Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 74 страниц)

Что ж, поздравляю вас с этим.

Она кивнула коротко и величественно. И мы приступили к разработке легенды во всех деталях. Час спустя, попрощавшись с Ричардом и нагрузив его многочисленными заданиями, я пошел искать Берилл, которая незадолго до этого оставила нас одних и теперь должна была быть у Хенрика в кабинете. Дверь из его личных покоев выходила в маленький коридор с большим окном, диваном, пальмой в кадке и тремя дверьми. Одна из них была приоткрыта, и оттуда до меня донесся визгливый женский голос. Я не сразу понял, что это Берилл – так разителен был контраст между ее обычным поведением и тем, что я слышал.

Ты не смеешь отрицать это! – кричала она. – Ты спишь с ней!

Берилл, детка, успокойся, – мягко отвечал ей Хенрик. – С чего ты это взяла?

Я нашла ее гребень. Она сама сколько раз вычесывала мне им волосы! Это гребень старой герцогини. Она, наверное, в гробу переворачивается, зная, что эта шлюха изменяет ему с тобой!

Аа. Понятно, – вдруг спокойно и жестко сказал Маршан. И я почему-то понял, что за этим последует. – Обливиэйт! Ты забыла, что нашла гребень старой герцогини в моей ванной. Ты помнишь, что пришла ко мне за рекомендациями для мистера Снейпа, – произнес он четко.

Хенрик, они уже готовы? – требовательно спросила Берилл, практически безо всякого перехода.

Да, конечно, – ответил он с улыбкой в голосе, – ты можешь отнести их мистеру Снейпу. И если только он не захочет со мной попрощаться, проводи его к камину в соседнем кабинете.

Через двадцать минут я на полной скорости вошел в кабинет Альбуса. И замер со смутной мыслью броситься обратно к горгулье. Самого Дамблдора в кабинете не было, зато у его стола, с хозяйским видом поигрывая антикварным пером, стоял Рэнделл.

*от внешнего к внутреннему (лат.)

========== Глава 33 Кто-то из нас двоих сошел с ума. ==========

POV Северуса, 23 января 1994 года

…Я – слава Мерлину, одетый! – сижу на стуле в комнате для допросов, привязанный заклинанием. Руки Рэнделла шарят по моему телу, касаются паха, раздвигают ноги и неумолимо спускаются ниже, ныряя под ягодицы, и лапают, лапают, лапают… Рэнделл силен, чертовски силен, а я под Силенцио, и даже если я и могу немного колдовать без палочки, мне нельзя это делать в аврорате. Я свожу колени, чтобы сдавить его руки, но он только смеется: «Тебе лучше не ссориться со мной, Снейп! Давай-ка лучше разведем ножки, вот таааак». Я не знаю контрзаклятия, поэтому вновь извиваюсь под его руками, которые неумолимо раздвигают ягодицы. Заклятия можно сбросить силой эмоций, но мне никак не удается преодолеть ужас и сосредоточиться и вызвать гнев или ярость.

Я многое слышал о Рэнделле, и в этот момент мне впервые жаль, что Темный Лорд сгинул так рано – в списке авроров, приговоренных не просто к убийству, а к позорной казни, Рэнделл стоял вторым или третьим. Тем, кто побывал в его лапах, известно, что, помимо обычного (в обнаженном виде, разумеется), Рэнделл настаивает на анальном обыске и предлагает жертве вариант, как его делать – с помощью руки или чем-то меньшим… Добровольное согласие на изнасилование – неплохой способ сломать человека. Если еще учитывать, что при допросах обыскивают дважды в день – после того, как приводят из камеры, и до того, как уводят. И это делают минимум два аврора. Меня не обыскивают, поскольку я – лишь свидетель, протекция Альбуса означает многое. Но в эту минуту, чувствуя пальцы Рэнделла, вминающие мои брюки в сфинктер, я уже ни в чем ни уверен. А вот Рэнделл, пользующийся отлучкой напарника, уверен. Он привык взламывать чужой мозг, и хорошо знает психологию (столь сильное сочетание в столь отвратных руках я наблюдал только в Темном Лорде), и, конечно, знает, что я не побегу жаловаться. Мне остается только надеяться, что его напарник не задержится долго, хотя сам Рэнделл его и услал.

