Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 74 страниц)

«Оракуло диарио» должен был выйти в день рождения Марии Инессы, 13 марта, и в ночь на 11 марта Мария Инесса, Рита, Хуан Антонио и – благослови его бог! – придумавший все это Фернандо Ферейра под оборотным громили и поджигали типографию и стирали память четырнадцати магам, которые имели отношение к тиражу. Проблему с Анхеликой к тому времени уже отдельно решил Хуан Антонио.

Мария Инесса с мужем с тех пор почти не разговаривала, максимум просила передать за столом соль. Нет, сегодня ей это точно не потянуть.

Она встала, пересекла холл и, пройдя анфиладу заброшенных комнат, открыла дверь своего кабинета. По крайней мере, здесь ее никто не достанет, никто. Запечатав дверь своим собственным заклинанием, не известным никому из домашних, Мария Инесса подошла к столу и хотела было уже опуститься на стул, как взгляд ее натолкнулся на письмо Грегори. Она получила его утром и даже не прочитала толком – так, просмотрела через строку.

Губы Марии Инессы скривились. Грегори, разумеется, в своем репертуаре – призывал ее отказаться от мести. Как же он не понимает… Она взяла письмо в руки, скомкала его, а затем сожгла. Как же он не понимает, что есть то, что без отмщения оставлять нельзя. И ведь начнется новая война, а шпион, предающий то одну, то другую сторону – это рискованно. На такого человека полагаться нельзя. И… у нее перехватило дыхание, когда она вспомнила, как впервые увидела Грегори в клинике Хенрика. То, что от него осталось тогда – жалкое, израненное, неподвижное тело. Разве можно забывать про такое?

Фелиппе, глупый мальчишка… наивный, надеется, что если Пожиратель спит с ним, то это что-то изменит. Что его пощадят и помогут ему. Не понимает, что никто просто так не меняет сторону, что это – как с Мартой, если кто-то стал таким, он уже всегда такой. Второго шанса нет, и не будет.

Но ничего, она вытащит его из лап этого ублюдка. В ее семье Пожирателей не будет никогда.

Мария Инесса подошла к висевшему между двумя креслами гобелену с картой Испании и мановением руки свернула его. Под картой обнаружилась красочная колдокартина. Сейчас на ней, стоя на коленях в пыли, каялась Магдалина. Из-за рамки кто-то протягивал к ней руки. Иногда на картине можно было увидеть Эсфирь, иногда Далилу. Однажды перед Марией Инессой предстала оплакивающая сына дева Мария. Мария Инесса понятия не имела, почему мать так любила эту картину, пока Эухения несколько месяцев назад не нашла очередной ее дневник. Лучше бы не находила. Очень многое о своей матери баронесса предпочла бы не знать.

И вообще, как сильно пригодился бы хроноворот. Если бы только можно было его достать!

Мария Инесса провела кончиками пальцев по облупившейся позолоченной раме. Магдалина тут же перестала плакать и ухватилась за протянутую руку, ветер унес ее косынку, и красивые груди бесстыже вывалились из платья. Мария Инесса вздрогнула от отвращения и прикрыла глаза, когда Магдалина решила довершить начатое и, искушающе поводив бедрами, задрала юбки и потерла себя двумя пальцами между ног. Раздался щелчок, и рама поехала в сторону, однако тут же остановилась. Открыв глаза, Мария Инесса вздохнула – она забыла отодвинуть кресло. Пока она перемещала его, Магдалина с любовником, лица которого так и не было видно из-за ее пышных юбок, оказалась уже в тенистой роще, и теперь, открывая рот в сладострастном стоне, совершала равномерные движения вперед и вверх, на зрителя, и назад. Оставалось только порадоваться тому, что картина была немой.

Наконец сейф открылся. Мария Инесса вытащила из него кипу толстых тетрадей и выбрала одну, с ничем не примечательной обложкой в ржавых пятнах. В такой тетради могла бы решать задачи любая школьница из бедной семьи.

Листы ее были девственно белыми. Дойдя до стола, Мария Инесса взрезала ладонь и окропила первую страницу. Тетрадь недовольно заурчала, потом немного почавкала и замолкла.

Старая калоша, неужели тебе мало?

Мария Инесса сделала порез сильнее, однако тетради и этого не хватило.

