Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 74 страниц)

Я думаю, что речь идет только о чем-то специфическом, – Фернандо вновь устроился на верхней ступеньке. – Не об истории в целом, а об участии в ней кого-то определенного.

Можно попробовать сравнить то, что осталось в магических подшивках, с маггловскими газетами, – предположил Макс. – Дело почти безнадежное, но…

Я думал об этом. Хотя и склонен согласиться с тем, что дело действительно безнадежное. Но происходящее мне не нравится. Очень не нравится. – Фернандо повертел в пальцах травинку. – Знать бы еще направление для поиска.

Так, теперь я пойду прогуляюсь, – Макс встал так неуклюже, что Эухения в очередной раз удивилась, как он умудряется быть таким гибким и быстрым на дуэлях.

Откуда вы знаете мою историю? – спросила она, когда брат скрылся за углом.

Фернандо смутился.

Не знаю, – сказал он осторожно. – Просто ходят слухи.

Слухи?

Я не опираюсь на слухи, сеньорита Эухения. И попросил Максима рассказать мне настоящую версию событий.

Но что значит «слухи»? Кто-то же должен был вам тогда рассказать это? Не письмом же анонимным вы мою историю получили.

Думаю, кое-кто получил ее и письмом. Редактор «Оракуло диарио», по крайней мере. Поскольку министр так благоволит к своему помощнику – вашему брату, информации не был дан ход, но редактору не хватило ума держать язык за зубами.

А! И это еще одно пятно на репутации семьи?

Боюсь, что так.

Фернандо предложил ей руку, и Эухения встала. Они спустились к соснам и прошли еще несколько ярдов, до перевернутой вверх дном рассохшейся лодки.

Эухения присела на нее, водя кончиком туфли по мокрому песку.

Когда я была маленькой, ни одного выходного не обходилось без прогулки по озеру, – заметила она. – Почему вы так нянчитесь с нами, Фернандо? Рассказываете все это? Предупреждаете меня?

Не верите в мои бескорыстные мотивы? – рассмеялся тот.

Я уже не знаю, чему верить, – сказала Эухения. – Еще полгода назад жизнь казалась такой простой. Я всегда знала, что делаю и буду делать. Всегда знала, кто свой, а кто чужой. Чему надо учиться, что надо варить. Все было определено… А теперь. У меня вроде бы есть, чем заняться, и я собираюсь замуж, и, кроме того, у меня есть деньги, которых не было полгода назад, но все так зыбко… так непредсказуемо. Мы сейчас у леса, и полгода назад я бы не боялась сидеть здесь. А сейчас я здесь с мыслью, что если неизвестный зверь нападет, то вы меня спасете. И со страхом, а вдруг это окажется не так. И я бы… лучше даже вернула то время, когда я никому не была ничего должна.

Это называется взросление, – из-за улыбки синие глаза Фернандо стали еще ярче. – Перед тем, как все устоится, нужно разрушить старое и окунуться в хаос. Мне было очень страшно уйти из дома после школы, искать работу, начать жизнь с чистого листа. Страшно оторваться от отца, который определял каждый мой шаг и который устанавливал даже, хорошее или плохое настроение я должен иметь в каждый конкретный день. – Он отвернулся вдруг и добавил глухо: – Быть может, я насовершал ошибок, о которых потом пожалею, но, по крайней мере, я могу еще уберечь от них других.

Эй, вы там, – закричал с лестницы Максима. – Тащите сюда свои задницы, я тут такое нашел!

Эухения и Фернандо переглянулись. Перед тем как аппарировать, Фернандо на секунду задержал ее руку в своей.

Наверху Макс вытаскивал из развалин восточной башни какие-то обломки.

Ты видишь? Видишь? – восторженно твердил он, левитировав очередной из них почти под нос Эухении.

Это был кусок дерева, некогда выкрашенный в синий цвет, украшенный тусклыми металлическими звездами.

Видишь, – Макс послал в ее сторону еще один обломок, – тут еще петля от замка.

Бог мой! Да это же наш сундук. – Эухения обернулась к Фернандо. – Это сундук из монастыря, в котором мы нашли старые палочки. И позаимствовали их, конечно. Кажется, нам было шесть. И я тогда произнесла свое первое заклинание.

