Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 74 страниц)

Эй, ты же помощник министра! Неужели ты не сможешь ее защитить?

А если нет? – голос Хуана Антонио неожиданно сел. – Если она умрет, я сдохну тоже.

Часом позже Ромулу, уже полностью приведя себя в порядок, сидел в кресле в кабинете крестного и смотрел на стопки книг по приворотным чарам, разложенные на массивном, размером с два обычных, письменном столе. Они только что вместе с Полиной Инессой потратили двадцать минут на то, чтобы найти эти книги в монастырской библиотеке, а они все оказались здесь. И это могло означать только то, что крестный совсем недавно занимался тем же, что и он.

После ритуала, закончившегося, по ощущениям, так бесславно, казалось, все на несколько дней решили оставить Эухению в покое. Мать, сама уставшая и по возращении еле стоявшая на ногах, видимо, приказала ее не трогать. Так же, как и Риту, которой, из-за потери части сил в пещере, пришлось отменить на несколько дней свои занятия в академии авроров.

Эухения Виктория знала, что ритуал не должен выжирать все силы. Но, видимо, на этот раз что-то пошло не так. Сама для себя она определила это, как будто бы род, или дух рода – в принципе, она понятия не имела, с какой силой им пришлось столкнуться – был недоволен. Она не смогла бы объяснить, что он такое, но она просто чувствовала его эмоции.

И что вызвало недовольство духа, оставалось загадкой. Было загадкой и то, каким образом Грегори оказался в роду. Понятно было только одно, что в род он попал еще маленьким. Возможно, кто-то даже стер ему память. Эту теорию выдвинул Макс, забежавший к ней на полчаса в воскресенье.

Сама Эухения очень хорошо помнила тот момент в ритуале, когда выяснилось, что Грегори уже входит в род Вильярдо. Эта картина до сих пор стояла перед ее глазами. Мать в темно-зеленом платье с распущенными, искрящимися в свете факелов, волосами, похожая на самую настоящую ведьму из книжек со сказками, при взгляде на которую внутри что-то сжимается одновременно от восхищения и страха. Выражение обреченности на ее лице, ощущение, словно она пытается собрать все силы, чтобы не упасть. И смертельный ужас на бледном лице Грегори – а ведь Эухения Виктория не видела ужаса на его лице даже в тех воспоминаниях о пытках, в которые прорвалась во время занятий легиллименцией.

Сам Грегори скрылся немедленно после ритуала, сославшись на дела в Англии, еще до их возвращения домой, и Эухении Виктории ничего не оставалось делать, как только задать этот вопрос на следующий день Максу.

Разве это не здорово, что он член нашего рода? – спросила она.

Наверное, он ужаснулся потому, что он теперь не сможет участвовать в ритуале защиты поместья, – неуверенно сказал тот. – Ведь когда мама высчитывает количество магической силы, которую мы можем потратить на обряд, она исходит из общего количества родовой магии. А силы, которую она высчитала, не зная, что Грегори уже в роду, как ты знаешь, явно недостаточно.

Интересно, как она это делает?

Это должно чувствоваться. Когда глава рода вступает в свои права, он начинает чувствовать магию рода. Так я читал.

Его голос все еще звучал не слишком твердо, и Эухения очень удивилась: она редко видела Макса сбитым с толку.

В любом случае, – продолжал он, – теперь мы должны либо вернуть драконов, во что я не верю, либо найти или придумать какие-то невиданные охранные чары, которые никому не под силу снять, либо вообще отказаться от поместья.

При этой мысли у Эухении Виктории внутри все оборвалось.

– Но мы ведь можем защитить хоть какую-то площадь? – спросила она.

Слишком маленькую, чтоб можно было нормально жить. Замковый двор, небольшую часть озера и берега вокруг.

Зато это будут неснимаемые чары. А все остальное можно будет закрыть просто хорошими охранными чарами. Для того, чтобы их снять, все равно потребуется несколько часов.

Если их не будут снимать темные маги из свиты Волдеморта, – возразил Макс. – И не накроют нас перед этим антиаппарационным куполом.

Но ведь у нашего рода тоже хорошее темномагическое прошлое! Наверняка, кто-то из наших предков изобретал какие-то чары, которые…

Хен, ты никогда не спрашивала себя, в чем разница между темномагическими охранными чарами и не темномагическими?

