Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 74 страниц)

Почти, – холодно говорит Маршан. – В тридцать лет и с твоей профессией, и с такой будущей женой ты учебник простейших заклинаний должен наизусть знать, а не путать сосудоукрепляющее с сосудорасширяющим.

Всего одно слово перепутал, а ты так вопишь, будто я аж яйца оторвал и ему, и тебе заодно!

Брэндон, я буду тебе благодарен, если ты в следующий раз не будешь ставить на мне подобные эксперименты, – шутки шутками, а при низком давлении сосудорасширяющее способно убить…

Лицо Ричарда внезапно искажает ярость:

В следующий раз, сволочь, я убью тебя за твою чертову дурость!

Он бросается ко мне, явно не соображая, что делает, я вскидываю руку – защититься от удара, но в ту же секунду раздается гром, между нами расцветает ветвистая красноватая молния, бьющая в пол, и Ричарда отбрасывает в глубь комнаты, головой в сервант, из которого на него с громким стуком начинают сыпаться стекла и белые в синий мелкий цветочек кофейные чашки.

Мы с Маршаном оба вскакиваем, но я тут же с громким стоном падаю назад, и, вцепившись в постель, пытаюсь устоять против накативших разом дурноты и боли, разрезающей пополам живот. Сердце, кажется, пытается прорвать горло, пока я беспомощно смотрю, как Маршан наклоняется над упавшим Ричардом, в то время как осколки поднимаются вверх и второй раз осыпаются горкой где-то у ног Рэнделла. Но, слава Мерлину, следом от серванта раздается такое количество самых цветистых любимых ругательств Ричарда (из которых «е*ая мантикора» – наиболее безобидное), что можно не сомневаться в том, что этот идиот не только жив, но и не пострадал сколько-нибудь серьезно.

В следующий раз я свяжу тебя по рукам и ногам и заткну рот кляпом, – прикрикивает Маршан, как только заканчивает выпевать целительские заклинания. – Потому что ты, Ричард Брэндон, думаешь точно не головой! Поднять руку на сюзерена! Благодари всех великих, что отделался трещинами в ребрах и порезами. И еще Северуса, потому что, разозлись он сейчас на тебя, я бы и костей твоих не собрал. Сопляк.

В гневе Маршан страшен, и я уже в который раз отмечаю его сходство с Альбусом.

Прости, Снейп, – приглушенно отзывается из угла Ричард.

Прощаю, – и все-таки не могу отказать себе в удовольствии поиздеваться. – За неделю выучишь учебник простейших заклинаний и сдашь мне экзамен. И еще напишешь трактат о подобающем поведении вассала при своем сюзерене.

Ричард стонет:

– Ты сволочь, Снейп.

И сочинение о речевом этикете вассала.

Бля.

Маршан, левитирующий в это время восстановленную посуду обратно в шкаф, разражается хохотом. Палочка в его руке вздрагивает, и чашки летят обратно на пол.

Да что ж такое! – бормочет Ричард.

Заткнись и займись чашками, – повелительно бросает Маршан, резко обрывая смех и возвращаясь в мою часть комнаты. Только слезы в уголках голубых глаз напоминают о том, что он позволил себе минуту веселья. – Закончишь – не оборачивайся и выметайся вон. Раздевайтесь и ложитесь на правый бок ко мне спиной, мистер Снейп.

Опять! Закрываю глаза, стараясь забыть про ощущение беззащитности и расслабиться. Под ровный голос Маршана, выговаривающего какие-то безумно сложные заклинания, это не так уж и трудно. Все это тянется, в противоположность обычному целительскому процессу, очень долго, может быть, полчаса, и в конце концов я почти засыпаю. Но когда он приказывает перевернуться на спину и раздвинуть ноги…

Ричард, я не разрешал тебе входить! – командует Маршан моему приятелю, который торчит где-то рядом с Рэнделлом. Дверь с резким стуком захлопывается.

Меня трясет, и, кажется, никакая сила не заставит меня убрать руку от паха. Ну же, Северус, прекрати, имей мужество, ты не первогодка!

Северус, – говорит Маршан спокойно, – я могу сделать это под сонными чарами. Но эффективность процесса снизится раз в пять. И, позвольте напомнить, что я вас уже таким видел. Прошло лишь чуть больше месяца с того дня, и, думаю, вы не слишком сильно изменились.