Она взорвала лягушку, – пояснил Макс. – Разметала ее ошметки по всему двору.

Я только хотела научиться левитировать, и мне до сих пор стыдно.

Дааа. Учитывая, сколько лягушек с тех пор ты извела на зелья, тебе должно быть очень, очень стыдно. – Макс вытащил наконец сам сундук, порядком изъеденный плесенью. Внутри лежали уже безнадежно испорченные, судя по внешнему виду, книги, проржавевшая металлическая шкатулка и еще одна деревянная, длиной дюймов в пятнадцать – такая, в каких хранятся палочки. – Вот эту коробку мы так и не смогли открыть, а деревянную я вообще не помню.

Макс наставил палочку на металлическую:

Даже жалко открывать, сейчас там окажется какая-нибудь фигня. Прощай, мечта детства.

Он попробовал одно, второе заклинание, третье, но ничего не выходило.

Дай мне, – Фернандо провел над ней палочкой и присвистнул. – Вообще-то здесь мощнейшие чары. Но поскольку структура того, на что налагали чары, уже разрушилась, вот как-то так.

С тихим щелчком шкатулка открылась. В ней оказались вырезки из газет.

Маггловские, – равнодушно констатировал Максима, передавая ее Эухении, и взял в руки деревянную шкатулку.

Ты ее просто так не откроешь, – вмешался Фернандо.

Почему?

Сразу видно, что вы росли в семье, где не имели дела с артефактами и плохо знают историю волшебных предметов.

Ну конечно, куда нам до Ферейра, – неожиданно огрызнулся Максима.

Фернандо только фыркнул.

Смотри, – вздохнул он, – на знаки на крышке и на дне.

Что это? Древние руны?

Нечто похожее, но это не они. Иберское письмо. Язык заклинаний древней Испании. Этой шкатулке больше двух тысяч лет.

Ты ее можешь открыть?

Попробую.

Фернандо положил шкатулку в проем разрушенной стены и принялся водить вдоль нее палочкой. Минут через десять Эухения заскучала. Макс тоже отошел от них и принялся дальше разбирать завал в башне.

Эухения трансфигурировала из пикниковой корзины себе плетеный стул и со скуки стала копаться в вырезках. Все они были давние, тридцать шестого года и оказались посвящены загадочному исчезновению архиепископа и проведенному по этому поводу бесполезному расследованию. В одной из статей упоминалось, что последним, кто видел епископа, был его ближайший друг, настоятель монастыря Святого Леандра Хорхе Павана. В другой – что 24 июня архиепископ по обыкновению совершал в монастыре праздничную мессу по случаю Рождества Иоанна Крестителя. Все авторы статей сходились на том, что архиепископ убит и что это «плевок в лицо монархистам, который не должен оставаться без последствий». Последняя вырезка гласила, что 6 июля архиепископ нашелся так же неожиданно, как и исчез, и что, как выяснилось, все эти дни он провел в полном отшельничестве, молясь о будущем Испании.

Под вырезками лежали чистые листы пергамента. Они были все разной формы и мало походили на заготовки для писем. Эухения с недоумением погладила верхний кончиками пальцев.

Переверни его, – подсказал Фернандо.

Что?

Переверни.

Он бросил шкатулку и присел на корточки рядом с Эухенией. Она медленно перевернула пергамент и ахнула – на обратной стороне были неровно обрезанная статья и колдография, фигурки россыпью бросились от центра к краям.

Видишь, – улыбнулся Фернандо, переворачивая остальные пергаменты. – Максима был прав. Наш таинственный противник уничтожил все статьи в магических газетах, но не догадался сделать это с маггловскими. – Он перебрал все вырезки. – Теперь мы знаем хотя бы часть того, что от нас прятали.

Но здесь статьи только за тридцать шестой год. И почему кратковременное исчезновение архиепископа так важно? И, может быть, пропавшие статьи были про что-то еще?

Это времена первых выступлений сторонников Гриндевальда. Тогда католичество было распространено в большей степени, и архиепископ был очень влиятельным лицом. Его исчезновение вполне могло иметь ужасные последствия. А если настоятель был в этом замешан…

В 1936 году в июле в маггловской Испании началась гражданская война, – заметил присоединившийся к ним Максима.