– Из тебя бы вышла хорошая шлюшка, Снейп, тесная, – бормочет он, наклонившись надо мной. Его мантия расстегнута, и мне вполне виден стояк, и я лихорадочно давлю страх, убеждая себя, что он не зайдет далеко. – А, вот что, – говорит Рэнделл вдруг таким тоном, как будто только что пришел к гениальному открытию, – ты у меня сейчас пососешь.

Он встает и расстегивает ширинку, готовясь вывалить оттуда свое достоинство. Подавленный страх и отвращение дают мне ярость, и я сбрасываю первое заклятие и свожу ноги. Еще рывок, и я сброшу невидимые ремни, которые прикрепляют меня к стулу. Но этого не требуется. Дверь открывается и…

Придурок, что ты делаешь, мать твою! – раздается над моей головой, и я чувствую, что мои руки и грудь вновь свободны. – Он же человек Дамблдора! Хочешь оказаться на его месте?!!

Рэнделл торопливо застегивается, а я сижу прямо, стараясь не выдать накрывающую меня дрожь. Парень, столь неожиданно спасший меня, обходит вокруг меня и заглядывает в лицо:

С вами все в порядке, мистер Снейп?

Я прохладно киваю.

Он протягивает руку, такую же веснушчатую, как и лицо, обрамленное рыжими волосами:

Лоули. Кристофер Лоули.

Хаффлпафф, – вспоминаю я, пожимая ее. – Знаменитый ловец!

Точно! – улыбается он во все 32 зуба. – Если Вам что понадобится, после допроса загляните в 14-ю комнату на этом же этаже. – Его тон и взгляд, брошенный на Рэнделла, не оставляют сомнений, что он имеет в виду под этим «что». – Даже если меня не будет, можете оставить записку Брэддоку. Ну, или вообще кому-нибудь для меня.

Синяя мантия взвивается перед моим носом, дверь захлопывается, и мы с Рэнделлом остаемся наедине. Он садится на стол и наклоняется ко мне. На лице – хищный оскал. И ни следа досады.

Мечтаешь так легко отделаться, Снейп? Не выйдет. Ты меня не пускаешь в свое сознание и считаешь, что это тебя спасет? Только ты забыл, что твои дружки-Пожиратели не так искусно закрывают свои грязные воспоминания, а в них мнооого интересного. Рано или поздно ты окажешься передо мной на этом столе и будешь умолять меня взять тебя, а я… подумаю.

На секунду я вновь оказываюсь пришпилен к стулу, а Рэнделл проводит рукой по моему телу от шеи до паха, потом снимает заклинание и уходит в свою часть комнаты…

При виде Рэнделла у стола Альбуса это воспоминание мгновенно всплывает в моей голове, и я стараюсь отрубить все эмоции. Действовать четко и ясно. И, возможно, сделать то, о чем я не подумал тогда. Я много раз планировал это на случай нашей нечаянной встречи.

А Рэнделл меня разглядывает. С интересом. И удивлением. А потом, словно бы опоминается и бросает, осклабившись:

Тебя-то мне и надо, Снейп.

И по какому поводу? – говорю я прохладно и медленно, стараясь сохранить за собой максимум преимущества.

Выделываешься? – рычит он.

Дверь директорской гостиной распахивается, и оттуда выходят Дамблдор и два аврора.

Группа захвата в полном составе, вот оно как.

Один из авроров – Грюм, давний друг Альбуса, волшебник с деревянной ногой и дико вращающимся искусственным глазом-проявителем врагов. Маньяк по части ловли Пожирателей и меня терпеть не может. Не знаю, как сейчас, а в 1981 году на допросах не стеснялся применять Круциатус и, как Ричард рассказывал, не один десяток раз.

Рядом с Грюмом – темнокожий волшебник Кингсли Шеклболт, мы несколько раз пересекались в аврорате. О его методах ведения допросов я не знаю ничего, но, учитывая Рэнделла в составе группы, наверное, меня ожидает мало хорошего.

На лице Альбуса не написано ничего, кроме обычной приветливости. И в этот момент мне как никогда ясно, что сейчас решается моя судьба. И зависит она от Альбуса. И если он хоть каким-то краем замешан в том, что происходило вчера, то я, кажется, пожалею о том, что меня еще не поцеловал дементор.

