Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 74 страниц)

Фелиппе улыбается.

Это тебе, Сев.

Я развязываю узел, открываю коробку, которая находится под атласом, и едва не ахаю. В моих руках оказывается большая круглая чаша, позолоченная внутри и покрытая выпуклыми треугольниками мозаики снаружи. Между цветных стеклышек – красных, лазоревых, зеленых, фиолетовых – тонкими, перехлестывающими друг друга золотистыми полосками змеятся древние руны.

Перевожу вопросительный взгляд на Фелиппе. На его лице – все та же мягкая улыбка, но теперь в ней проскальзывает грусть.

Может быть, ты не будешь считать меня таким уж плохим человеком, Сев?

Это… думоотвод?

Да. Он зачарован на то, чтобы никто не мог воспользоваться им без разрешения хозяина. Причем воспринимает даже мысленную команду.

Провожу кончиками пальцев по рунам. Я их не знаю, что наводит на мысль, что эта разновидность – древнее тех, которые я изучал когда-то, и уж конечно, намного древнее тех, что преподают в Хогвартсе.

Пергамент в коробке – это расшифровка. Один мой родственник занимается рунами, я попросил его перевести надписи на английский. Это муранское стекло и мозаика – тринадцатый век, один из самых первых думоотводов, возможно, даже самый первый из всех. Как ты знаешь, чем древнее артефакт, тем большей силой он наделен. В этом думоотводе входишь в воспоминания без неприятных ощущений, и не надо пользоваться палочкой, чтобы их просматривать. Я хотел сначала подарить тебе кое-что другое, но решил, что думоотвод будет полезнее.

Смотрю на него, не в силах поверить. В груди растекается что-то теплое, что разом перекрывает все неприятные впечатления, полученные за целый день. Я отдаю себе отчет в том, что дарить столь древний артефакт, который, наверняка, стоит бешеную цену, можно только из чувства вины, но понимаю и то, что такую вещь просто так отдают лишь тому, кто действительно дорог. Возможно, поэтому, а, возможно, потому, что Фелиппе вовсе не выглядит виноватым, хотя и напряженно ждет моей реакции, я решаю принять думоотвод.

Привлекаю щедрого дарителя к себе и дотрагиваюсь губами до его волос чуть повыше уха. Фелиппе вздыхает и обхватывает меня руками, вновь прижимаясь всем телом.

С минуту мы просто стоим и молчим, вслушиваясь в рев ветра, который за считанные минуты, кажется, успел превратиться в ураганный и теперь, беснуясь, колотится в наше окно. Дрова в камине уже прогорели, а половина свечей в люстре погасла, создав в комнате полумрак. Несмотря на беспорядок, здесь и раньше было уютно, а теперь я бы это определил как чертовски уютно. Поэтому слова Фелиппе, резко контрастирующие с обстановкой, заставляют меня вздрогнуть.

Я потерял тебя? – спрашивает он.

Застыв, я смотрю на тлеющие в камине угли. От моего ответа будет зависеть, пойдут ли наши отношения на новый виток – если я отвечу «да», то мы однозначно станем друг другу еще ближе. Готов ли я сделать этот шаг? Сразу резко вспоминается утро, и Альбус – мое безумие, моя призрачная мечта. С Фелиппе никогда не будет такой выключающей сознание страсти, которая ударяет под дых, выбивает почву из-под ног, с ним просто уютно и хорошо, и, несмотря на его периодические выкрутасы, я уже изучил его, и в принципе знаю, чего ждать. Предсказуемость, хороший секс и уют, место, где меня всегда ждут, – возможно, это то, что мне сейчас нужно. Возможно, это то, что будет мне нужно и впредь. Но как же не хочется сейчас решать…

Ясно, – вздыхает Фелиппе. – Что ж, сам дурак. Надо было мне мучить тебя, – бормочет он куда-то в мое плечо, и в его голосе я вдруг ясно чувствую закипающие слезы. И внезапно понимаю сам, что не готов и к другому – не готов отказаться от того, что вдруг начала предлагать мне судьба. Возможно, не так уж много хорошего мне предстоит на обещанном мне пути через ад.