Она уставилась на брата:

Э-э-э? Нет.

Почему темномагические охранные заклинания применять нельзя, ты знаешь?

Так скажи же мне уже!

Как и вся темная магия, они будят в человеке все дурное, что в нем есть. Жестокость. Желание получить власть любой ценой. Чем чаще человек употребляет темномагические охранные заклинания, тем чаще ему хочется использовать темную магию вообще. Если накладывать на поместье такие чары, это будет гораздо действеннее обычных, но характер членов семьи неизбежно начнет меняться. И не в лучшую сторону. Даже темные маги знают это, и те из них, которые поумнее, стараются не злоупотреблять темномагическими чарами.

Ясно.

Она невольно опустила голову, хотя Макс и не был сильным легиллиментом. И после его ухода долго думала о своих тех самых снах. Ничего удивительного, если заклятье, которое она произнесла на ферме, было темномагическим… И еще думала о том, насколько, выходит, важен самый первый выбор – баловаться подобными заклятьями или не баловаться. Как с дурманящим зельем, про которое ей как-то рассказал Хуан Антонио.

Что же ждет ее саму? Сможет ли она противостоять снам? Желанию мести, которое подчас становится очень сильным? В последние недели она часто представляла Марту униженной, ползающей у своих ног. Или Марту, заточенную в тюрьму, в ту самую страшную английскую тюрьму, которую, по рассказам Риты, сторожат существа, выжирающие души.

Видение, которое возникло у нее в пещере, во время поручительства в ритуале принятия в род, тоже нельзя было назвать безобидным.

Она, в какой-то слишком простой черной мантии, сцепив руки в замок на коленях, сидит на столе в огромном помещении. Это похоже на класс в маггловской школе, в которую Эухения Виктория когда-то успела походить. Только на стенах его – странные картинки, и она никак не может решить, смешные они или страшные. На некоторых из них люди кричат от боли, явно под какими-то заклятиями, на других они покрыты ужаснейшими ранами, на третьих людей вообще нет, зато есть окровавленные конечности.

Шторы раздвинуты, и окна открыты. От них тянет сырым холодом, и в целом находиться здесь Эухении неприятно. Прямо перед ней стоит волшебник с длинной бородой и в очках со стеклами в форме полумесяцев. Слишком близко для человека, которому не доверяешь. Волшебник протягивает ей прямоугольную шкатулку из зеленого камня.

Ты знаешь, что это, не так ли?

Если это то, что вы упоминали, то – страшнейший яд.

Именно, – живо отвечает волшебник, таким тоном, как будто речь идет о какой-то милой забаве, и его голубые глаза загораются странным блеском. – В твоих руках возможность уничтожить целый город.

Или спасти весь магический мир? – с иронией, но и с интересом спрашивает Эухения Виктория.

Нет. К сожалению, на Волдеморта мой подарок не действует. И, боюсь, что его приспешники тоже знают, как от него защититься. Оно и к лучшему.

Эухения недоуменно хмурится.

– Я не понимаю вас! Тогда зачем же? Не лучше ли вам оставить ее себе? Кто, как не вы, с вашим-то умом и силой, сможете достойно ей распорядиться? – восклицает она.

Я не вечен, девочка моя, – тихо замечает он.

Бросьте, с вашим магическим потенциалом вы проживете еще лет сто, если не двести!

Волшебник улыбается.

Никто не может знать, сколько нам отмеряно, дорогая моя, – говорит он. – Что касается содержимого этой шкатулки, боюсь, от его пребывания в моих руках никакого толку… – в его голосе ясно слышится сожаление.

А в моих?!

В руках опытного зельевара?

Эухения Виктория начинает сердиться. Его слова кажутся ей нелепыми.

В этом замке сейчас есть два опытнейших зельевара, которые варят зелья в сто раз лучше меня!

Да, но можно ли доверить такую вещь тем, кто является объектом пристального наблюдения Волдеморта? – замечает волшебник.

Хорошо, я согласна, что в этом есть риск, – идет на попятный Эухения. – Но вы и сами знаете, что нет ни одного зелья, в котором это можно использовать!