Да чтоб тебе!

Взрезав вену на запястье, Мария Инесса направила темно-красную струйку на тетрадь. Та снова принялась чавкать, но страницы так и остались белыми. Чувствуя головокружение, Мария Инесса опустилась на стул.

Зачем ты делаешь это? Что тебе еще нужно? – раздраженно спросила она.

В ответ на странице, пересекая ее по диагонали, появилась надпись: «Так редко выпадает случай поесть».

Черт тебя дери! – Мария Инесса с силой швырнула тетрадь через весь кабинет. Потом подняла палочку, чтобы залечить порез, и в тот же миг почувствовала резкую боль в середине груди.

О Мадонна, только не это! – палочка выпала из обессилевшей руки и покатилась по полу.

Мария Инесса попробовала призвать ее, но дышалось так трудно, что простое Акцио никак не выходило. Она изо всех сил представила, как палочка ложится в руку, и на этот раз сработало, но палочка ткнулась в правую руку, из которой текла кровь, а не в рабочую левую. Ткнулась – и тут же снова свалилась с громким стуком на пол.

Представив, как ножки стула плавно сгибаются, Мария Инесса опустилась вместе с ним на пол. Теперь палочка была в досягаемости, в каких-нибудь полпье*, но руки по-прежнему не слушались. Боль стала еще сильнее, и от нее, и от нехватки воздуха темнело в глазах.

Направив все силы на палочку, Мария Инесса стала представлять, как та поднимается в воздух на уровень замочной скважины и выводит отпирающее заклинание. Однако на середине заклинания она споткнулась – доведенные до автоматизма пассы не вспоминались. Тут же послышался стук – палочка упала на пол и откатилась через всю комнату к креслу. Теперь до нее было не меньше пасо**.

Отчаяние прибавило сил, палочка прилетела и ткнулась Марии Инессе в бедро. Баронесса чувствовала, как начинаются судороги. Игнорируя боль, она представила, как палочка подлетает к двери, поднимается в воздух и… Бомбарда. Дверь слегка дернулась и – ничего. Быть может, запечатывающее заклинание было мощнее, а может, опять не хватило сил.

Оставалось только одно. Застонав с досады, Мария Инесса попробовала вскинуть левую руку, но не преуспела. Представила, как вытягивает ее, но предыдущее усилие поднять ее сделало боль почти непереносимой. Мария Инесса упала лицом на пол, в лужицу крови, которая натекла за это время, и между рваными вдохами, которые все равно не давали ей достаточно воздуха, попыталась выговорить формулу призыва. Руку было не видно, но Мария Инесса и так чувствовала – лента не вспыхнула. Она принялась говорить ее про себя. Огненные буквы формулы стояли перед глазами, уж ее-то она бы не забыла никогда, но сознание путалось, и буквы перед глазами тоже путались, и в конце концов это оказались уже не буквы, а руны, которые так хотела она найти в той тетради, и Мария Инесса еще успела подумать, что это месть от того, кого она так хотела уничтожить сама, что он достал ее раньше, а потом и это все перепуталось окончательно.

Ухмыляющийся Снейп промелькнул перед ней, а потом все погасло.

Эухения пожевала карандаш, подняла голову от пергамента, на котором так усердно записывала совместный ответ для отправки в «Вестник», взглянула на часы, стоявшие на подоконнике, и ойкнула.

Сворачивай балаганчик, – сказала она. – Пора идти на ужин.

Эухенио, мешавший по часовой стрелке внезапно приятно пахнущий и неожиданно приобретший роскошный ультрамариновый цвет доксицид, театрально вздохнул.

Это ты пришла, – упрекнул он.

Это кто-то не рассчитал зависимость времени настаивания зелья на первом этапе от размера котла, – хмыкнула Эухения.

Эухенио загасил огонь, уничтожил активно бурлящую массу и взял стоявшее на краю стола перечное:

Пойду Алисии отнесу. Подожди меня, вместе домой пойдем.

Эухения сладко потянулась, засунула пергамент в «Вестник», собрала справочники, валявшиеся на диване, и встала, прислушиваясь к звукам в глубине дома. Шаги на лестнице вверху замерли, дверь открылась, дверь закрылась и вновь наступила привычная тишина.

