Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 74 страниц)

Именно дедушка надоумил Эухению спросить о Мезерали у Джафара. «Может быть, тебе он расскажет больше, чем мне?» Почему она тогда пропустила эту фразу мимо ушей? И что такого, что мог бы, Джафар ей не рассказал?

Впрочем, прошлое – прошло. Мезерали, кто бы он ни был, был прав. Стоит ли отправлять энергию (и магию!) в прошлое вместо того, чтобы – что?.. Какое у нее будущее? Что у нее осталось?

За приоткрытой дверью послышался пьяный смех. Рита? Эухения припечатала дверь Коллопортусом с яростью, которой не ожидала от себя самой. Ее рука, когда она опустила палочку, дрожала. Вот и ответ. Она сидит здесь одна, беспомощная, в то время как весь мир веселится или страдает за ее дверью. Она должна вылечиться, несмотря ни на что. Должна.

Она захлопнула книгу, положила ее на колени и вздохнула, рассматривая листок в своей руке.

Кажется, она действительно сделала что-то не так. Какая была у нее цель, когда она сделала свое сенсационное заявление вечером? Разоблачить Мартину? И устыдить, ага – смешно! И чего она добилась тем, что ее разоблачила? Как будто от этого Мартина побежит сейчас отдавать свою кровь! Тот же Джафар сколько раз говорил, что думать надо минимум на три шага вперед. «Не на один, дорогая девочка, иначе ты никогда не реализуешь свой потенциал. На три. И за каждым движением иметь в голове конечную цель».

Как же она забыла это все? Погрязла в своих несчастьях… и слишком больно было вспоминать учителя, ушедшего в ту ночь, когда она вышла из комы. Показалось ли ей, что Джафар стоял рядом с ней в той темноте? И… может быть даже, отдал свой последний год, чтобы она жила? Есть вещи, о которых можно только догадываться, но которые наверняка не узнаешь никогда. А она забыла, если не об этом даре, то о всех трудах, которые он вложил в нее, и обо всем, чем она была для семьи. О том, что ее родили в любви и несмотря на все трудности, хотя тогда уже было понятно, что семья будет тем беднее, чем больше детей. О том, как мама обнимала ее, вернувшись из ссылки, – первее всех и дольше всех, прижимала так, что, казалось, не оторвать. О том, как папа умолял водителя-маггла ехать быстрее, когда вез ее в город с раздробленной ногой. О том, что Ромулу и Грегори… что?

Эухения остановилась в недоумении. Она совершенно не могла вспомнить, что они сделали для нее. И когда.

Не удалось ей это и через час. Время перевалило за полночь, и в комнате стало ощутимо холодно. Эухения набросила согревающие чары, отправила книгу обратно на полку и собиралась было уже лечь спать, когда в дверь тихонько постучали.

Сердце Эухении затрепыхалось. Ромулу вряд ли бы пришел так поздно.

Это и вправду оказался Гжегож.

Он вошел в комнату медленно, задумчиво рассматривая ее, как будто ожидал найти в слезах или в состоянии намного худшем.

Вы неплохо справились, – сказал он наконец.

Я всегда справляюсь неплохо, – отрезала Эухения. – О чем вы думаете, приходя ко мне в такой час?

О том, что очень удобно быть вашим целителем и жить с вами в одном коридоре. Я имею бесконтрольный доступ к вам в любое время суток.

Эухения вспыхнула.

Зачем вы пришли? – спросила она. – Если вам некуда сливать накопившийся яд, можете предложить его Эухенио в качестве ингредиента.

Гжегож, против ожидания, промолчал. Он прошел по комнате, зажег по пути пару погасших светильников, потрогал традесканцию. И только после этого заговорил. В его голосе звучала горечь.

Я пришел, потому что вообразил, что нужен вам. Потому что вообразил, что вы хотите исцелиться. Но вижу, что вы на это опять не настроены. Вы сами затягиваете свое лечение, Эухения, почему? Что вы потеряете, исцелившись? Что останется в этой комнате, когда вы вновь выйдете наружу?»