Но волшебник лишь улыбается понимающе и ласково:

Кто знает, девочка моя. Кто знает…

Если бы мать не предупредила ее, что видения поручителей всегда сбываются, и поэтому надо стараться запомнить их, Эухения Виктория приняла бы все это за чушь. В конце концов, она ведь не собирается вновь заниматься зельеварением. Однако, поразмыслив, и вспомнив слова сестры, что видения, как правило, бывают истолкованы не так, как потом все происходит на самом деле, Эухения Виктория решила, что звание опытного зельевара еще не говорит том, что она будет варить зелья. Ведь она уже и сейчас зельевар достаточно опытный. Кроме того, то, что этот странный и, честно говоря, не очень приятный волшебник, дал ей эту отраву, не говорит о том, что она будет ее использовать.

И лишь к среде она вспомнила, что уже видела эту шкатулку в другом видении. Только принадлежавшем ее сестре.

*Certamente, caro (ит.) конечно, дорогой

**Davvero? (ит.) неужели?

***E gia tardi (ит.) уже поздно.

========== Глава 60. День дураков. ==========

В среду за завтраком приходит письмо от Фелиппе. В нем всего два слова «Жду тебя с нашим общим другом без думоотвода». Без думоотвода. Я комкаю пергамент, засовывая в карман, и стараюсь не ежиться под взглядом Альбуса, который, недобро сощурив глаза, наблюдает за мной. Хорошо, что я сижу не рядом. Сегодня я так злюсь на него за всю эту историю, что мне едва хватает сил сдерживать колкости, рвущиеся с языка.

Я бы ушел прямо сейчас, но торопиться – не слишком достойно. Кроме того, мой желудок не сможет вечно восстанавливаться от зелий. Мне нужно хотя бы есть нормально, если уж я не могу нормально спать. Помона с Роландой по правую руку от меня вздыхают над какой-то слезливой историей. Ученики за своими столами галдят – обычное утро.

Без думоотвода. Пока я запиваю овсянку, косые буквы, немного неуклюжие, как в маггловской прописи, то и дело вспыхивают перед моими глазами. Без думоотвода. Но зачем тогда Ричард? Ведь он должен скрепить клятву?

Сердце колотится как бешеное, и я бы сейчас послал письмо и спросил, но это бы слишком выказывало мой интерес. А что было бы не слишком? Фелиппе загнал меня в ловушку, он и сам это прекрасно знает. Вот будет смех, если в этих утраченных страницах не окажется ничего полезного. Два дня я ставил зелья для ритуала, они будут готовы к маю. Надо еще каким-то образом заставить участвовать в нем Люциуса, который проявляет огонь. А потом заставить его добровольно согласиться уничтожить воспоминания об этом. Как вычислить стихию «друга» Альбуса, пока тоже непонятно. Но все это пустяки по сравнению со сложностью самого ритуала. Вдруг Альбус откажется платить?

Поднимаясь, я стараюсь не смотреть на него, но даже краем глаза замечаю, что он встает тоже. Естественно, он догоняет меня в коридоре. И почему я не пошел через зал? Была бы прекрасная возможность одновременно избавиться от назойливого внимания Альбуса и снять баллы с расшумевшихся Минервиных питомцев. В коридоре пусто, и усталый, но строгий дамблдоровский голос расходится по нему взрывной волной, неизбежно врезаясь мне в спину.

Не прячься от меня, Северус.

Я застываю, позволяя Альбусу обойти меня. Он останавливается справа, в каком-то шаге, совсем близко, так что я чувствую его дыхание на своей щеке.

Что вам нужно, директор? – вопрос не слишком вежливый, но в эту минуту я ничего не хочу так, как оказаться за несколько коридоров отсюда. Неужели я когда-то мечтал о мгновениях наедине с ним?

Что мне нужно, Северус? – в его голосе ирония и еще что-то, то самое, что всегда пронзало меня насквозь, дрожью бесчисленных мурашек снизу вверх и сверху вниз. Я не успеваю опомниться, как Дамблдор толкает меня к стене на свободное место между доспехами и впивается губами мне в губы. От неожиданности (или потому что хочу его потерять) я теряю контроль.