От его слов, а может быть, от успокаивающего тона, в котором нет ни капли насмешки, меня отпускает. Убираю руку, и хотя и впиваюсь ногтями в покрывало, но всю нижнюю половину тела, по крайней мере, больше не сводит судорогой от одной мысли, что нужно выставить себя напоказ.

Лицо Маршана абсолютно невозмутимо. Должно быть, у него таких идиотов, как я, по пять штук на дню. Впрочем, наверное, они более покладисты, ведь лечатся за большие деньги.

Вы удивительно везучи, – замечает он, прежде чем начать вести палочкой над моим животом. – Даже то, что Ричард сообразил, что нельзя вас в таком состоянии подвергать аппарации…

Простите, но нельзя ли побыстрее?

Хорошо. Сейчас придется потерпеть.

На этот раз он произносит заклинания всего минут десять, и все это время внутри меня одно ощущение сменяет другое – жжение заменяется колющей болью, от которой невозможно дышать, пронизывающий холод пульсирующим теплом и потом опять холодом. Но в тот момент, когда становится совсем невыносимо, и я кусаю губы, чтобы не закричать, боль вдруг разделяется на множество маленьких источников и делается глуше и реже.

Так лучше? – спрашивает Маршан, опуская палочку. Его рука подрагивает, и видно, что он очень устал.

Да, спасибо.

Не одевайтесь пока и лучше посидите десять минут, пусть тело подышит. Если хотите, я не буду смотреть на вас, но уйти я пока не могу, мне нужно будет провести еще одну диагностику.

Я киваю и покорно подчиняюсь его руке, поднимающей меня. Какая уже, в конце концов, разница?

Маршан обрушивается на стул напротив и отворачивается к окну:

Список необходимых и рекомендуемых зелий я пришлю с утра с совой. Пока принимайте только обезболивающее. Скажем, через полчаса. Легкие чары обезболивания я на вас наложил.

Я полагал, что чары обезболивания нельзя накладывать, если лечишь кровотечение?

В целом, нет. Но есть чары, которые можно накладывать при определенных типах повреждений и определенных типах кровотечений. К сожалению, без колдомедицинского образования вы не сможете определить, какие именно чары накладывать.

Ясно.

Так ждите сову со списком.

А вы заодно подумайте о том, что я вам должен.

Я уже подумал, – его губы трогает легкая улыбка. – Моя дочь, Амелин, – неплохой зельевар, но она не справляется с некоторыми сложными зельями. Буду считать ваш долг оплаченным, если вы, скажем, летом, дадите ей пару-тройку уроков.

И все?

Мистер Снейп, я слишком хорошо знаю, что такое должность преподавателя, поверьте мне. И как мало остается времени на что-то еще, кроме многочисленных идиотов, которые не желают усваивать даже самое необходимое. А с вашим образом жизни, когда вы, не успев восстановиться после проклятий, полученных в январе, попадаете под очередное приключение, с моей стороны было бы просто преступлением просить о чем-либо, что могло бы нанести дополнительный вред вашему здоровью. Я, может быть, не всегда и даже часто не идеальный врач, но не убийца, мистер Снейп. Было бы глупо спасать вас для того, чтобы потом самому же довести до смерти.

Киваю, хотя он вряд ли видит.

И я понимаю, что уговаривать вас не лезть под заклятия – бесполезно, – продолжает Маршан. – Я понимаю даже то, что вы не применили бы связывающую магию, не будь это действительно оправданно. Но все же попрошу вас возыметь хоть какое-то уважение к моему труду, и больше не рисковать хотя бы именно таким образом, ибо следующего подобного раза, даже если повторится подобное счастливое стечение обстоятельств, вы уже не выдержите.

Он так старается убедить меня, как будто есть какая-то необходимость убеждения. Похоже, что тоже нервничает. Интересно, почему?

Удар ведь должен был задеть сердце? Но этого не случилось.