Мор, вдруг вспомнила Эухения. Она же собиралась позвать Мора.

Моооооооор! – протянула она, выходя в соседнюю комнату – ту, в которую он первый раз перенес ее когда-то. – Мооооооооооор! – Потом решилась и закричала что было сил: – Моооооооооооооооооооор!

И тут за ее спиной послышался хлопок, и что-то шумно ударилось об пол.

Эухения повернулась, обрадованная, и замерла.

Мор, весь в странной зеленой слизи, лежал посреди лаборатории. Камзол его был изорван, обнажая густую растительность на груди, босая нога неуклюже дергалась и казалась непривычно тонкой. Заставив себя подойти ближе, Эухения увидела, что из бедра Мора вырван кусок мяса и из того, что осталось, торчат сломанные кости. Из-под костей тоже текла слизь.

Боже мой, – сказала Эухения, прижав руку ко рту.

Она вытащила палочку и стала лихорадочно вспоминать диагностирующие заклинания, которые учила, готовясь к дуэльному «клубу». Наконец ей удалось вспомнить, как точно звучали чары общей диагностики. Она навела палочку на Мора, и в этот момент он открыл глаза.

Госпожа… звала… – прошептал он.

Мор, – Эухения ласково провела рукой по всклокоченным и перепачканным волосам.

А-ри-эль, – произнес он с силой. Из его рта выстрелил фонтанчик слизи со сгустками, и глаза закрылись. Нога тут же перестала дергаться.

Эухения встала, медленно дошла до дивана и так же медленно села, не отрывая взгляда от замершего посреди лаборатории маленького тела.

Что это? – ошеломленно пробормотал Эухенио, застыв в дверях.

Это лепрекон, – прошептала Эухения, стирая бегущие по щекам слезы. И добавила зачем-то: – У лепреконов зеленая кровь.

*Пье – старинная испанская мера длины, пье=27, 86 см

** Пасо – старинная испанская мера длины, пасо=1 м 39 см

========== Глава 111. Будние дни ==========

Вторник, 19 апреля

Вторник – пожалуй, самый спокойный день. С утра у меня первый и пятый курсы Гриффиндор-Слизерин, балбесы, конечно, но это не Поттер-Малфой, и не Уизли, на первом курсе Гриффиндора уже нет столь ярых последователей Поттера, как в прошлый год, и задирать моих змеек некому, да и второго Драко с его тонкой психикой – любовь у них с Поттером, что ли? – тоже нет, чтоб нарываться. И пятый курс уже посерьезнее, эти думают про СОВ, им не до дури. После обеда же шестой, отобранная мною группа, всего шесть человек, – эти слушают меня предельно внимательно и можно расслабиться.

Да еще Ромулу с утра прислал письмо, что опять поменял расписание и сможет посмотреть новый дом в семь – если я заберу его «с нашего места». С одной стороны, непонятно еще, понравится ему или нет, а с другой – мы же маги в конце концов, он мне так и сказал на прощание, к тому же он, как архитектор, и сам знает много строительных заклинаний.

До шестого курса, однако, мы не доживаем. С пятым мы уже на последней стадии повторения умиротворяющего бальзама, когда с оглушительном стуком распахивается дверь и на пороге появляется Брокльхерст. Она судорожно дышит и хватается за грудь, но, видимо, не может выговорить ни слова.

В первую секунду через мою голову несется мысль, что что-то с Поттером, потом – что с Альбусом. Потом понимаю, что ни Поттер, ни Альбус к Брокльхерст никакого отношения не имеют.

Погасить котлы, повторить рецепт до следующего урока, – говорю, продвигаясь по направлению к ней. Все равно уже работу сорвали – пялятся на Брокльхерст, не переставая, кто ингредиенты не добавил вовремя, кто мешать прекратил. – Баллок, вы за старшего, присмотрите, чтобы все убрали. – Беру Амандину Лилию под локоть и вывожу в коридор: – Ну?

Эрни, – говорит она, все еще задыхаясь, по лицу текут слезы, – в больничном крыле.

Из кабинета поднимаемся по сети в учительскую.

Рассказывайте, – кидаю, пока идем по коридору к владениям Поппи. – Быстро и факты.