Нет, – отвечаю я, и прижимаю его к себе так крепко, как только могу. – Ты не потерял меня.

Ох, Сев, – он всхлипывает, чертя носом мокрую дорожку по моему сюртуку, и я, несмотря на вновь мелькающее перед глазами лицо Альбуса, чувствую себя почти счастливым.

Воспоминания об уничтоженных страницах я решаю просмотреть у себя, и Фелиппе сгружает их в принесенные из подвала флаконы, выстраивая их рядком на столике. А вот мое досье я буду читать здесь. Фелиппе приносит из холодильника мясо и вино, и заботливо подсовывает мне бутерброды, пока я читаю расшифровку рун. Ничего необычного в них нет, чары как чары, однако мой взгляд задерживается на тех, что защищают того, кто просматривает воспоминания, от негативных эмоций участников событий. Думоотвод, без сомнения, зачаровывал маг, обладавший большим жизненным опытом. И, кажется, он даже в десятки раз дороже, чем я думал вначале.

Как ты его достал? – спрашиваю я Фелиппе, который, устроившись рядом на подлокотнике дивана и несколько нависая надо мной, торопливо пережевывает бутерброд.

Премия за хорошую работу, – хмыкает он, отрывая тонкую полоску от большого куска вяленого мяса и дразнящим движением отправляя ее в рот. – Италия – очень бедная страна, что магическая, что маггловская. Поэтому премии нам платят конфискованными артефактами, – увидев мое недоумение, поясняет он. – Думоотвод – очень редкий артефакт, не каждый знает, что он из себя представляет. В каталогах европейских артефактов его точно нет. Перекупщики тоже не знают, что это такое. Вот и конфисковали его у них как незаконно продаваемую ритуальную чашу. Сам понимаешь, как мало стоит ритуальная чаша, – улыбается Фелиппе. – Поэтому когда мне предложили выбрать премию из конфискованного второсортного товара, и я увидел у них думоотвод, то не стал сопротивляться.

А он меня удивил. Не такой уж он, оказывается, и правильный.

Разве думоотвод не мог бы тебе помочь в работе в полиции?

Фелиппе пожимает плечами.

Предлагаешь отбирать воспоминания насильно? Под веритассерумом люди рассказывают все сами.

А пересматривать свои собственные?

В нашей семье есть уже один думоотвод. Если возникнет такая необходимость, я доберусь до него за пятнадцать минут. Я когда-то взял этот для себя, но ни разу им не воспользовался, так что можешь с полным правом им владеть. А если тебя смущает его стоимость, то ведь мой долг жизни гораздо больше его стоимости.

Я чуть было не открываю рот, понимая, что я даже ни разу не подумал о том, что по законам магических связей Фелиппе мне теперь должен до тех пор, пока ему не представится случай спасти мою жизнь. Искушение воспользоваться этим и закрепить связь, несомненно, велико. Но – слишком хорошо помнится поттеровское «Все, Сопливус, теперь ты должен мне. И учти, что если бы не Рем, я бы никогда не стал спасать твою жалкую шкуру». А еще – вновь вспоминаются слова девчонки Брокльхерст, точнее, ее обожаемой герцогини: «война – это всегда выбор: победить или прекратить войну». Кажется, я сегодня уже чуть было не совершил одну огромную ошибку. И – на секунду передо мной встает любимое лицо – Лили точно была бы недовольна.

Я отказываюсь от твоего долга жизни, – говорю я спокойно и смотрю Фелиппе прямо в глаза.

Сев, – он отвечает мне странным взглядом, в котором почему-то полно сожаления, и качает головой, – я не отказываюсь от него.

Я продолжаю смотреть на него, и вдруг понимаю, что я же прекрасно знал, что он это скажет, потому что за исключением 5% Слизерина, на 95% Фелиппе – это поровну Гриффиндор и Хаффлпафф. Удовлетворение от собственного поступка исчезает с быстротой Экспеллиармуса. Что ты опять вообразил, Сопливус? Тебе никогда не удастся и на десятую часть сократить расстояние между тобой и такими, как Лили.