Этому есть как раз простое объяснение, хоть и несколько длинное. Если вы пожертвуете своим вечером, скажем, в следующую среду, и заглянете ко мне часов в восемь вечера, только, ради всех святых, не прямо из Хогвартса и не через камин…

Я киваю, но теперь он уже это видит, так как, похоже, настала пора проводить ту самую очередную диагностику. Покорно ложусь на бок, но все же не могу сдержать дрожи от прикосновений палочки, неторопливо исследующей меня сверху донизу. Стараюсь отвлечь себя мыслями о том, что в среду придется меняться дежурством с Минервой. Или о том, что мне придется делать сейчас, после ухода Маршана.

У вас большие трудности с доверием, Северус, – говорит он, заканчивая и пряча палочку в карман. – При вашем слабом сердце, если вы их не преодолеете, я вам даю не больше десяти лет.

Десять! – усмехаюсь я. – Это намного больше, чем мне ну...

Северус, вы так мало видели нормальную жизнь, – перебивает он меня, – что было бы непростительно глупо…

И тут я не могу придумать ничего другого, как только начать истерически рыдать. Я, абсолютно голый, сижу на сиротской кровати в пахнущей старыми обоями неизвестно чьей комнате, в семи шагах от привязанного к стулу спящего Рэнделла, и тщетно пытаясь унять слезы, икаю и всхлипываю, как последний хаффлпаффец, в то время как Маршан обнимает меня и гладит по спине тяжелой, теплой и ласковой рукой.

========== Глава 69. Торг. ==========

Абсурдность происходящего, впрочем, доходит до меня достаточно быстро. Я отстраняюсь, стараясь найти, во что бы завернуться – зеленый шелк уже порядком надоел, но, оказывается, что даже и его на постели теперь нет.

Я уже думал, что единственный раз в жизни не дождусь этого побочного эффекта, – говорит Маршан, мгновенно вставая и отходя к окну.

К-какого побочного эффекта? – спрашиваю я, озираясь.

Некоторые из тех заклинаний, что я применил к вам, имеют ярко выраженный побочный эффект в виде расслабления и слез.

Ярко выраженный побочный эффект. Ясно.

Я уже готов спросить, куда делась занавеска, как передо мной неожиданно зависает стопка моей собственной одежды. Поверх аккуратно сложенной мантии покоится черная эбеновая палочка. К кровати плавно подлетают ботинки. Маршан продолжает все это время стоять спиной, засунув руки в карманы брюк и внимательно изучая что-то на темной улице. А ведь это уровень владения беспалочковой магией не меньше, чем у Альбуса…

Половина двенадцатого, – говорит вдруг Маршан, прислушиваясь. Биг Бен. Значит, мы все еще в Вестминстере. Впрочем, он ведь сказал, что Ричард не аппарировал со мной…

После всего случившегося очень хочется в душ, но я даже не знаю, есть ли он здесь, а, кроме того, сейчас мучить себя еще и водой, скорее всего, нельзя. Так что приходится натягивать брюки и рубашку на потное, все еще не остывшее после процедур тело.

Как я буду разбираться с Рэнделлом, один Мерлин знает. Во всем теле такая слабость, что я и в Хогвартс сейчас бы не перенесся даже через камин. Можно, конечно, вообще оставить затею с Рэнделлом, наложить на него Империус и отпустить на все четыре стороны, точнее, в одну конкретную, но… глупо не воспользоваться таким шансом и не узнать, что у него на меня, правда же?

Маршан прощается и уходит, напоследок выставив на стол обезболивающее. Кажется, его пошатывает, или это у меня комната расплывается перед глазами? С каким наслаждением наконец промываю их Агуаменти!

Дверь хлопает, и в комнату врывается Ричард. И замирает ко мне спиной, как будто бы изучая чары, наброшенные на Рэнделла. Наверное, я поверил бы, если бы эта спина, обтянутая белой рубашкой в потеках крови после недавнего приключения, не была такой каменной.

Так и собираешься там вечно стоять? – насмешливо спрашиваю я.

Наверное, вассальная клятва все же делает что-то такое, создает эмоциональную связь, иначе как объяснить, что я чувствую его облегчение как свое собственное?

И все-таки ты придурок, – выдыхает Ричард, поворачиваясь ко мне.

Придурок, – соглашаюсь я.

Он осторожно подходит и так же осторожно садится рядом, кровать протяжно скрипит, протестуя против прибавления веса.