Я перевожу взгляд на Рэнделла.

Не соблаговолите ли пройти с нами, мистер Снейп! – произносит он издевательским тоном, от которого у меня все обрывается внутри, а затем протягивает руку: – Палочку. – И ухмыляется.

Вы меня задерживаете? – холодно интересуюсь я. – И позвольте узнать, по какому поводу?

Шеклболт выступает вперед.

Пока в качестве свидетеля, мистер Снейп, – говорит он вежливо. – Пока только в качестве свидетеля.

Врет. У них уже все решено, и я это вижу. Иначе не пошли бы втроем и не взяли бы с собой группу, в которую входят два лучших волшебника аврората.

Свидетеля чего? – я выдерживаю тон.

Да, господа, – говорит Альбус спокойно, – вы должны нам все объяснить. Я уверен, что…

Тут и объяснять нечего, Дамблдор, – перебивает его Грюм. – Пусть попробует отрицать, что он был вчера в Лютном переулке?! Десять трупов, порезанных в лохмотья заклятьем, которое он изобрел для того, чтобы хвастаться перед своим лордом! И пусть попробует отрицать, что он делал зелья для «Горбина и Бэркса»! А сейчас он где был?!! Обдумывал темные делишки с новыми дружками?!!

Палочку! – рычит Рэнделл, угрожающе подступая ко мне.

На секунду комната плывет перед глазами, а в голове – неверие: неужели все-таки Альбус сдал меня? Заталкиваю эту мысль куда подальше, сцепляю зубы. Что ж, начнем.

Я не был там! – громко и отчетливо говорю я.

Палочку! – Рэнделл хватает меня за запястье.

И в эту секунду я чувствую – нет, не попытку вторжения – легкое касание чужого разума и перед моим взором появляются три картинки – заснеженного леса, часов, на которых стрелка замерла на цифре 9 и серебристого вьюжника. Альбус!

Тихо! – говорит Дамблдор тем самым непререкаемым тоном, который успокаивает четыреста студентов сразу.

Рэнделл замирает, и я выдергиваю руку из его цепких пальцев. Грюм молча переглядывается с Шеклболтом. Напряжение в воздухе такое, что, кажется, кабинет сейчас заискрится.

Господа, почему бы вам не спросить у Северуса? – спокойно говорит Дамблдор. – Он сам вам расскажет, где был сегодня утром.

Я был в Запретном лесу. Собирал вьюжник, – я произношу это тихо, но медленно и четко. – И последнее зелье для «Горбина и Бэркса» я делал до падения Темного Лорда.

А вечером? Вечером ты где был? – бросает Грюм.

И я не успеваю ответить, потому что Альбус стремительно спускается по лестнице, встает рядом со мной, берет меня за руку и переплетает наши пальцы.

У меня, Аластор, – спокойно говорит он. – И вечер, и всю ночь. Мы – любовники, – он бросает быстрый взгляд на Шеклболта, и затем поворачивается ко мне. – С какого времени, Северус?

С двенадцатого ноября 1982 года, – отвечаю я машинально.

Да, староват я стал, даты уже не помню, – улыбается Альбус. – Но зато помню, что это была пятница. – И засунув за щеку засахаренный орешек, вынутый из кармана, обращается ко всем присутствующим: – Хотите сладкого?

Проводив авроров через камин гостиной, мы садимся с Альбусом на диване, и он молча обнимает меня. Мы сидим так минут десять, и я просто наслаждаюсь теплом его руки на моем плече, его тела, в которое вжимается моя спина. Я чувствую какое-то отупение, мозг словно отказывается переваривать все происходящее. Альбус наколдовывает вина, но я отвожу бокал и достаю восстанавливающее зелье. Что мне нужно, так это поспать еще пару дней. Но такой отдых, конечно, мне не грозит. Мне еще сегодня проверять контрольные сразу двух курсов Рэйвенкло и Хаффлпаффа, и одного Гриффиндора и Слизерина.

Откуда они узнали про Сектумсемпру? – бормочу я.

Откуда они узнали, что ты там был, вот это вопрос, – говорит Альбус.