Отворачиваюсь и, продолжая держать в руках пергамент с рунами, закрываю глаза. Фелиппе опускается на диван рядом со мной, обнимает.

Сев, ты что? – бормочет он суетливо, утыкаясь теплым носом мне в шею. – Отчего ты расстроился? Все же хорошо. Правда, хорошо? – и его идиотская бессвязная речь взламывает, растапливает корку льда, которой уже начало покрываться болото внутри меня. Но, увы, даже очищенное ото льда, это всего лишь болото…

Сбросив в думоотвод воспоминания, Фелиппе уходит к себе в спальню с охапкой книжек в руках, и я остаюсь один. Оказывается, он действительно читал оригинал моего досье. Я не успеваю удивиться тому, насколько же важное положение он занимает для того, чтобы получить доступ к подобным документам в чужой стране, как уже вижу, каким образом это было проделано. В запросе на имя начальника отдела по борьбе с международной преступностью Готфрида Кромуэла подробно рассказывается о выдуманных преступлениях, которые некто, похожий на меня, совершил во времена Темного Лорда (и после) на территории Италии.

Кромуэл, похожий на недооперившуюся и беззубую хищную птицу потомок древнего рода (уверен, что победи Лорд, он бы с таким же упоением служил и правительству Лорда), злобный и недалекий, еще до того, как приносят документы, начинает подобострастно уверять Фелиппе, что я наверняка тот, кто им нужен. Что меня «прикрыли свои люди», что он много лет ждал, что справедливость однажды восторжествует, и, видимо, наконец дождался.

После Фелиппе отводят отдельную комнату, которая закрывается снаружи на все то время, пока он просматривает досье. Однако в виду высокого положения его не обыскивают.

Нет, это не он, – говорит Фелиппе, когда много часов спустя Кромуэл возвращается за ним.

Огорчение Кромуэла просто не передаваемо.

Неужели нет никакой надежды? – спрашивает он, подгребая к себе пухлую папку, набитую пергаментами.

Абсолютно нет, – отрезает Фелиппе.

У меня создается впечатление, что если бы он не сказал об этом так категорично, Кромуэл мог бы даже настаивать. Но я вижу, что Фелиппе очень расстроен моим досье. Покидая обрамляющие собственно сам просмотр воспоминания, я возвращаюсь вслед за ним из коридора в ту самую комнату, сажусь за стол и начинаю медленно вчитываться в пергаменты.

И через час уже и сам почти начинаю верить, что Северус Снейп – это исчадье ада. Нет, ни капли вранья в страницах моего досье нет, все показания моих бывших (и, вероятно, будущих) «коллег» соответствуют истине. Однако поданы мои грехи так грамотно, что закрадывается подозрение, что над досье трудился кто-то, кто поставил меня утопить своей основной жизненной задачей. Вряд ли, конечно, к досье имел прямое отношение Рэнделл. К сбору материала – да, несомненно. А вот оформлял его кто-то более умный. Тонкая итальянская рука…

Уж не тот ли самый друг трудился над ним, который вставляет мне палки в колеса теперь? Хотел бы я знать… Но, учитывая, что вероятная ниточка связи с ним – Джулиус Андерс трудилась некогда в аврорате, вполне возможно, что охота началась еще тогда. Я вспоминаю про улики, внезапно возникавшие в 1982 году. В досье информации о них нет. Возможно, если бы Альбус не подсуетился и не стер бы память кое-кому в аврорате, те улики действительно бы стали последней каплей. Не так уж и далек Рэнделл от того, чтобы однажды выполнить свою угрозу и достать меня.

В любом случае, я зря накидывался на Фелиппе. Теперь я понимаю, как он был напуган моим досье, и каких громадных усилий ему, должно быть, стоило преодолеть свои недоверие и страх. Я болван, каких мало! Это не Фелиппе, это я был законченным эгоистом, не понимая, чего ему стоит принимать меня у себя. Если бы я прочитал такое досье, то без самой крайней нужды обходил бы подобного человека за полмили, а еще лучше за две.