«Пропади все пропадом!» – эта мысль проносится где-то на задворках сознания, но тут же умолкает, когда язык Альбуса, со вкусом джема из лесных ягод и жасминового чая, проталкивается мне в рот. Пока мы целуемся, его руки спускаются по моей спине, сжимают сквозь плотную ткань мантии мои ягодицы. Все тело охватывает огненной волной – мгновенно. Я чувствую твердый член, вжимающийся в мое бедро, и это почти приводит меня на грань. Я отпускаю себя, подставляюсь настойчивым рукам, пью вкус играющего со мной языка, трусь об Альбуса и через какие-нибудь полминуты кончаю, еле удерживая рвущийся наружу даже не стон, а хрип. В глазах темнеет, и я бессильно опускаю опустошенно-гудящую голову Альбусу на плечо. Поддерживая меня одной рукой, он второй гладит мою спину. Я ощущаю себя беспомощным и отвратительно беззащитным, готовым расплакаться, как какой-нибудь хаффлпаффец, от наплыва чувств.

Все хорошо, мой мальчик, – шепчет Альбус, целуя меня в волосы. Я чувствую, как за них цепляются его очки. – Все хорошо.

Я еще слишком не здесь, чтобы полностью осознать происходящее. Но вдруг вспоминаю, что, поцеловав меня, он нарушил контракт.

Зачем? – поднимаю наконец лицо и выдыхаю куда-то ему в ухо, втягивая носом любимый пряный запах, пробивающийся через все столь ненавистные цветочные оттенки.

Затем, что ты мой, Северус Снейп, – шепчет Дамблдор, продолжая ласково перебирать мои волосы. – Я хочу, чтобы ты всегда помнил, что ты – мой.

Я твой, Альбус. И хорошо бы кто-нибудь объяснил нам обоим, какого черта я все еще твой…

Первый урок – Слизерин и Гриффиндор, четвертый курс, быстро приводит меня в норму. Близнецы Уизли требуют такого пристального внимания, что концентрация волей-неволей становится предельной. На этот раз они пытаются незаметно напустить игл дикобраза в котел Грэхэма Монтегю, и к концу урока Гриффиндор предсказуемо лишается сорока баллов. Чую, не миновать нам в ближайшие дни очередного эксперимента в порядке мести злобному слизеринскому гаду. Что ж. Это будет приятно – поймать их наконец с поличным, да еще на территории Слизерина. А то я уже второй месяц жду у нас появления озера из розовых соплей, а его все нет.

Следующий урок – Рэйвенкло и Хаффлпафф, третий курс, контрольная, так что можно расслабиться, просто походить между столов и как следует подумать. Все произошедшее утром мне скорее неприятно, чем приятно. Опасности быть застигнутыми, конечно, не было никакой – Альбус умеет отводить глаза. Но неожиданное проявление его собственнических замашек противно. Неужели он и вправду нарушил контракт только для того, чтобы показать мне… мое место? Показал.

Поведение Альбусу настолько несвойственное, что я бы заподозрил, что это кто-то другой под оборотным, если бы не одно явное доказательство, что нет. До того, как забрать свою почту – письма от Фелиппе, двух западных коллег и «Брехун», я успел увидеть, как Дамблдор получил послание от Фаджа. А на сов не действует оборотное, они никогда не доставят письмо кому-то другому вместо заявленного адресата.

И собственная слабость противна тоже…

Уйдя в свои мысли, я не сразу замечаю странный долгий взгляд девчонки Брокльхерст. Вспыхнув, она отворачивается и принимается усердно скрипеть пером. Влюбилась. Очередная идиотка.

Впрочем, идиотки влюбляются в однокурсников. А те, кто поумнее, в кого? В самом деле, не в Филиуса же? А Люпин с его жалким видом способен вызвать нездоровые чувства только у Гриффиндора. Почему-то эта мысль поднимает настроение.

В конце урока Брокльхерст возится с контрольной дольше всех. Это было бы объяснимо, если бы рядом сидел Макмиллан, который у нее списывает. Но сегодня он в лазарете. Объелся вчера какой-то дряни, и Поппи просила меня сварить лекарство.

