Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 74 страниц)

У меня с собой как раз думоотвод, – говорю я тихо. – Так что я тебе сейчас это покажу.

Я же чувствовала, что что-то не так! – восклицает она со злостью. – Еще с января! А он на письма не отвечает!

Чувствовала? Вот как? Чувствовала, значит. Единственный сын не отвечает на письма, а тебе и в голову не пришло написать его декану.

У меня сова сдохла, – отвечает она.

И?

Северус, что и? – храп на портрете резко обрывается, и молчание в гостиной становится угрожающим.

Это отец, – шепчет Анабелла, беря меня под руку, – он вечно прорывает оглушающее заклятье. Пойдем в другую комнату.

В соседней гостиной царит такое же запустенье, а воздух еще более спертый, с привкусом дешевого сигаретного дыма. На диване – пара подушек, скомканный плед в темную желто-зеленую клетку и налезающие друг на друга книжки в мягких обложках. Свет здесь яркий, и я наклоняюсь и читаю имя автора – Барбара Картленд. Маггловские любовные романы!

Не теряя ни секунды, распахиваю заклинанием окно.

Что ты делаешь? – обиженно восклицает Анабелла. – Холодно же!

Потерпишь, – обрываю я, и указываю в угол: – Это что?

Телевизор. Ты никогда не видел телевизора?

Видел, но что-то не припомню, чтобы они работали в домах волшебников.

Поток ветра, врывающийся в комнату, поднимает вокруг нас горы пыли, но на телевизоре ее нет.

Мне… гхм… Эйвери его наладил. Его бабушка теперь тоже его смотрит. Там такие сериалы, они… Ты только Блейзу ничего не говори, ладно? А то он меня убьет – вечно носится с этими идеями о том, что чистокровные не должны использовать изобретения магглов…

Сериалы, значит. Вернется Лорд, сожрет Эйвери вместе с бабушкой и сериалами. И с романами Барбары Картленд в придачу.

От Анабеллы несет коньяком.

Где твои эльфы, тролль тебя подери?!

Она пожимает плечами:

– Где-то здесь.

Тогда какого хрена ты живешь в помойке?!

Северус, не кричи на меня, – хрипло говорит она.

Я беру ее за плечи и встряхиваю. Анабелла пытается вырваться, но я все же сильнее.

Пусти! Что ты понимаешь?! Тебе никогда не понять, что это такое, когда твои мужья умирают на твоих глазах! Когда из года в год, что бы ты ни делала, ты получаешь одно и то же дерьмо, и нет никакой надежды! – кричит она.

Мне не понять, – говорю я, не отпуская ее. – Мне ни хера не понять, как мать, зная, что с ее сыном что-то не так, может… – мой взгляд падает на резной флакон с темно-зеленой жидкостью, стоящий на столике справа от дивана. – Зелье забвения, вот оно что…

Не трогай! – вскрикивает Анабелла, но с помощью беспалочковой магии я успеваю швырнуть флакон об стену раньше, чем она дотягивается до него. Островная магия Анабеллы беспалочковая и есть, и, оттолкнув меня, она пытается собрать жидкость, колдуя руками. Однако пара Эванеско, направленных на обои, решает исход раунда в мою пользу.

Взгляд у Анабеллы такой, что впору выставлять щитовые чары.

Блейз.

Имя, способное привести ее в чувство, падает между нами лучшим разделительным барьером.

Она застывает и опускает руки. Я выставляю думоотвод на стол, снимаю с чаши защитную пленку, вытягиваю из виска серебристые ниточки воспоминаний. Пока Анабелла смотрит их, навожу порядок в комнате – убираю огрызки яблок, кости с тарелок, составленных на стол у двери, заплесневевшую жидкость из чашек. Призываю оставшиеся флаконы зелья забвения, запрятанные по всему дому. Они влетают в раскрытое окно. Интересно, сколько стекол поразбивалось по дороге?..