Северус Тобиас Снейп, правая рука Темного Лорда Волдеморта… Никогда не рассматривал себя именно как правую руку. Правой, по моему мнению, был не кто иной, как Люциус. Но со стороны виднее. То положение, которое я довольно быстро стал играть в свите, задания, которые я выполнял для Лорда…

И как же много сделал для меня Альбус! Даже если я теперь узнаю о нем что-либо совершенно отвратительное, такое, до чего еще не доходит мое воображение, я всегда буду помнить, что он спас меня – если и не от смерти в Азкабане, то от измывательств авроров, по сравнению с которыми и поцелуй дементора показался бы милосердием.

Закончив просмотр, я распахиваю дверь в спальню, и Фелиппе возвращается и садится рядом со мной на диван. Мы молчим. Наконец я выдавливаю:

Спасибо.

Он обнимает меня, прижимается к плечу раскрасневшейся щекой. В вырезе белой рубашки на груди темнеют густые волосы, и Фелиппе вдруг торопливо застегивает ее, как девица, на невинность которой только что покусились. Но мне на самом деле не до него. Поэтому все остается как есть. Кажется, он это понимает.

В следующий раз, когда рассердишься на меня, ты помни, пожалуйста, что если я что-то такое делаю, то не со зла, ладно? – нарушает он молчание несколько минут спустя, осторожно трогая мое запястье своей ладонью.

Я запомню, – говорю я, тщетно силясь улыбнуться, – если ты делаешь что-то такое, то не со зла.

Когда я вхожу в клуб, Ричард уже оказывается порядком пьян. Не припомню, когда я его видел в таком состоянии. По счастливой случайности у меня с собой оказывается протрезвляющее, Не заботясь о том, какое впечатление мы производим на окружающих, я за плечо волоку Ричарда в туалет, и там, над раковиной, насильно вливаю в него зелье.

Сволочь. Снейп, ты сволочь, – бормочет он, когда я отвожу колечки волос от его лица, и жду, пока он исторгнет алкогольное содержимое ужина.

Какого тролля?! – спрашиваю я, когда он, тяжело опираясь на край раковины, приводит себя в порядок и опускает голову под кран, чтобы влить в себя немного холодной воды.

Я не знаю, Снейп, – бормочет он, потирая пальцами виски и прислоняясь к стене. – Просто опостылело все.

Я открываю флакон с обезболивающим. Очищая организм от того, что не успело усвоиться, протрезвляющее ускоряет процесс усвоения остального, но не избавляет от последствий интоксикации.

Не надо, – Ричард отводит мою руку. И отмахивается. – Не сейчас. Пусть.

Что за чушь?!

Я не помню, когда я в последний раз отдыхал, Снейп, – говорит он. – Не помню, когда я последний раз трахался. Ты знаешь, что у меня не стоит? Просто от усталости не стоит.

Ричард устало прикрывает глаза. Я смотрю на его воспаленные, покрасневшие веки, посеревшую кожу на лице и слушаю, как течет вода. Я молчу, стараясь не думать, когда сам последний раз спал столько, сколько хотел. О полноценном же отдыхе у меня вообще очень смутное представление. Но Ричард, несмотря на свою профессию, мне всегда казался в этом отношении… другим. Тем самым, у которого все в порядке. По крайней мере, он никогда не жаловался. А я… никогда не думал про него. Принимал как должное.

А… ерунда, Снейп, – он протягивает руку за флаконом и выпивает одним глотком. Улыбается. – Помнится, твои похмельные были лучше, чем в аптеке Хогсмида. Выгорело у тебя то, зачем ты к Фелиппе ходил?

Я подхватываю его тон:

Выгорело. И это облегчило нам задачу. Не нужно доставать мое досье. Просто уничтожим его.

На этом моменте. Ричард запрокидывает голову и начинает хохотать. На его глазах выступают слезы:

– Ох, Снейп. Ты так говоришь, как будто действительно есть разница между тем, чтобы выкрасть досье и уничтожить его.

Уничтожить не предполагает проблем выхода из хранилища с досье.

Так и так накладывать Империус, – говорит он. – Так и так давать конкретное задание… И если этого человека поймают…

Можно приказать ему забыть.

