Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 74 страниц)

Он повышает голос, и я замечаю, что у него трясутся руки, и вдруг понимаю, что он испугался. Испугался за меня. И еще – он мне доверяет. Я приложил его Петрификусом, а он счел, что это нормально. Так, пожалуй, мог бы подумать только Ричард… Да и то в лучшие времена. При этой мысли мне становится еще лучше. Впрочем, наверное, это все еще ядовитые пары действуют. Надышался, да…

Я закрываю глаза и тяну горячее молоко со вкусом специй. Нос Фелиппе утыкается мне в шею. Не хочу думать о том, что он уже не мой, и не могу перестать об этом думать. Его губы исследуют мою кожу. Я все еще чувствую, как он дрожит… И еще – понимаю, что мне впервые в жизни не жаль потерянных книг.

Хороший подарок он мне решил сделать по случаю расставания, ничего не скажешь.

Ты спас мне жизнь, – вспоминаю я.

Ты мне ничего не должен, – быстро говорит Фелиппе. – Ты же спас меня.

Слишком быстро. Похоже, он и сам не уверен, что здесь имел место взаимозачет. И точно.

Я отказываюсь от твоего долга жизни, – говорит он медленно.

Дежавю. Мне хочется выть.

Так было надо, напоминаю я себе. Все правильно. Так было надо. Зато я узнаю стихию этого мерзавца. Мне обещали, и я уже за это плачу. Значит, точно узнаю.

Стихия. Магия. Вот что мне мешало призвать палочку там, в подвале! Магический фон. И потом, перед тем, как появился яд, именно этот магический фон я чувствовал вновь. Плавающий. Идеальная многоступенчатая ловушка.

Фелиппе, – открываю глаза, чтоб посмотреть на него.

Да?

Он в расстегнутой рубашке, и у него вид почти ангела.

И часто у вас бывают такие землетрясения? Вот именно такие.

Он смотрит на меня пристально:

Ты хочешь сказать, что?..

Что это дело чьих-то паршивых рук? Да.

Нет. Нет. Это невозможно, Сев.

Почему невозможно?

Ключ в нашей семье только один, и я единственный могу открывать этот подвал, и именно я уже который год подряд ставлю на него чары. Даже когда ключ был не у меня, чары ставил я. А человек, у которого второй ключ, понятия не имеет, где подвал находится.

Это могла быть ловушка для кого-то, кто не является членом семьи…

Нет, с этим все нормально. Чары те же, что и на доме. В подвал не может зайти никто с дурным намерением.

Да, только в дом кто-то зашел…

Да.

Тот же, кто и в подвал.

Он отворачивается, встает и отходит к окну.

Когда все началось, что ты делал, Фелиппе?

А ты?

Я искал книгу на тему, как определить стихию. Что ты делал, Фелиппе?

Сложив руки на груди, он стоит на фоне окна, на своем любимом месте, и я понимаю, насколько буду скучать по таким вот моментам потом.

Я нашел нужную книгу, «Юноша, дракон, море и дочь мавританского повелителя», автор Херардо Молина, я взял ее в руки и стал проверять. А потом начались толчки, я упал, уронил книгу, ты закричал, и я бросился к тебе. И…

И?

А дальше я в окаменении, и ты меня вертишь над водой.

Фелиппе подходит ко мне и, обхватывая мои руки своими, заставляет выпить то, что осталось в бокале.

Какого черта ты это делаешь? – устало спрашиваю я.

Он молчит.

Ладно, ты любишь его, это понятно…

Я сам не знаю, что хочу сказать. «Ты же знаешь, что он к тебе не вернется». «Мы же все равно просто спим, почему бы нам не спать дальше?». «Тебе что, было плохо со мной?» «А может, попробуем еще раз?» Это все так жалко, жалко. Кажется, таким жалким я чувствовал себя только с Поттером. Но с Фелиппе хуже – потому что в нем слишком много доброты. И это настоящее. Здесь, в этом доме я проигрываю так много, как только можно проиграть в этой жизни сейчас, когда в ней нет Лили.

Нет, дело не в этом, – Фелиппе не отворачивается, смотрит прямо, и этот взгляд почти не вынести. – Мне… слишком хорошо с тобой. И я боюсь привязаться к тебе. Тогда распутывать будет еще сложнее, чем сейчас.