Почему бы нам не спросить об этом у Грегори? – вздохнула Эухения. – Монастырь его, отец его. Он знает столько всего, что нам и не снилось. И в конце концов, он может что-то и про архиепископа помнить, ведь ему было уже десять лет.

Фернандо смутился.

Эээ… Боюсь, он тоже не в силах помочь. Несколько дней назад мы виделись у мадридского епископа, моего крестного, и я расспросил сеньора Павана о некоторых событиях. В частности, меня интересовала пропажа целой подшивки именно в его монастыре. Никакими сведениями, если они у него и были, он делиться не захотел, так что… я думаю, обращаться к нему повторно не стоит.

Макс пристально посмотрел на него, потом вдруг расхохотался.

Фернандо криво улыбнулся.

Что? О чем вы? – спросила уже порядком раздраженная этими играми в переглядывания Эухения.

Он его заобливиэйтил, Хен, – хрюкая от смеха, с трудом выговорил Макс. – Фернандо его заобливиэйтил.

Гжегожа Эухения нашла в библиотеке. Стоя у стола, он читал книжку по ментальной магии.

Есть еще что-то, чего ты не знаешь? – улыбнулась она.

Гжегож озабоченно потер лоб.

Я пытаюсь найти хоть что-то, что я не знаю, – ответил он, перелистнул несколько страниц и снова уставился в книжку.

Эухения осторожно отвела прядь от его уха, и поцеловала его сначала в ухо, а потом, когда Гжегож развернулся к ней, и в губы. Перед глазами на секунду мелькнуло лицо Фернандо. Она мысленно отмахнулась от видения, толкнувшись языком Гжегожу в рот. Это было вкусно, это было чертовски хорошо. Гжегож ответил ей, с силой сталкивая свой язык с ее языком, схватил ее за плечи, притягивая к себе, прижался всем телом. Он дрожал, и она чувствовала, как твердо у нее под животом. Оторвавшись от ее губ, Гжегож покрыл лихорадочными поцелуями ее щеки и лоб, спустился к шее, обходя рот, потом вернулся к нему и снова толкнулся языком. Руки его между тем шарили по ее спине, бестолково пытаясь расшнуровать платье. Наконец он сдался, рывком приподнял Эухению и усадил ее на стол, наваливаясь сверху, потом – и когда только успел расстегнуть брюки? – схватил руку Эухении и поместил ее туда, где было так горячо, скользко и нежно. На секунду Эухения испытала ужас, но ласковый шепот Гжегожа, его осторожные, бережные движения, ласковые, хоть и страстные поцелуи, напомнили, что сейчас все по-другому, что никто больше никогда не причинит ей вреда, что она сама начала это и может прекратить в любой момент. Это Гжегож был в ее власти, а не она в его. И одной рукой она прижала к губам руку Гжегожа, целуя по очереди его вздрагивающие пальцы, а другой гладила и ласкала твердое, шелковистое и такое уязвимое. И вздохи, которые она слышала, становились все более хриплыми и рваными, и…

В коридоре хлопнула дверь, и послышались шаги. Эухения и Гжегож застыли. Шаги прошли мимо, но Гжегож резко отодвинулся от нее, встряхиваясь, словно после сна. На лице его был написан ужас, не меньше, чем когда он говорил сегодня об отце.

Эухения потянула его за руку.

Послушай, – попыталась успокоить его она, – отец сказал мне, что магия помолвки должна была отменить любые клятвы, связанные с тем, что я была твоей пациенткой. Ни тебе, ни мне ничего за это не будет. Ты мой жених, и я давно не девственница.

Гжегож, похоже, едва ее слышал. Он выглядел так, будто провел несколько столетий в глыбе льда и был только что разморожен. Потом провел по лбу, встряхиваясь, достал палочку и одним движением привел себя в порядок. Оценил внешний вид Эухении и следующим движением уложил ее растрепанные волосы.

Мы не должны этого делать, – его дыхание было все еще сбитым. – Ты не моя пациентка, – он помолчал, – но я дал себе слово, что я не буду заниматься со своей невестой любовью до свадьбы, и я должен его сдержать, иначе перестану уважать себя. Пожалуйста, постарайся меня понять.

