Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 74 страниц)

Ну и что это было? – бормочу, пока зелье начинает действовать.

Вообще я хотел оставить укрепляющее на потом, сейчас придется принимать еще ритуальные зелья, не хотелось бы смешивать, но, кажется, без этого не обойтись.

Сопротивление среды? – спрашивает Фелиппе. – Или ты уже колдуешь, но не понимаешь этого.

Нет, это точно не я. Не мог же я сражаться сам с собой. А когда я отводил воду, это чувствовалось так, будто я пытался свернуть несворачиваемую гору. Но если он что-то знает и пользуется сейчас силой Альбуса… Филиус оплел чарами все, что мог, но он ведь не мог перекрыть камин Альбуса, а если где-то здесь есть проход… да и, наверное, стихийно вот так можно и на расстоянии колдовать, а воздух вполне мог поднять воду…

Фелиппе всматривается в меня, а потом говорит:

Подожди минутку.

И в эту минутку все происходит, как в сказке: «Махнула красавица рукавом направо – появилось озеро, махнула налево – образовались горы». То есть конечно здесь не озеро, и не горы, но колонны разворачиваются, образуя вокруг нас стену.

Поттер смотрит на все это с открытым ртом, и я чуть не открываю рот тоже. Теперь я понимаю, что Фелиппе имел в виду под «очень сильно проявляю». И выглядит этот гад так, будто это ему ничего не стоило. Мерлин, да все стихийное колдовство, которое я видел до сих пор, этому не годится и в подметки. Я никогда не видел даже, чтобы так колдовали Альбус или Лорд. То есть я не сомневаюсь, конечно, что они так умеют. Но это…

Круто! – говорит Поттер.

Фелиппе довольно усмехается, но тут же становится серьезным:

У нас всего пара часов, надо начинать.

От зелий нас чуть не выворачивает наизнанку, но мне вовремя удается поймать Поттера и закрыть ему рот рукой. Он отплевывается, а имп, который теперь не слезает с его плеча, мотает головой из стороны в сторону, выражая явную укоризну.

Но зелья свое дело сделали, я ощущаю прилив сил, а еще… еще то, что мне совсем не нравится, потому что я слышу мысли Поттера, точнее, его чувства. Не то чтобы я не пережил его растерянность, но, насколько я понимаю механизм действия зелий, теперь и он будет чувствовать меня. Ставлю блоки, ловлю взгляд Фелиппе и его эмоцию «Глупый, ну что ж ты делаешь?!» и опускаю блоки. Видимо, мы должны все это ощущать. Впрочем, ничего кроме сосредоточенности, Поттер сейчас от меня не почувствует.

Пол я расчерчивал заранее, потому что знаков в ритуальных формулах много, а теперь волна их смела (хотя и не должна была, для ритуалов используется особый мел), и все приходится делать снова. Но книга у меня с собой, и Фелиппе трансфигурирует из носового платка листы и копирует на них часть формул, четко очерчивая в книге, что именно будет писать он. Поттер порывается нам помочь, но теперь и вслух говорить не надо – порыв мальчишки увядает тут же, как только получает от нас соответствующую эмоцию. Кажется, идея разделения чувств начинает мне нравиться.

На то, чтобы вывести все формулы, уходит около получаса, я вначале торопился, но от Фелиппе пришел вздох досады «Сейчас опять придется объяснять», и я заставил себя перепроверить уже начертанное и писать медленно. Наконец основа ловушки готова, у каждого свое место, и только мысль об импе не дает мне покоя. Однако когда я все-таки решаю, что нужно убрать его отсюда, он перепрыгивает с Поттера на меня и начинает жалобно пищать и лизать мне ухо. Уговаривает, зараза.

Фелиппе кладет руку на мое предплечье, то самое, на котором метка.

Оставь его, Северус, – говорит грустно. – Он демон и понимает и чувствует больше нас.

А я думаю о том, что убью этого демона, если он попытается мне помешать.

Мысль эту, по счастью, никто не слышит, и мы встаем в круг на положенные места – я напротив маленького круга, куда должен быть заключен Альбус, Поттер справа от меня, Фелиппе слева. Я читаю формулы заклятий, круги горят, потоки нашей магии текут правильно, все как в книге, и образуют такую же правильную ловушку.