«Покой», – подумала вдруг она. И вздохнула. Покой. Она здесь не нужна в течение дня почти никому, а в лаборатории нужна всегда и всем. Ромулу прав. И, должно быть, адская жизнь, как у главы рода, у мамы – отвечать сразу за все.

Я не могу вспомнить слишком многое, – сказала она.

Гжегож, опустившись в кресло, соединил ладони и пристально посмотрел на нее.

Что именно не можете?

Я знаю, что Ромулу и Грегори что-то сделали для меня. Что-то очень важное.

Гжегож кивнул.

Я думал об этом всю дорогу сюда. Похоже, что часть ваших воспоминаний заблокирована. И мне нужно понять, насколько эта блокировка сильна.

Эухения ахнула.

Вы что, опять собираетесь лезть ко мне в голову?

Если бы это не было единственным шансом, уверяю вас, я бы не подумал об этом.

Она фыркнула:

Почему? В первый день нашего знакомства вы сделали это без всяких церемоний.

С первого дня многое изменилось, – Гжегож перевел взгляд на ладони и потер их друг об дружку.

Что именно изменилось?

Тогда вы не были мне так дороги, – сказал он спокойно, вновь посмотрев ей в глаза.

Наступило молчание, не неловкое, как могло бы быть между ними когда-то раньше, но все равно тяжелое. Оно длилось, пока в коридоре вновь не послышался смех.

Гжегож среагировал мгновенно, бросив на дверь заглушающее.

Жена вашего брата, кажется, перебрала спиртного.

Рита?

Не слишком счастливый брак, не так ли?

Вы столько знаете о моей семье, но никогда не рассказываете о себе.

А что вы хотите услышать? Эухения, – Гжегож встал, – черт возьми, то, чем мы занимаемся сейчас… Я расскажу вам все, что вы захотите, но потом. Сейчас вам все равно придется принять это решение. Или… не принять.

Она вздохнула.

Вы… собираетесь смотреть все?

Все, включая ваши сексуальные приключения и детские походы на горшок.

Хорошо. Вы можете поклясться, что все равно будете лечить меня, если увидите в моих воспоминаниях что-то, что оттолкнет вас от меня? И что все это останется между нами.

Гжегож замер.

Что? – Он помолчал минуту. – Моей клятвы целителя вам недостаточно?

Разве она является магической?

Нет, разумеется, нет. Что ж, клянусь магией моего рода, нет… так будет лучше – клянусь здоровьем моего отца, что не отступлюсь от вашего лечения. Хотите что-то еще более серьезное? Нерушимый обет?

Он выглядел очень бледным. Эухения покачала головой.

Не стоит.

И выпалила быстро, чтобы не передумать:

Я согласна. Согласна на все.

К утру Гжегож сдался. Сеанс проходил в его комнате, чтобы не беспокоить Полину Инессу, и к семи часам ряды бодрящего, выстроенные у кресла, в котором сидела Эухения, значительно поредели.

Несмотря на то, что Гжегож действовал очень осторожно и причинил ей боль только один раз, когда, видимо, пробовал пробиться через блок, Эухения чувствовала себя измученной.

Наконец Гжегож вышел из ее сознания и, отшвырнув палочку через всю комнату, откинулся на спинку кресла, сдавливая ладонями виски.

Эухения потянулась за очередным зельем.

Не пейте больше, – сразу встрепенулся он.

Но вы…

Мне – можно, вам – нельзя. Лучше я прикажу Мартине сделать кофе.

Вы забыли…

Ах да, – он потер лоб рукой, – забыл. Что ж, схожу вниз, сделаю сам.

В его отсутствие Эухения оглядела комнату, в которой после переезда сюда Гжегожа была впервые. Раньше у нее создалось впечатление, что он очень аккуратен – так тщательно он следил за своей одеждой, – но теперь оно исчезло: раскиданные вещи из его многообразного гардероба были повсюду. Камзолы и жилеты висели на всех трех стульях, а один даже на дверной ручке. На полу чуть в стороне от входа валялся роскошный черепаховый гребень с инкрустацией из четырех камней – красного, желтого, зеленого и оранжевого цвета. У гребня отсутствовали два зуба, но и без них он явно стоил всех драгоценностей в этом особняке. А вот книг не было нигде, и вообще комната напоминала жилище легкомысленной красотки, которой только и дело, что проводить время перед зеркалом с утра до ночи в ожидании выхода пред очи толпы очередных кавалеров. Если бы не еле уловимый запах мужских духов. Пожалуй, ей нравилось здесь. Нет – очень нравилось.