Он положил палочку на край стола и вышел из комнаты.

Эухения взяла ее и потерла в пальцах. Палочка была теплая, и это только разозлило. Гжегож явно скрывал что-то. Он хотел ее, это было очевидно, и его отмазка казалась просто придуманной на ходу.

Он мог бы переживать, допустим, что она забеременеет, но существуют зелья контрацепции, которые можно выпить в течение двенадцати часов. Он мог бы переживать, что причинит ей боль, но она уже не раз говорила ему – она не из тех, кто долго лелеет несчастное прошлое, предпочитая идти вперед, предпочитая пробовать и искать, и Гжегож соглашался с ней.

Эухения со вздохом сползла со стола. Как же узнать, что он скрывает? Позвать Мора? Уж ему-то не составит труда проследить, но это… противно. Все равно что читать чужие письма и шарить в чужом кабинете.

Нет, надо просто дать ему шанс и подождать. В конце концов, самое худшее в ее жизни уже произошло.

Она взяла стопку пергаментов и открыла дверь в коридор, потом, подсвечивая себе путь Люмосом, прошла через анфиладу нежилых комнат. Дверь самой последней из них была приоткрыта, и на пол из коридорчика, где располагались кабинеты Марии Инессы и Хуана Антонио, падала полоска света. Эухения Виктория потянула ручку двери на себя, и в это время дверь в коридорчике заскрипела и послышался голос Грегори.

Дорогая моя, столько лет прошло, все изменилось, – мягко говорил он. – Подумай, сколько добра может принести это сотрудничество.

Мне все равно, – отвечал холодный голос Марии Инессы. – Мне все равно, сколько от убийцы может быть добра. Единственное, что меня интересует, – это как уничтожить этого ублюдка, и, если в тебе осталась хоть капля любви ко мне, ты не будешь этому мешать.

========== Глава 108. Лекарство от бешенства ==========

16 апреля, суббота, утро

Всю ночь я ворочаюсь с боку на бок, просыпаюсь каждые пять минут. Снится предсказуемо ерунда, и дыхательные упражнения не помогают. Разумеется, мысли то и дело возвращаются к тому, что я скажу Ромулу. Обливиэйт уже не вариант, слишком много всего между нами было, слишком сильна эмоциональная привязанность, стирать все это – только повредить ему память. Наконец, уже когда фальшивое окно демонстрирует мне зачатки рассвета, останавливаюсь на том, что предложу Мемория Абдиката. И только после этого засыпаю, будто бы очистил совесть – ведь если он меня не будет помнить, то и больно не будет, так?

Проснувшись, спускаю ноги с постели и так сижу минут двадцать, уставившись в книжный шкаф. В комнате натоплено, но мне холодно, пальцы мерзнут и ступни мерзнут – только мальчишка и может меня согреть.

Пожалуйста, – говорю я наконец, обращаясь непонятно к кому. – Пожалуйста, – умоляю, будто действительно существует кто-то, кто сделает так, что мне не надо будет все прекращать. Может быть, прямо сейчас убьет и Темного Лорда, и Альбусова дружка. Но пустота не откликается, зато с потолка мне за шиворот стекает ледяной ручей – сколько бы домовики ни обогревали подземелья, высушить их они не в состоянии. Здравствуй, день.

Завтракать какие-то черти несут меня в Большой зал. Нет, разумеется, я знаю, какие. Мне просто необходимо посмотреть на Альбуса, мне нужно его увидеть, мне нужно, чтобы он улыбнулся или хотя бы кивнул, я должен это помнить, когда пойду. Нужно что-то новое, что-то, что не отделено от меня всеми недавними событиями, не запятнанное им. Мне, Сопливусу, тряпке, нужна решимость, которой нет.

Впрочем, Альбуса в Большом зале нет тоже. И либо он вообще не придет, либо мы разминулись – на столе перед его креслом пусто, ни выставленных приборов, ни кубка для сока, ни-че-го. Зато Филиус подозрительно весел, машет рукой, приглашая присоединиться. На щеке у него след помады, а проследив за его взглядом, брошенным на другой конец стола, я понимаю, в чем дело – Лианна Марч, хорошенькая преподавательница рун, рассказывает что-то на ухо Роланде. Видимо, последние новости.