А вот дальше придется обходиться без формул. В этой части я должен ощутить свою связь с Альбусом и через десять минут я готов забиться в истерике, ибо связи как раз и нет. Я пытаюсь вызвать у себя какие-то эмоции, чтобы активировать ее, если она находится в спящем состоянии, но чувствовать что-то по-настоящему глубоко сейчас сложно, потому что одновременно приходится держать поток магии, вплетенный в ловушку. Кроме того, еще только начало ритуала, а Поттер уже устал, и, поскольку Фелиппе – с другой стороны и страховать поток он может только там, где дыра, помогать Поттеру и на ходу штопать готовые образоваться прорехи приходится мне. Несколько раз мне даже кажется, что «все, конец», и вдруг я слышу шепот Фелиппе:

Северус, вызови фантом!

Фантом. Салазар, да это же так просто! И все становится на свои места. Поэтому и Альбус мне книгу подсунул. Я уже собираюсь воспроизвести Дарвита, как вдруг имп привстает на плече Поттера, отталкивается от него и, отчаянно вереща, подпрыгивает к потолку. И тут же с пронзительным визгом падает как подкошенный – такое ощущение, что его сразило ударом воздушного кулака. Падает, и я не знаю, каким чудом удерживаю Поттера, готового броситься на помощь. Помощь, кажется, уже не потребуется. Отвожу глаза от маленького тельца, а визг все еще отражается от стен. Акустика здесь хорошая.

Северус, – шепчет Фелиппе, – потолок.

Я издаю мысленный стон. Мы не закрыли потолок. Не закрыли ловушку сверху. В книге об этом, конечно, не сказано, но магам такого уровня, как мы, это просто непростительно. Дебилы. Оба. Едва удерживаюсь от того, чтобы не поставить блок. Не потому что Поттер может услышать, он в таком отчаянии, что сейчас ничего не слышит, кроме собственных эмоций, а я как раз не хочу слышать больше ничего, кроме мыслей о том, как нам перекрыть потолок, если мы с Фелиппе оба держим ловушку. И если Поттера еще хватает на то, чтобы кое-как удерживать циркулирующий поток, то выдать еще один поток такой силы он точно не сможет.

Спасаю положение вновь не я. Фелиппе запрокидывает голову к потолку, и круглые своды в считанные мгновения образуют абсолютно гладкое полотно. Вдруг ловушка заметно ослабевает, голова Фелиппе бессильно свешивается на грудь, глаза закрываются, а я едва успеваю подхватить нити, оставшиеся от его потока. Однако «все, конец», кажется, опять откладывается. Губы Фелиппе шевелятся, из кармана его мантии вылетает фиал, пробка выскакивает и самоиспепеляется, Фелиппе с усилием поднимает голову, чтобы глотнуть зелья, и тут же, улыбаясь, распахивает глаза. Обновленный поток магии земли штопает дыры в ловушке, а на потолке начинают проступать буквы и знаки, зеркаля то, что написано на полу. Несколько мгновений, и все это вспыхивает, ловушка закрывается, оставляя только одну, правильную, дыру.

«И что мы столько мучились? – возникает насмешливая мысль у меня в мозгу, и она явно принадлежит Фелиппе. – В следующий раз так и буду делать сразу».

Я начинаю произносить Дарвита, и палочку тут же выносит у меня из руки. Я в шоке смотрю на подхватывающего ее Фелиппе, магия сама закручивает удар, но, по счастью я не успеваю, от Фелиппе приходит мысль «Другое!», и я увожу поток в дыру.

Как другое? Или Альбус это намеренно?..

Приходит картинка от Фелиппе – взмах палочкой, слова «Кьямо фантазма» и лицо Альбуса где-то очень далеко.

Кьямо фантазма, – выкрикиваю я.

Получается раза с пятого, но все-таки получается. Фантом просачивается в дыру, и мы с Фелиппе ее перекрываем, успев ощутить мощнейший удар. На миг мне кажется, что позади дыры я вижу зеленое с золотыми и черными точками, но, наверное, у меня уже галлюцинации. Отвлекаться некогда, так что теперь все внимание – на фантом Альбуса.