Она уже начала клевать носом, когда дверь распахнулась и вошел Гжегож, левитируя поднос.

Мартина работает как ни в чем не бывало, – сказал он. – И ваш брат Ромулу сидит за столом и разговаривает с ней.

Эухения застонала:

Опять!

Вы недооцениваете своего брата. Мне кажется, они до чего-нибудь договорятся.

Гжегож подал ей чашку и придвинул свое кресло ближе. Шторы на окне разъехались сами собой – видимо, он тоже был не чужд беспалочковой магии, светильники погасли.

Эухения сощурилась от слишком сильного света.

Вы не сказали ничего о том, что нашли в моей голове.

Я нашел блоки. По счастью, это ваши блоки. Это не…

По счастью? В чем же счастье?

А, – он махнул рукой. – Не обращайте внимания. Больше суток на ногах – немудрено заговориться. Это ваши блоки, но…

Но что?

Я не могу сквозь них пробиться.

Вы мало пробовали. Может, стоит быть менее осторожным?

И вы согласны испытывать сильную боль?

Да, все, что угодно, лишь бы… лишь бы вы продолжили меня лечить.

Только я не буду пробиваться сквозь них.

Почему?

Вы слишком сильная волшебница, Эухения. Возможно, ваши навыки в окклюменции и легиллименции хуже, но вы намного сильнее меня. Я не подозревал этого в начале, и да, если хотите, я был слишком самонадеян. Ваш мозг держит оборону так крепко, что мои шансы проникнуть сквозь блоки и не повредить и ваш разум, и мой равны нулю.

Он вздохнул, прикрывая глаза:

Я не знаю ни одного специалиста, который мог бы вам помочь. Точнее, я знаю волшебника, обладающего необходимыми навыками ментальной магии, но этот человек… ему нельзя доверять. Нельзя доверять настолько, что… но неважно.

Это потому что вы все видели, да?

Что вы имеете в виду?

Вы узнали, насколько я опасна и без ног, правда? – Эухения без всякой палочки отправила чашку на комод. – А с ногами буду еще опаснее.

Гжегож удивленно посмотрел на нее:

Вы имеете в виду приключение на ферме?

«Приключение» – вы это так именуете? Да, именно его.

Он повел плечами:

Честно говоря, я никогда не придавал ему значения.

Вы знали?!!

Да с самого начала. Я проник в это воспоминание раньше, чем вы что-то успели заподозрить. Мне не нужно смотреть в глаза, чтобы установить контакт. Я могу стоять к вам спиной и даже находиться за пределами комнаты. Я могу это сделать, даже просто подумав о вас.

То есть… ничего из того, что вы увидели…

Не было новым? Нет.

И вы все это время…

Все это время.., – Гжегож встал и пошел по комнате, сминая в пальцах кружевное жабо, – все это время я…

Он остановился на фоне окна. Из-за света его профиль казался темным, и в его голосе чувствовался какой-то надрыв. Он явно хотел сказать что-то другое, но вместо этого заговорил о ней.

Это был неконтролируемый, неосознанный выброс, следствие страха, если хотите – инстинкта, доставшегося каждому из нас в наследство от животного мира. И ваши жестокие сны – это всего лишь следствие ваших страхов. А мощь последствий вашего выброса – это показатель объема вашей силы. Силы, которую вам нужно научиться контролировать, только и всего. Был бы на вашем месте я – при неумении защищаться и незнании стратегии, но при желании жить вырубил бы как минимум двоих человек. Волшебник уровня Ромулу убил бы одного. Волшебник сильнее вас вполне мог бы стереть с лица земли не только ферму, но и вообще всю гору впридачу с собой.

То есть, вы хотите сказать, что это могло произойти с каждым? – Эухения потрясенно уставилась на него.