Не говорю ни слова, только приподнимаю в удивлении брови. На лице Филиуса в ответ расцветает улыбка.

Я сделал предложение об ухаживании, Северус, – шепотом говорит он. – И оно было принято.

Вот как? – переспрашиваю. По тону совершенно непонятно, шутит или нет. – Поздравляю, – на всякий случай выдавливаю из себя.

Филиус тихо смеется и повышает голос до нормального, благо все остальные от нас на порядочном расстоянии:

Тебе тоже стоит завести кого-нибудь. А то ты слишком мрачно смотришь на жизнь.

Не знаю, почему это так задевает, и, прежде чем я успеваю остановить себя, яростно вышептываю:

С чего ты взял, что у меня нико?..

Прикусываю язык, мысленно ругаю себя последними словами и обещаю себе две? три? недели тренировочных упражнений на хладнокровие. Надо, пожалуй, сходить в запретную секцию и почитать про заклятия с фантомами. Буду учиться спокойно смотреть на… на мертвое тело Ромулу, например.

Филиус вглядывается в меня минуты две, прежде чем ответить:

Твое сердце неспокойно, Северус.

Потом усмехается:

Мне от гоблинов мало что досталось, кроме роста. Но моя бабушка была шаманкой, так что некоторые вещи я просто знаю. Тебе нужно решить твердо, друг мой, иначе ты застрянешь на полпути.

Нет, точно упражнения на хладнокровие… Я удерживаю злобное «А сам-то сколько лет?», зато неосторожным жестом сношу со стола кубок с тыквенным соком, он падает где-то по ту сторону стола, издавая замечательный звон, и мгновение спустя на меня уже пялится несколько сотен балбесов. Вот что бы им с пасхальных каникул возвращаться не в пятницу, а в воскресенье? И, конечно же, в первую очередь эти двое, куда ж без них? Поттер и Брокльхерст…

Ох, я так неловок, Северус, прости меня, – сокрушенно восклицает, спасая положение, Филиус. На столе тут же появляется новый кубок. Балбесы отворачиваются, мгновенно теряя интерес. Все, но не они. Ем и продолжаю чувствовать взгляды. Ложка в руке трясется – чтобы успокоиться мстительно представляю, как выкупал бы их сейчас в озере. За шкирку и с головой в ледяную воду. Десяток-другой раз. Обоих.

По счастью, через пару минут зал начинает пустеть, и Поттер вскоре уходит вместе с Уизли. Наши коллеги тоже расходятся, и в конце концов остаемся только мы с Филиусом.

Он подмигивает:

Не хочешь присоединиться после ужина за кофе с коньяком?

Давно уже этого не было. Со времен наших дуэлей, последняя из которых, кажется, была в октябре. И, наверное, еще долго не будет. После пасхальных каникул начинается суматоха подготовки к экзаменам. Старшекурсники, пинавшие балду все предыдущие годы, клянчат дополнительные занятия, да и зелий надо варить больше, чем обычно, – во-первых, при хорошей погоде на открытый воздух выползают даже самые ленивые и количество травм увеличивается, а во-вторых, заучки а-ля-Грейнджер с маниакальным упорством доводят себя до переутомления. Так что, пользуясь последним спокойным вечером, я бы с удовольствием посидел в гостиной Филиуса.

Но отрицательно качаю головой – после разговора с Ромулу я вряд ли буду в настроении видеть кого-то еще.

Благодарю, но нет. Уверен, твоя возлюбленная не откажется составить тебе компанию.

Кажется, у меня в груди целая кузница, и там бьет молотком по наковальне злобный маленький гоблин, искры летят во все стороны, обжигая, выжигая ребра изнутри.

Филиус смеется.

Я на ней женюсь, Северус, – заверяет он. – Вот увидишь, я на ней женюсь.

Почему-то я ничуть не сомневаюсь. Филиус идет собирать толпу в Хогсмид, а я спускаюсь в подземелья, проверяя по пути, не разлил ли кто-нибудь на лестнице розовые сопли. Кузница уже выгорела, и внутри теперь один пепел. Сплошной серо-черный пепел хлопьями, больше ничего нет.

