конь был великолепен. В его гриве, состоявшей, кажется, больше из тумана, чем из шерсти, переливались бриллиантами капли. Огромный черный глаз смотрел на меня совершенно осмысленно. Коротко ржанув и гордо стукнув копытом по камню, красавец направился сначала к Берилл, потом свернул в мою сторону и ткнулся мне в руку.

Я с детства ненавидел быть верхом, без разницы, на чем, но сейчас не заметил, как оказался на кельпи.

Северус, нет! – крикнула Берилл, и я смутно вспомнил, что она держала в руках уздечку, а лоскут ткани был, кажется, остатками моей рубашки. А также, что кельпи подчиняют заклятием, эту самую уздечку накидывая. Однако я не ощущал никакой угрозы. Наоборот, я чувствовал какое-то родство между мной и кельпи, и это чувство становилось все глубже с каждой секундой.

Когда Берилл заорала еще громче и попыталась вцепиться мне в ногу, чтобы стащить с коня, я вспомнил, что келпи приманивают особыми чарами и своей готовностью, но я был уверен, что здесь что-то другое. Я только крепче впился пальцами в гриву, ощущая нечто вроде потока, идущего от меня к демону, и от него ко мне. Все правильно – вода была моей стихией и она не могла принести мне вред.

В следующие мгновения, однако, я перестал так думать. Конь мотнул боками, отбрасывая Берилл, и, стартанув с берега, прыжком ломанулся в озеро. Я мигом погрузился в воду по самые уши, а в следующий заход очутился в ней с головой. Кельпи, между тем, плыл под ней, словно так и надо было. Я разжал руки и попытался отцепиться от него, но не тут-то было – на уроках по волшебным тварям нам рассказывали, что всадники кельпи прилипают к его спине. Я начал захлебываться и тут наконец мы вынырнули на поверхность. Кельпи помчался над ней гигантскими скачками, едва задевая копытами воду.

Сквозь свист ветра и шум в ушах я слышал отчаянно заклинающий демона голос Берилл. Где-то тут же с криками, отчаявшись угнаться за кельпи, летал феникс. Но красавчик-конь вовсе не собирался возвращаться. Он принялся нырять, окуная меня, теперь уже на краткие мгновения и снова выпрыгивая. В конце концов я приладился к этому странному ритму и вдруг понял, что он словно разгонялся, набирал энергию, чтобы каждый раз подниматься все выше и все дольше задерживаться над водой. И когда в очередной раз он взлетел не только над озером, но и над лесом, а навстречу нам понеслись осыпающиеся звезды, я понял, что имела в виду Берилл.

И да, черт возьми, я почувствовал это. Я чувствовал это – скорость, поток, силу, и каково это быть – пусть и ненадолго – хозяином вселенной. А еще в этот момент я очень хорошо чувствовал другое – не обязательно чувствовать взаимность, не обязательно чувствовать, что тебя приняли, не обязательно быть с кем-то, чтобы быть живым.

========== Эпилог 2. ==========

Середина июля обрушилась на замок чередой буйных гроз. Когда начинался дождь, Эухения уходила со двора, поднималась на площадку, на которой нашла никин дневник, садилась на ступеньку, и, слушая сквозь открытое окно, как барабанят по карнизу капли, думала о том, о чем думать не имело никакого смысла. Например, почему Гжегож, не любя ее и обманывая, заставил ее принять Глаз бога или оставил на ее руке помолвочные чары, благодаря которым она могла найти его в любой момент.

Побег Ники, конечно, получил самую широкую огласку. Репутация семьи была окончательно погублена, Хуан Антонио лишился своей должности. Эухения чудом избежала ареста или высылки – Фернандо удалось перехватить интервью, отправленные Никой в крупные газеты. Та обвиняла сестру в мечтах о захвате власти над Испанией, в попытках собрать группу новых Пожирателей. У Эухении голова кружилась, когда она думала о феерической никиной глупости. Не говоря уж о безмерном эгоизме.

«Ведь я не была такой в ее возрасте? Или вправду была? Действительно хотела подчинить себе целый мир, только другим способом? Считала себя самой умной, самой знающей и вообще пупом земли? Вот и расплата…»

Она в очередной раз погрузилась в пережевывание одного и того же, когда снизу ее вдруг окликнул Максима.