Именно это я и хочу сказать. Инстинкты действуют впереди соображения, когда нам грозит опасность. Другое дело – иногда мы воспринимаем как угрозу совсем не то, что может ею быть. В вашем случае опасность была.

То есть, вы хотите сказать, что это не делает меня чудовищем?

Она почувствовала, как слезы катятся по щекам.

Я хочу сказать, что это делает вас человеком, которому не помешали бы упражнения на контроль. Ваша сила пригодится в полиции или в банде наемных убийц, но и там ее было бы неплохо держать под контролем, иначе вы рискуете убить и себя.

Да, все верно. Наверное, я все же ужасно ненавижу Марту и их всех. Просто Грегори всю жизнь учил меня прощению, и я не хотела признаваться себе в этом.

Гжегож придвинул кресло совсем близко и сел. Потом осторожно взял ее руку в свою ладонь и накрыл другой.

Грегори вообще такой добрый, он так много сделал для меня, – сказала она. – И мне так страшно предать его, так страшно быть другой, не соответствующей.

Да, это страшно. Не соответствовать чужим ожиданиям, – тихонько съязвил Гжегож.

Вы не правы. Я не знаю никого благороднее и мудрее Грегори. Он столько всего перенес и преодолел это!

Гжегож погладил ее ладонь и запястье.

Юному возрасту свойственно видеть все как черное или белое. Тебе всего пятнадцать, Эухения. Страдания не обязательно делают человека благороднее и не являются залогом того, что он становится мудрым. Иногда страдания и их преодоление озлобляют, и это не всегда можно заметить. Люди состоят из множества оттенков и даже самые привлекательные из них хранят свои неприятные секреты.

Нет, ты не прав, – горячо возразила Эухения. – Грегори для меня сделал больше, чем кто бы то ни было. Он даже пожертвовал собой, чтобы…

И тут она вспомнила.

========== Глава 86. О клятвах и отворотных средствах. ==========

Кажется, Гжегож даже встряхнул ее.

Что? Что ты видишь? – прикрикнул он.

Ферма. Грегори и Ромулу умерли там, – зашептала она горячечно. Кусочки паззла выныривали из глубин памяти словно сами собой, один за другим встраиваясь в измучившую ее головоломку – Это видение Полины Инессы, но у меня оно тоже было. Вот почему никто не пришел на помощь, когда я звала! Я не звала на самом деле. Это было только в видении, что если я позову на помощь, их убьют. И я не позвала. Просто пошла туда. Из домика. Им навстречу. А потом я увидела Горгоша в небе. Он ведь… – она остановилась набрать дыхания, – летает так, как ни один дракон, знаешь? Вообще дракона всегда можно узнать по полету. А он летает такими петлями, нарезает круги, как будто все время высматривает опасность, раздумывает, стоит ли приземляться. Даже если дело срочное. Других драконов еще можно заставить приземлиться срочно, а его – никак.

Эухения замолчала.

Ты увидела Горгоша, дракона твоего брата, а дальше что? – с трудом сдерживая нетерпение, спросил Гжегож.

И я поняла, что его убьют. А я… я просто не могла больше переживать его смерть. Слишком больно... как будто что-то умерло совсем… в первый раз. Поэтому я их и убила. Чтобы Ромулу спасти. И вообще всех спасти. Отчаяние. Вот что вызвало во мне эту силу – отчаяние. Выходит, я не опасна для людей?

Опасна? Да ты сумасшедшая! – воскликнул Гжегож, отходя от нее и хватаясь за голову. – Ты понимаешь, что у тебя отключен инстинкт самосохранения? Вообще! На что ты надеялась, когда их убивала? Ты же не могла рассчитывать, что тебе самой удастся спастись?

Не знаю. Я, кажется, просто не могла думать в тот момент. Но, наверное, какая-то надежда была. Пока жив дракон, есть надежда, что он спасет хозяина. А Энни была привязана, но жива. Знаешь, дракона убить не так-то просто. И даже усыпить. Это магическое создание, а на них обычные заклинания не действуют. И огонь – у них же шкура. Ну и драконы – они особенные, слишком разумные. И слишком себе на уме. Не знаю, как они ее, правда, вообще связали. Может быть, заставили Чарли это сделать, пока я в домике была?