Я киваю. Это понятно. Почему бы мне и не поверить ему?

А ты меня не полюбишь никогда, – продолжает он.

Почему… ты так думаешь?

Он прав. Скорее всего прав, да и с судьбой спорить бесполезно. Я же с ней уже договорился, с судьбой. Но все равно так хочется, отчаянно хочется задержать все это. Хоть на миг. Никогда не умел ни терять, ни отрекаться. Ни-ког-да.

Я… не подхожу тебе. Думаю, это одна из проблем тех, кто связан с тобой. Ты – весь слишком, и человек, который подойдет тебе – тоже должен быть слишком. Кто-то равный. Ты не сможешь полюбить кого-то меньшего, чем ты сам.

Я киваю. Конечно, он прав. Возможно, не стоило даже и пытаться перейти границу и переводить связь в нечто большее, чем одноразовый трах. Но возможно также, что ни я, ни Фелиппе – мы просто не умеем по-другому.

Я ведь буду участвовать в ритуале. И… ты можешь приходить сюда, как друг, ты знаешь это.

Я чувствую комок в горле.

Вряд ли. Вряд ли я смогу приходить сюда, как друг.

Не спеши отвечать.

Я встаю и прохожу мимо него к окну. Немного кружится голова. Фелиппе заходит ко мне со спины, и я позволяю ему это, как когда-то, в самый первый раз. Откидываю голову ему на плечо. Мне нечего опасаться здесь, я это знаю. Хочется рассмеяться.

И да, я смеюсь.

Что ты? – спрашивает Фелиппе.

Один человек сказал мне, что у меня трудности с доверием.

Я понимаю. Знаешь, один тип рассказывал мне про прошлые жизни. Он говорил, что если ты в этой жизни встречаешься с человеком, с которым у тебя было все хорошо в прошлой, то ты сразу чувствуешь, что он свой.

Я свой для тебя?

Да. Ты свой. Забудешь меня? – спрашивает Фелиппе, касаясь губами моих волос.

Я качаю головой.

Сильные ладони скользят по моим предплечьям.

Хочешь?

Я разворачиваюсь и, коснувшись губ Фелиппе легким поцелуем, отодвигаюсь и ерошу его мягкие волосы. Последняя жалкая попытка запомнить ощущения, которых мне никогда больше не испытать.

Да, хочу.

Я все еще чувствую себя слабым. Быть может, у меня даже не слишком получится. Но это наша последняя ночь, и какая бы она ни была, я все-таки вырву ее у своей глупой судьбы. И если есть во мне хоть какая-то любовь или нежность, есть во мне что-то, что можно отдать, как сегодня воде, то я отдам это все, до конца, сейчас и здесь.

Назавтра я все еще чувствую себя не в своей тарелке. Головная боль усиливается. Кроме того, в обеденный перерыв меня вызывает к себе Альбус и подробно расспрашивает о лечении. Кажется, он что-то подозревает.

А после идут пары этого чертового Гриффиндора. И посередине занятия я вдруг ловлю на себе взгляд Поттера. Вызывающий взгляд, полный самой черной ненависти, а еще – основанной на этой ненависти твердой решимости что-то сделать со мной. И в одно мгновение понимаю пренеприятнейшую вещь – он знает все. Поттер знает все, потому что он сбросил мой Обливиэйт!

========== Глава 84. Страх ==========

14-16 марта

Чаша была из чистого золота. Блики свечей отражались в больших круглых боках, прерываясь лишь на широкой полосе матового, красного с золотистыми буквами узора. Жидкость, плескавшаяся внутри, была непроницаемо черной.

Впрочем, Хенрик не очень-то и смотрел в нее. Знал по опыту, что все равно ничего не выйдет. Его больше волновали руки Карла, двигавшиеся словно бы сами по себе. По самые запястья они погружались в потрепанную и не слишком чистую плетеную коробку, слышно было, как пересыпались под крышкой, перетекали меж пальцев костяные пластины. Зелье в чаше колыхалось в такт колебаниям светильников и движениям плеч. Глаза Карла были закрыты. Его лицо ничего не выражало.