Если он Империус не сбросит.

Ты когда-нибудь видел кого-нибудь, кто бы сбрасывал Империус?

Он задумывается.

– Нет, по ходу, не видел. Но это все равно огромный риск. Если они разоблачат его до того, как он в хранилище войдет? У тебя большой опыт в наложении Империуса?

Я медленно качаю головой. Весь мой опыт – это тренировки заклятия с Люциусом или Эйвери, наложение его на парочку магглов и еще в тот достопамятный день моего рождения полтора месяца назад – на Минерву. Ричард совершенно прав. Риск просто невероятен. У него самого опыта больше, чем у меня, но тут разговор о долгосрочном стойком Империусе. И достаточно сильном маге, на которого мы его будем накладывать. Потому что он, в свою очередь, должен наложить Империус на охрану отдела секретных документов.

Кроме того, досье наверняка защищено от заклинаний уничтожения, Снейп. Это не мусор, Эванеско его не возьмет. Опять же, мы собирались выкрасть несколько досье, чтобы не возникло подозрений, и уничтожать надо несколько. Если в хранилище устроить пожар, у них наверняка сработает сигнализация.

Можно отсроченный взрыв, – предлагаю я. – Есть такие зелья, которые взрываются через день-другой.

– В зельях тоже магия, – возражает Ричард.

Во взрывающихся – очень слабая.

Нет, Снейп, детектор ее обязательно засечет.

А Империус, ты говорил, он не засекает? – ехидно интересуюсь я.

Империус – нет, потому что детектор настроен только на светлую магию, – хмыкает Ричард. – Его же светлый волшебник создавал.

Я безрадостно фыркаю. Вот так во всем. И они еще борются с теми, кто изучает темное волшебство! Неграмотные идиоты. Поворачиваюсь к Ричарду, и вижу, что он буквально расцветает. В темных глазах появляется лихорадочный блеск, тонкие губы приоткрываются, изо рта вырывается хриплый смешок. Это значит только одно – Брэндона осенила гениальная идея.

Зелья-то он точно обнаружит, – ухмыляется Ричард и, заговорщически подмигнув, наклоняется ближе ко мне, – а что ты скажешь о маггловских бомбах, Снейп? Обыкновенных маггловских бомбах с часовым механизмом?

По возвращении в Хогвартс меня ждет приятный сюрприз. Домовые эльфы оттирают ведущую в подземелья лестницу от густых розовых соплей. Кровавый Барон, встретив меня у ее основания и проследовав со мной в мои комнаты, торопливо пересказывает последние события.

Отправив его на ночную охоту, я переодеваюсь в халат и разогреваю себе какао, готовясь провести несколько часов над варкой зелий. Часть их пойдет в больничное крыло, часть – в аптеку Формана, а часть – мне самому: похоже, что история с ловушкой в доме Горбина еще долго будет давать о себе знать, и мне, как ни унизительно сознавать это, требуется новый, усиленный комплекс сердечных.

Задерживая в ладонях теплую чашку, я обдумываю то, что услышал от Кровавого Барона. Близнецы Уизли в больничном крыле. Хорошая это новость или плохая?

Пламя в камине окрашивается зеленым, и в нем появляется голова Минервы.

Северус, это было жестоко! – упрекает она меня.

Неужели? – спрашиваю я. Отодвигаю кресло, чтобы лучше видеть голову собеседницы, но войти ее не приглашаю. – Лестница была зачарована на проникновение Уизли на территорию Слизерина после отбоя. Точнее, на произнесение ими любых заклинаний на территории Слизерина после отбоя.

Подвешивать детей над лестницей! – восклицает Минерва, едва не переходя на визг. – Можно подумать, что ты упиваешься собственным садизмом, Северус Снейп!

Если бы декан факультета, на котором учатся эти дети, обеспечила все меры по нахождению этих детей на территории исключительно собственного факультета после отбоя, им бы не пришлось висеть над лестницей, – обстоятельно отвечаю я и салютую ей чашкой какао.

Лицо Минервы искажается яростью.