Судя по воспоминаниям твоего брата Эрнесто, у нее на морде были обрывки скотча…

Да, она ревела от боли, когда я на нее садилась. – Эухения усмехнулась: – Нашим челюстям в тот день несладко пришлось.

Гжегож с изумлением посмотрел на нее:

Ты – поразительная.

Правда? – она почувствовала, как ее рот сам собой расплывается в улыбке. Эухения наклонила голову, на всякий случай – вдруг начнет краснеть. – Ну а что теперь будет? Я же нашла решение, которое ты искал? Я же от этого не встану и не пойду.

Гжегож вернулся обратно в кресло.

Нет. Вероятно, не встанешь и не пойдешь. Если есть еще какое-то, более раннее, решение о том, что ты наносишь людям вред. Или, возможно, начнешь потихоньку чувствовать ноги, если такого решения больше нет.

А если нет? Если не начну?

Гжегож смотрел на нее долго-долго, потом спокойно призвал свою чашку с кофе и набросил на нее подогревающие чары.

Ну значит, мне придется за тобой присматривать, – отхлебнув, как ни в чем не бывало сказал он. – Всю жизнь.

Мартина пришла во второй половине дня. За ее спиной маячил Ромулу.

Выслушай, пожалуйста, – попросил он, перед тем, как прикрыть дверь с той стороны.

Эухения, выспавшаяся и довольная, взглянув на его сосредоточенное лицо, решила, что упражняться в сарказме будет потом. Полина Инесса освободила кресло, пересев на постель.

Мартина благодарно кивнула. Она не производила впечатления напуганной или смущенной, хотя было видно, что в последние часы она много плакала. Эухения невольно восхитилась ее твердостью.

Я пришла сказать, что отдам свою кровь для отворотного, – сказала Мартина. Она села очень прямо и положила руки на колени. – Ваш брат, Ромулу, поклялся защищать меня, несмотря ни на что. Я не буду оправдываться, так как сделала все, что я сделала, для того чтобы спасти свою жизнь, и не считаю себя виноватой в праве защищать себя. Но я расскажу свою историю, что мне, возможно, и следовало сделать с самого начала вместо того, чтобы делать то, что я сделала, и не доверять вам. Поскольку, несмотря на то, что я сделала, я очень привязана к вашей семье, Хуану Антонио и к вам…

Эухения фыркнула. Полина Инесса сжала ее руку, словно прося не перебивать.

Да, это именно так. Поэтому я и прошу вас выслушать, – продолжала Мартина, сбившись всего на несколько секунд. – Возможно, узнав мою историю, вы перемените мнение обо мне или хотя бы будете судить не так строго.

Ее взгляд прямо-таки впился в Эухению, и Эухения даже не поняла, а почувствовала, что та, кажется, вот-вот сорвется. Это неожиданное ощущение привязанности, желание именно ее одобрения поразило ее. Она с легкостью сходилась с людьми, но никто не выказывал такую нужду в ней. Почему именно она? «…в обряде введения в род участвуют три самых сильных волшебника рода. Это ты, мама и Рита, в таком порядке». Поэтому?

Вы были правы, сеньорита Эухения, когда сказали, что я сестра Хуана Антонио, но не правы в том, что я дочь князя Риккардо Раванилья.

У Эухении вырвалось изумленное восклицание.

Вы взяли самый очевидный ответ, – неожиданно усмехнулась Мартина, – но не задумались о большем. Вы очень умны для пятнадцати лет, но все же есть вещи, которые понимаешь только с опытом.

Мы, кажется, слушаем вашу историю, – огрызнулась Эухения. Сознавать, что она ошиблось, было неприятно. Полина Инесса погладила ее по руке.

Мартина безучастно кивнула, решив, видимо, больше не отвлекаться.