Вдруг из самой сердцевины черной жидкости словно бы ниоткуда возник язычок пламени, лизнул темную поверхность, за ним второй, третий.

Пора, – сказал Хенрик.

Карл встряхнулся и резко, одним движением, вытащил из-под крышки горсть костяных пластин. Разжал пальцы. Желтые, потрескавшиеся пластинки с полустершимися зелеными и красными символами посыпались с глухим стуком на мягкую ткань.

Открыв глаза, Карл схватил обеими руками чашу, стоявшую между ним и Хенриком, и вылил жидкость на пластинки. Они мгновенно занялись рыже-черным пламенем. В комнате раздался пронзительный, закладывающий уши, визг. Хенрик отвернулся. Пластинки корчились в муках, словно еретики на костре инквизиции, тянули расколотые углы вверх, словно руки, умоляя о спасении. Удушливый дым валил Карлу прямо в лицо, в комнате запахло горелым мясом.

Хенрика, немало перевидавшего за свою жизнь, затошнило.

Но, по счастью, все это не продолжалось и одной минуты. Так же внезапно, как и возник, «пожар» стих, и в считанные секунды между Хенриком и Карлом осталась прямоугольная полоска черной золы. Окна в комнате отсутствовали, но и запах, и дым мгновенно рассеялись, словно их и не бывало. Все светильники на столе и вокруг него погасли. На секретере в глубине комнаты чадил семисвечный канделябр. Карл сходил за ним и, вернувшись к столу, стал внимательно вглядываться в золу. Его губы зашевелились. Внезапно он выпрямился и, вновь отойдя к секретеру, молча облокотился на него.

Что-то явно пошло не так. Хенрик вдруг почувствовал весь свой возраст. Поискав взглядом маленькую скамеечку у стены, он дошел до нее и сел.

Минут десять они молчали.

Ну? – наконец-то решился Хенрик, окончательно поняв, что, если так будет продолжаться, от Карла сегодня не дождешься и слова. – На этот раз не удалось прочесть ничего? Или не вышел последний знак?

«Будь осторожен, выбирая друга или врага». Я пытался истолковать это иначе, но иначе получается полная бессмыслица, которой здесь быть никак не должно.

Всего одна фраза? – удивился Хенрик.

В том-то и дело, – несколько рассеянно отозвался Карл. – Не история. Почти все пластины остались живы. И это означает, что они предпочитают мучиться, но рассказывать историю не хотят. Они… – он снова глубоко задумался.

Они что? – переспросил Хенрик.

Словно бы чего-то боятся. Я первый раз встречаюсь с таким. Не могу сказать ничего более определенного, пока не посмотрю в библиотеке.

Ты уверен, что там есть что-то по этому вопросу?

Нет.

Хенрик тяжело вздохнул. Вопрос был нелепым. Но и ситуация повода для радости не оставляла.

И ты спрашивал их про то, в какую из трех дат следует начинать ритуал?

По счастью Карл не стал смотреть на него, как на идиота, а только, не глядя, кивнул.

А вчера ты спрашивал, стоит ли доверять Снейпу, и они рассказали тебе притчу о небесном господине Вару, который, чтобы испытать своих верующих, рядился в лохмотья… Следовательно, выражение «будь осторожен, выбирая врага или друга» к Снейпу отнести нельзя. И вчера с ними было все в порядке? Никаких…

С ними всегда было все в порядке, Хенрик, – тихо сказал Карл. – Я слышал о том, что они могут немного волноваться, но что они могут бояться и так бояться – никогда. Однажды, – он поморщился, – я стал свидетелем нападения бандитов на одну особу. Когда мне удалось освободить ее и я подошел к ней, от нее исходили волны животного страха… Она боялась, что я трону ее. Они сейчас боятся гораздо больших мучений, чем уже есть. Скажи мне, Хенрик, что может напугать души, горящие в адском огне?

Маршан вздрогнул.

Про ритуал мы спрашивали много раз, нам никогда не обещали однозначного исхода, но никогда не было ничего подобного, – подытожил он. – Что изменилось со вчерашнего числа? Предварительные подсчеты Давид закончил еще вчера, следовательно, про это было уже известно. С Мастером прошло все гладко вчера, мы не ожидали, что он согласится так легко.