Меня прорывает.

Я рассказываю ему о засаде, про бой, включая появление таинственной Риты, про то, что рассекретил навыки полета, про то, что отправился в дом друга, защита которого настроена на меня, и про то, как мне утром рассказали, сколько народу там погибло. Альбус слушает внимательно, ни на секунду не выпуская меня из объятий, наши головы склонены друг к другу. Когда я упоминаю, как связывал барьерное заклинание с магией раненых, его лицо темнеет, но вслед за этим он стискивает меня еще крепче.

Почему ты не прислал Патронуса? – спрашивает Альбус, когда я заканчиваю.

Времени не было, – честно отвечаю я.

Он берет меня за руку и заглядывает мне в лицо:

Северус?

Мои мысли прочно закрыты ментальным блоком, но, видимо, Дамблдор находит во всем этом что-то свое, потому что в следующую секунду кричит яростно, до хруста костей стискивая мою руку:

Никогда не смей сомневаться во мне, слышишь?!! Не смей во мне сомневаться! Никогда!

Разве вы не дали мне повода? – восклицаю я, вырываюсь и вскакиваю. – Разве вы не закрыли для меня камин, который открыт для любого преподавателя школы, кроме меня? Разве вы не отправили меня на встречу под каким-то чрезвычайно сомнительным предлогом? Разве вы не давили на меня так, что я не смог отказаться?

Альбус смотрит на меня так, как будто я несу чушь несусветную.

Я не закрывал для тебя камин, – говорит он, когда я резко обрываю себя, и между нами падает тишина.

Как не закрывали? Или – пообещали и не закрыли? Решили, что это будет хорошая шутка?

Северус, я не обещал таких вещей. Зачем я стал бы закрывать от тебя камин? Ты можешь прийти ко мне по нему в любое время.

Ну, это уже слишком! Я рычу и бегу в кабинет, бросаясь к шкафу с думоотводом. На дикой скорости вытаскиваю его и накрываю блокирующим выплескивание жидкости заклинанием. Затем левитирую его в гостиную, где он чуть не врезается в живот вставшего с дивана Альбуса, вытягиваю ниточку воспоминания и сливаю его в испещренную рунами чашу. А потом практически опускаю голову Альбуса в думоотвод. Через несколько минут он выныривает оттуда со словами: «Этого я и боялся!»

Потом поясняет:

У нас с тобой разные воспоминания, Северус.

Как это понимать? – спрашиваю я. – Покажите мне ваше воспоминание!

Он качает головой.

– Там ничего значительного. Будто бы ты хотел меня поцеловать, и я тебя отверг. Но я не понимаю, как… – бормочет он, отводя глаза.

Оборотное?

Дамблдор мотает головой:

– Исключено.

Почему вы так в этом уверены?

Для тебя недостаточно того, что я в этом уверен?

Он вынимает палочку и проводит ею надо мной. Кивает самому себе:

Так я и думал.

Что вы думали? Что?!!

Не ори, – холодно говорит Дамблдор.

Альбус, да это же тролль знает что такое! Что вы позволяете делать с собой?!

Не твое собачье дело! – кидает он так резко, что я невольно отшатываюсь к окну, спотыкаюсь и падаю, ударяясь головой об угол стола.

Когда я прихожу в себя, Альбус стоит на коленях надо мной и, дрожащей рукой поддерживая мою голову, произносит заживляющее заклинание. Его лицо – бледнее мела.

Потом он ложится на пол рядом со мной, и обнимает меня. Из всего этого я понимаю только одно – что кто-то из нас двоих сходит с ума. Может быть, это я? И не было никакого боя, ни Риты, ни Ричарда, ни Берилл, ни знакомства с Хенриком Маршаном? Может быть, я ударился головой еще раньше, накануне Рождества, или вообще в начале декабря свихнулся оттого, что Альбус бросил меня? А мой воспаленный мозг выстраивает одну теорию за другой, чтобы оправдать происходящее…

Северус, – спрашивает Альбус тихо, – ты знаешь хоть одно заклятье, которое бы меняло память, кроме Обливиэйта, Мемория Верса* и заклятий окклюменции?

Я молча качаю головой.