Это Фернандо, Хен, – сказал он.

Она спустилась по лестнице, аккуратно держась за перила. Максима оглядывал ее с заметным беспокойством. Эухения знала, что опять похудела. А вот он только набирал вес, заедая погибшие мечты любыми лакомствами, что попадались под руку. Благо, хоть на еду денег хватало. Впрочем, Фернандо на то, что Максима была теперь закрыта дорога в магическое правительство Испании, смотрел оптимистичнее.

«Тебе там и с самого начала нечего было делать, – как-то бросил он. – Твой уровень – это международная карьера как минимум».

Сейчас Фернандо, скрестив руки на груди, стоял у окна в библиотеке. В кресле в двух шагах от него сидел Фелиппе. Мария Луиса поставила на стол поднос с кофе и зефиром, и Максима прикрыл дверь. Эухения взяла чашку и тоже подошла к окну, рассматривая озеро, заволоченное пеленой дождя.

Фернандо + Фелиппе – это означало новости о Нике, но беседу никто не начинал.

Ну? – в конце концов сказала она.

Ника в Болонье, Хен, – со вздохом отозвался Макс. – Она сделала себе маггловский паспорт, прибавила себе энное количество лет и прошла пробы в местный театр. С Конфундусом, как я понимаю.

Ну почему же? – фыркнула Эухения. – Разве она не доказала всем нам, какая она хорошая актриса? – Она повернулась к Фелиппе. – Почему Болонья?

Думаю, потому, что она хочет попробовать свои силы сначала на маленькой сцене, – отозвался Фернандо из-за ее спины. – В некоторых вещах твоя сестра не так уж глупа.

Жаль, что только в некоторых. А Гжегож?

Фелиппе вздохнул и немного отвел взгляд.

Мы его не нашли, – снова ответил Фернандо. – Нам удалось найти маггловскую гостиницу в Риме, где они ночевали после побега. Мы сняли с портье Обливиэйт. Он был очень криворуко наложен, кстати. Ника с Гжегожем поссорились в первую же ночь. Так кричали, что стены тряслись. Портье пошел устранять скандал, услышал, как Ника орала: «Ты все это время мне врал, козел!», потом хлопок. Портье подумал, что она его убила, а поскольку он бывший военный, храбрый, но…

Глупый, – хмыкнул Максима.

Не отличающийся способностями к анализу... Он выбил дверь и увидел Нику с палочкой в руках.

Ну и получил Обливиэйтом в морду.

Фелиппе все еще молчал, и Эухения вдруг подумала, что на самом деле тот гораздо раньше Нику нашел, просто зачем-то ее покрывал.

И точно никаких следов Гжегожа? – упрямо глядя на Фелиппе, спросила она.

На этот раз тот посмотрел ей в глаза и покачал головой. Она соорудила в голове надпись «Я знаю» с толстым восклицательным знаком и отправила ему, пытаясь установить мысленную связь. Фелиппе даже не дрогнул, но через несколько мгновений пришла картинка – птичьи следы, которые обрывались на середине дорожки. Эухения улыбнулась и получила улыбку в ответ.

Что будем делать? – вопросил Макс.

А что вы собираетесь делать? – поинтересовалась Эухения.

Это против тебя в первую очередь преступление, – хмуро сказал он. – Тебе решать.

Преступление…

Нет, конечно, никто не отрицает, что у нее просто нет мозгов! – взорвался Макс.

Ну и чего ты добьешься, если вернешь ее сейчас? – раздался спокойный голос Фернандо.

Денег хотя бы?

Их у нее нет.

То есть как это нет?!

Похоже, что Гжегож их забрал. У нее денег едва хватает на жизнь.

Ну, совсем хорошо!

Они замолчали.

На деньги Эухения и так не слишком рассчитывала. И так понятно, что им с Максом и Хуаном Антонио придется перебираться в эту забытую богом Аргентину и вести там дела. Еще и за Паскуалой присматривать, которая вообще неизвестно где. Хуан Антонио там уже осваивался вовсю, а Эухения все медлила. Хоть она и пережила здесь столько всего, все же это был ее замок, ее место, и расставаться с ним было – словно выбивать почву из-под ног. Впрочем, Макс тоже никуда не спешил.