Вообще выглядит Брокльхерст как-то потерянно, волосы свисают сосульками, что не вяжется с ее обычным, деловито-сосредоточенным и чересчур умным видом. Эта, конечно, не тянет руку каждые пять минут, как Грэйнджер, но тоже порядком раздражает. А сегодня что? Волнуется за Макмиллана? Но с мальчишкой вроде ничего серьезного, так, колики.

Когда она, не слишком натурально копаясь в своей сумке, задерживается после ухода всех остальных, я подхожу и встаю над ней:

Что вам надо, Брокльхерст?

Она выдыхает:

– Сэр.

И замолкает.

Я жду. Мое время не бесконечно, Брокльхерст.

Сэр, вы ведь поможете Эрни, правда? – она отводит взгляд в сторону шкафов с ингредиентами.

Почему-то ее фраза разочаровывает.

Это все, что вы хотели мне сказать?

Так вы поможете?

Не вижу особой необходимости, мисс. Разве мадам Помфри не сказала вам, что это всего лишь отравление?

Она вспыхивает до корней волос.

Это не отравление, сэр.

Да? Что же это, интересно, мисс Брокльхерст.

Я… сварила рвотное зелье… – говорит она, продолжая смотреть в шкаф.

Вот как? И зачем мистеру Макмиллану понадобилось рвотное зелье?

Девчонка молчит, лишь часто-часто моргает. Со щеки на мантию капает слеза. Ну и что, мы так вечно будем сидеть?! У меня скоро следующий урок, но, вместо того, чтобы преспокойно пить в кабинете какао, я всю перемену вожусь с истеричной девицей.

Ваш друг был не готов к сегодняшней контрольной, как я понимаю?

Молчание.

Брокльхерст! Смотрите на меня!

Девчонка нехотя поворачивает голову. Так и есть – карие глаза полны слез, губы дрожат – полный набор. Мерлин, дай мне терпения!

Пытаетесь меня разжалобить? Минус двадцать баллов с Рэйвенкло, нет, пожалуй, минус тридцать за вашу недостойную выходку в духе бестолковых гриффиндорцев. И минус сорок баллов с Хаффлпаффа.

Она вздрагивает, как от удара. Нет, а что, я ее должен пятьюдесятью баллами наградить?

Что за рвотное вы сварили?

С корнем вертлявого дерунчика и крыльями златоглазки.

Я чуть ли не подскакиваю:

Вы соображаете, что вы наделали?!

Я сварила антидот! – восклицает она, отступая назад. Кажется, я наклонился к ней слишком близко… Чуть отхожу.

Вот как? Антидот?

Да. Только он не сработал, – всхлипнув, она с отчаянием бьет ладонью по парте. – И я не понимаю, почему он не сработал! Я все делала точно по рецепту из учебника четвертого курса, сэр!

Учебник Милгрема?

Да. И оно выглядело в точности, как рвотное на картинке, и пахло так же.

Брокльхерст отворачивается и торопливо засовывает руку в сумку, вытаскивая прозрачный фиал, оплетенный серебряной проволокой, с серебряной цепочкой, прицепленной к серебряной же крышке. На ней стоят инициалы SV. Судя по всему, фиал фамильный. Такие емкости, как правило, хорошо зачарованы на уменьшение и неразбиваемость, и меня всегда берет зависть, когда я их вижу. Несколько подобных фиалов подарил мне Эйвери, штук двадцать отдал Руди, еще парочку я в свое время купил на распродаже, но почти все с теми или иными зельями было отдано Лорду и после его гибели осело тролль знает где. В итоге у меня осталось только два, и я берегу их, как дракон яйцо.

Кислый запах действительно соответствует названию зелья. Прежде чем вернуть его владелице, провожу пальцем по инициалам на крышке. Ловлю внимательный взгляд уже успокаивающейся Брокльхерст. Нет, я, похоже, действительно нравлюсь ей.

Вы взяли антидот для другого, более сильного рвотного, есть около десятка рвотных и специфических антидотов к каждому из них, Брокльхерст.

Она опускает голову:

– Я не знала, сэр.

Но почему вы просто не взяли рвотное из учебника Милгрема?! Там же дается отличное рвотное.

Дерунчик и крылья златоглазок проще купить, чем рвотный корень. Рвотный корень не отпускается студентам в Хогсмиде. Я думала, это по вашей просьбе, сэр.