Это Майкл, Ротенберг, – поясняет она. – Он Эрни что-то сказал про меня, и Эрни… Боже, какой дурак! – всхлипывает. – Они ушли обратно в класс по чарам, у нас сдвоенные чары были, и нас отпустили пораньше. Я пошла за ними, Майкл оттуда вышел и куда-то, а Эрни…

Разворачиваюсь и хватаю ее за мантию:

Теперь по порядку. Что с Эрни? Стоит, лежит, вопит, плачет? Как выглядит?

Он… – она мотает головой, и я понимаю, что вряд ли от нее чего-то добьюсь.

Что ж, с четырьмя сотнями учеников, напичканных гормонами и магией, сложно предсказать, что случится в следующую секунду.

В больничном крыле Поппи водит палочкой над несчастным хаффлпаффцем, и лицо у нее становится с каждым взмахом все отчаяннее. Ну, тут есть на что посмотреть. Лицо у Макмиллана абсолютно серое, из головы во все стороны торчат обугленные пучки волос, а из лица будто вываливаются раздувшиеся остекленевшие глаза. Тело неподвижно, но губы шевелятся.

Поппи, что у тебя там? – спрашиваю.

Это проклятье, Северус. Я не могу его определить. Оно распространяется вглубь. Двадцать минут назад был задет только верхний слой кожи, а сейчас она поражена вся. И он в сознании, я не могу погрузить его в сон, – с отчаянием говорит она.

Брокльхерст всхлипывает и вцепляется мне в руку.

Наклоняюсь над Макмилланом и провожу палочкой от лица к ногам. Что-то смутно знакомое, темные колючие сгустки – будто кто-то скомкал и запутал тонкую-претонкую проволоку – болтаются у самого лица, на теле их мало и они сами меньше. Потом еле заметная серебристая ниточка связывающего заклятья. А еще вот эта красная, каким боком она сюда вообще? И вот эти пронизывающие черные прямые линии, уходящие за границы тела. Похоже, что здесь перепутались два проклятия. Похоже на то, что Ротенберг, когда проклинал, не мог выбрать, что лучше – просто обезобразить лицо или же все-таки мучительно убить. И это дает нам шанс, потому что ни одно проклятие не доведено до конца и потому что можно их отвести в сторону, оставив взаимодействовать друг с другом, как бы стравить.

Луч темной смерти. Это проклятие Луч темной смерти, – вспоминаю я.

Его можно остановить?

Через сорок минут будет готово зелье, и мы попробуем. Мы переместимся камином в мои комнаты. Распутывай пока связывающее и выясни, что это за красная нить.

Я могу его усыпить?

У тебя и не получится. Это проклятие удерживает сознание, чтобы жертва как можно дольше мучилась.

Мы уходим в кабинет Поппи. Вслед нам доносятся вздохи, слышно, как Поппи огораживает Макмиллана ширмой.

В лаборатории выкладываю ингредиенты.

Брокльхерст, уберите слезы. Сейчас нужно действовать четко и быстро. Ставьте смолку на огонь. Бобы сразу, как только нагреется. Четыре штуки раздавить. Крылья стрекозы – десять штук сразу после этого. Две унции желчи гигантской жабы и два раза против часовой, восемь раз по часовой.

Две унции, – она вытирает глаза и вытаскивает из сумки косынку, чтобы перевязать волосы, – так много?

Нет, Брокльхерст, я не ошибся, – усмехаюсь. – Здесь будут и другие ингредиенты, которых много. Повторите последовательность.

Бобы раздавить четыре штуки, как нагреется. Крылья стрекозы, десять, сразу. Две унции желчи, два раза против, восемь за.

Я иду за особыми ингредиентами. Ошибетесь – начинайте сначала.

Отсчитываю минуты. Уложимся ли?

Заглядываю опять в камин к Поппи:

Альбус знает?

Только что был здесь.

Проклятье. Посылаю Патронус: «В мою лабораторию через пятнадцать минут».

В кладовой вытаскиваю с дальнего стеллажа банку с полустершимся ярлыком «Толченая кость археоптерикса», прихватываю еще сухие травы и жестянку с вонючими склизкими грибами. Банка с костью наполовину пуста. Хватит ли?