На этот раз ты просто так не отделаешься, Северус Снейп! Я немедленно сообщу об этом Альбусу, и завтра инициирую обсуждение твоего поведения на педагогическом совете!

Голова Минервы исчезает. Пожимая плечами, я ставлю чашку на стол. Какао остыло, и пить мне уже расхотелось. Она так орала, как будто я сотворил с несчастными мальчиками невесть что! Можно подумать, что они не простуду легкую подхватили, провисев под сырым потолком всего лишь какие-нибудь полчаса, а их уже завтра хоронить собираются.

Что ж, и в таком случае это была бы небольшая потеря… одним Уизли больше, одним Уизли меньше, – бормочу я, усаживаясь в кресло напротив камина. На самом деле, ужасно хочется спать. И тролль бы побрал Минерву! – если варку зелий я еще готов потеснить на раннее утро, то она-то непременно сейчас вернется и начнет давить на психику, вынуждая вернуть Гриффиндору баллы, не назначать отработок и так далее в том же духе. Противнее всего, если Альбус действительно встанет на ее сторону, защищая свой ненаглядный факультет. Но скорее всего, так и будет…

Пламя в камине вновь окрашивается зеленым и лицо Минервы, обрамленное растрепанными седыми волосами, опять появляется в нем.

Северус, я была у Альбуса. Нам надо поговорить! – заявляет она непререкаемым тоном. Бросаю взгляд на часы: уже почти полночь. Кажется, ни зелий, ни сна… – Я жду тебя у себя, – продолжает Минерва, и мне ничего не остается, как только кивнуть. Не понимаю, чем ее не устраивает моя собственная гостиная, но что поделать? – видимо, это причуды дамы в возрасте. Наскоро натягиваю брюки и рубашку, и призываю из гардероба приличную мантию. Напоследок окидываю взглядом гостиную, улыбаюсь при виде стоящей на столе коробки с чашей думоотвода, шагаю в камин и переношусь к Минерве.

Устоять после того, как тебя выплюнула наружу каминная сеть, и так непросто. Но на этот раз, выходя в гостиную Минервы, я еще и спотыкаюсь обо что-то твердое. И, конечно же, со всего размаху ударяюсь носом о паркетный пол. Однако об унизительности положения раздумывать мне уже некогда. Потому что при попытке встать я обнаруживаю себя спеленатым, словно мумия, в то время как довольно острая палочка Минервы ве-е-есьма настойчиво тычется мне в горло.

========== Глава 62 Вражда и дружба ==========

Консоме, паэлья и ваш лекарственный настой, сеньорита Эухения, – под ласковый, журчащий ручейком голос Мартины большой поднос, уставленный закрытыми блюдами, подплыл к кровати и застыл, ожидая дальнейших распоряжений.

Неохотно открыв глаза, Эухения приподнялась на локтях и попыталась сесть. Однако после приятной полудремы руки и ноги были еще расслаблены, и вышло не очень ловко: пришлось-таки воспользоваться помощью Мартины, которая с готовностью бросилась подкладывать подушки. Кухарка выглядела очень довольной, и Эухения не выдержала – скользнула по поверхности ее разума и, прежде чем та, видимо, что-то заподозрив, отвернулась, успела заметить за плотной пеленой белого тумана неясные очертания двух людей, сплетшихся в объятии.

Проклятая стерва! – прошипела она, едва итальяночка покинула комнату, и заглушающее заклинание, брошенное в захлопнувшуюся дверь, достигло цели.

Выждав несколько минут, Эухения Виктория выдернула из-под нижней подушки палочку, набросила на дверь запирающие чары и призвала с книжной полки большую прямоугольную шкатулку. Крышка ее была обита коричневой кожей, уже довольно потертой и с тремя продольными царапинами, похожими на след от когтей. Шкатулку Эухения получила в подарок от деда лет в семь, когда стало ясно, что ее ждет будущее профессионального зельевара. Эта вещица передавалась в семье из поколения в поколение по линии Вильярдо несколько веков, но почему-то досталась дедушке от бабушки Сицилии-Изабеллы, миновав маму. Благодаря расширяющим чарам внутри шкатулка была во много раз больше, чем снаружи, и содержала в себе несколько ящиков с ячейками. В них находились фиалы различных цветов и размеров – минимальный набор противоядий каждого уважающего себя зельевара. В кожаных кармашках под крышкой хранились безоары.