Это не Обливиэйт, – озвучивает он то, что я и так знаю. – И не Мемория Верса.

Есть еще темномагическое заклинание Мемория Альената**, – вспоминаю я. – Произносится одновременно с приемом зелья и ритуальной жертвой.

Альбус перекатывается на спину, и я вслед за ним, наблюдая, как он вытягивает руку и лениво водит палочкой над нашими головами.

Нет.

Это вмешательство в память напрямую, – говорю я спокойно.

Альбус смотрит в потолок.

Ты полагаешь, это возможно? – спрашивает он через некоторое время.

Ты величайший волшебник мира, который совершил такое, о чем никто и подумать не смел. До тебя никто не применял драконью кровь в обычных зельях, только в темномагических. Ты победил Гриндевальда. И ты спрашиваешь меня, возможно ли это.

Альбус фыркает:

– Драконья кровь. Это получилось случайно. Я порезал палец и схватил первый попавшийся пузырек со стола, думая, что это заживляющее, а это оказалась драконья кровь.

Я поднимаюсь на локте и разглядываю его:

Ты экспериментировал с темными зельями?!!

Он кивает. Прикрывает глаза. Я смотрю на крошечную родинку в углу его глаза, мечтая ее поцеловать. Альбус молчит. А потом резко меняет тему.

Как ты думаешь, не уволить ли нам Рэнделла?

Я вздрагиваю. Какого тролля он говорит о нем сейчас?!

Пока мы с ним ждали Кингсли и Аластора, я имел сомнительное удовольствие побывать в его голове, и мне там не понравилось.

Ты украл мою идею, – усмехаюсь я, присаживаясь и опираясь головой о витую ножку стола. Зимнее солнце нагло смотрит на меня сверху вниз сквозь директорские окна и слепит уставшие глаза. Прикрываю их.

Почему ты никогда не рассказывал мне?

Я вздрагиваю. Еще раз. И еще. Отпуская тело на волю, вывожу из него все, что мне пришлось пережить в кабинете Дамблдора:

– Это?

Альбус притягивает меня обратно к себе.

– Это, – говорит он тихо. – Ты должен был мне рассказать.

Но это же… унизительно… стыдно, – бормочу я, утыкаясь ему носом в ухо.

Альбус гладит меня по волосам.

– Нет. Это же не ты делал, – говорит он. – Ты не насиловал.

Один раз я чуть было не сделал это, – шепчу я.

Ты хотел этого?

Не знаю. И вправду не знаю. Никогда не задумывался о таких вещах. – Почему темная магия считается темной, если можно убить заклинанием для резки овощей?

Ты это лучше меня знаешь. Потому что для Авады требуется желание убить.

Вот и я об этом! Авадой ты не убьешь, если у тебя не будет желания. А заклинанием для резки овощей ты убьешь всегда, если попадешь в нужную точку или не успеешь вовремя остановить кровотечение.

Северус… – его рука замирает на моей спине. Я привстаю.

Большинство зверей, которые относятся к высшему классу опасности, были выведены для того, чтобы защищать жилища волшебников. Аврорат был придуман для того, чтобы ограждать. Благими намерениями вымощена дорога в Ад. Знаешь эту поговорку?

Альбус меняется в лице, и смотрит на меня как-то странно.

Потом опять притягивает меня к себе, мои губы к своим и жарко, жадно целует. Ведет языком по моим губам, проталкивает его внутрь. Я на секунду поддаюсь и позволяю ему исследовать мой рот, но потом собираюсь с силами и отрываю от себя.

Я сижу на полу. Альбус лежит за моей спиной и молчит. Я впервые оттолкнул его так. Я не представляю, какое у него сейчас лицо. И какое будет.

Значит, сегодня контракт не работает? – вежливо говорю я.

Ты знаешь! – ахает он.

Что это очередная ваша игра? Да, – холодно откликаюсь я. Потом не выдерживаю и оборачиваюсь.

Несколько секунд он смотрит на меня, его губы чуть-чуть кривятся. А потом он бросает: – Уходи, – жестко, как будто если я не уйду, он ударит меня.

Через пару минут вернувшись через камин в подземелья, я иду в спальню, стаскиваю с себя одежду, ныряю под одеяло и почти сразу засыпаю. В последние секунды, перед тем, как я проваливаюсь в сон, передо мной встает лицо Альбуса. Наверное, я все-таки люблю его, и кажется, это навсегда.