Брокльхерст, судя по цвету зелья чуть темнее рвоты, все сделала правильно. Зелье я варил только однажды, исключительно для тренировки, когда перебирал справочник «Снадобья против всевозможных темномагических проклятий». Разумеется, зелий там было, по сравнению с проклятьями-то, раз-два и обчелся. Но хоть такие.

Может, лучше в Мунго? – спрашивает Брокльхерст, когда я велю ей наломать травы. – Там же специалисты по проклятиям?

В Мунго вам это зелье не сделают.

Почему? Здесь что-то запрещенное? Кость археоптерикса? А грибы?

Молча, Брокльхерст.

Не объяснять же ей, что кость на самом деле… Впрочем, и грибы тоже не в лесу на солнце выросли.

Альбус появляется, когда я уже заканчиваю второй этап. Зелье теперь бурое с черными сгустками, пахнет отвратительно, Брокльхерст зажимает сразу и нос, и рот, борясь с тошнотой.

Альбус входит, и я киваю, призываю серебряный кинжал и взрезаю левое запястье. Кинжал – потому что здесь лишней магии на крови быть не должно. Сцеживаю кровь не сразу в котел – в чашу, чтобы было понятно, сколько. Почти сразу, как только кровь начинает течь, Альбус берет меня за правую руку, вставая за спиной. Его чуть сдерживаемое дыхание у моего уха. Брокльхерст таращится на нас во все глаза, Альбус ничего не делает, только держит меня за руку и стоит молча, ни одного неприличного движения, но у меня чувство, будто меня сейчас трахают на публике. Причем еще с особым подчеркиванием всех моих пристрастий.

Достаточно, – жестко говорит вдруг Альбус, хотя я еще и половины чаши не нацедил.

Он отводит мою руку от стола и залечивает. Не было бы Брокльхерст, я бы протестовал, но сейчас это бы уж слишком нелепо выглядело.

Брокльхерст, ваша очередь, – говорю.

В горле пересохло, и в голове шумит.

Сначала укрепляющее и кровевосстанавливающее, Северус, – Альбус непреклонен.

Нельзя останавливать процесс, – возражаю я.

Но Альбус призывает склянки беспалочково, так же их открывает и заставляет тыкаться мне в рот, попутно объясняя Брокльхерст, что делать, и отворяя ей кровь. После зелий действительно легчает, но Альбус заставляет меня сесть и кладет руку мне на плечо. И почему ему так надо касаться меня?

Мы оба следим глазами за струйкой, чаша наполняется, и Альбус сливает ее в котел, снова ставит под руку Брокльхерст. Меня, значит, пожалел, а ее не жалеет.

Хватит, – я сам убираю ее руку, залечиваю и не выдерживаю, оборачиваюсь, встречаюсь взглядом с Альбусом – его глаза смеются.

Брокльхерст он не поит, сразу шагает к чаше, я призываю зелья, и пока Брокльхерст отходит, смотрю и смотрю на Альбуса. На его запрокинутое лицо, словно ему и не нужно следить за тем, сколько крови натечет, на запачканные красным кружева на рукаве парадной мантии – должно быть, он вместо обеда собирался в министерство, потому что после обеда у него сегодня алхимия с седьмым курсом.

Чаша наполняется неумолимо, сколько же он выцедил уже? полторы пинты? Но Альбус, слив кровь в котел, возвращает чашу на стол и снова поднимает руку.

Хватит, – говорю, но он лишь качает головой.

Альбус, пожалуйста.

Делаю шаг к нему – прервать, но он останавливает меня, кладет ладонь на мою руку, слегка заползая пальцами под рукав. И так мы стоим, пока он не сливает в котел полную чашу. Ноги дрожат, и непонятно, то ли от слабости, то ли от его близости. Наконец Альбус кивает, говорит: «Северус, я отменю твои уроки», и уходит. Меня, значит, не спрашивает. А я как раз хотел дискуссию по основам в связи с этой идиотской рекламой в «Вестнике» устроить сегодня.

Брокльхерст, кажется, ничего не поняла, у нее же в конце концов, в голове сплетены в страстных объятиях я и Люциус, да и не до того ей сейчас – первое зелье с кровью, то еще потрясение для нежных девиц.

Больничное крыло закрыто наглухо, Брокльхерст стучит в дверь чуть ли не ногой, потому что я трясусь над кубком.