Хорош, кстати, фантом. С одной стороны призрак призраком, с другой – он абсолютно неживой. Будто кто-то спроецировал изображение с картинки. Великолепно. С одной стороны, моя растерянность, с другой – чудовищная усталость Поттера; Фелиппе отправляет ему укрепляющее – из моего!!! – кармана, но этого хватит ненадолго.

Я обращаюсь к фантому:

Альбус Дамблдор, ты взял меня, когда я был девственником. Я, Северус Тобиас Снейп, требую платы за девственность.

И в тот же миг меня накрывает возмущением, презрением от Поттера, окриком, несущимся к Поттеру от Фелиппе и пониманием, что фантом – это фантом. Несмотря на то, что фантом должен сейчас обладать всеми чертами личности Альбуса, в нем нет ничего от него. И он – молчит.

Северус, карманы, – шепчет Фелиппе. – Карманы памяти.

Карманы памяти, да, это я хорошо запомнил. Но как пробиться к ним?

И в эту секунду я вспоминаю про связь. Закрываю глаза, чтобы представить, что фантом – это Альбус. Не очень получается, но связь, по крайней мере, почувствовалась. Почувствовался тот самый зов. Беру первое попавшееся счастливое воспоминание – когда мы помирились в доме на озере, и отправляю течь по каналу. Ноль реакции. А канал словно бы стал уже. Таааак… Альбус принимает поздравления после речи в Уизенгамоте. Опять не угадал. Что ж, у меня, кажется, всего пара попыток. Думай, Сопливус, думай. Что было для него знаковым?

Когда я отсылаю по каналу картинки с Гриндевальдом, в какой-то момент фантом вдруг вздрагивает, неживые губы размыкаются и глухо выговаривают:

Больно.

И это звучит ровно так, как если бы это произнес сам Альбус, так, что во мне застывает кровь. Что же делать? Ему – больно. Больно без всякой нежности, черт возьми! Но неужели все напрасно? И неужели все, что он делал, что я принимал за план и завуалированную помощь, было глупостью, той самой попыткой выпендриться, вроде Пузыря, Олуха, Уловки, да, в конце концов, просто маразмом? Может быть, он просто уже стал слетать с катушек от этого постоянного вмешательства в его мозг… Директор Хогвартса… Хогвартс…

И тут я понимаю, что мне нужно уйти. Уйти прямо сейчас. И что делать с ловушкой, она развалится, Фелиппе один не удержит ее за Гарри и за меня. Кроме того, нужна именно моя магия. Конечно же! Умница Альбус, вот почему…

Дарвита а фанточчо, – ору я во все горло, и да, все правильно – вот она, моя копия, вскидывает руку с палочкой, перехватывая ловушку.

А я выскальзываю, бегу наверх. Останавливаюсь, чтобы глотнуть укрепляющего, и продолжаю путь. Мне очень-очень надо сейчас попросить то, что Альбус спрятал для меня, у Хогвартса.

Примечание: если встретите в коридорах в субботу в пятом часу слизеринского декана, громко повторяющего «Боль и нежность», не спешите крутить у виска, бежать к директору или докладывать мадам Помфри.

Конечно, это не срабатывает, и когда я добираюсь до входа в кабинет Альбуса, я почти в отчаянии, я уже сорвал голос и шепчу: «Хогвартс, пожалуйста», и чудо – да, чудо все-таки происходит, горгулья открывает мне путь. И я уже знаю, я уже понимаю все, когда, оказавшись в кабинете, опять кричу «Боль и нежность», и мне в руки влетает ларец с открывающейся на ходу крышкой и набором фиалов, а на столе я вижу думоотвод.

Сливаю в него воспоминания одно за другим, а потом, перекрестившись, как это делала бабушка Элейн, ныряю в них. Не знаю, почему я полагал, что увижу молодого Альбуса и Гриндевальда, но сцена меня удивляет. Я оказываюсь за собственной спиной. Я стою в лесу, неподалеку от дома на озере, между мной и Альбусом – поляна с цветами. Я старательно выкапываю корни, Альбус идет ко мне, пряча что-то за спиной, и подойдя совсем близко, вынимает из-за нее венок и надевает мне на голову. У меня растерянное лицо, и оно становится напряженным и злым, когда Альбус тянет меня в лютики. Помнится, я придумывал тогда новый рецепт, и появление Альбуса спугнуло мою зельеварческую музу, и я все пытался удержать свою идею и, конечно, не удержал.