Судя по запаху, который сам по себе уже производит расслабляющий эффект, зелье сварено очень качественно, по самому сложному рецепту. Розовую канангу, магическую версию иланг-иланга, вообще трудно с чем-то сочетать, малейшее отклонение в пропорциях ингредиентов ведет ко взрыву. Не удивлюсь, если это зелье – работа покойной девчонки Уэнделл. Срок хранения у него, к сожалению, долгий, до бесконечности. А самая большая опасность его – в отложенном эффекте привыкания. Человек может принимать его год, и два, и не чувствовать зависимости. А потом он просто превращается в тень самого себя.

Судя по тому, что глаза Анабеллы еще не ввалились, а радужка не пожелтела, она, по счастью, принимает зелье не так давно, всего несколько месяцев, и главное сейчас – убрать его источник.

Поднимая голову от думоотвода, Анабелла едва ли замечает, что в комнате что-то изменилось. Беспалочковым заклинанием она убирает занавеску от окна и встает на его фоне, раскинув руки. Лампа в комнате гаснет, и в свете уличного фонаря Анабелла, даже при маленьком росте, выглядит устрашающе. Потоки магии обвиваются вокруг нее, распускают волосы, халат соскальзывает вниз, обнажая стройное крепкое тело. Язык, на котором она произносит заклинания, певуч и приятен, и только темная энергия, наполняющая комнату клубами черного дыма, и старательно обходящая меня, выдает характер колдовства.

Что ж, это не лишнее – проклясть его, думаю я. Особенно если она догадалась, кто это. Хотя, он ведь не оставляет следов. Он все продумывает. Черт!

Стой! Анабелла, стой! – кричу я, выплескивая силу. Голубые потоки волнами устремляются к темной клубящейся массе, сминают ее рисунок, и тут же, превращаясь в настоящую воду, окатывают нас ледяным дождем. Я бросаюсь к шатающейся Анабелле, хватаю ее, пытаясь устоять на ногах и одновременно утихомирить магию. Вытаскиваю Анабеллу в гостиную, здесь на полу – тоже вода, и, кажется, она продолжает прибывать. Перестарался...

Голая Анабелла забирается на диван с ногами и ржет, пока я торопливо пытаюсь расправиться с водой. Такого выплеска у меня еще ни разу не было. Вода расступается передо мной, но нужные заклинания все никак не приходят на ум. Да и знал ли я их? Что ж, как вызвал магию стихии, так попробую и убрать. Встаю посреди гостиной, закрываю глаза, раскидываю руки и, представляя сухой пол, отдаю себя непонятно чему. И тело вдруг само начинает творить: руки, ноги двигаются, подчиняясь рисунку какого-то безумного, но отчего-то я знаю, что правильного, единственно правильного в это мгновение танца, а с языка срываются непонятные, будто давно забытые, но неожиданно вспомнившиеся древние слова. Ощущение невероятного могущества накрывает меня, я словно плыву в каком-то облаке, и мне не хочется уходить из него. Но у колдовства обязательно должен быть конец. Выныриваю из облака и оказываюсь в гостиной. Я в совершенно сухой одежде, в камине пылает огонь, в комнате – чисто и светло, и только голая Анабелла таращится на меня в немом изумлении.

Хорош, – говорит она наконец, опомнившись. – А я-то думала, что в тебе ничего особенного нету. Мальчишка и мальчишка.

Ничуть не стесняясь, она слезает с дивана и уходит в ту комнату, где стоит телевизор. Спустя минуту Анабелла возвращается, завязывая на ходу халат. Думоотвод плывет перед ней по воздуху.

Можешь забрать свои воспоминания. Зачем ты остановил меня? Я бы прокляла эту тварь!

Если он знает тебя, он наверняка предусмотрел это.

Снейп, мое колдовство остановить невозможно, – говорит она высокомерно, делаясь очень похожей на Блейза.

Он может приказывать без Империуса. Он мог приказать тебе все, что угодно – например, в случае если ты его проклянешь, обратить твою магию против себя самой.

С трудом верится, что такое возможно.

Я и сам не знаю, что плету. Просто в тот момент это казалось логичным. А теперь приходится изобретать оправдания собственной глупости. Если только это не гений моей интуиции, конечно.

И что ты предлагаешь с ним сделать, если я не могу его проклясть? Как ты собираешься его наказать?

Убить, когда найду.

То есть ты понятия не имеешь, где его искать.