Моим отцом был другой человек, – продолжила она. – Зато Микеле Антонио Раванилья, отец князя Риккардо Раванилья, был моим дедом. Таким образом, я не родная, а двоюродная сестра Хуана Антонио. – Она снова усмехнулась, и на этот раз в ее усмешке проскользнуло торжество. – Моя мать, Валентина Урбано, была дочерью Микеле Антонио Раванилья и таким образом сводной сестрой князя Риккардо. Князь Риккардо знал об этом родстве и не отказывался от него. Он сделал мою мать домоправительницей, но ему хватило ума не рассказывать об этой родственной связи своей сумасшедшей жене. Моя мать была очень привлекательной и толковой женщиной. – Мартина сделала небольшую паузу: – Зато мне не хватило ума ни скрыть наше родство, ни держаться подальше от вашей семьи.

Детьми мы всегда играли с Хуаном Антонио вместе, я очень любила его, а он меня, хотя я никогда и не говорила ему, что он мой брат. Княгиня меня терпеть не могла, но князь, наоборот, поощрял наши игры и выгораживал меня, настаивая на том, что держит меня при Хуане Антонио для своих, очень практических, целей. Потом мне исполнилось одиннадцать и меня отправили в частную магическую школу для девочек в один из наших, сицилийских, монастырей. Князь заплатил за мое обучение за все годы вперед. За несколько дней до поступления мы с ним побывали в Косом переулке. Это было одно из лучших путешествий в моей жизни. Мы три дня провели в Англии, и он показал мне не только магический, но и маггловский Лондон, а еще корнуолльские скалы, которые очень любил.

Несколько раз он навещал меня. А на пасхальные каникулы взял вместе с Хуаном Антонио в Париж. Мы пробыли там десять дней. Целыми днями гуляли, иногда ходили по магазинам, несколько раз были в кино. Потом... – Мартина остановилась, чтобы глубоко вздохнуть, – князь навестил меня еще один раз, в начале июня. Это был очень хороший, светлый день. Князь пробыл в монастыре всего несколько минут.

Я уже тогда заподозрила неладное. – Она сжала руками косу, свисавшую с ее плеча. – Он не спрашивал, как у меня дела, не спрашивал, не хочу ли я чего-нибудь. Сначала долго молчал, а потом попросил меня остаться на летние каникулы в школе. Сказал, что я уже взрослая и он обращается ко мне, как ко взрослой. Я ничего не понимала, но выбора у меня не было. Так что я согласилась. Он посмотрел на меня пристально, сказал «Молодец, большая девочка» и ушел.

А через несколько дней появилась мама и рассказала, что он умер, упал с лестницы. Когда мне было шестнадцать, она забрала меня домой, и я два года доучивалась дома. Она уже не служила у Раванилья, князь оставил нам маленький домик в горах, да у мамы и раньше были деньги. Мне тоже он оставил кое-что, так что я отнюдь не бедная. Мне было восемнадцать, когда мама умерла.

В школе мне не удалось ни с кем сойтись. Князь многому научил меня, особенно из дуэльной практики. Ни мне, ни Хуану Антонио нельзя было еще официально колдовать, но нам сделали нелегальные палочки, еще когда мне было девять, а Хуану Антонио семь. Князь был помешан на дуэлях. Большей частью мы практиковались только с Хуаном Антонио, но иногда к нам присоединялись еще двое – друг Хуана Антонио сын герцога ди Точчи, Паоло, и его кузина Анна. В общем, в школе я сразу оказалась на голову выше всех моих сокурсниц. А дальше так все и пошло. От нечего делать на первом курсе я изучала уже учебники для третьего и четвертого, выучила английский, латынь, потом – заинтересовавшись своими корнями – испанский. Друзей это мне, разумеется, не прибавляло. Вот почему мы с матерью жили очень одиноко, не приглашая никого и изредка выбираясь в гости только к ее очень дальней, маггловской, родне. В один прекрасный день мама почувствовала приближение смерти, позвала меня и сказала, что хочет мне кое-что рассказать.

Мартина остановилась, видимо, колеблясь, потом, заметно побледнев, продолжила:

Мой отец оказался Пожирателем смерти, приближенным Лорда Волдеморта и близким другом князя Риккардо. Сейчас он в Азкабане за убийства и пытки магглов. Особой любви между ним и матерью не было, так что он едва ли помнил о моем существовании. «Но если ты захочешь узнать что-нибудь о нем, – сказала она, – то лучше всего его знала тетка Хуана Антонио – Мария Инесса. Она была с ним в хорошей дружбе, и вроде бы даже помолвлена, но они характерами не сошлись».