Во втором воспоминании опять я, Альбус смотрит из-под крыши галереи во дворе, я иду навстречу мимо фонтанов. Это июнь, ученики только что разъехались, и я обхожу опустевший замок, чтобы запомнить его таким на лето. Когда я вступаю под своды галереи, мы с Альбусом соединяем руки, прислоняемся друг к другу лбами и так и стоим несколько минут. В общем, ничего интересного или значимого. Следующее – совсем недавнее, про то, как я выбежал из кабинета. Альбус находит меня в галерее второго этажа, я упрекаю его за то, что он залез ко мне в голову, чтобы просматривать постельные сцены, а он говорит, что я сужу всех по себе. Потом мы расстаемся, Альбус уходит к себе, а я в подземелья. Я, который смотрит воспоминание, провожаю взглядом собственную спину и решаю пойти за Альбусом.

А вот тут уже кое-что интересное. Альбус мечется по кабинету из стороны в сторону, заламывая руки.

Потрясающий способ решения проблемы, – ехидно говорит женский голос с одного из портретов.

Придумай что-нибудь получше, женщина, – шипит Финеас Блэк.

Альбус останавливается и вынимает палочку.

Ну вот, из-за тебя теперь… – цедит сквозь зубы Блэк, но договорить не успевает – Альбус затыкает портреты и, тяжело дыша, наклоняется над столом. Несколько минут стоит молча, вцепившись в него, потом светлеет лицом и призывает фиал.

Воспоминание обрывается.

В четвертом воспоминании – я и Альбус после истории с василиском.

В пятом – мы на Астрономической башне, зимние каникулы 1984-го года, я почти сижу на перилах спиной к долине, захватывает дух, страшно, на самом деле страшно, но Альбус сжимает мои ноги своими, и мы целуемся. На столе – еще нетронутая бутылка вина, и по всей площадке рассыпан виноград, мы оба пьяные, и я опрокидываю Альбуса на этот стол, наваливаюсь сверху, и мы оба смеемся, когда я поливаю его вином.

И дальше еще полдюжины воспоминаний в том же духе. Останавливаюсь перед очередным.

Почему эти воспоминания, а не другие? Почему со мной?! И как отобрать из них то единственно верное, которое у меня осталось до того, как закроется канал?

Заныриваю в следующее и замираю. Что-то в этом воспоминании не так, по сравнению с предыдущими, и я никак не могу понять, что. Альбус с отсутствующим взглядом сидит на кровати в спальне, потом начинает медленно раздеваться, снимает кольца, верхнюю робу, рубашку, и, оставшись в одних брюках, снова садится на кровать. Я, который смотрит воспоминание, сажусь рядом, рассматриваю: такой близкий, такой любимый, дотронуться хочется невыносимо, но, конечно, что толку? Альбус вдруг встает и начинает одеваться, потом тихо приоткрывает дверь, и в этот момент до меня доходит, что в спальне напротив кровати висят три картины и все непристойные. Значит, это было до меня, до нас. Альбус выходит в гостиную и на цыпочках подбирается к дивану. На диване сплю я, одеяло сползло, и видно, что черная рубашка разорвана на плече и груди, и сквозь дыры проглядывают багровые полосы. В волосах запеклась кровь, свисающая с дивана рука тоже в крови. Мантия мокрым грязным комком лежит на стуле. Альбус встряхивает ее, выставляет на стол у окна фиалы с зельями, выкладывает палочку. Потом зовет эльфа, велит ему постирать мантию и заштопать. Придвигает к дивану кресло и садится в него. И просто смотрит. Пять минут, десять, двадцать; я сплю беспокойно, с полуоткрытым ртом, что-то бормочу во сне; иногда вскрикиваю или издаю стоны – и тогда лицо у Альбуса делается страдальческим, и на нем появляется такое выражение, будто он совершил очень большую ошибку, но отступать уже поздно. Когда часы на стене бьют три, Альбус встает и, наклонившись надо мной, отводит прядь волос, которая забивается мне в нос. Потом отворачивается, делает два шага в сторону спальни, но тут же возвращается и, вновь наклонившись, вдруг касается губами моих губ. Да не слегка, а в самом настоящем поцелуе. Его язык скользит в мой рот, исследуя его, сталкивается с моим языком, вылизывает уголок губ. И я, судя по всему, отвечаю, во сне наверняка принимая его за кого-то другого. И вдруг Альбус опоминается, его лицо болезненно искажается, он отрывается от моих губ, целует в лоб и быстро уходит. Я так и не просыпаюсь, по всей видимости, находясь под сонными чарами. Воспоминание обрывается, и вместе с ним заканчиваются все воспоминания из коробки.