Пока нет, но ты мне можешь в этом помочь.

Как? – бросает она, задыхаясь от злости. – Как будто я действительно что-то могу! Этот ублюдок прикоснулся к моему сыну, а я не могу его даже проклясть!

Для начала ты можешь одолжить мне домового эльфа, чтобы он присматривал за Блейзом и мальчишкой Поттером.

Для начала, – она садится на диван, выставляя из-под халата худые ноги, и затягивается вонючей маггловской сигаретой. Прицельным потоком магии я вышибаю ее у нее из рук. Сигарета падает на пол и исчезает, оставляя крошечный темный след на паркете.

Так. Это что-то новенькое, – Анабелла достает, наконец, из кармана палочку и проверяет какие-то чары. Потом, судя по движениям, снимает их. Вздыхает. – Что ты еще придумал?

Я?

Ты. Кто же еще?! Беспорядок ему, видите ли, помешал! Портрет отца-то выносить на улицу зачем было?

На секунду мне кажется, что она сошла с ума. Но, следуя движению ее руки, я оглядываюсь и нахожу, что на месте закрытых холстом портретов теперь обычные обои. То есть я что, просто взял и убрал отсюда все, что меня не устраивало? На столике перед камином стоят чайник и две чашки с дымящимся чаем. Ничего себе! Я, что, дорос до магии, доступной Альбусу?

Сама же говорила, что он тебе мешает, – пытаюсь говорить с вызовом, но все еще чувствую себя не в своей тарелке.

Анабелла вздыхает.

– Был бы он жив, я б его убила. Еще раз, – говорит она. – А так – он иногда даже советы дает. Нужные.

Я смотрю на нее во все глаза.

Будто бы ты этого не знаешь, Снейп?! – восклицает Анабелла. – Сам же мне рассказал про проклятье болотной гнили.

Вот почему она тогда так напряглась, оказывается. Что ж, не рой другому яму. Интересно, как иначе сильная ведьма с темными наклонностями может отреагировать на то, что собственный отец наградил ее таким страшным проклятием? Благодаря ему, все ее мужья будут умирать вскоре после свадьбы. И повторяться это будет до тех пор, пока один из них не полюбит ее так сильно, что будет жизнь за нее готов отдать. Причем, чем меньше муж ее любит, тем быстрее и мучительнее его смерть. Отец Блейза продержался дольше всех и умер, когда тому было лет пять. Из следующих мужей ни один не прожил с Анабеллой и года. И все это из-за того, что она в 16 лет захотела выйти замуж вопреки воле отца.

Хорошо, я дам тебе эльфа. Дальше что?

Дальше мне нужно посмотреть, что творится в твоих мозгах. Нет ли там Обливиэйтов или следов других вмешательств в память.

Показать тебе ВСЕ?

Я медленно подхожу к дивану и сажусь напротив нее, сцепляя руки на коленях:

– Ты хочешь защитить Блейза или нет?

Он – все, что у меня осталось, – говорит она, подумав. – Он – единственный наследник моего рода. Ради того, чтобы защитить его и найти эту тварь, я сделаю все, что угодно, Северус. Даже умру.

Сидя в восемь вечера с чашкой ароматного чая перед камином у себя в подземельях, я вспоминаю ее слова. В них нет никакого пафоса. И по мне, так это – квинтэссенция Слизерина. Считается, что храбрецы у нас все в Гриффиндоре. Но возьми любого из тех, кто пошел служить к Лорду – каждый из них умрет за своего наследника. Люциус может сколько угодно не вылезать из чужих постелей, но придет беда – он встанет плечом к плечу с Нарциссой и умрет за Драко. И Нарцисса, когда отчаянно влюбилась в Тони, просила не приворотного, а отворотного…

Поэтому, хоть я и мечтаю дождаться того дня, когда заменю в своем шкафу книги о родословных на какой-нибудь «Европейский реестр противоядий», все же легко могу понять тех, кто отстаивает чистую кровь. Для них это не какая-то там абстракция, за этими словами стоит семья, род со своими традициями. Засилье же умных магглорожденных – это угроза потери клановой власти, угроза того, что прославленный род лишится уважения.