Под моей дверью предсказуемо дежурит Брокльхерст.

Вопросы моего душевного состояния и здоровья мы тоже обсуждать не будем, – рычу в ответ на ее взгляд и, пресекая попытки вовлечь меня в глупую болтовню, отвожу ее в лабораторию. Главное, чтобы она хорошо делала свое дело, а остальное меня не интересует. Возвращаюсь в гостиную, варю себе какао, и едва успеваю сделать глоток, как в дверь начинают со всей дури колотить. Да, только этого для полного счастья и не хватало! Поттер.

Выхожу в коридор, тащу его за руку до кабинета и, захлопнув за нами дверь, тщательно проверяю чары. На нем, в кабинете, бросаю на всякий случай даже Хоменум Ревелло. Конфундус, конечно же, с Поттера опять слетел. Что ж… в конечном итоге я должен быть рад тому, что он ему не поддается, разве нет?

Какого черта вы здесь забыли? – спрашиваю.

Я знаю, что его интересует, поэтому ответ немного ошеломляет.

Мне про сову вчера рассказали. Вы в порядке? Вы кубок сегодня уронили…

И вы решили, что самое лучшее – прийти и посмеяться? – это правда единственное, что я смог придумать. Надо было бы резче, но я вижу – он действительно беспокоился. И меня вдруг сметает этим беспокойством. Он так похож на Ромулу, что я просто не могу…

Я? – он словно сам сомневается в своих словах. – Нет. Я просто хотел узнать, как вы… Вообще-то это не про сову, я слышал, как Макгонагалл и Хуч говорили, что вам на педсовете стало плохо и Помфри потом ругала Дамблдора из-за того, что он не освободил вас от дежурств. И Макгонагалл сказала, что у вас с сердцем плохо еще с детства.

Салазар, еще и это! Они, что, по школе ходят, размахивая моим диагнозом?

Поттер, уверяю вас, с моим сердцем все в порядке и смерти моей вы не дождетесь.

Совершенно очевидно, что он не верит, но не Обливиэйтом же в него кидать, в самом деле. Тем более, как мы выяснили, на нем ни одно заклинание не держится.

Кстати, это даже хорошо, что он пришел. До ритуала несколько дней, а Поттеру, одному из главных действующих лиц, про него совершенно неизвестно.

Пропустите тренировки на этой неделе.

Вскидывается:

Это еще зачем? Вы прекрасно знаете, что без меня никто не будет тренироваться! Хотите, чтобы мы проиграли, да?

Ну как есть идиот идиотом.

Вы мне нужны целым и невредимым к выходным. У нас пока есть дела поважнее, чем гоняться за снитчем.

А.

Ну слава Салазару, дошло.

И директору на глаза не попадайтесь, Поттер.

Очень не хочется думать о том, что он решит все же перестать доверять сальноволосому ублюдку и отправится отсюда прямо к Альбусу.

Качает головой и смотрит на меня так, будто ищет в лице какой-то ответ.

И тут вдруг мне кто-то словно сжимает руку возле запястья. Я подпрыгиваю с палочкой в руке, Хоменум Ревелло ничего не обнаруживает. А руку мою сжимает только еще крепче, и от этого горячо, и я только успеваю подумать, что это какое-то новое смертельное проклятие, действующее на расстоянии, и единственное, чем я в таком случае могу ответить (попробовать ответить!) – стихия, а в следующую секунду на Поттера обрушивается водопад. И не просто водопад, а как будто на него вылили с потолка полбочки воды с кусками льда.

Холодно же! – орет он, отплевываясь, и до меня вдруг доходит – это Поттер, идиот малолетний, «жал» мне руку.

О Мерлин, – медленно отходя от испуга, сажусь на парту, – за что мне это?

Что было бы, если бы моя магия ответила сильней?

Но ведь получилось же! – улыбается. – Я просто подумал…

Силы небесные, пойду срочно готовить Хогвартс к эвакуации – Поттер подумал!

Нет, ну правда же, – вычесывает пятерней из волос кусочки льда, бросает высушивающее (знает его, оказывается) и садится на парту напротив совсем близко, так, что мы едва не соприкасаемся ногами. – Если стихию можно использовать в плохом смысле, то есть как боевую магию, то почему как исцеляющую нельзя?