Кресло услужливо подлетает ко мне, и я устало в него обрушиваюсь. Этот марафон меня вымотал.

Ну надо же. Значит, это было еще в 80-м году, вскоре после того, как я перешел к Дамблдору, потому что кнутом мне от лорда досталось только однажды, и, в общем-то, не единолично мне, а всем, кто был под рукой. Но что же это означает, кроме того, что Альбус чувствовал ко мне что-то уже тогда? Впрочем, почему я зациклился на этом ларце? Может быть, это один из нескольких?

На часы смотреть страшно, но, оказывается, я здесь не больше двадцати минут – забыл, что воспоминания смотреть быстрее, чем длились сами события. Оглядываюсь вокруг: ничего такого, что могло бы помочь.

Только зря время теряешь, – фыркает вдруг Финеас Блэк. – Это все, что он тут спрятал.

Я перехожу в гостиную, и вслед мне несется:

И там ничего нет тоже, говорю же тебе.

Дверь в спальню не открывается, и я возвращаюсь к Блэку:

Он что-нибудь передавал мне?

Блэк закатывает глаза:

Ничего он тебе не передавал. Иди.

Куда идти?

Где был до этого, туда и иди.

В подземельях тихо, и в первый миг, спустившись, я замираю от ужаса – два бездыханных тела и никаких фантомов. Но тут же и Фелиппе, и Поттер поднимаются – оказывается, легли, чтобы экономить магию, покрывающую ловушку. Фантомы тоже возвращаются на свои места. Все в порядке, если не считать чуть не случившегося у меня инфаркта.

А воспоминание я, кажется, знаю, какое. Хотя и совершенно не понимаю, почему. Но уж оно-то точно подходит под «боль и нежность». Отправляю воспоминание по каналу, и точно – фантом оживает сразу весь, становится объемным и твердо стоящим на своих фантомных ногах. И пусть это и призрак, от него точно так же, как от Альбуса, веет силой.

Альбус Дамблдор…

Полным именем, – яростно шепчет под руку Фелиппе.

Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, ты взял меня, когда я был девственником. Я, Северус Тобиас Снейп, требую платы за девственность.

Не думал, что это будет звучать так… унизительно. Ни на кого не смотрю, только на Альбуса, точнее, на фантом. Его рот открывается:

Хорошо.

Фантом безэмоционален, но в этом «хорошо» мне чудится нота усталости, как будто я долго уговаривал его на что-то, и наконец уговорил. Уговорил ли?

Что ты требуешь в качестве платы за девственность, Северус Тобиас Снейп?

На секунду мне кажется, что это вовсе не фантом, что это сам Альбус меня спрашивает, и становится ужасно стыдно. Настолько стыдно, что кажется – я весь пропитываюсь этим стыдом, что он изливается сейчас из глаз, из ушей, сочится потом по спине и покрывает невидимой, но очень хорошо ощутимой субстанцией комнату. Просить плату за то, что меня трахали… Не помню, падал ли я вообще когда-нибудь так низко.

Северус, – яростно шепчет Фелиппе. Он тянется ко мне магией, я чувствую лишь слабое касание к моей руке, но я знаю, что он хочет сжать ее, и это придает сил.

Я, Северус Тобиас Снейп, требую от тебя, Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, платы в виде отмены всех магических контрактов, которые существовали до нашей связи и после нашей связи.

Губы фантома разъединяются:

Неприемлемо.

Сердце обрывается, осыпается каменной крошкой на холодный пол. В голове темнеет.

Первый контракт, – шепчет Фелиппе. – Пробуй отдельно первый контракт.