Когда-то я в самом деле разделял идеалы своего факультета. Любовь к Слизерину передалась мне, что называется, с молоком матери. Она обожала свой факультет. Кроме того, согласно генеалогии Принцев, все мои предки учились именно здесь. Безотносительно к корням Слизерин мне нравился тем, что называется аристократизмом в лучшем смысле – утонченностью манер, умением не только использовать мозги, но и обуздывать свои порывы. Гриффиндор же, особенно компашка Блэка и Поттера, ассоциировался с пьяным отцом, который временами ненавидел мою мать примерно так же, как Гриффиндор Слизерин.

То, что Лили попала на Гриффиндор, было для меня трагедией века, невероятной ошибкой судьбы. Много лет я придумывал себе, что она была достойна Слизерина. Собственно, здесь я делал ту же ошибку, что и Альбус, всю жизнь потакавший своему факультету. Для него Гриффиндор действительно лучший, и я уверен, что люби он меня, он бы счел ошибкой мое попадание в Слизерин.

Кстати, об ошибках Альбуса. Мне всегда казалось, что он знал о многом из происходящего в Хогвартсе и просто закрывал на это глаза, опять же, возможно, прикрывая собственный факультет. Теперь я уже не так в этом уверен. Я очень пристально слежу за всем, что творится на моем факультете, и все же фактически изнасилование, притом многократное и многомесячное Блейза Хиггсом и Флинтом ускользнуло от моего внимания. А ведь Альбус был директором, значит, находился на куда большем расстоянии от происходивших в Хогвартсе событий. Кроме того, полагаю, немалую долю времени у него отнимала борьба с Темным Лордом.

Лили, мне кажется, обладала меньшей предвзятостью, чем кто-либо еще. Не зря же она согласилась дружить со мной, несмотря на то, что я жил в самом неблагополучном районе города, носил блузки матери и обладал отнюдь не самым уживчивым характером. Она просто любила людей. Предубеждения против Слизерина у нее тоже не было. Но моих так называемых друзей она раскусила сразу. Я же был слеп как крот. Сколько-то лет я и вправду верил, что нечистая кровь и магглы – это ужасно. Не знаю, откуда на самом деле взялись у меня эти воззрения, но дома они очень хорошо подтверждались свинством отца, многочисленными кулачными боями в нашем тупике и на соседних улицах, а также поведением Петунии. На Слизерине же все эти наблюдения, в свою очередь, попали на благодатную почву.

С каждым годом мои друзья зарывались все больше, и я вместе с ними. Лили без конца пыталась оторвать меня от них, но когда-то и ее огромное терпение должно было лопнуть. Оно и лопнуло. Не тогда, когда я в запале обозвал ее грязнокровкой, может быть, на полгода раньше, когда я понял, что она вдруг перестала мне верить. Наша дружба держалась уже на волоске, а я в своей упертости предпочел этого не замечать. Мы стали ссориться, и Лили после ссор все дольше сердилась на меня, но даже это не заставило меня взглянуть на все происходящее под другим углом. Так ведь хотелось почувствовать себя умным, значащим. Лили просто ошибается, говорил я себе.

А потом случилась та история с Мэри Макдональд, подругой Лили. И даже этого я не понял. Для меня Мэри была всего лишь какая-то Мэри. Она существовала отдельно, не в том мире, где были мои друзья, правильные чистокровные слизеринцы и Лили.

Честно говоря, я и сам толком не знал, что Мальсибер сделал с Макдональд. У меня в тот вечер в Выручай-комнате стояло зелье для Малфоя, и я пришел на вечеринку слизеринцев только к концу. Из всего, что мне успели наговорить при входе, явствовало, что Рожер применил к ней Конфундус, чтобы привести ее в подземелья, и еще какое-то заклинание. Когда я вошел в гостиную, Макдональд сидела на полу у кресла и тихо всхлипывала, и парни явно не знали, что с ней делать. Спрашивать, что случилось, я не стал, так как после паров реакции толченой раковины яркополза и рвотного камня у меня дико болела голова, и мне было, мягко говоря, не до Макдональд. А потом уже не хотелось показывать свою неосведомленность. Легиллименцией я тогда еще не владел.