Да, – подтвердил Карл. – Не ожидали.

Тебе это неприятно? – усмехнулся Хенрик. – Предполагались долгие уговоры, тонкие дипломатические ходы…

Всего лишь неожиданно, вот и все.

Карл нахмурился.

Хенрик пошарил в кармане и вытащил часы.

Я обещал навестить одного пациента сегодня вечером. Будут новости, сообщай.

Он пересек комнату и вышел в холодный холл, откуда мгновенно и с громадным облегчением аппарировал. Впервые за сорок лет ему было неуютно в замке Рабштейн.

Неприятно… – пробормотал Карл, выходя в холл вслед за Хенриком и пожимая плечами. Хенрик знал его слишком давно, чтобы предполагать подобную нелепость. Должно быть, тот просто растерялся и ляпнул первое, что пришло в голову. С тех пор, как десять лет назад умерла Мария, жена Карла, приятные и неприятные вещи для него перестали существовать.

Он постоял несколько мгновений в темном холле, где было гораздо свежее, чем в небольшой комнате для ритуалов, и уже хотел было вернуться и рассортировать пластины, как вдруг от кресла перед камином послышался голос:

Хенрик очень спешил. Должно быть, вести от старых костей не слишком веселые?

Карл это заявление не прокомментировал.

Какими судьбами? – спросил он, разжигая огонь в камине и подходя ближе. – Разве сегодня вечером ты не собирался быть со своей пациенткой?

Гжегож левитировал в камин пару небольших поленьев из стоявшей рядом корзины.

Что бы ты сделал, – спросил он, – если бы долг говорил тебе одно, а сердце другое?

Печальный вопрос. – Облокотившись на камин, Карл провел кончиками пальцев по виноградным листьям, вырезанным из серого камня. – Полагаю, что это зависело бы от обстоятельств, от того, насколько близкие мне люди участвуют в ситуации с другой сторо...

Хорошо! – перебил его Гжегож. – Как ты думаешь, я мог бы влюбиться?

Почему ты меня спрашиваешь об этом? Разве я могу ответить за тебя?

Потому что я не понимаю, влюблен ли я. Я не понимаю, насколько сильным должно быть это чувство, – Гжегож сердито помял кружевное жабо.

Карл усмехнулся.

И ты решил выбрать меня в советчики! Дорогой племянник, в моей жизни была одна-единственная женщина, я был влюблен только в нее, и было ли это той любовью, которая нужна тебе, я понятия не имею.

Ты всегда окружен роем студенток. Неужели ни одна не вызвала твоего интереса?

Не вызвала. И кстати, о любви. Я думал о том, почему взорвался обогреватель. Каким-то образом в смесь мог попасть?..

Забудь, – быстро сказал Гжегож. – Я уже знаю, почему он взорвался. Но ты не ответил на мой вопрос. Скажи, если бы у тебя был пациент, который очень хотел излечиться, а ты бы знал, что если он не излечится, с ним произойдут великие вещи и, может быть, он даже спасет весь магический мир… ты стал бы его лечить?

Карл оторвался от созерцания узора и пристально посмотрел на племянника. Лицо Гжегожа было еще бледнее обычного.

«Все муки на лице написаны, – подумал Карл. – Мука и сила».

Гжегож был очень сильным. Карл не сомневался в этом и раньше, как и в большом сходстве племянника с покойной сестрой, а теперь эта внутренняя сила поразила его. Перед ним, без сомнения, стоял тот, кому суждено было участвовать в чем-то великом.

Разумеется, стал бы. Я не верю в пророчества, – сказал Карл. – Потом, если пророчеству действительно суждено сбыться, значит, мой пациент не вылечится.

«Возможно, я только что спас кому-то жизнь».

Я так и думал, что ты это скажешь, – с горечью рассмеялся Гжегож.

«Выглядит так, будто я лишил его последней надежды».

Тот неожиданно поднялся, сделал пару шагов к центру холла и остановился, словно бы раздумывая, аппарировать или нет.

Карл выразительно взглянул на открытую дверь ритуальной комнаты. Кости ждали его.

Гжегож вынул палочку и с отчаянием посмотрел на него.