Молчим.

И я облажался, – заговаривает он минут через пять, сосредоточенно рассматривая собственные сплетенные пальцы. – Заклинание перепутал, про которое, разбуди ночью, все до мельчайших деталей расскажу. Прости, а?

Волновался?

А ты как думал? У меня ж теперь, после мамы, только Берилл и ты, – бормочет он и вдруг опускает голову мне на колени.

Ну надо же! К тридцати четырем годам я тоже оброс людьми, которые волнуются за меня и не хотят меня потерять. Кладу ладони ему на голову, зарываюсь пальцами в кудри и глажу... Слегка массирую виски, как научил меня когда-то Люциус, потом перехожу к затылку. Как будто мне в самом деле что-то позволено… Сейчас. И еще целую ночь до утра. Пока мы оба будем возиться с Рэнделлом. А утром Ричард возненавидит меня настолько, что вряд ли сможет когда-нибудь простить…

Империус с Рэнделла, конечно же, слетел. Несколько секунд после пробуждения он, не понимая, таращится на нас своими большими голубыми глазами, потом наклоняется вперед и сплевывает кровью куда-то мне под ноги.

Ты знаешь, что тебе будет за это, Снейп? – говорит он совершенно спокойным тоном. – За тебя ведь за первого примутся.

Лучше бы кричал и матерился. От уверенности, сквозящей в его словах даже в такую минуту, пробирает до самых костей. Я еле держусь на ногах, обезболивающее помогает, но не настолько, чтобы я мог стоять, не опираясь на край стола. Где-то сзади меня Ричард, чтобы подстраховать, но…

И вдруг из-за моего плеча раздается его беззаботный голос.

Блефуй, блефуй, скотина! – весело заявляет он. – Мы тебя за яйца взяли, и я сам лично собираюсь трахнуть тебя пару раз. Снейп, конечно, об тебя мараться не станет, но мы что-нибудь придумаем. Вон статуэтка на пианино вполне подходящая.., нет, эта, кажется, мала, ааа, я на кухне бутылку видел…

Поражаюсь, откуда у Ричарда такие фантазии. Но и его проникновенная речь на Рэнделла, кажется, не слишком действует.

Вам не жить. Обоим, – не сдаваясь, шипит тот.

Ну что это – сразу «не жить»? – продолжает веселиться Ричард. Никогда я у него такого голоса не слышал. – Трахнем, а потом Обливиэйт. Первое средство от назойливости авроров!

– Думаете отделаться Обливиэйтом? – сплевывает Рэнделл. – Его с меня снимут, едва я до аврората доберусь. Твоего же любовника и попросят, если сами не справятся, Снейп.

А что ты нам дашь? – хмыкает Ричард. – И где гарантии, что ты нас не сдашь, как только мы тебя отпустим?

Непреложную клятву не трогать вас дам. Денег. У меня много денег, – в его голосе появляются торжествующие нотки. – Тебе столько и не снилось с твоей учительской зарплатой, Снейп. Отпустишь – я тебе дам столько, что на всю жизнь хватит. Сможешь уйти из школы и сколько хочешь заниматься исследованиями. Искать философский камень… Ты ведь не похоронил свою мечту, а, Снейп?

Как же этот ублюдок много обо мне знает! Философский камень. То, что было исключительно между мною и Лордом… То, зачем я, по большому счету, пришел к нему… И, Мерлин, кто бы знал, как действительно надоело жить в бедности…

Тебе больше не придется подчиняться твоему любовнику, и ему придется считаться с тобой. Сам Дамблдор будет считаться с тобой, Снейп! У тебя будет лучшее оборудование для лаборатории. Горелки, котлы и перегонные кубы только от Годдлера. Я выбью тебе особые разрешения на ввоз любых запрещенных ингредиентов. А еще, – он наклоняется вперед, продолжая гипнотизировать меня взглядом, – думаешь, я не знаю, кто твой друг? Но спроси его, как много он знает мест, где можно найти котлы из миридиума?

С трудом удерживаю себя от того, чтобы обернуться к Ричарду. Его рука, сжимающая чуть повыше локтя мою, вздрагивает.