Аллохомору попробуйте.

По счастью, Поппи не закрыла на что-то более серьезное. Сама она сидит на кровати Макмиллана, видимо, не хотела прерывать процесс.

Красную я отвела, Северус, а связывающая соскальзывает.

Что ж, это уже тогда будут лечить в Мунго. Главное, чтобы с зельем сейчас срослось.

Когда цвет лица Макмиллана становится чуть более нормальным, а глаза чуть менее выпуклыми, Поппи вытирает глаза.

Это еще не все, он должен приходить в себя около двух суток.

Изо рта Макмиллана вырывается хрип.

Только двое суток, Северус, – говорит Помфри, обследуя его. – Слышите, мистер Макмиллан, вам придется потерпеть двое суток. И это очень малая цена за вашу глупость, слышите?!

Оставляю за дверями больничного крыла счастливое семейство, включая в три ручья ревущую Брокльхерст, и ухожу. И, в отличие от них, меня не покидает мысль, что будет со вторым учеником.

С Альбусом мы сталкиваемся в библиотеке, да не где-нибудь, а в запретной секции. Он положил руку на книгу по алхимии, словно раздумывал, рекомендовать ли ученикам, и так и стоит, смотрит куда-то отсутствующим взглядом. И я смотрю, не знаю, что сказать. Хочется спросить, в порядке ли он, все-таки кровь, да еще после такой чудовищной ее потери, не быстро восстанавливается, но слова не идут.

Наконец он замечает меня, его взгляд оживляется и становится озабоченным:

Ты пообедал?

Нет еще.

Донки, – Альбус поднимает руку, пресекая все попытки возразить, и обращается к появившемуся эльфу, – подай обед профессору Снейпу в его гостиную через двадцать минут, и если он не поест, доложи мне. – Стоит эльфу исчезнуть, подмигивает. – Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Я? Вы ошибаетесь, директор, я зашел за книгой.

Кажется ли мне, или вправду на секунду голубые глаза темнеют от разочарования? Когда же, когда ты меня отпустишь, Альбус? Или… когда я сам тебя отпущу? Расставаться с иллюзиями непросто, особенно если в иллюзии столько могущества.

Что же вызвало твой интерес на этот раз, Северус?

Книги о создании фантомов.

Пожалуй, я могу тебе кое-что порекомендовать, – улыбается Альбус. – У меня есть хорошая книга в личной библиотеке, зайди ко мне на неделе.

Он прихватывает книгу, лежавшую под рукой, потом еще одну и, пройдя мимо меня, вдруг разворачивается:

Как я слышал, лечение мистера Макмиллана прошло успешно?

Да, успешно.

Еще бы не успешно, с двумя-то с половиной пинтами крови столь могущественного волшебника.

И в этот раз, полагаю, мы обойдемся без специалиста из Святого Мунго?

Помфри хотела попросить консультацию…

А. В таком случае мне надо немедленно с ней побеседовать, – он выходит из-за стеллажей. Потом спохватывается: – Кость, Северус. Ты израсходовал ее всю? Сколько школа должна тебе? Тысячу галеонов?

Девятнадцать тысяч за кость. Шесть тысяч за могильный гриб. И около двадцати галеонов за все остальное.

Его брови взлетают.

Надо же, как выросли цены за последние восемьдесят лет. Как ты думаешь, Северус, если мы попросим оплатить ингредиенты родных мистера Ротенберга?..

Я перебиваю его:

А что вы намерены делать с ним самим? Ведь это же Азка…

Альбус молниеносно закрывает мне рот кончиками пальцев и, прежде чем убрать их, ласково проводит по губам.

Майкл Ротенберг будет исключен, Северус, – говорит с досадой. – Вот как бывает, – вздыхает, – когда влюбленный мальчик, ученик исключительного ума и способностей, вместо того чтобы сказать о своей любви, запрещает себе ее показывать. Ведь любовь в его понимании – это слабость, недостойная настоящего мужчины. А если он не будет настоящим мужчиной, то не будет и привлекателен для… объекта своей любви. И вот в четырнадцать лет он обращается к темным искусствам. Печально, Северус. Печально.

Альбус уходит, покачивая головой, тихо позвякивают колокольчики в бороде.