Эухения и Полина Инесса переглянулись. Новость о помолвке матери с кем-то посторонним была вполне себе новостью.

Это были последние слова моей матери, но я о них почти забыла. Пытаясь как-то отвлечься, после похорон я сразу же обнесла дом чарами и отправилась в Париж. Меня всегда интересовало кулинарное искусство, и я решила поучиться у лучших поваров, а потом открыть свой ресторан. Однако чем дольше я жила там, тем невыносимей становилась моя тоска по Сицилии и… по дому, в котором я была так счастлива в детстве. Я ничего не могла с собой поделать. Особняк Раванилья буквально преследовал меня во снах. Словно… словно у меня там осталось какое-то незаконченное дело.

И вдруг мне написала Инес, сообщила, что она наслышана о моих талантах и предложила мне командовать ее кухней. Когда меня отправили в школу, ей было всего пять лет, и я была удивлена, что она, оказывается, меня помнит. Теперь ей исполнилось восемнадцать, она получила наследство, вырвалась из-под власти опекунов и собиралась зажить полной жизнью. В детстве Инес была ребенком-ангелом, и мне и в голову не пришло, что в ее щедром, но обычном предложении может быть что-то не так. Решив, что ресторан может пару лет подождать, я отправилась на Сицилию.

Первые два года, надо сказать, все не было таким уж плохим. Характер у Инес, конечно, не был сладким, и я часто слышала, как она срывалась на прислугу, но ко мне это не относилось. Мы довольно быстро стали практиковаться вместе в дуэльном искусстве, обменивались впечатлениями о прочитанных книгах. Со мной не обращались, как с членом семьи, но и пренебрежения не было тоже. На большее я пока не претендовала, хотя и надеялась со временем стать к ней ближе. И может быть, даже однажды сказать, кто я такая. Должно быть, эта идея появилась под влиянием многочисленных маггловских сериалов, которые я смотрела для практики в испанском в Париже. Тогда я была очень наивной.

В общем, в начале моей жизни в особняке единственное, что вызывало недоумение, что Хуан Антонио не общается с Инес и что его воспитывала Мария Инесса, а Инес отправили в частную школу во Францию. А потом, через два года, вдруг все переменилось. Характер Инес стал портиться на глазах. Словно включилось отсроченное проклятие, как в сказке про Спящую красавицу. Я слышала когда-то, еще в школе, что было время, когда Раванилья управляли куском Сицилии, но мне и в голову не приходило, что это может случиться прямо сейчас. И я понятия не имела ни о каком подобном наследстве. И вдруг в один прекрасный день, как гром с ясного неба, Инес появилась на моем пути – я спускалась к морю – и сказала, что через неделю хочет устроить грандиозный праздник, потому что она теперь хозяйка здешних мест.

За первые месяцы ее правления, кажется, было убито больше магов, чем я видела за всю мою жизнь. Со мной стали обращаться куда хуже, при этом прозрачно намекая, как и другим слугам, что если я посмею уйти, то жизнь моя не будет стоить и трех ломаных пикколо. Доступ к дизаппарации и выходу из поместья без ее разрешения мне был теперь закрыт, а если я осмеливалась попросить о прогулке в город, на меня накладывались сильнейшие следящие чары. Я и так была связана стандартной клятвой о непричинении вреда, но Инес потребовала непреложный обет о том, что я не оставлю ее. Мне повезло, что я когда-то читала в монастырской библиотеке заметки о способах отменить подобную клятву, данную в условиях угрозы смерти. На память же я не жалуюсь – мне еще никогда не пришлось записывать ни одного рецепта.