Да уж, вынужден признать, что Рэнделл не просто так жует свой аврорский хлеб. Прекрасно понимает, чем может меня зацепить. Миридиум считается лучшим металлом в мире, а его прекратили добывать после восстания гоблинов в 1612 году. Какие зелья должны получаться в таких котлах!..

В Англии их всего два, и ты их получишь, Снейп, если отпустишь меня.

Он их получит в любом случае, придурок, – разрушает оцепенение момента Ричард. – Что ему стоит заставить тебя дать непреложный обет после того, как мы развлечемся с тобой?! – Однако его голос звучит уже не так убедительно, как раньше. И руку мою он стиснул теперь с такой силой, что больно.

А ты? – мгновенно переключается на него Рэнделл. – Если я дам тебе и Снейпу статус осведомителей, вы оба будете неприкосновенны. Подумай! Вы сможете никогда не бояться, что вас заберут в аврорат даже для простого допроса!

А звучит оно заманчиво. Очень даже неплохо звучит. На секунду я представляю себя в подвале собственного дома: там, где-то наверху – балкон и вид на море, а я здесь, в лаборатории, слежу за последней стадией перегонки того самого, итогового, зелья. Но, конечно же, подобного в моей жизни никогда не будет. И останусь я в школе, и буду подчиняться Альбусу, и буду присматривать за Поттером, и варить бесконечные зелья для лазарета в дешевых дрянных котлах.

Так что со спектаклем, пожалуй, пора кончать. Вытаскиваю палочку и, с силой впиваясь ее кончиком Рэнделлу в горло, заставляю его запрокинуть голову.

А теперь заткнись и слушай меня. Очень лестно, что ты, ублюдок, ценишь наше время настолько, чтобы предложить нам такую внушительную компенсацию за хлопоты. Но сейчас ты будешь сидеть тихо и не дергаться. И делать все, что тебе скажут. Потому что если ты будешь сидеть тихо, мы тебя всего-навсего трахнем. А будешь дергаться – я убью тебя лично. Ты понял, тварь?

Рэнделл напряженно кивает. На его лице наконец отражается испуг, и, прежде чем он овладевает собой, я успеваю испытать миг торжества. Рука Ричарда отпускает меня, а сам он еле слышно выдыхает, отшатываясь к серванту. Призываю первый попавшийся стул и, обрушившись на него, наконец-то произношу: «Легиллименс».

И что-то мне подсказывает, что мне очень не понравится то, что я сейчас увижу.

========== Глава 70. Тонкая наука ==========

25 февраля 1994 года

Иктум Куро!* – вспышка темно-красного цвета, облако удушливого дыма – и больше ничего. – Иктум Куро, – повторила Эухения, поднимая палочку и с сомнением вглядываясь в свою щиколотку, точнее, в рваную рану на ней, которая и не думала затягиваться. – Иктум Куро!

На этот раз в ее словах отчетливо прозвучало отчаяние: еще бы, около двух часов нудной, изматывающей практики, а дело так и не сдвинулось ни на йоту. Кроме того, хотя разрез на ноге, получившийся в результате неправильного заклинания куда грубее и глубже, чем следовало, действительно не чувствовался, зато отдавал довольно болезненной пульсацией куда-то в бок.

Эухения опустила палочку и покосилась на лежащий у ее ног истрепанный учебник.

Может, просто рисунок плохой? – с надеждой спросила она. – Или описание плохо переведено?.. Или…

Позвать тебе Немочь? – откликнулась Полина Инесса, сидевшая в кресле. – Мама сказала, что дедушке уже лучше.

Эухения покачала головой:

Нет, я еще попробую.

Стараясь не тревожить ногу, она немного переменила положение и призвала учебник – в пятый раз перечитывать главу. Полина Инесса подтянула колени к груди и поплотнее закуталась в большую шаль. В последнюю неделю снаружи значительно потеплело, и термометры за окном не показывали ниже 12 градусов. Но, несмотря на то, что перед зимой все щели в окнах тщательным образом были заделаны, ветер все равно находил, как проникнуть в дом, а сегодня, казалось, зверствовал особенно, заставляя всех то и дело вздрагивать от пронизывающего холода.

Однако Полина Инесса что-то обхватывала себя руками слишком часто…

Ты не заболела? – спросила Эухения, бросив учебник.