Я, Северус Тобиас Снейп, требую от тебя, Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, платы в виде отмены всех магических контрактов, которые существовали до нашей связи.

Фантом молчит, а в уши снова врывается шепот Фелиппе:

Заключения контракта на это требуй, болван.

Я, Северус Тобиас Снейп, отдал тебе, Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, свою девственность, а взамен требую от тебя прервать все магические контракты, которые существовали до нашей связи, и разъединить связи этих контрактов с любыми более поздними контрактами.

Фантом молчит, я впиваюсь взглядом в сжатые губы, сердце в ушах отсчитывает удары, и вдруг:

Да.

«Да» проносится вздохом над нами, под нами, проходит сквозь нас, отлетает гулким эхом от раскатанных вдоль стен колонн.

Плата отправлена, Северус Тобиас Снейп.

И все. Фантом опадает, стекает на мокрый пол и развеивается, и нет больше ничего, в зале только гуляющий между колонн ветер, а внутри пустота. Обрушиваюсь к ближайшей колонне, Фелиппе бросается ко мне, подхватывает, прижимает к себе.

Все, получилось все, – шепчет, гладит по волосам. – Теперь все.

Ну вы даете, – говорит Поттер, отряхиваясь и пытаясь наложить высушивающие чары. Но, судя по всему, руки его не слушаются, и, когда он пробует встать, ноги подгибаются тоже.

Так, укрепляющее, – Фелиппе кидается к сумке с лекарствами, и через минуту всем сестрам достается по серьгам. Сам Фелиппе при этом к зельям даже не притронулся. Приведя в чувство нас, он начинает колдовать, уничтожая следы, возвращая привычный вид потолку, колоннам. Я выискиваю взглядом маленькое тельце, но его нигде не видно. Наверное, Фелиппе убрал его еще тогда, когда я ушел.

Мы с Поттером поднимаемся и кое-как доходим до лестницы. Держимся за перила, согнувшись, как два инвалида, я на третьей ступеньке, он на первой. Заставляю себя смотреть ему в глаза:

Все, что здесь было, Поттер…

Да знаю я, знаю.

На лице явно отражается: «Впутали меня в ваши гнусности».

Ты хоть сказал ему, что этим ритуалом вы спасаете весь магический мир? – раздается вдруг бархатный голос.

Пиппе! – пытаюсь оборвать я.

– Сказал, насколько это влияние было опасным? – отмахиваясь, продолжает он. – Или как всегда, благородно промолчал?

Какого драккла?! Мистер Поттер, идите, – говорю.

Нет уж, я послушаю, – возражает он, а у меня нет сил даже и на одно слово.

Сажусь на ступеньку, и просто сижу. Руки повисли плетьми, палочка выпадает и катится по лестнице. Поттер подбирает ее, смотрит на меня взволнованно и беспомощно. Потом садится рядом, вкладывает палочку мне в руку и сжимает мои пальцы вокруг нее.

Я приду завтра, ладно? А то у нас тренировка.

Никаких тренировок, – жестко говорит Фелиппе. – Сейчас к Северусу в комнаты и на диван дрыхнуть.

Хорошая идея, между прочим, – дрыхнуть.

Он встает у подножия лестницы:

Все, что смог, – убрал, но остаточной магии тут еще порядочно. И в ближайшие пару лет, конечно, лучше тут никаких ритуалов не проводить.

А потом… потом мы идем ко мне. Уложив Поттера в спальне, сидим в гостиной, пьем какао (алкоголь сейчас нельзя), и я вспоминаю, что с утра ничего не ел. Впрочем, накачанный под завязку магией и впечатлениями, и не хочу.

По губам Фелиппе бродит еле заметная усмешка.

Два идиота, – говорю.

Ага.

Мы смеемся оба. Потом вспоминаю возню на плече, жаркое дыхание в ухо и шершавый язык, и смеяться уже не хочется.

Мне лучше уйти, – говорит Фелиппе.

А я не говорю ничего.

Перед тем как нырнуть в камин – до «Дырявого котла», он целует меня в лоб.

Пожалуйста, заходи, Северус.

Вот так. Теперь только «Северус», никаких «Сев». И я почему-то уверен, что не зайду. Более того – я уверен, что он в этом уверен тоже.