Как бы то ни было, Лили была права на все сто. Мне действительно было плевать на всех, кроме нее. Даже сейчас невыносимо стыдно думать о том, как я себя вел. Когда Лили узнала про Макдональд, я испытывал лишь досаду на то, что ребята не смогли наложить на девчонку качественный Обливиэйт. Я был ослеплен настолько, что не замечал очевидных вещей. И даже окончательный разрыв с Лили не отрезвил меня. Впрочем, я вообще не хотел об этом задумываться. На тот момент хотелось лишь заглушить душевную боль, и под рукой, как нельзя кстати, оказался Люциус, пригласивший меня провести каникулы в Малфой-мэнор. И с этих дней, именно с этих, пути назад уже не было.

Наверное, я мало что могу сказать в свое оправдание. Разве то только, что я действительно не представлял, куда и на что я подписывался, получая свое тавро. С первых же дней у Пожирателей мои идеалы рухнули. Но уходить было некуда. Попробуй уйди, когда на руке у тебя красуется череп со змеей.

Хотя, возможно, уходить мне было и незачем. Родители к тому моменту умерли, и я был востребован только в одном месте – в окружении Лорда. И раз уж, как мне казалось, изменить было ничего нельзя, я решил выживать там.

Я приучил себя не испытывать во время пыток ничего, кроме равнодушия. Злости во мне не хватало, но Лорду надо было что-то демонстрировать, и на помощь мне пришли возможности окклюменции. Я культивировал в себе безграничное восхищение и трепет перед Лордом, и делал из них щит, привнося эти эмоции в каждую сцену так, чтобы они были сильнее всех других. Полагаю, что так далеко в окклюменции, как я, не заходил еще никто. Впрочем, это было то же самое, что придумывать заклинания. Есть люди, которые, как заучка Грейнджер, могут лишь тупо следовать чужим знаниям, но по счастью, я не из их числа.

Потом, когда обнаружилось, что Лорд гоняется за Лили, тогда все уже выглядело совсем по-другому. Так, как будто впервые в жизни встало на свои места. Падать мне было уже некуда, так что о том, что будет со мной, я не думал, а действия виделись четкими и ясными.

Так и сейчас. Как будто все вернулось на много лет назад. Вот только промахов, которые я допустил с Лордом и Дамблдором, больше не должно быть.

========== Глава 53 Семейная история ==========

Тяжело опираясь на край стола, Мария Инесса выровняла дыхание после аппарации. Конечно, это было глупо – нестись куда-то после бессонной ночи. Но другого шанса могло и не представиться. Судя по всему, новые хозяева не наложили на дом чар крови, или сделали это плохо. Опомнившись, они изменят защиту, а она так и не узнает…

Собственно, что ей нужно узнать? Она медленно обвела взглядом темную, тесную кухню. Некогда начищенная до блеска, а теперь достаточно запыленная утварь, проржавевшие трубы, прогнивший пол. Трещина в оконном стекле и паутина на полстены. Вряд ли это все расскажет ей о хозяевах. И, самое главное, даже если она выяснит, кто они, это мало поможет ей разгадать загадку Джейн.

По условиям завещания, которое Марии Инессе показывал юрист Джеймс Паркер, ни один из домов Джейн не мог быть продан в течение ста лет со дня ее смерти. Родственники могли только жить в них, перестраивать их, но не более. Джейн умерла в 77-м, в год рождения Полины Инессы, а этот хмурый тип с немытыми волосами сказал, что они с другом купили дом в 80-м году. Но… магические завещания составляются на основе магии крови, в отличие от маггловских, их невозможно оспорить и условия их невозможно нарушить тоже.

Следовательно, либо Джеймс Паркер показал ей фальшивое завещание, либо тело, которое она видела в часовне летом 1977 года, не было телом Джейн… Чушь. Она сама, собственной рукой и палочкой проверила, ее ли это тело. От Джейн с ее странными фантазиями можно было ожидать всего, чего угодно. Следовательно, завещание было фальшивым, но, Черная Мадонна, зачем?