Сестра отозвалась не сразу, в чем, впрочем, не было ничего необычного. Полина Инесса не любила отвечать на вопросы о себе.

Тошнит, – призналась она наконец с угрюмым видом.

Тошнит? Ты не?..

Нет. Не это.

А что?

Это тот Вильярдо…

Он жив? – воскликнула Эухения, сама не зная почему, обрадованная этой новостью.

Ему, – Полина Инесса прислушалась к себе, – опять нужна помощь. А я не знаю, что сделать, – угрюмо констатировала она.

В прошлый раз ты получила несколько проклятий…

Мама же сказала, что опасности для меня нет, – раздраженно отмахнулась сестра. – Подумаешь, в обморок упаду. Соледад залечит.

Соледад сейчас от кроватки Эдоардо не оторвешь. Эта французская корь... А ты лекарства сердечные пила столько недель после того раза!

Ну, тогда твоя Немочь залечит… – Полина Инесса зябко повела плечами.

Почему ты так хочешь ему помочь? Ты уже не боишься того, что он темный маг?..

Полина Инесса уставила взгляд в колени:

– Может, мне просто надоело все это чувствовать?

То есть, это не только сегодня?

В последние дни часто. Вчера весь вечер… Он как будто нервничал сначала, потом чего-то ждал, а потом… Потом его чуть не убили.

Опять?!

Маме не говори, ладно? – тихо попросила Полина Инесса. – Она расстроится.

Она попытается что-то сделать с этим… – уверенно возразила Эухения.

Как? Глушить это зельями? – пробормотала сестра. – А если я – вообще его единственный шанс? – Она выбралась из кресла. – Я пойду в мастерскую, попробую разобраться с этим…

Эухения хотела было запротестовать, но Полина Инесса кинула на нее такой хмурый взгляд, что у Эухении все слова замерли в горле. Дверь же захлопнулась с такой силой, что обогреватель, который из-за слетевших чар в последнее время «предпочитал» дальнюю часть комнаты, от сотрясения сделал нечто вроде кульбита, после чего завис еще выше, так, что и Полине Инессе его можно было достать, только приподнявшись на цыпочки. Кроме того, головокружительный прыжок, видимо, истощил последние силы капризной миски, так что она, полыхнув особенно ярко и выдав напоследок затейливые колечки дыма, с тихим шипением погасла.

Ладно, – пробормотала Эухения, которой уже стало казаться, что даже обстановка дома – в заговоре против нее, и вновь перевела свое внимание на книгу – если и не полноценно позаниматься, то хотя бы отвлечься. Однако никакой новой информации в ужасно занудной главе про Иктум Куро не обнаружилось, и минут через десять Эухения вернулась к прежнему занятию.

Она повторяла заклинание на разные лады еще около часа, до того, как за окном начало темнеть, а все, чего ей удалось добиться, – удушающего дыма стало меньше, и красная вспышка длилась теперь не одну, а несколько секунд. В ране же по-прежнему не происходило никаких изменений.

Иктум Куро, – громко и с чувством произнесла Эухения в очередной раз и вздрогнула, обнаружив, что в комнате она уже не одна. Из-за очередной дымовой завесы, отплевываясь и кашляя, появился Гжегож.

Вы не докручиваете кисть и двигаете локтем, – сказал он, – в то время как должны фиксировать его в одном положении.

Вас забыла спросить!

На курсах третьего уровня практике этого заклинания уделяется двенадцать часов, – невозмутимо продолжил Гжегож. – И на вашем месте я бы бросил это дело.

Почему это?

Вам, кажется, больше удается разрушать, – заметил он, наклоняясь над постелью и пристально рассматривая рану Эухении.

Она оскорбленно вздернула подбородок. Гжегож вынул из кармана палочку и в два-три пасса залечил ее ногу так, что на ней виднелась теперь лишь еле заметная ниточка шрама.