Memoria Versa – от латинского Memoria – память и Vertere – переворачивать, заклинание позволяет заменять сразу большие пласты памяти, помещая в воспоминания новые действующие лица или убирая множество старых.

** От латинского Alienare – изменять, заклинание позволяет наполнить чужую память страшными образами, которые, если не отменить его действие (если это вообще возможно) будут преследовать человека всю жизнь.

========== Глава 34 Антидот к веритассеруму. ==========

Просыпаюсь я минут за сорок до ужина. В комнате холодно, и я сижу на кровати, завернувшись в одеяло, и обдумываю чушь, которая мне приходит в голову. Например, стоит ли мне идти ужинать в Большой зал? Альбус был в ярости, когда я от него вылетел. А тут еще эти дурацкие мысли о любви. Что это вообще такое? Как выглядит любовь?

Как в песенке про Грайне и Диармайда? Ну, так его потом убили, а она вернулась к мужу, который его убил – тем любовь и кончилась.

Может, любовь это как в семействе Уизли – дом, полный рыжих детей в лохмотьях, вечный ор, и когда количество мозга в семье делится на всех детей? Хотя нет, я неправ, 90% делится на двоих, и 10% – на оставшихся.

Любовь. Хм. Несомненно, я привязан к Альбусу больше, чем был привязан к кому-либо другому. Я не был так привязан к Лили. До сих пор меряю отношения через то, что у меня было с ней. С другой стороны, не Малфоем же мерить!

Конечно, у меня были серьезные привязанности и помимо нее.

Бабушка со стороны Снейпов, например. Меня часто оставляли у нее в раннем детстве, и она меня не трогала, позволяя сидеть с любыми книжками на чердаке в ее маленьком доме. Никаких тебе понуканий, никаких криков. Элейн была очень сдержанным человеком. Познакомились они с дедом в госпитале во время войны. Бабушка была медсестрой, а он – фронтовым шофером. Его ранили, и он попал в тот госпиталь, где она работала. Дед всегда говорил, что у них была любовь «как в романе». Единственный раз, когда они поссорились – он назвал ее «своей волшебницей», а она окатила его водой из кувшина.

Снейпы никогда не принимали магии. Она не ругала меня за всплески, но каждый раз, когда это происходило, бросалась сразу же обнимать и при этом смотрела с раздирающей сердце жалостью, как на душевнобольного. Когда я стал старше, то чувствовал себя из-за этого намного хуже, чем когда на меня с кулаками набрасывался Тобиас. Когда он кидался на меня, я чувствовал его неправоту, а с ней я чувствовал виноватым себя. В конце концов, я почти возненавидел ее, и, после того, как дед умер, не ходил к ней года два. Потом все наладилось, но она постоянно болела, и умерла в тот год, когда я поступил в Хогвартс.

Дед мои всплески не комментировал никак. У него было слишком много дел в церкви, иногда с ним приходили в наш дом какие-то люди в черных одеждах, и я их тоже ненавидел. Они были наставниками маггловского приюта, а Тобиас постоянно орал, что меня отдадут в приют, потому что в нормальной жизни не место таким уродам, как я. В церковь меня дед с собой не брал, как будто чувствовал, что я к ней не подойду. Отговаривался от соседей моим слабым здоровьем. Зато сажал меня рядом с собой, когда читал Библию по вечерам. Мне она казалась странной: все друг друга убивали и предавали, и я не мог понять, почему, если Бог всесилен, он не избавит людей от этого? Почему он позволяет всему этому происходить?