По моей? Нет, не по моей… – наверное, это распоряжение Альбуса. Во времена моей учебы рвотный корень можно было купить запросто, пользоваться именно этим рвотным все равно никто бы не рискнул. Его симптомы слишком очевидны, чтобы не опознать их. Рвотный корень очень токсичен и в ста процентах случаев вызывает аллергию – на лице и шее выступает сыпь.

Сэр, вы же поможете Эрни, правда? Он и так уже наказан. Вы ведь поможете?! – в ее голосе такая всепоглощающая вера в мою доброту, что мне хочется оставить этого несчастного хаффлпаффца мучиться еще на пару-тройку дней. Впрочем, через три он, пожалуй, уже умер бы, а Поппи так и так сегодня к вечеру, когда мое лекарство не подействует, сообразит, в чем дело. Сварить же нужное антирвотное – дело каких-нибудь двадцати минут. Конечно, в эти минуты я бы лучше пообедал, но что делать с идиотами вроде Брокльхерст и Макмиллана? Вся моя жизнь в конечном итоге упирается в чей-то идиотизм…

Откуда вы вообще взяли рецепт рвотного с дерунчиком?

«Домашние зелья» герцогини Толедской, – Брокльхерст смотрит на меня с нескрываемой гордостью.

Ах да. На лестнице, помнится, она расписывала этот учебник для домохозяек во всех красках.

Принесёте на следующее занятие, – пора, пожалуй, его просмотреть, пока она не перетравила весь Хогвартс.

Разве вы не знаете? Он… на испанском, сэр.

И?

Вы читаете на испанском? – недоумение в ее глазах сменяется откровенным восхищением.

Это ни в коем случае не ваше дело, Брокльхерст.

Простите, сэр, – восхищение затухает…

Но да, я действительно читаю на испанском, – и вспыхивает вновь. Эти дурочки так предсказуемы. – И, хотелось бы знать, где вы варили ваше зелье?

Брокльхерст открывает рот и… закрывает его, испуганно таращась мне в глаза. Однако ее сознание сейчас настолько открыто, что, сфокусировавшись, я мгновенно улавливаю картинку Выручай-комнаты. Отлично. Мне вдруг становится весело.

Не хотите говорить, не так ли? Но врать почему-то тоже не хотите. Мне снять еще пятьдесят баллов с вашего факультета и сказать за вас?

Выручай-комната, – говорит она уныло.

Как вы узнали про нее?

Родители сказали. Но я никому не говорила про нее, правда, сэр. Даже Эрни.

И как часто вы там варите зелья, мисс Брокльхерст?

Ну, иногда, на неделе… Но у меня не было ни одного взрыва, сэр!

Около минуты мы молчим. Брокльхерст разглядывает мои скрещенные руки. Я разглядываю ее, точнее, встрепанные каштановые волосы над ее большим лбом и вздернутый нос. Рвотное с дерунчиком, антирвотное из учебника четвертого курса, Выручай-комната, ни одного взрыва и учебник для домохозяек по зельям... Нет, она будет слишком меня раздражать. К тому же, влюбленная раздражающая ассистентка – это раз в десять хуже, чем просто раздражающая. И где мне найти вторую Уэнделл?

Можете идти, Брокльхерст. В пять придете сюда и сварите под моим руководством антидот. Учебник вашей герцогини можете принести с собой.

Она расцветает:

– Спасибо, сэр!

В пять она, конечно, будет тщательно причесана и надушена. Проводив взглядом спину Брокльхерст, я бросаю взгляд на часы и скрываюсь у себя в кабинете. У меня еще есть около десяти законных минут на какао. Храни нас Мерлин от рано созревающих девиц!