Но и после обета тучи сгущались над моей головой с каждым днем. В доме стало бывать очень много разного народа, сплошь боевые маги-мужчины, и у Инес в конце концов вошло в привычку подкладывать им своих служанок. Меня она все еще не трогала, но я чувствовала, что этот день не за горами. Я всеми силами пыталась расшифровать охранные чары, но в то же время понимала, что мне надо будет еще где-то спрятаться и, возможно, на всю жизнь отказаться от любимого дела. Наконец, после бессонной ночи, проведенной в поисках, чары поддались, но, к моему ужасу, я обнаружила, что они держатся на заклинаниях, которые Инес меняет каждый день, – особой, очень сложной, разновидности пароля. Не задействовав Инес, я выйти из особняка не могла. А задействовать ее мне мешала моя стандартная поварская клятва.

Пока я готовила завтрак, Инес пришла на кухню и велела прислуживать вечером ее гостям. Я знала, что это означает. Первое, что мне пришло в голову, – это утопиться. К тому времени я уже около полутора лет провела в ожидании чего-то ужасного и нервы мои были на пределе. Я не видела никакого выхода. Единственная мысль, которая удержала меня, была наследием моего католического образования – самоубийство было слишком тяжелым грехом. Потом я подумала о том, что в любом случае продам свою жизнь дорого. Пусть я умру из-за клятвы (а это уже не будет самоубийством), но Инес тоже умрет. Я знала, как приготовить яд, который не смогут обнаружить никакие артефакты, в зельях я еще в школе была очень сильна, да и потом, хоть и не любила это занятие, пока жила с мамой, готовила их довольно много.

В полном смятении я аппарировала к морю, чтобы хоть как следует наглядеться на него в последний раз. Спускаясь к нему, я непрерывно молилась, и вдруг мне пришло в голову, что я могу помолиться в часовне над склепом, где похоронены старый князь, мой дед, и князь Риккардо. В несколько секунд я оказалась там, упала на колени на холодные плиты и, как будто место могло защитить меня, стала рассказывать обо всем, что со мной происходит. Когда я закончила, мне показалось, что на меня упала тень, я выхватила палочку, вскочила и выбежала из часовни, но снаружи, у входа и за валунами вокруг часовни, никого не было.

Вернувшись обратно, я снова села на пол и вдруг в моей голове как будто кто-то Люмосом высветил воспоминание – я поднимаюсь в часовню вместе с мамой, а позади нас идут князь Риккардо и Мария Инесса. В детстве я видела ее довольно часто, и она даже несколько раз смотрела на наши с Хуаном Антонио дуэли и поправляла его или меня. В этом воспоминании она заговорила с мамой очень спокойно, и я поняла вдруг, что родство мамы с князем не было для нее секретом. Я вспомнила также о последних словах моей матери, и вдруг мне стало ясно, где я могу попросить о помощи. Я также подумала, что, возможно, Хуан Антонио все еще живет в вашей семье. Теперь, зная, куда бежать, я решила, что попытаюсь взять в заложники кого-то из гостей Инес.

Обдумывая этот план, я аппарировала обратно на лестницу, ведущую к морю, и вдруг увидела на ступеньках у самой воды герцога ди Точчи, одного, без охраны, которая сопровождала его всегда при визитах в особняк. Я знала, что он недавно стал союзником Инес, но помнила также и то, что он все еще оставался другом Хуана Антонио и она из-за этого его недолюбливала. Поняв, что он также будет гостем Инес в этот вечер, я бросилась ему в ноги и, напомнив про наши детские дуэли, стала умолять его помочь мне, готовая, в случае отказа, осуществить свой план или погибнуть немедленно. Но он, выслушав мою историю, сказал, что обратиться к Марии Инессе – хорошая идея, и немедленно предложил свой план, который был очевиден уже и для меня.

Вернувшись в особняк воодушевленной, я тут же получила несколько раз по лицу от Инес – она подслушала мою исповедь в часовне, хотя, к моему счастью, и не догадалась, что обет уже не действует. Ее охранник избил меня и отобрал палочку, после чего хотел меня изнасиловать, но Инес остановила его, сказав, что я буду вечером на сладкое. И что ей доставит особое удовольствие увидеть, что проделывают со мной, незаконным отродьем ее дражайшего деда. По ее словам я поняла, что она догадывалась о моей родственной связи с Раванилья уже около двух лет, а теперь только подтвердила свои подозрения. Меня заперли в моей комнате, запечатав ее чарами.