В детстве я делал кое-какие попытки молиться, но очень скоро понял, что это не работает. Наверное, если бы я верил в Бога, я бы уже несколько раз проклял его: тогда, на пятом курсе, после березы, или после хода к Визжащей Хижине, или после того, как я понял, куда вляпался, попав к Темному Лорду, или после гибели Лили… Не думаю, правда, что Он бы заметил. Верующие фанатики могут сколько угодно стараться не попасть в ад, но они не замечают, что уже угодили в него. Ад – это здесь, на земле, именно потому, что она оставлена Богом. Правда, и у меня иногда было ощущение, что он возвращался. Тогда, когда мы с Альбусом любили друг друга…

Пару недель после первого раза мы вообще были как приклеенные. Я ночевал у Альбуса (потому что сил ползти домой через камин не было), и мы занимались любовью и утром, и вечером, и в обед. Не знаю, как нам удалось не выдать себя среди коллег, потому что у обоих вставало от малейшего намека. А как два мастера легиллименции и окклюменции, мы обменивались непристойными картинками, провоцируя друг друга, и никто из нас был не в силах удержаться от этого. Мы оба чувствовали себя так, как будто закончилось самое страшное время нашей жизни, и впереди нас ждут беззаботные и счастливые годы. Однако после двух недель я понял, что пассивная роль начинает меня тяготить. Я испытывал большое удовольствие, но чувствовал себя подавленным. И, как и в любом другом виде общения с Альбусом, подчиняющимся. Это возвращало меня к ощущению несвободы, зависимости от него. Поддавшись гормонам, я забыл о ней, но затем мое уязвимое положение стало вновь напоминать о себе.

Наверное, если говорить о посторонних людях, повлиявших когда-либо на мои отношения с кем-либо, я никогда не буду так благодарен никому другому, как бывшему министру магии Рудольфусу Оттису. В тот день, когда я сформулировал наконец для себя то, что мне не нравится, и решил поговорить с Альбусом, выйдя к обеду, я обнаружил рядом с моим любовником министра. Со взором горящим и с непрекращающимися попытками прикоснуться к Дамблдору коленом ли, рукой ли – при передаче соли, или плечом. Последний же был исключительно вежлив и весело и непринужденно болтал, рассказывая анекдоты из своей долгой жизни.

Я ненавидел эти Альбусовы истории всей душой. Они казались мне пошлыми, достойными лишь маленьких детишек, и лично я не находил в них ничего веселого. А уж в этот момент мне хотелось если не убить, то подвергнуть Круциатусу обоих, и Альбуса, и министра. Я попытался было проникнуть в мысли Альбуса, но он легко выкинул меня из своей головы.

Не знаю, как мне удалось досидеть до конца обеда. Трелони, оказавшаяся рядом, пыталась загрузить в мой мозг всякую чепуху, и если бы я не возненавидел эту курицу раньше за «вовремя» произнесенное пророчество, то возненавидел бы в этот день декабря 1982 года. Вернувшись к себе, я налил было в стакан огневиски, но потом швырнул его в стену, решив, что топить свои несчастья в алкоголе как минимум пошло. Ну, ты же умный человек, Северус, говорил я себе, ты знал, что не стоило и пытаться. Привлечь кого-то к себе – это одно. А сохранить его рядом с собой – это мне никогда не удавалось. Все хорошее имеет свойство заканчиваться.

Я пошел в спальню, схватился за «Вестник зельеварения» и попытался его читать. Но на этот раз сосредоточиться не получилось. Боль, бесконечная, огромная, била меня ногами в живот. Я не мог понять, как Альбус мог утром целовать меня, зная, что в обед он будет уже с министром. Я упал на пол, на коврик перед кроватью, и скорчился, пытаясь, как черепаха панцирем, закрыться от этой невыносимой боли. Я не плакал – я выл от безысходности и отчаяния, которые охватывали меня. Потом затих.

А потом услышал шаги, шелест мантии и веселый голос Альбуса:

Так я и думал! Северус – ты невозможный ревнивец!

Он опустился рядом со мной, перевернул меня и с задумчивой улыбкой провел рукой по моим волосам: – Я не успел предупредить тебя, мой темпераментный мальчик. Миллисента Багнолд решила прервать декретный отпуск и вернуться на пост министра. Слишком сильная подковерная борьба разворачивается, и Рудольфус хотел попросить у меня совета.

Видел я, как он хотел попросить у вас совета, – пробормотал я хмуро, все еще не веря ему. – Рукой по колену.

Ну, в этом нужно винить не меня, а Рудольфуса, с его необоснованными надеждами, правда? – он продолжал гладить меня по волосам, и я потихоньку отходил от дневного представления. – Северус, мне не нравится, что ты ревнуешь меня ко всякому министерскому чиновнику. Они будут появляться здесь все чаще, и мне бы не хотелось в дальнейшем наблюдать подобные реакции с твоей стороны.