И только когда он скрывается в камине, я вдруг вспоминаю, что так и не поблагодарил.

Храп Поттера слышен даже через дверь, я бы тоже с удовольствием прилег, но мне надо кое-что проверить. И точно – камин в гостиной Альбуса открыт. Однако его самого не видно. Заглядываю в пустой кабинет, а потом подхожу к спальне. Заперто, но я прошу, и Хогвартс мне открывает.

Альбус спит, лицо расслабленное, на полу рядом с кроватью – стакан, и пахнет от него снотворным. Судя по осадку на дне, проспит он еще несколько часов. Все правильно, он и не мог бы участвовать в ритуале лично, с его-то обетами. А все-таки срежиссировал его – и как ни казалось мне, что я действую самостоятельно, где-то за мной, надо мной все время был план. Ба, старая знакомая, давно не виделись, марионетка Альбуса Дамблдора, Северус Снейп! И не так уж обидно, на самом деле. Я ведь такой же. Что Альбус не посвящает меня в свои планы, что я – тех, кто близок мне. Что Альбус использует тех, кто очарован его силой, что я – тех, кто очарован моей.

Возвращаюсь к себе и тяжело обрушиваюсь на диван. Уставился на огонь в камине, и так и сижу. Не сдвинусь с места, пока не придет пора Поттеру вставать. Вот только на секунду прикрою глаза.

Но кажется, сделать это мне не суждено. Лохматый комок вылетает из камина на столик, расшвыривая чашки и блюдца, черный лохматый комок с перебитой лапой, пахнущий паленой шерстью. Подхватываю его на руки, прижимаю к себе, смеюсь, глажу и снова смеюсь. А он лопочет что-то, пачкает меня сажей и лижет шершавым языком в лицо. Все правильно. Кто-то заводит кошку, кто-то жабу, а я – демона. Все хорошо.

========== Глава 115. О магии, темной и не очень ==========

Утро было прохладным, дождливым и сонным, а еще к нему отчетливо примешивалась тревога – Ромулу и Хуан Антонио неожиданно, никого не предупредив, не попрощавшись, ушли к Книге судеб ночью. Известие это выгнало на общий завтрак всех Вильярдо, исключая остававшуюся в постели баронессу, и все сидели за столом молча и, будто в доме лежал покойник, говорили вполголоса и не смотрели друг другу в глаза.

Невыспавшаяся Эухения душераздирающе зевала, ей вторил составлявший ей полночи компанию у постели Мора Гжегож. Вероника Алехандра занавесила лицо волосами, и если Эухения и улавливала за этой маскировкой торжествующую усмешку, то ей было абсолютно все равно. Все, чего она хотела сейчас – это чтобы Гжегож остался дома, но он отправлялся с Вероникой Алехандрой в Мадрид. Та готовилась к государственным экзаменам для волшебников старшего школьного возраста на домашнем обучении (как будто в Испании существовало другое!) и сегодня сдавала отборочные тесты.

«Можно подумать, он помолвлен с ней, а не со мной», – подумала Эухения недовольно, когда Гжегож поцеловал ей руку на прощанье и ушел в холл вслед за Никой. Впрочем, ворчать было глупо. Баронесса вчера объявила, что собирается нанять секретаря, и в числе его обязанностей будет также аппарировать вместе с младшими.

Вздохнув, Эухения вернулась наверх. Дверь комнат Ромулу была приоткрыта, и оттуда доносилось наигранно-бодрое и ужасно фальшивое пение. Эухения прошла мимо и уже потянула за ручку двери крайней гостевой комнаты, когда Рита выскочила в коридор – в сапогах выше колен и в плаще с вставками из драконьей кожи.

Я – на охоту, – крикнула она и умчалась.

Нет, она когда-нибудь доиграется.

Эухения оглянулась и увидела в проеме балконной двери Эрнесто. Тот комкал в ладони пачку сигарет.

Бабушка ведь не собиралась сегодня?..

Нет, не собиралась, – он подбросил пачку вверх, испепелил ее и ушел.