Нет, это он явно не сам догадался. Сам он до такого додуматься просто не мог.

Грейнджер подсказала?

Почему сразу Гермиона?

Потому что у вас, Поттер, только квиддич на уме.

Да, а еще следить за тем, чтобы Волдеморт не прикончил меня ни во второй, ни в третий, ни в четвертый раз, и так далее – до бесконечности.

Смотрит так озлобленно, будто это я на него Темного Лорда натравил. И вдруг вспоминаю, что действительно – я. Благодаря мне не только Лили погибла, но еще и этот идиот без родителей растет. И по большому счету, из тех, кто может его защитить, сейчас, кроме меня – никого. Не Альбус же, в таком состоянии… Черти что.

Судя по его словам, и он думает о чем-то подобном.

А после выходных… вы меня опять заобливиэйтите, да?

Нет, Поттер, не заобливиэйчу.

Но что-то с памятью все равно сделаете?

Я пожимаю плечами.

Зачем? Я не понимаю, – говорит он, и в его голосе такая твердость, что ясно – он не сдастся так просто. – Чтобы директор не узнал? Но разве после ритуала не все равно будет?

После ритуала, – отвечаю, – я объясню вам, зачем. И уж будьте уверены, Поттер, эти причины достаточно взрослые.

Но если я и хотел его задеть, то не выходит.

Вы не понимаете, Снейп. Вы совсем ничего не понимаете, – сердито начинает он.

Я мгновенно прихожу в точку кипения и уже открываю рот, чтобы озвучить, сколько баллов с Гриффиндора слетят за обращение к профессору без должной вежливости, как он продолжает:

Я не хочу больше вас ненавидеть. Вы единственный относитесь ко мне по-другому. Не как к победителю Волдеморта, и без дураков, как директор.

Директор, Поттер, который относится к вам, как вы выражаетесь, с дураками, жизнь за вас готов отдать.

Ага…

Не знаю, почему вдруг так обидно за Альбуса. Без Альбуса ничего бы не было. Я бы не сидел сейчас здесь, и меня давно бы сгрызли черви – и вряд ли бы даже в могиле, скорее, я бы выбрал повеситься, и тогда мой дом в Тупике прядильщика превратился бы в склеп.

Никогда не недооценивайте директора, Поттер. Сильнее его волшебника нет.

Но он не мог победить Волдеморта?

О-о-о, вот не хватало еще только, чтобы он сомневаться начал.

Только потому, что Темный Лорд боялся его и не вступал с ним в открытую схватку.

Ясно.

Нет, это точно все надо стирать. Альбус был прав – нельзя было с ним заигрывать. И кто здесь идиот самый настоящий, так это я.

Возвращайтесь в башню, в нужный день я с вами свяжусь.

Поттер явно нехотя слезает с парты.

Пообещайте мне одну вещь, – начинает и останавливается. Смотрит хмуро, словно выжидая, что я догадаюсь сам.

И какую это, интересно, вещь я вам должен пообещать? Жениться на вас? Убить ради ваших прекрасных глаз Темного Лорда? Начислить Гриффиндору тысячу баллов? Отменить все уроки зельеварения?

Нет. Рассказать мне все это, когда будет можно. Ну, что мы с вами не враги.

Интересно, и как вы это себе представляете, Поттер? Я оставляю вас на отработку, чтобы рассказать вам, что мы с вами не враги? Представляю, какое веселье потом будет в гриффиндорской башне.

Он вздыхает.

Вы же умный. Придумайте что-нибудь.

Про думоотвод он, судя по всему, не слышал.

Обещайте, – вскидывает голову и ухмыляется, – или я вам не буду помогать.

У меня от его наглости перехватывает дыхание. Джеймс Поттер во всей красе. Наверное, выражение лица у меня становится соответствующим, потому что Поттер тут же краснеет.

Простите, – говорит. – Конечно, я буду.

Смотрит в пол.

Черт с вами, Поттер! – наблюдаю, как запястье перевивает фиолетовая лента. – Обещаю.