Однако рассуждения потом, сначала – дело. Стараясь не смотреть на кровь, впитавшуюся в доски пола, Мария Инесса обошла стол и присела на диван. Голова разламывалась, поясница тоже. Всю ночь она провела в кресле у постели отца, поила его зельями и держала за руку, цепляясь за одну единственную мысль: «Только не сейчас. Пожалуйста, не сейчас».

Кажется, Бог услышал ее. Не то, чтобы отец чем-то действительно мог помочь. Конечно, болезни не сломили его дух и не затуманили острого ясного ума, но в последнее время старый герцог находился не в том состоянии, чтобы давать советы. Преодолевая боль древних проклятий и борясь с частыми сердечными приступами, он почти не мог разговаривать, а мысленная связь утомляла его так быстро, что иногда все их общение сводилось к тому, что Мария Инесса только успевала пересказать, как обстоят дела.

И все же, само присутствие в роду столь сильного, пусть больного и старого, волшебника создавало некую иллюзию защищенности. После его смерти Мария Инесса останется совсем одна. Впрочем, есть надежда на то, что совсем скоро ей удастся передать управление родом Грегори. Безусловно, род выберет его как сильнейшего дееспособного волшебника, и тогда несчастья Вильярдо закончатся. А она, наконец, отдохнет.

Усталость ее была так велика, что Мария Инесса не могла придумать себе никакого другого сравнения, кроме как с загнанной лошадью. Еще чуть-чуть, и она падет прямо на дорогу, и один Бог знает, что будет тогда. Кто сможет удержать все это? Да еще накануне войны с Темным Лордом.

Она старалась не думать о странном поведении Грегори в последнее время. В конце концов, это всего лишь два месяца. Она знает его столько лет! И он рос на глазах ее отца. Ничто пока не указывало на то, что он мог бы не хотеть заботиться о семье, как делал это многие годы. Однако это его странное поведение… тот разговор.

…В единственном свободном от строительного хлама помещении монастыря – комнатах Грегори – в камине ярко пылает огонь. Он сам сидит в кресле, торопливо перебирая листы старинной книги по приворотам.

Мария Инесса, облокотившаяся на край стола, со вздохом откладывает другую.

Неужели они не снимаемые? – устало говорит она.

Чушь, – бросает он, поджимая губы, – любые чары можно снять!

Но не проклятья, – возражает Мария Инесса.

О, ради Иисуса, – чуть раздраженно говорит он, – это всего лишь чары! Этот человек не способен наложить даже самое простенькое проклятье.

Чудится ей или нет, что в его голосе звучит презрение? Но высокомерие в Грегори – это так непривычно. Строгость, жесткость, властность – да, но никогда – столь явная надменность. Неужели эти перемены характера – опять влияние чар? Каэтана, ее подруга, с которой она снимала когда-то приворот, была явно не в себе. Но тогда и чары не были наложены грамотно. Если это делается правильно, то, как в случае с Грегори, не зная специфических признаков, приворот обнаружить очень трудно.

Почему нельзя сделать так, чтобы этот человек снял чары сам? – задавая вопрос, она вдруг чувствует ужасную неловкость. Конечно, глупо считать, что Грегори, с его умом, не подумал об этом.

Потому что я хочу, чтобы он думал, что я их снял, – выцветшие карие глаза недобро прищуриваются. Грегори откидывает голову на спинку кресла. И его беззвучно шевелящиеся тонкие сухие губы пугают ее…

Мария Инесса вздохнула. В последнем письме он написал, что «нашел решение своей маленькой проблемы, однако это займет некоторое время». Но как долго? Разберется ли он с этим до ритуала? Кто тот человек? Загадок все больше. Впрочем, имя этого ненормального, должно быть, не слишком существенно. С чего это вдруг ей стало казаться, что Грегори не справится сам?

Конечно, она видела его в абсолютно беспомощном состоянии и сама несколько месяцев выхаживала его, но ведь и он сыграл свою роль в том, что она смогла вернуться в Испанию и вернуть свое доброе имя. Кроме того, благодаря ему вся ее семья осталась на свободе, пока она сама находилась в изгнании. Сильный волшебник, влиятельный человек, глава самого известного в магической Испании монастыря. Тот, кто с безумной стойкостью перенес все эти пытки…

Пытки… Черная Мадонна! Тот немытоволосый…

Разговор с Игорем…

«И это не я посадил Тони. Не я. Это сделал Снейп. Ты мне веришь?» «А между тем Снейп и был самым главным предателем! Он был шпионом! Шпионом Дамблдора.» «Варит зелья в Хогвартсе. А Лорд приблизил его к себе, сопливого мальчишку, и ценил чуть не больше, чем нас всех!»