Я закажу вашему брату бадьяновый бальзам, иначе вы рискуете навсегда остаться с этой красотой. Послушайте, Эухения, я совершенно серьезно, – продолжил он, игнорируя ее обиженный взгляд. – Боевая магия в вас сильнее, чем целительская. Эти два вида очень редко сочетаются в одном человеке. За всю мою жизнь мне удалось встретить только двоих целителей, которые бы в равной мере были искусными боевыми магами. Один из них – Хенрик, а второго вы не знаете. Кроме того, даже целительская магия – это не все. Целительство – очень тонкая и точная наука. Тут нужен талант, а в вас его, – Гжегож взглянул ей прямо в лицо, – признайте же, ни на грош!

Эухения вспыхнула.

К вашему сведению, у меня получаются великолепные лекарства! – воскликнула она. – А для того, чтобы варить такие зелья, тоже нужна целительская магия.

Это разные виды магии, – возразил Гжегож. Он снял куртку и, повесив ее на спинку кресла, устроился в нем, продолжая внимательно смотреть на Эухению. Она ненавидела этот его взгляд, каждый раз не зная, куда от него деваться. – Прошу вас, поверьте мне. Мало кто различает их, но они действительно разные. Целительским заклинанием можно убить только в том случае, если неправильно его произнести. Зельем можно убить, просто если слишком много его выпить. Иными словами, любое лекарство может стать ядом.

Эухения опустила голову, рассматривая палочку в своей руке.

– У меня плохо с боевой магией, – зачем-то призналась она. – Я подолгу учу каждое заклинание. Макс или Полина Инесса – они схватывают все сразу.

Ее в вас полно, – возразил Гжегож. – Это сразу видно. А что хуже всего – это то, что она подавлена. Возможно, раньше, когда вы занимались зельями, вы направляли свою силу туда, и она преобразовывалась. Сейчас она копится в вас.

Я не собираюсь заниматься зельями!

Я не пытаюсь убедить вас заниматься зельями, – улыбнувшись, мягко сказал Гжегож.

Тогда, может, закончим этот разговор? – огрызнулась Эухения. – Что сегодня было с дедушкой? Почему ему стало плохо?

Гжегож кивнул, соглашаясь перевести тему, однако ответ его Эухению не обрадовал.

Дон Риккардо вбил себе в голову, что ваша болезнь является результатом семейного проклятья. Ваш брат Эрнесто был у него вчера вечером, и, видимо, из беседы с ним дон Риккардо сделал вывод, что вы хотели причинить своему брату какой-то вред.

Господи, как дедушка мог подумать такое?! – Эухения в изумлении уставилась на Гжегожа. – Кроме того, ведь папа сказал ему, что я скоро встану на ноги, ведь так? И вы ведь убеждали его в том же?!

Дон Риккардо сейчас большей частью находится в таком состоянии, что ему легко спутать реальность и выдумку, и он легко расстраивается, – пояснил Гжегож. – Полагаю, что ему очень не хватает вашего постоянного присутствия.

Но разве не будет еще хуже, если я в таком состоянии буду там?

Возможно.

Теперь Гжегож не смотрел на нее, но наговорил он уже предостаточно, чтобы Эухению стала мучить совесть.

Хотите сказать, что у меня только один выход – принять вашу помощь? – буркнула она.

Разве мы не пришли к согласию по этому поводу?

Пришли, но…

Но вы вот уже три дня откладываете наши занятия под самыми разными предлогами, – подхватил Гжегож.

Ладно, – сдалась Эухения. – С чего начнем? Только не могли бы вы, – она взглянула в сторону обогревателя, парящего где-то на фоне двери, – заправить эту чертову штуку?

Да, конечно, – с готовностью сказал Гжегож и поднялся. Эухения слышала, как он шарит по полке, доставая коробку с порошками. – Остался один анис.

Вы против аниса?

Нет, что вы, мне все равно, – в его голосе прозвучали какие-то суетливые нотки: должно быть, и для его роста обогреватель находился слишком высоко. Наконец Гжегож управился с миской и появился из-за полога. – Начнем? – спросил он, возвращаясь на свое место.

Да. Только с чего?

Для начала поговорим о том, что вас беспокоит.

Эухения издала нервный смешок.

Я не могу ходить, это меня беспокоит.

А что изменилось от того, что вы перестали ходить? Только отвечайте честно!

Эухения подумала.

Все? Неудобно двигаться. Чувствуешь себя скованной, связанной, как в клетке. Как будто тебя посадили в тюрьму, и все отвергли тебя из-за этого.