И вот что это сейчас было, а?

Ромулу ждет меня в аллее, неподалеку от клуба.

Ты бледный, – говорит он.

Аппарацию я перенес не очень хорошо, все-таки последствия сегодняшнего зельеварческого марафона сказываются.

Может, доедем «Ночным рыцарем»?

Ну да, и потом вся Англия будет знать, где именно мы живем.

А точно, – смеется он. – Может, тогда просто погуляем?

Нет уж, – фыркаю.

Мне хочется поскорее отделаться, хочется, чтобы он уже что-то сказал.

Дом я нашел неожиданно. В субботу вечером, расставшись с Ромулу, аппарировал к почте, куда мне шлют маггловские письма, и обнаружил там сообщение от агента. И почему-то, увидев дом, сразу решил, что это то самое, что они друг другу подойдут. Дом на самом деле странный – стены, обращенной к морю, у него вообще нет, во всю стену окно. Но внутри, хоть и запущенно, уютно. Мебель в чехлах, но почти нетронутая. Агент объяснил, что владелец дома утонул через год после постройки, вдова и мать уехали из-за травматических воспоминаний, но продать дом не решались, а теперь вдруг им срочно понадобились деньги.

Пыль лежит повсюду, убирать было некогда, но я, припоминая хлам в квартире Ромулу, решил, что он мне это простит.

И вот мы здесь. Он стоит посреди гостиной уже пятую минуту, спиной ко мне и молчит.

Рояля нет, – говорю, чтобы хоть что-нибудь сказать. – Зато куда его поставить, есть.

Угу, – отвечает он тихо.

Что-то не так?

Я стою у окна. Небо над морем потемнело, и в тучах рыщут молнии.

Знаешь, все это ведь серьезно, – говорит он. – Я только сейчас понял, насколько это не игрушки.

Страшно?

Да.

Еще есть возможность все исправить, – говорю. – Повернуть назад. В твоей семье ведь еще никто не знает, что ты…

А у самого в горле пересохло, и будто тех самых молний напихали в живот и в грудь. Я не знаю, что будет, если он сейчас скажет…

Возможность есть, – в его голосе слышится улыбка. – Но я не хочу быть трусом.

А я даже облегчения не чувствую. Я не понимаю, что происходит. Понимаю только, что есть в этом во всем что-то неправильное. Что я не должен его… забирать так. Он не для меня. У него не должно быть такой жизни, чтобы прятаться в заброшенном доме с бывшим (и будущим) Пожирателем. У него должен быть нарядный, веселый дом и семья.

Ты понимаешь, от чего ты отказываешься? – спрашиваю. – Понимаешь, что у нас никогда не будет детей? Даже если когда-нибудь Темному Лорду настанет конец, и я уцелею, и мы сможем объявить о нас открыто, тебя будет презирать все магическое сообщество. За то, что связался с Пожирателем, и за голубизну. Тебя может отвергнуть собственная се…

Эрнесто выдерживает все это, – резко перебивает он.

Дай договорить, – я холоден, но он должен осознать все это сейчас, иначе я никогда не смогу смотреть ему в глаза. – Эрнесто, насколько я успел узнать его, плевать на всех, кроме себя, но ты не такой. Ты не можешь жить в изоляции. Пусть у тебя и не было друзей до меня, но ты очень привязан к своей семье, ты постоянно о них говоришь. Представь, ты подойдешь однажды к моменту, когда тебе придется выбрать: я или семья. Только я один против всей семьи. И я не заменю тебе семью, Ромулу. Я не смогу дать тебе столько внимания, сколько дают другие люди. Ты можешь не видеть меня месяцами, потому что моя работа уже опасна, а станет еще опаснее. Сможешь ли ты довольствоваться крохами?

Кладу руку на грудь, потом обхватываю себя целиком, сердце разрывается от отчаяния, но я продолжаю говорить.

Веселая, радостная жизнь с людьми, которые тебе дороги, против связи с мрачным Пожирателем, которого в любую минуту могут убить. Ты правда такое выдержишь? Ты правда хочешь такого?