И то, что она пыталась вспомнить, уходя из Дурмштранга…

…Ярко освещенная факелами камера в каком-то подвале.

Грегори, в разодранной мантии, искусав губы в кровь, корчится на полу от боли.

Миловидный блондин, стоящий перед ним, бросает через плечо:

Не подходи к нему, Сев!

Парень с немытыми волосами, так сильно похожий на Фелиппе, выгибает бровь и шипит:

Ты считаешь меня трусом, Люциус?

Я его считаю бешеным. Он хорошо владеет беспалочковой магией, а ты у нас единственный зельевар.

Никто из вас даже не знает, как правильно челюсть разжать, чтобы дать ему зелья, – холодно говорит тот, снимая мантию и оставаясь в рубашке и брюках…

Вот оно что, – прошептала Мария Инесса, невольно оглядываясь. Гениальный зельевар и темный маг. Человек, который выдал Тони. Человек, который пытал и насиловал Грегори. Северус Снейп. Конечно, кто еще, кроме гения зельеварения, взялся бы варить противоядие от черной пыли? И потом, в подвале было столько сложных лекарств… И, кстати, когда она вытаскивала тот флакон с зельем из древлянки, там торчала какая-то бумажка…

Настроив оповещающие чары и приготовившись в случае тревоги аппарировать с любого места, Мария Инесса по крутой каменной лестнице спустилась в подвал. Здесь все было точно таким же, как и вчера: достаточно запыленным, чтобы понять, что лабораторией давно не пользовались. Это казалось странным: дом покинут, однако ни один уважающий себя зельевар не оставит где-то непонятно где столько ценных ингредиентов. Она вытащила записку, завалившуюся за банки с экстрактами северных мхов. Запах от них шел уже совсем несвежий, как если бы они простояли тут лет десять.

«Северус, если не вернусь в 8, значит, я остался ночевать у Элфиаса. Альбус.»

А вот и имя друга. Не сказать, чтобы оно о чем-нибудь ей говорило. Проще уж обратиться к самому Снейпу, раз дом их обоих. Но это она сделает в последнюю очередь.

Человек, который сломал жизни двух самых близких ее людей. Человек, который выдал Тони. Человек, который пытал и насиловал Грегори и давал ему зелья, лишающие воли. Человек, смеющий быть похожим на ее брата. Если убрать эмоции, то, конечно, Тони все, что с ним произошло, заслужил, но…

Перед ее глазами вновь встала камера, Грегори, извивающийся под Круциатусом, и его скучающее холодное лицо. Мария Инесса опустилась на колченогий стул, и прислонилась головой к полкам. Ее рука невольно сжала палочку.

Боже, почему она не знала об этом вчера? А тот друг, которому он варил противоядие? Наверняка какой-нибудь бывший Пожиратель!

Она спасла жизнь чудовищу. Это не укладывалось в ее голове.

Ну что же, – прошептала Мария Инесса. – По крайней мере, с этой минуты, Северус Снейп, я тебе больше ничего не должна!

Обычно в особняке де Ведья-и-Медоре в Толедо ко сну отходили довольно рано, и в десять вечера все огни в холле и прилегающих к нему коридорах в целях экономии бывали уже погашены. Однако только не 6 февраля, в день рождения Эухении Виктории и Максима. В этот вечер весь первый этаж гудел, полный разбившихся на кучки по интересам испанских, португальских и английских родственников, а по второму этажу бегали дети сестры Риты Тони Прюэтт, которых отчаялась уложить целый день мучившаяся головной болью и мечтавшая получить хоть немного покоя Соледад. Сами виновники торжества в полном одиночестве сидели в комнате девочек и шептались, как будто бы кто-то мог нарушить заглушающие чары и подслушать их.