Аппарируя к дому Фелиппе с Ричардом, я ловлю себя на том, что все еще злюсь. И вряд ли на выкрутасы идиотки Брокльхерст, таких по Хогвартсу пруд пруди, скорее, утреннее поведение Альбуса (и мое собственное) не дает покоя. Но мое, хотя и отдает чем-то унизительным, по крайней мере, не является опасным. Выходку Альбуса же иначе как идиотской назвать нельзя. А мне надо вновь поработать над уровнем контроля. Когда Темный Лорд вернется, подобный срыв будет стоить мне жизни. Мне или кому-то еще…

В Милане идет дождь. Не зная причин, по которым я легко пробиваю защитный барьер, я не решаюсь аппарировать с Ричардом прямо к дому. Мы карабкаемся вверх по косогору, пробираясь сквозь заросли сырого бурьяна, и Ричард вырубает его передо мной чем-то вроде заклинания мачете. Громадные лопухи опадают на дорожку с громкими стонами. Так и знал, что вся эта чепуха была выращена здесь искусственно, от любопытных магглов. Я иду позади, предоставляя Ричарду делать всю грязную работу. Настоящие вассал и сюзерен.

В доме Фелиппе пропускает Ричарда вперед, и его рука успевает погладить мою руку, пока я снимаю сырой плащ. Мне мгновенно становится стыдно, и я медлю подниматься по лестнице, ожидая, пока краска отхлынет от щек.

На закрепление непреложного обета у нас уходит минут 10, не более. Ричард тут же уходит: у него дела, и он будет ждать меня в Лондоне, в нашем заветном кабаке.

Что случилось? – спрашивает Фелиппе. Я стою у окна и смотрю на далекие городские крыши, почти не видимые за пеленой дождя. Не знаю, что отвечать ему. Мне кажется, что мою правую руку до сих пор жжет магический огонь. На самом деле он совершенно не чувствуется, но я вдруг вспоминаю тот день, когда принял метку. Точнее, ночь. Теплую ночь Белтайна. Огромный зал заброшенной церкви, лунные отблески на полу, запах сырости и гнили, человеческие черепа на алтаре. Собственное безмерное ликование и гордость – я едва удерживаю их, пытаясь соответствовать торжественности момента. Сумасшедшая радость Люциуса, схватившего меня за руку, едва Лорд аппарировал от нас. «Никто не удостаивался чести носить метку так быстро после знакомства с повелителем, Сев! Теперь мы будем вместе во внутреннем круге»…

Фелиппе подходит сзади и обнимает меня со спины, вжимаясь в меня всем телом.

Ты сердишься, я знаю, – говорит он тихо. – Я всегда думал, что это ужасно, когда люди в отношениях не доверяют друг другу. Мама все время кричала на отца, говорила, что он гуляет с кем-то. Когда она умерла, стало очень спокойно. Я… не хочу потерять тебя, Сев. Я ненавижу себя за то, что причиняю тебе боль. Но я не могу пойти против себя. Это был бы уже не я. А самое тяжелое преступление в этой жизни – быть не собой.

Я сбрасываю его руки.

Я то, я се, тошно тебя слышать. Ты сам-то слышишь себя со стороны? – раздражение от целого дня наконец прорывается, и я даю волю словам. Я не повышаю голоса, но неторопливой издевки в нем хватает с лихвой. – Тебя послушать, так в мире существуешь только ты. Даже не те мифические люди, которых ты якобы защищаешь в своей полиции. Ты себя ненавидишь. Отлично. Красивые слова, которые ничего не стоят. Что толку от твоей ненависти к себе, Фелиппе?

Он отшатывается и оседает под моим взглядом на ручку кресла. В его глазах недоумение и обида, но мне плевать.

– Северус, ты…

О, теперь ты вспомнил и обо мне! Спасибо! Кстати, твоя ненависть к себе за то, что ты причиняешь мне боль, сильнее ненависти к себе за то, что ты путаешься с Пожирателем? И, может быть, у тебя есть своя особенная классификация? Первый сорт ненависти, второй сорт и так далее… – окидываю взглядом захламленную комнату. – Что-то я не вижу каталога. Может быть, тебе следует составить его для тех, с кем ты состоишь в так называемых отношениях, чтобы они сразу понимали, насколько ничтожна вероятность заслужить уважение столь высокородной персоны?

Фелиппе вздрагивает и сжимает руки в кулаки, на его щеках проступает гневный румянец.