Знаешь, мне все больше кажется, что все вот-вот полетит в тартарары, – сказал он, тряхнув бледными локонами. – И что хуже всего, именно я его туда и пошлю.

Вспомнил Гарри не сразу. Началось все с того, что Малфой схватил его в коридоре за руку, отодвигая. Гарри и вправду мешал ему пройти. Он сам не помнил, с чего торчал там, в проходе, перед дверью кабинета зельеварения, почему не пошел сразу в класс, ждал ли Рона или еще по какой-то смутной причине. Возможно, Гермиона опять дала повод для размышлений, ее странное поведение в последнее время. Гарри был уверен – тут что-то не так. Но, в любом случае, что бы он там ни делал, в этом чертовом проходе, повод сразу же забылся. Не до того было. После этого чертового движения Малфоя не до того.

Малфой, по сути, не сделал ничего такого. Просто взял его на короткий миг за руку, проходя. Даже не толкнул. Сам Гарри точно так же бы сделал, если бы ему надо было мимо кого-то пройти. С Малфоем не было слизеринцев, никто не был свидетелем, никто не загоготал. Сам Малфой не сказал ни слова, просто прошел. Скорее всего, он даже не видел, кто был перед ним, чья спина. Гарри открыл было рот, чтобы возмутиться, но ему вдруг стало как-то нехорошо. Прикосновение… всего лишь прикосновение… Если бы Малфой еще оставался в коридоре, Гарри наверняка бы ударил его. Нет, не ударил бы – зверски избил.

Голова весь вечер не просто болела – раскалывалась. Обыкновенное прикосновение – и такая ярость… Невольно вспомнишь второй курс, свои собственные метания – какой ты, и действительно ли у тебя так мало общего с тем, кого боятся называть? На ужин Гарри не пошел. Гермиона заикнулась было о том, что стоит сходить за зельем в больничное крыло, но он быстро сказал, что это пройдет, и удрал в пустую спальню мальчиков, надеясь, что она не воспользуется привилегией и не последует за ним.

По дороге в больничное крыло тоже можно встретить Малфоя…

Гермиона, умница, не только не пошла за ним, но, видимо, попросила не трогать его и всех других. Оставшись в покое, Гарри свернулся в позу эмбриона и вскоре задремал. Тогда-то и вышло, что прикосновение – это не просто прикосновение, и вовсе не Малфой изначально прикасался к нему, а Снейп.

Хорошо, что заглушающие ставились на полог уже автоматически. Гарри подскочил с диким криком, сел, тревожно озираясь по сторонам, сердце билось в грудную клетку размеренно, но очень громко, словно колотушка ночного сторожа из средних веков. Снейп. Прикасался. К нему. Пальцами, палочкой. Залечивал синяки. В туалете. К голому!!! К голому совсем. Что было до этого, Гарри не помнил, но не сомневался, что что-то совсем уж отвратительное. А если, если то самое, что?..

Пытаясь восстановить в памяти тот вечер, Гарри чуть с ума не сошел. Рон пришел спать и позвал его. Заглушающие работали в одностороннем порядке и потому было слышно, как остальные забирались на свои кровати, перебрасывались короткими словечками. Гарри хотелось выть. Рону он не ответил – боялся, что заорет вместо того, чтобы произнести нормальные слова.

«Рон, Снейп меня…» – что? Трогал? Насиловал? Может быть, заставлял брать в рот? Гарри очень смутно представлял, как это бывает, но подобные рассказы до него доходили.

Как можно рассказывать о таком? Кому?

Он представил себя в кабинете директора.

«Директор, Снейп…» Или Хагриду рассказать, например. Или Люпину… ага. Сейчас.

«Вы знаете, сальноволосый ублюдок трогал меня здесь и здесь, но я не помню точно. Возможно, он что-то мне куда-то вставлял…»

Гарри с трудом удерживался на грани истерики. На всякий случай он даже ощупал себя повсюду, и там тоже, как будто мог таким образом найти доказательства того, что сделал с ним Снейп. Конечно же, в эту ночь он не спал. Даже с палочкой в руке то и дело вскакивал и бешено орал «Люмос», как будто Снейп мог прийти прямо сюда.