У меня не было бы оснований для ревности, если бы четверо из пяти министерских чиновников, которые здесь бывают, не были вашими любовниками, – возразил я.

Альбус улыбнулся.

– Это правда, – сказал он. А потом, остановив руку на моих волосах, наклонился и прошептал мне в ухо: – Не ревнуй. Никто из них не был во мне.

Я замер, решив, что ослышался.

Почувствовав, как горячий язык Альбуса скользит по моей ушной раковине, я еле удержался, чтобы не застонать. А он лег рядом, опираясь на локоть, и продолжил путешествовать языком по моей шее, потом его руки начали расстегивать мою рубашку. Я перехватил их и застыл так, не решаясь смотреть ему в лицо. Я боялся переспросить и услышать «нет». Но вместо этого услышал:

Ты не хочешь?

Не хочу чего?

Попробовать себя в новой роли? – лукаво сказал Дамблдор.

Я не знал, что сказать. У меня перехватило дыхание. Я боялся все провалить, но не мог вымолвить и слова. Альбус высвободил свои руки из моих и положил ладонь мне на грудь, поглаживая волоски. Потом притянул меня к себе, мое ухо было на уровне его сердца, и я слышал, как бешено оно стучит. И я едва расслышал тихий голос:

Только будь осторожен, пожалуйста, я лет восемьдесят этого не делал.

Все дальнейшее случилось у Альбуса. На столе в гостиной. Альбус почему-то пожелал сделать это лицом к лицу, и когда он развел передо мной ноги, у меня от такого бесстыдного зрелища пересохло в горле, а сердце на несколько секунд остановилось. Я так хотел этого, но теперь, когда дошло до дела, трясся как осиновый лист, боялся, что все сделаю не так, как надо, и он потом не захочет не то что позволить мне быть сверху еще раз, но и вообще меня видеть. Чудовищным усилием я взял себя в руки и стал растягивать его, стараясь вспомнить, как он делал это со мной. Альбус лежал с напряженным белым лицом, как будто я насиловал его, но когда мне удалось нащупать простату, с его губ сорвался жалобный, тихий стон, и он подался ко мне. Меня охватила какая-то дикая невообразимая нежность, и я сразу перестал бояться. Когда я вошел в него, это было слишком тесно, слишком больно и по ощущениям – сильнее всего, что я испытывал когда-либо. Немыслимо трудно было удержаться от того, чтобы не сорваться в быстрые толчки. Податливость этого тела, священного для меня, сводила меня с ума. Я готов был кончить только от осознания, что я внутри него.

Больно? – спросил я, отследив гримасу, промелькнувшую на лице Альбуса.

Он кивнул и подался навстречу и сжал меня, словно приказывая мне двигаться. Какое-то время я еще мог делать это медленно, но когда вдруг посреди напряженного молчания услышал от него собственное имя, потерял контроль, и стал вбиваться со всей мочи. Мне казалось, что я сам умру от этого бешеного темпа, что сердце не выдержит, словно сквозь вату в ушах я слышал собственные хрипы, Альбус вторил мне короткими вскриками. Когда меня накрыл оргазм, я, содрогаясь всем телом, обвалился на Альбуса и с трудом сообразил, что и ему надо закончить. Впрочем, он тоже был почти на пределе, и для этого хватило пары движений. Еще не выскользнув из него, я притиснул его к себе и стал гладить по волосам, сцеловывая пот с его прозрачных висков. Я задыхался от нежности, восторга и благодарности. Я всегда знал, что могу умереть за этого человека, и мне нечего уже было предложить ему сверх того, так что оставалось только принимать то, что он давал мне. И теперь я, кажется, принял это. Я вышел из него и, отводя взгляд от потеков моей спермы там, склонился к его колену и поцеловал шрам в виде карты лондонского метро. Я всегда думал, зачем ему этот шрам, а теперь как-то стало понятно, зачем.

В ответ Альбус обнял меня как-то беспомощно, затем решительно отстранился, жестом приказав мне отступить, слез со стола, и подняв свою мантию, закутался в нее.