Боишься, что уйду? – усмехаюсь я. – Тебе самому не противно от собственного лицемерия? От всего этого фарса, который происходит здесь? У вас наверняка есть своя итальянская версия журнала «Ведьмополитен». По-моему, тебе стоит написать туда статью: «Тысяча и один способ, как завести себе раба и удержать его». О да! Все это еще как срабатывает! «Поцелуй меня, Северус!» Потом похлопать ресницами и посмотреть взглядом брошенного щеночка. История наших так называемых отношений – просто кладезь советов для дамочек, которые…

Я освобождаю тебя от нерушимого обета! – перебивая меня, выкрикивает он и рассекает пространство между нами ребром ладони.

Воцаряется тишина, нарушаемая только треском пламени в камине и хлопаньем форточки за моей спиной. Несколько секунд я осмысливаю происходящее, вглядываясь в пылающее лицо Фелиппе. Он, не моргая, выдерживает мой взгляд. Кажется, что он даже не дышит, что передо мной статуя, которую я по ошибке принял за кого-то живого…

Впрочем, что тут особо осмысливать? «Освобождаю от нерушимого обета» – магическая формула, отменяющая этот самый обет. Что ж, по крайней мере, книга про ритуал осталась у меня, и есть еще около двух месяцев, чтобы найти мага, проявляющего землю. Правда, если я потерплю неудачу в поисках, у нас с Альбусом и Поттером, кажется, будут большие проблемы…

Я киваю, призываю плащ и иду к выходу. Не хочу аппарировать у него на глазах. На секунду мелькает мысль, не воспользоваться ли Обливиэйтом. Сначала я отгоняю ее. В этом-то вся и проблема – слишком сложно рассматривать человека, с которым спишь, как врага. Особенно, если тебе нравится с ним спать. Чертова человеческая слабость. Я должен научиться подавлять ее, иначе нам всем несдобровать.

Что ж, прямо сейчас и начнем.

Я застываю на площадке между этажами. Обливиэйт или, что надежнее, Империус плюс Мемория Абдиката? Но могу ли я наложить Империус такой силы, чтобы он не сбросил его? Тогда лучше Обливиэйт. Хотя шанс, что Фелиппе отдаст воспоминания без Империуса, все равно представляется мизерным.

Я уже готов развернуться, когда передо мной, рискуя сверзиться вниз, с громким хлопком возникает хозяин дома. Отскакивая к стене, я мгновенно выхватываю палочку. Но Фелиппе поднимает руки ладонями вверх, усиленно мотая головой.

Ты меня не понял, Северус, – говорит он, сглатывая. – Я отдам тебе воспоминания, какие хочешь. Просто отдам.

========== Глава 61. Вечер дня дураков. ==========

Продолжение POV Северуса, 23 февраля 1994 года.

Фелиппе нерешительно приближается и кладет голову мне на плечо. Я медленно глажу его по затылку.

Пожалуйста, прости меня. Прости, – глухо говорит он куда-то мне в воротник.

Ветер распахивает окно на лестнице и кидает мне в лицо дождем и трухой рассыпающейся рамы. Фелиппе обхватывает мою спину, переплетая пальцы «в замок».

Можешь потом уйти, если хочешь. Я все равно буду участвовать в ритуале, если тебе нужно. Я не хотел заставлять тебя быть со мной, так вышло. Прости. Прости.

Я добился своего, не так ли? У меня развязаны руки. Но почему-то победа совсем не сладка.

И все же – это куда лучше, чем Обливиэйт или Империус.

Пойдем, – говорит Фелиппе, увлекая меня в гостиную, снимая с меня плащ. – Пойдем. Я так и не подарил тебе подарок. – Он снова обнимает меня, прижимается, вдыхает запах моей одежды или кожи, а, может быть, (что, правда, было бы смешно, так как я опять не помыл голову) волос: – Как хорошо, что ты не успел уйти. Боже, как хорошо.

В гостиной теперь открыто окно, и зеленоватые занавески колышутся, ложась на бархатную скатерть, завернутую на одну половину стола. Фелиппе отодвигает их и, захлопывая раму, кивает головой на стол:

Здесь твой подарок.

Подарок? Что это? – я разворачиваю скатерть и среди хаотического нагромождения книг и пергаментов нахожу узел из белой атласной ткани, высотой со стандартный котел для зелий. Почему-то у меня не возникает сомнений, что это именно дорогой котел. Такие подарки принято дарить зельеварам, и, что правда, то правда – они никогда не бывают лишними.