Перед тем, как идти к Ромулу, я прошу о встрече Люциуса. Не столько потому, что сегодня суббота, я уже чувствую себя способным заниматься с ним, и надо действительно об этом поговорить, но до назначенного времени с Ромулу еще больше трех часов и лучше их хоть чем-то забить. Не новым выпуском Вестника, потому что мой взгляд только бестолково прыгает по буквам, и я в итоге ни черта не улавливаю суть. Вот и еще одна причина избавиться от Ромулу – мне нужен мой самоконтроль.

Люциус приятно удивлен, и через несколько минут я уже стою в парадном холле Малфой-мэнора. Против обыкновения здесь очень светло. Тяжелые шторы исчезли, в распахнутые окна врывается свежий ветер, и солнечный свет вызолачивает кружащиеся пылинки.

Пойдем, – Люциус прихватывает со стола початую бутылку.

Он явно уже принял с утра, или, скорее, праздновал всю ночь. Глаза поблескивают, мантия расстегнута и сползает с плеч. На подбородке – полоса пробивающейся щетины, волосы растрепаны и спутаны. И – самое главное – никаких духов.

Что это? Новый любовник? Любовница? И, судя по всему, отношения уже в разгаре, Люциус в себе уверен и не считает нужным пользоваться дополнительными привлекающими средствами.

Нарцисса, – отвечает он на мой немой вопрос уже у выхода, – великолепная женщина.

О. Наконец-то разглядел. Но что же это они все сегодня, словно как с цепи сорвались?

Люциус, ухмыляясь, делает глоток и протягивает бутылку мне. Прямо как в старые добрые времена. Вино я впервые попробовал именно с ним. Точнее нет, не впервые. Впервые – это отец насильно влил в меня полбутылки какой-то кислой дряни, когда мне было лет шесть. Впрочем, если бы и не влил, я бы все равно старательно держался подальше от вечеринок, памятуя, какой скотиной можно стать. Однако Люциус переломил мое мнение. Это был мой пятый курс, старшие праздновали начало каникул, расслабляясь в последний раз перед подготовкой к экзаменам, и я сидел в гостиной с учебником, не смея оторвать от него глаз. Прошло, кажется, две недели после памятной встречи с Люпином, и я уже неделю как вернулся из больничного крыла, но все еще был подавлен настолько, что мне даже не хотелось варить зелья. А тут к нам заглянул Люциус, и я пошел в гостиную, наверное, потому что хоть так мог удовлетворить свою нужду в нем. Сидел в кресле почти что в самом углу, притворялся, что читаю, и с замиранием сердца ждал, когда же он обратит на меня внимание. Он, конечно же, обратил. Подозвал и, посадив к себе на колено, обхватил за талию и вручил мне свой бокал. Отказаться было невозможно. Я сделал глоток, Люциус взял бокал обратно и, прежде чем отпить, коротко поцеловал меня в губы. В этом не было ничего эротического, ну, или я ничего не замечал, по крайней мере, я со своей стороны воспринимал это без всяких бабочек в животе, просто как приятельский жест. Мне тут же налили в другой бокал, Люциус ссадил меня с колен на диван рядом, подвинув кого-то, и периодически вовлекал меня в беседу, и так я примирился с вином и в очередной раз почувствовал, что и после самых мрачных минут иногда можно дождаться той, в которую выглянет солнце.

Даже сейчас, после всех вывертов Люциуса, я не могу не быть признательным за то, что он тогда для меня делал. Нет, я не был парией на своем факультете, но такие знаки внимания, в которых, на удивление, не было и тени насмешки, поднимали меня, некрасивого полукровку, на новую высоту.

На этот раз я пить отказываюсь. Мне нужно собраться, а не расслабляться.

Тогда кофе. Барки, – выкрикивает Люциус домовика, – принеси нам с мастером Северусом в беседку кофе с зефиром.

С зефиром? Ты подсел на сладости?

О, это Нарцисса, – почти мурлычет Люциус. – Не представляешь, на что способна эта женщина.

Мы добредаем до беседки над прудом. На столике стоят вазочки со сладостями. Зефир, пастила, мороженое. Люциус подкидывает пустую бутылку и ловко уничтожает ее, потом разваливается на обитой голубым бархатом скамейке, жадно глотает воздух, смотрит насмешливо.