В следующие два дня Гарри не сорвался чудом. При виде Снейпа за учительским столом его трясло так, что все вылетало из рук. И это при том, что днем все казалось не таким страшным, ум пытался найти рациональное объяснение, настаивал, что это был всего лишь дурной сон. Но ближе к ночи воспоминание становилось все более реальным, детский лепет, что Снейп не стал бы проделывать такое под носом у Дамблдора, не срабатывал.

Что делать? Как узнать правду? И что делать потом? Добиваться справедливости – того, чтобы вся школа показывала на него пальцем, чтобы знали все?!!

Вечером второго дня он решился и, отыскав Гермиону в библиотеке, заговорил на эту тему. Притворяться, что голова не болит, было тяжело, небрежный тон не давался совсем, но, по счастью, Гермиона была так погружена в нумерологию, что ничего не заметила.

Как ты думаешь, Снейп может интересоваться мальчиками… ну, в этом смысле? – полушепотом, воровато оглядываясь по сторонам, спросил он.

Гермиона подняла голову от толстого зеленого тома с обгрызенным углом и посмотрела на Гарри в полном недоумении.

Ну… когда насилуют, – чувствуя, что неудержимо краснеет, пояснил он. Ладони вспотели.

Гермиона опустила глаза к книге, потом снова подняла взгляд на него.

Он что, приставал к тебе?!! – она явно была шокирована.

Нет… То есть… Нет, я совсем не то хотел сказать… Слухи ходят…

Ааа, слухи! – с облегчением фыркнула Гермиона. – Но, Гарри, вряд ли эти слухи имеют отношение к действительности.

Почему?!

Послушай… Это не дело – рассказывать о таких вещах, но… я как-то подслушала разговор мадам Помфри с… неважно, с кем. Они говорили о первокурснике, сироте, с которым проделывали ужасные вещи в приюте. И мадам Помфри сказала, что профессор Снейп был весь зеленый, когда вернулся оттуда. Что она не удивится, если выяснится, что он проклял директора. Что он всегда сам не свой становится, когда узнает о чем-то таком. И что один раз она даже слышала, как он ругался с директором Дамблдором из-за ученика, которого на лето хотели отправить в приют.

То есть он защищал его? – Гарри сел на стол рядом с ней. Голову потихоньку отпускало.

Защищал, и это был не его ученик. Не слизеринец.

Из Гриффиндора? – Гарри принялся перебирать в памяти всех учеников первого и второго курсов. Но приютских среди них вроде не было.

Он повернулся к Гермионе, однако та уже сосредоточенно переписывала что-то в толстую коричневую тетрадь. При попытке представить, что ублюдок может по-человечески относиться к кому-то, кроме своих, мозг Гарри забастовал. Но на душе действительно стало легче. Впервые на его памяти речь Гермионы в защиту Снейпа казалась настолько убедительной. А может, он и хотел быть убежденным. Ибо иначе становилось невыносимо.

Вернувшись в спальню, он снова прикрылся головной болью и потом долго лежал с открытыми глазами, разглядывая колышащийся от сквозняка красно-золотой полог и раз за разом проигрывая злосчастное воспоминание. После слов Гермионы поведение Снейпа виделось в другом свете. Ублюдок действительно его просто лечил. И, кажется, пытался заботиться так, как если бы вред Гарри нанес кто-то другой. Но кто этот другой? Старшекурсник? Преподаватель? Сириус Блэк?

Он сел на кровати, прижимая руки к груди, пытаясь удержать выпрыгивающее сердце. Горло пересохло, но Гарри не мог разжать пальцы, чтобы взять палочку и наколдовать себе воды. Потом наконец заставил себя сделать это.

Единственный, кто знает правду, – это Снейп. А что если воспоминание – всего лишь сон, и ублюдок только выставит его на посмешище перед всеми? И что, если это не так и… Не один и не два часа Гарри всерьез обдумывал трусливую мысль – оставить все, как есть, притвориться, что он ничего не помнит, не делать ситуацию хуже, чем она есть. В конце концов, это случилось только с ним и ни с кем другим. Но потом он решительно отмел эту мысль. Каким бы ужасным ни было произошедшее, он должен знать. Сегодня он, наверное, снова не сможет уснуть. Но завтра будет другой день. Завтра будет зельеварение. И после урока Снейпу придется многое ему объяснить.