Эухения извлекла из верхнего ящика два маленьких фиала, с прозрачной зеленоватой и желтоватой жидкостью, и сняла крышки с блюд. Светлый, почти прозрачный бульон с вьющимся над ним парком так и приглашал попробовать его, а золотистый рис восхитительно пах шафраном. Сглотнув и стараясь не обращать внимания на голод, уже начавший крутить желудок, Эухения добавила по капле из первого фиала в бульон и настой, а из второго обрызгала блюдо с паэльей. Потом на всякий случай поводила над едой палочкой, пытаясь выявить разного рода чары. Потом опустила руки и выдала громкий вздох.

Все эти действия не имели особого смысла – уж если Мартина, один из лучших итальянских поваров (и, судя по всему, девица очень неглупая), вздумает отравить ее, то у нее достанет умения сварить редкое зелье, которое не распознаешь обыкновенными средствами. К тому же, не обязательно использовать яд. Чтобы вывести ее, Эухению, из игры и окончательно присвоить Хуана Антонио, подойдет и что-нибудь менее криминальное, например, зелья, вызывающие расстройства психики или провалы в памяти, которыми в Средние века травили жен кобелирующие мужья и наоборот.

В свои пятнадцать Эухения Виктория знала о ядах и противоядиях гораздо больше, чем среднестатистический зельевар, и вероятно, даже больше матери, закончившей профильный факультет. Может быть, она и утолила бы свой интерес на определенном этапе, года три назад, но в еще большей степени, чем сама Эухения, противоядиями увлекся ее младший брат, и ей волей-неволей пришлось продолжать заниматься ими: одна мысль о том, чтобы позволить ребенку экспериментировать в одиночку, приводила ее в ужас.

Ничего особо выдающегося они, конечно, изобрести не успели. Даже с учетом всего опыта предков, книг и способностей, доставшихся им обоим в наследство, для серьезных открытий требовались годы и годы экспериментов. Тем более что взялись они за непростую тему змеиных противоядий. Конечно, им очень повезло с тем, что Эухения стала ученицей Джафара. Его познания в ядах и противоядиях были огромными. Вообще он знал всего столько, что Эухении Виктории порой казалось, что жил он не две сотни лет, а на несколько сотен больше.

Однажды она даже пошутила на тему, что он, должно быть, попросил Фламеля одолжить ему философский камень. И впервые прочувствовала на своей шкуре легендарный (а для нее до этого момента – мифический) гнев Джафара. «Глупая девчонка» – это был самый безобидный эпитет, который она тогда услышала. Потом они, конечно, как-то помирились, и Джафар даже снизошел до объяснений. Рассказал, что Фламель много десятков лет был его ближайшим другом, что за камнем слишком многие охотятся, поэтому он будет уничтожен, а Фламелю вскоре предстоит умереть.

Но не все было ясно в этой истории. Во-первых, в семье Джафара, который похоронил уже большинство своих детей, к смерти относились как-то очень спокойно – ибо на все воля Аллаха. А во-вторых… Однажды, когда они прогуливались на балконе дворца Джафара в Иране, к наставнику Эухении подлетела белая полярная сова. Джафар отвязал от ее лапки письмо и сжег его, не читая, потом погладил сову и велел ей лететь обратно. Через пару дней Эухения наблюдала подобную картину и во дворе. Не решившись расспрашивать Джафара, она задала вопрос его сыну Малику, который тоже занимался противоядиями и не раз приходил в лабораторию посмотреть на ее эксперименты. Малик, отличавшийся дружелюбием и болтливостью, рассказал ей, что письма были от Фламеля, что старые друзья поссорились больше полувека назад, и Фламель, похоже, все еще надеялся извиниться, однако Джафар испытывал к нему что-то вроде ненависти.