Хуан Антонио?

Она бросила на него взгляд, полный ярости.

Мы на одной стороне, помните? – заметил Гжегож.

Эухения промолчала.

Вы вернули мне книгу. Вас ведь кое-что заинтересовало там, верно?

Опять шарили в моей голове! – с горечью упрекнула она.

Вы очертили рецепт ногтем, – улыбнулся Гжегож. – Почему вы не попросите Эухенио сварить определитель для вас?

Эухения задумалась:

Потому что он не слишком хорошо защищает сознание. Что знает он, будет знать и мама. Кроме того, мне пришлось бы просить у нее денег на ингредиенты, – она с вызовом посмотрела Гжегожу в лицо. Пусть только попробует обвинить ее в бедности, пусть посмеет!

Но тот в ответ промолчал, протянул тонкую руку и сорвал два сухих листка с плюща, обвивавшего темное окошко.

Я, кажется, очень сильно провинился перед вами, – сказал Гжегож тихо. – Может быть, вы примете от меня ингредиенты в качестве извинения?

Мне казалось, вы достаточно извинились… в прошлый раз.

Ищете подвох в моем поведении? – Гжегож ухмыльнулся. – Может быть, мне всего лишь, как и вам, свойственно непостоя…

Договорить он не успел. Со стороны двери раздался оглушительный грохот, после чего треклятая миска словно во много раз увеличилась в размерах, и тут же, практически без всякого перехода, Эухения обнаружила, что она придавлена к постели тяжелым телом. На этот раз гарью заволокло всю комнату, но дым плавал в воздухе неровными островками, и с того места, где Эухения лежала, было видно, что обрушились и полка с заветной шкатулкой, и балдахин.

Вы живы? – обеспокоенно спросил Гжегож, чей нос уткнулся ей прямо в шею.

Кажется, жива, – пробормотала Эухения, забыв, что она не может двигать ногами, и напрасно силясь выбраться из-под своей ноши.

Впрочем, Гжегож и сам быстро слез с нее, после чего попытался распрямиться, однако тут же дернулся всем телом и жалобно застонал. Рубашка на нем с обеих сторон висела опаленными клочьями, а от длинных белых волос остались жалкие ощипки. Выглядел господин целитель как минимум непривлекательно, а как максимум – устрашающе. Но Эухения, вполне сознавая все это, всматривалась в его бледное, искаженное страданием лицо и не могла отвести от него глаз.

*От латинского ictus – порез и curo – лечу

========== Глава 71. Как развлекаются эстеты. ==========

POV Северуса, 24-25 февраля 1994 года

Вскрыть разум Рэнделла оказывается довольно просто. Не потому, что он не защищается – защищается, и еще как! Если ты долгое время занимался окклюменцией, то даже в подобных обстоятельствах будешь закрывать разум почти инстинктивно. Помню, как тяжело мне далось открыть свой мозг Альбусу в тот день, когда я перешел к нему. При том, что я сам настойчиво выталкивал на поверхность разума нужные картинки, какая-то часть меня отчаянно сопротивлялась и словно бы затягивала их обратно.

Но у Рэнделла просто не слишком хорошая защита. Так бывает: талант к легиллименции у человека есть, а к окклюменции нет, или наоборот. Из Ричарда, например, легиллимент получился весьма посредственный, зато окклюмент такой, что я, пожалуй, вспотею, пока его прочту. Рэнделл мог бы обмануть, пожалуй, только самого неискусного легиллимента. Впрочем, насколько я знаю, в аврорате их, кроме него, вообще нет никаких.

Положение я выбрал, разумеется, крайне неудачное. Если я никогда и не сожалел о чувствительности своего носа, то сейчас как раз тот случай. Я сижу слишком близко к Рэнделлу, и до меня доносится весь набор его телесных запахов, помноженный на смесь страха и ярости, упорно перебивает меня, возвращает к моим собственным воспоминаниям о допросах в аврорате, и сосредоточиться все трудней. Хоть бы Ричард догадался и чем-нибудь его прикрыл! Но вряд ли он раздел Рэнделла для того, чтобы его унизить или лишить самообладания, скорее – чтобы вовремя пресечь любую попытку освободиться и удрать.