========== Глава 85. Разблокировка. ==========

Голос Ромулу вырвал ее из тревожной полудремы:

Спишь?

Пришел полюбоваться на мои останки?

Кресло заскрипело под его весом. Эухения кое-как приподнялась на постели, старательно отводя глаза.

Вряд ли ты когда-нибудь будешь останками, Хен.

Почему это ты так считаешь?

Потому что у тебя характер – мамин.

Ага. Слишком мамин, – фыркнула она.

Вот я об этом как раз и говорю. Все, что случилось сегодня, – случилось только поэтому. Две ведущие силы не договорились. – Ромулу помолчал. – Поставь себя на место мамы, Малыш. Ты практически всем объявила, что она не выполняет свои обязанности. Ты бы могла прийти к ней и сказать о результатах твоего расследования. Разве бы она не выслушала тебя? Разве не упомянула бы потом твоего имени, если бы ей нужно было рассказать обо всем на семейном совете?

Ты прав, – Эухения склонила голову чуть не до самых коленей.

Это все потому, что ты очень сильная, Хен. Сильнее меня или кого-нибудь в доме. Никто бы не решился сделать то, что сделала ты. Но ты борешься с мамой, ты хочешь быть главной, а глава рода может быть только одна… Я бы не удивился, если бы она передала тебе когда-нибудь обязанности по управлению, но сейчас ты пока не в состоянии управлять родом. Да и нужно ли тебе это? Это ведь очень тяжелые обязанности, Хен…

Я поняла, – пробормотала она, старательно вглядываясь в узоры на покрывале.

А может, ты когда-нибудь войдешь в другую семью, в другой род и станешь там самой сильной волшебницей и главой.

Мысль Ромулу неожиданно ее рассмешила.

Ага. Двести двадцать претендентов стоят под окнами!

Ромулу, судя по ее ощущениям, хотел сказать что-то, но промолчал.

Знаешь, на празднике урожая, у Руфалдо, когда я устала и Чарли проводил меня в дом, помнишь?

Да?

Он привел меня на второй этаж, к своему кузену, Деметрио. Я хотела лечь спать, но они напоили меня какой-то бодрящей настойкой. И…

Она почувствовала шок Ромулу, но уже не могла и не хотела останавливаться – слишком долго это было в ней.

Хен, посмотри на меня, – быстро сказал он. – Что и? Он... они… что-то сделали с тобой?

Эухения покачала головой.

В том-то и дело, что нет. Деметрио предлагал, он такой симпатичный, черт побери, прямо как герой сериала, он живет в столице, учится на адвоката и танцует танго. Он сказал мне, что магглы давным-давно избавились от предрассудка, что любить друг друга можно только в браке, – она почувствовала, что краснеет, – и спят, с кем хотят и когда хотят. Что это избавляет всех от проблем вроде браков Эрнесто с Соледад и твоего с Ритой. Он очень умный, правда? Ему стоило нас всех увидеть один раз, чтобы сразу все про всех понять. Он предлагал мне попробовать, как это. Сказал, что я никогда об этом не пожалею, что он умеет обращаться с женщинами. И я шла через весь дом и говорила себе, что мне не нужна эта грязь, что это все ужасно, но на самом-то деле ужасно было другое – ужасно хотелось, понимаешь? Хотелось, чтобы он ко мне прикоснулся. Хотелось, чтобы поцеловал. Хотелось попробовать… все эти ласки, о которых пишут в книгах. Сколько я их понаходила в монастыре! С картинками… И я жалею… с тех пор почти каждый день жалею. Теперь, когда я никому не нужна. Когда Хуан Антонио… я не могу сказать, что он предал меня, но когда он принадлежит этой!.. А я… я первый раз что-то испытывала такое, понимаешь? А теперь – все. Уже никогда. Есть что-то, что уже никогда не возвращается.

Она все-таки не удержалась от короткого, сухого рыдания.

Ромулу очень долго молчал. Потом спросил осторожно, и совсем не то, что она могла бы ожидать от него.

Хуану Антонио теперь не помочь, да?

Я не знаю. Нужна кровь приворожившего, отданная добровольно. Как она ее отдаст? Это особые, очень мощные привороты.

И он будет любить ее до конца жизни?