Северус, – он неожиданно смеется, – вся семья меня точно не отвергнет. Эухения никогда не оставит меня, в этом я уверен. И если я смогу помириться с Эрнесто, если он меня простит… Мне страшно и больно сейчас выбирать, но я уверен, что ты все преувеличиваешь. Ты смотришь только на минусы, но есть плюсы. Я никогда не чувствовал себя таким живым, как с тобой. Как будто я был Белоснежкой в хрустальном гробу, а ты пришел и меня поцеловал. Да, меня пугает реакция моих родных, очень пугает, но приняли же они как-то Эрнесто, может быть, со временем они смогут принять и меня.

Ты забываешь, кто я, – возражаю. – Связь с Пожирателем…

Он стремительно подходит, и кончики его пальцев ложатся на мои губы:

Нет нужды мне напоминать об этом каждые пять минут, Северус. В этом отношении с моей семьей все даже хуже, чем ты можешь представить. Но… скажи, если твоего Лорда считали таким непобедимым, почему ты решил с ним бороться?

Ты знаешь, почему.

Потому что ты любил, – говорит он.

С этим сложно не согласиться. Если бы не Лили, вряд ли я решился бы рассортировать должным образом свои представления о добре и зле.

Тогда не отказывай мне в том, в чем не отказываешь себе – следовать за сердцем.

Не слишком-то радостно быть на этом пути, – фыркаю я.

Не слишком, – соглашается он. – Но я не могу представить себе другого пути. У тебя мог бы быть другой?

Вряд ли.

Он обнимает меня, и я отвечаю. Форточка в глубине дома хлопает, на окно рядом с нами обрушивается дождь.

Вот видишь, – улыбается Ромулу. – Он рассердился на твои глупости.

Это апрель, и обычная для этого времени погода здесь.

Да, но собирался он весь день, а пошел почему-то только сейчас.

Он смеется. Я чувствую, что это смех невеселый, что я мог бы еще многое возразить, что я мог бы сказать, что сейчас это все гормоны, секс, два сошедшихся одиночества, а что будет, когда мы пресытимся, он устанет от меня, а я от него… О чем мы будем разговаривать вообще? Он архитектор, я зельевар, у нас даже общего ничего нет… Но опять эта его магия, я не могу решиться все это сказать, вдруг и вправду передумает? Проклинаю себя за малодушие, но не могу.

Иду за ним в спальню, он стаскивает свитер и бросает в кресло:

Я выберу рояль, а ты его заберешь. Только лучше сотри память грузчикам, чем уменьшать его. Древесина вообще плохо переносит уменьшение. Есть, кстати, заклинание пронесения сквозь стену, ты знаешь?

Слышал, – пожимаю плечами.

Оно вообще-то специфическое архитекторское, обычно его волшебники не знают, я тебе выпишу на всякий случай то, что может пригодиться…

В спальне плавают хлопья пыли, убираю наскоро, очищая хотя бы кровать. Ромулу ложится на нее и похлопывает рядом с собой. И я вдруг вспоминаю, что он о доме так ни слова и не сказал. Может, лучше и не спрашивать?

Ложусь рядом. Наверняка он еще и секса хочет, а я сейчас, сегодня, совершенно не в состоянии… И как ему сказать об этом, так, чтобы не показалось, будто я оправдываюсь?.. Не знаю, как долго я выдержу с ним в таком режиме вообще.

Ромулу переворачивается лицом в покрывало и кладет руку поверх моего живота.

Что сегодня произошло? – спрашивает. – Если, конечно, ты можешь об этом говорить.

Ну, вряд ли он напишет об этом в «Пророк». А я рад подвернувшейся возможности объяснить не объясняя.

Когда я заканчиваю, Ромулу прижимается теснее:

Давай просто полежим. В конце концов, это наш первый вечер в нашем доме. Лет через сорок мы вообще не сможем любовью заниматься, наверное. Но главное, чтобы мы могли вот так лежать.

«Нашем». Значит, ему понравилось. И еще он мне отпускает грехи на сегодня. Но я слишком, кажется, зациклился на словах Альбуса, и кто-то словно дергает меня за язык. А еще – он слегка возбужден, я это чувствую, и это рождает во мне желание, не возбуждение, а просто желание быть с ним как можно ближе.

Если хочешь… – вылетает у меня, и я осекаюсь. Вспоминаю, что он в любом случае не оставит просто так мое невлечение, захочет доставить удовольствие, и прощай покой.