Эухения вошла в гостевую комнату. За дни болезни Мор заметно исхудал, и скрючившееся под белой простыней тельце казалось совсем маленьким. Рядом с постелью стояла чаша с ярко-зеленой жидкостью. Она пахла болотной тиной и неприятно липла к пальцам, но это единственное, что помогало от периодического повышения температуры. Эухения намочила губку и принялась обтирать раскаленный лоб. Губы Мора растрескались и запеклись черными корочками, и у Эухении, когда она видела его лицо, каждый раз вздрагивало сердце.

В выздоровление лепрекона она не верила. Более того, Гжегож, которому удалось немного проникнуть в разум Мора, сказал, что в своем сне тот испытывает ужасные страдания. И Эухения уже не раз задумывалась, не лучше ли позволить ему умереть. Прошло всего несколько дней, но ей казалось, что все это длится уже годы и не будет этому и конца, и края.

«Потерпи, – говорил Гжегож. – Ты тоже вышла из комы не за один день. Организму нужно набрать силу».

Но пока что, кажется, организм Мора силу только терял.

Эухения откинула простыню и принялась обтирать грудь, живот и то, что ниже. Анатомия Мора вполне походила на человеческую, ничего необычного, только меньше и зеленое, а так – даже пупок имелся, но, когда дело дошло до половых органов, по размеру вполне себе сопоставимых с размерами органов если и не взрослого мага, то подростка, Эухения вздрогнула. Рука неловко дернулась, и губка шлепнулась на пол.

На поверхность памяти, словно вода из кувшина на стекло, щедро выплеснулся декабрьский день. Эухения попятилась и, миновав кресло, сползла по стене.

Подросток. Среди тех ублюдков на ферме был совсем мальчишка. Ровесник Чарли, не больше, которому в октябре только-только исполнилось семнадцать. Пятый. Мальчишка. Как же она забыла про него? Они подначивали его, обзывая трусом, обещая, что он станет после этого настоящим мужчиной. Двое вытолкнули его вперед, Эухения стояла на коленях, и один из ублюдков тянул ее за волосы. У нее уже болело все, ей казалось, что внутри нее все разодрано, по ногам струилась кровь, и очень-очень устали губы. И еще на них был вкус мужской похоти, она ненавидела этот вкус. И она держалась, она очень старалась держаться, хотя и совсем не верила, что они пощадят и ее, и Чарли. Они говорили что-то в духе: «Будешь вести себя хорошо, вернешься домой к мамочке с папочкой», но мысль, что не надругаться же над ней они сюда примчались, все время мешалась в мозгу. И в тот момент, когда ее потянули за волосы, а тот мальчишка оказался перед ней, и его тощие ноги путались в трусах, которые он никак не мог снять, что-то внутри Эухении повернулось, и слезы заструились по щекам. Ублюдки загоготали. Ее стукнули по голове и толкнули в шею, и ей опять пришлось взять в рот, и она еще подумала, что у него не такой отвратительный запах, как у других ублюдков, а они уже должны были насытиться, и скоро станет легче. И тут парень оттолкнул ее голову от себя с криком: «Нет! Я не буду так!» и, так и оставив трусы на земле, аппарировал.

«Так я и знал, что у него кишка тонка, как у его покойного папаши», – высказался кто-то из тех, кто был перед Эухенией, а другой с презрением сплюнул. И ее толкнули лицом в трусы, и тот, кто до этого тянул ее за волосы, стал втискиваться в нее так сильно, что она заорала от пронизывающей все тело боли. А потом ее вдруг выпустили и все как-то расступились, и она не сразу поняла почему. Но проследила направление взглядов и увидела: Чарли, сидевший на земле, извернулся так, чтобы дотянуться до привязанных к столбу рук, и слизывал с перчаток желчь…

Мор во сне всхрипнул, и Эухения опомнилась. Метнулась к лепрекону и, высушив промокшую от пота подушку, закончила обтирание. Прикрыла Мора чистой простыней и опустилась в стоявшее поодаль кресло. Ночью их было два, головы Эухении и Гжегожа склонялись друг к другу, и Эухения привычно злилась, что Гжегож не хочет ее целовать. Но сейчас она понимала, что он, пожалуй, прав. Она явно не готова увидеть то, что скрывается под его брюками. И не готова прикасаться к этому. И даже ложиться с ним в одну постель – тоже нет.