Он будет привязан к ней до конца жизни. Как собачка.

Неужели все так плохо? Я что-то помню, мама говорила про принцип двойственности Мезерали в зельях – если создан яд, значит, может быть, создано и противоядие.

Оно и может быть создано, с ее кровью.

Нет, нет, там что-то было еще.

Ромулу неожиданно вскочил.

Кажется, я видел эту книжку в нашей библиотеке…

Он выбежал за дверь так же неожиданно, как и появился.

Эухения спрятала в ладонях полыхающее до сих пор лицо. Думать о том, что он осуждает ее, не хочет даже разговаривать с ней на эту тему, было мучительно. Она просидела так несколько минут, согнувшись почти так же сильно, как старая колдунья из книжки про «Спящую красавицу», потом решительно встряхнулась и нащупала палочку.

Темно-синяя книга «О принципах составления и порядке применения заклинаний к редким лечебным зельям» лежала на самой верхней полке. Эухения провела пальцами по бархатной обложке с проеденным молью углом. Как давно она не открывала ее? Целую вечность…

Джафар привычно подмигнул ей с титульного листа. Раньше она всегда раскрывала книгу наугад, когда становилось грустно. Сейчас ее интересовал потрепанный лист, исписанный мелкими, причудливо переплетенными буквами, Эухения использовала его в качестве закладки. Почерк едва можно было разобрать – до того строчки походили на арабскую вязь.

«Седьмой принцип Мезерали гласит, что природа магии, как и человеческая природа, всегда кажется двойственной. Если есть нападение, то есть и защита, если есть разрушение, то есть и восстановление и целостность. Но если отказаться от позиции двойственности, то мы поймем, что вся магия работает на благо волшебника. Влияние заклятья подразумевает повреждение, то есть зло. Но оно также показывает на уязвимость, и без указания на нее она не могла бы быть выявлена. Так испытания показывают уязвимость человеческой природы, но заставляют задуматься и несут уроки мудрости. Увы, только великим волшебникам дано понимать недвойственную природу явлений во всей полноте, только им дано создавать великие зелья и заклинания, вылечивающие, обходящие самые тяжкие проклятья».

Понимать недвойственную природу, – пробормотала Эухения. – Допустим, сейчас, после того, как Немочь объяснил мне про то, что болезнь – это информация, а не наказание божье, я это понимаю. Но как это использовать? Как?!

Она перевернула листок. На обороте было несколько строк, дописанных уже ею самой со слов Джафара: «Первый принцип Мезерали гласит: прошлое – прошло. Мезерали обосновывает это тем, что если рассматривать процесс с точки зрения энергетических процессов, магия, направляемая на разрушение, месть отнимает наибольшее количество энергии. Магия, как и природа человеческая, в первую очередь созидательна. Таким образом, осуществляя месть, удерживая обиду, сожаления и злобу, человек борется со своей природой, выжигает самое себя; магия не выносит насилия над природой. Так, распространенность обычаев кровной мести одновременно с небывалой высотой развития науки составления заклинаний привела к истощению магических общин Востока».

«Потому что головой думать надо, прежде чем тратить свою магию непонятно куда! Ну, убьешь ты это несчастное создание Аллаха, а что потом? Потом какая у тебя цель? Прятаться от тех, кто будет мстить тебе или твоему сыну?» Сердитый, необычно эмоциональный голос Джафара и весь тот день она очень хорошо помнила – Джафар единственный раз на ее памяти испортил зелье, пока они разговаривали о Мезерали. Вывалил в настаивающееся уже вторые сутки противоядие порцию непонятно откуда взявшихся лягушачьих глаз.

Впервые Эухения услышала о Мезерали от дедушки. Герцог Толедский вообще много рассказывал об ученых прошлых веков. Но, как и другие, он ничего не знал о Мезерали. Одни говорили, что тот был астрологом, вторые ссылались на упоминания его бесследно исчезнувших трудов по нумерологии, третьи настаивали, что такое всеобъемлющее легендарное описание принципов работы магии мог составить только великий знаток ЗОТИ, а всего столько сложных наук на таком уровне якобы изучить невозможно. При этом из 17 принципов сохранились только шесть, и то авторство лишь двух из них не подвергалось сомнению.