Причин не верить Малику не было никаких, но после неудачной шутки Эухении письма продолжали приходить. Кроме того, Джафар пользовался совой только для связи со слепым герцогом Толедским, посылая ему говорящие письма. А Эухения, ее брат и, как она знала от того же Малика, все остальные корреспонденты «разговаривали» с Джафаром другим способом: надиктовывали фразу зачарованному пергаменту, почти тотчас же получая емкий ироничный комментарий в ответ.

Как бы то ни было, рассчитывать на то, что Эухения не разберется в простейших ядах, Мартина явно не могла. А вот со сложными… Сложные яды требовали каждый своего собственного зелья-определителя. Срок хранения таких зелий был, как правило, недолог, да и дороговизна ингредиентов зашкаливала за все мыслимые пределы. Так что большинства определителей у Эухении просто не было. Зато было несколько дешевых: эти в лучшем случае могли выявить только класс отравляющего вещества по действию, а реакции на них приходилось ждать часами.

Поразмыслив, Эухения Виктория набросила на еду поддерживающие тепло чары и открыла шкатулку вновь. Между первым и вторым ящиком в ней находился разделенный на мелкие ячейки поднос: на темной поверхности поблескивали вкрапления миридиума – легендарного гоблинского металла. Этот поднос можно было использовать даже без защитных чар – из-за сплава с миридиумом его поверхность не реагировала с соприкасающимся с ним веществом.

Удерживая поднос прямо перед собой, Эухения положила в тринадцать ячеек по рисинке, в пять капнула бульоном, и еще в четыре – лекарственным отваром. Затем обработала их жидкостями из второго ящика шкатулки, с сожалением отмечая, как убавляется содержимое фиалов.

Покончив с этим, она отправила поднос с пробами на пол под комод у окна и на всякий случай набросила на него отводящие чары. Потом откинулась на подушки и посмотрела на еду. Есть хотелось, а сложные отравляющие вещества на то и сложные – действуют медленно и долго. Кроме того, всех необходимых определителей у нее все равно нет, а ведь еще были слухи про неопределяемые яды… Выходит, безопаснее просто здоровой умереть с голоду.

О том, чтобы сунуться со своими подозрениями к баронессе, и помышлять было нельзя – на любые вопросы о Мартине та отвечала жестко. Уж не шантажирует ли итальяночка?

Махнув на все рукой, Эухения приступила к еде. Сдаваться она не собиралась. А для борьбы с неизвестным злом потребуются все силы.

До вечера она вытягивала поднос из-под комода раз десять. Изменений не было. С ужином Эухения поступила так же, как и с обедом, заполнив пробами оставшиеся ячейки подноса.

Потом ей стало не до экспериментов – пришел отец и попросил принять «целителя». При мысли о том, что сегодня придется общаться еще и с Ковальским, Эухению подбросило, но отказывать отцу и оттягивать «лечение» было уже нельзя. И Грегори, и отец, и Хенрик Маршан настаивали на том, что этот отвратительный человек с бесцветным голосом был ее последним шансом.

Детка, я вижу, что тебе не слишком нравится Гжегож, – сказал отец, суетливо сминая пальцами полы камзола. – Но ты же знаешь, что это чудо, что нам удалось заманить его к нам. Он несколько лет работал у Хенрика, но в прошлом году бросил практику, и уехал. Это чудо, что Хенрику удалось его отыскать, и что наш гость исключительно из доброго расположения к нему согласился поработать с тобой. Так я попрошу Полину Инессу пока задержаться в мастерской? – заискивающе закончил он.

Эухения выслушала отца молча, кивнула, а после его ухода несколько минут сидела в почти полной темноте, собираясь с духом. Потом потянулась за палочкой и зажгла все светильники, имевшиеся в комнате. Кругом враги, а она – беспомощна едва ли не больше, чем… чем на ферме. Потому что тогда она просто не могла позвать на помощь. А теперь – некого. Теперь все как будто в заговоре против нее, включая ее собственные ноги. Но, в конце концов, ее предкам, работавшим в магической разведке, тоже приходилось не сладко. И все-таки они выстояли. А значит, и она сможет.