В отличие от высокой и крепкой Эухении Виктории, пухлый и низенький Максима пошел телосложением в отца, однако если внешность Леонардо соответствовала его мягкому характеру, его сына никто бы не назвал ни мямлей, ни рохлей. Свое будущее юный граф видел исключительно в политике, и в свои только что исполнившиеся пятнадцать он твердо шел к поставленной цели, не отвлекаясь ни на какие другие дела. Полнота щек и курносый нос, а также широко поставленные большие голубые глаза делали выражение его лица совсем мальчишеским и несколько наивным, и Макс беззастенчиво этим пользовался: многие взрослые маги, даже будучи наголову разбиты им в споре, продолжали недооценивать его.

Эухения Виктория же, напротив, при первой возможности советовалась с братом. Еще с детства они завели привычку рассказывать друг другу обо всем. И каждый в семье знал, что если что-то стало известно Эухении, то вскоре в курсе будет и Макс, и наоборот. Долгая разлука из-за отъезда Макса в Дурмштранг, события на ферме, смерть Мэри оставили между ними слишком много недосказанного, но, даже не обсуждая все это, увидевшись вновь, они как будто поняли друг друга без слов, негласно решив говорить только о том, о чем они вообще могли говорить хоть с кем либо. Воплощать это решение оказалось не так легко, и в беседе то и дело возникали неловкие паузы, но, в конце концов, они сошлись на обсуждении предстоящего ритуала введения в род Грегори, и разговор оживился.

Это, безусловно, странно, что тебя выбрали для ритуала, Хен, – сказал Макс, когда сестра поделилась с ним своим недоумением. – Но что ты вообще знаешь о стихийной магии?

Эмм. Дай подумать. Что в детстве ее проявляют все маги без исключения? Причем, без разницы, магию всех стихий? Что во взрослом возрасте ее проявляют только очень сильные маги? Как Грегори.

Грегори проявляет воду, так ведь?

Да.

Хорошо. Теперь учтем тот факт, что родовая магия априори считает волшебника, проявляющего стихию, сильнее обычного. Обряд отбора выбрал тебя вперед мамы и Риты. Рита, как все метаморфы, проявляет землю.

Я не знала об этом.

Макс не слушал ее, продолжая размышлять.

Мама наверняка тоже проявляет какую-то стихию, иначе вряд ли бы род принял ее в главы рода при живом дедушке. Дедушка слишком сильный волшебник, хоть и больной. Есть еще одно обстоятельство, но об этом потом. Дальше. Ты – гениальный зельевар. Ты переписываешься с самыми известными взрослыми коллегами, к пятнадцати годам изобрела кучу зелий, да и сам Джафар сказал, что он никогда не видел никого столь способного к зельям, как ты. Стихия, наилучшая для зельеваров, если я только не ошибаюсь и правильно помню, вода. Следовательно, вполне логично предположить, что ты проявляешь воду.

Да, но даже если допустить, что все сказанное тобой – правда, мама все равно очень сильная волшебница, гораздо сильнее меня.

А вот тут мы и подходим к сути вопроса. Ты слышала что-нибудь о волшебниках, которые проявляют две стихии?

Эухения задумалась:

– Только сказку.

Сказку?

Да, когда я была в Иране в прошлом году, Малик, сын Джафара, рассказал мне сказку про могущественного арабского волшебника. Он создал хроноворот, который мог полностью поменять прошлое, с наименьшим ущербом для владельца. Он хотел воскресить двух умерших жен, но высчитал, что сможет воскресить только одну. И в последний момент ритуала он подумал, что не сможет еще раз пережить гибель даже одной из них, его рука дрогнула, и песок из хроноворота высыпался. – Она улыбнулась. – Я это запомнила, потому что в хроновороте использовалась черная пыль, а я читала у мамы в какой-то книге, что это страшный яд. Так вот, для того, чтобы запустить этот хроноворот, нужна была сила двух волшебников, оба из которых проявляли, кажется, стихию огня. И один из них должен был проявлять еще и стихию воды. Я еще подумала, что это, наверное, совсем сказка, потому что никогда не слышала про волшебников, проявлявших две стихии.