Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 74 страниц)

Этого я сам не могу понять, Северус. Я буду думать.

Но сказать, кто это, вы по-прежнему не хотите?

А ты бы сказал, Северус? – Альбус смотрит на меня строго. Прежний Альбус. Не мой. Больше не мой.

Он встает с кресла, разминая затекшее тело. Да уж, сегодняшняя «пьянка» дорого нам обошлась. Я вот уже два успокоительных в себя влил, а у него, наверное, все мышцы болят.

Кстати, – Альбус лезет в карман, достает оттуда что-то маленькое и невербально увеличивает его.

Передо мной в воздухе зависает большой том в темно-желтой, приятной даже на вид обложке. Редкая книга. По зельям. Семитомник Дженнингсона в одной. Книга, которая зачарована на то, чтобы самой отыскивать и увеличивать нужные страницы. Я ее видел только однажды. Даже «Флориш и Блоттс» заказали ее в одном экземпляре: на то, сколько она стоит, можно целый год жить безбедно.

– С днем рождения, мой мальчик, – Альбус отодвигает книгу прямо в воздухе в сторону и, привлекая меня к себе, целует в лоб и отпускает.

Я потрясенно смотрю на него. Он же пришел сюда в диком гневе? Я, если бы такое выкинули со мной, вообще бы убил. А он мне еще и подарок принес.

Спасибо, – говорю я и осторожно провожу ладонью по парящей в воздухе книге – на ощупь она шершавая, это приятно.

Альбус печально улыбается:

– Не за что, Северус.

И уходит. Перед самым камином в гостиной я его окликаю.

Он поворачивается, и в его глазах – сосредоточенность, и ничего более.

Альбус, этот человек знает, что делает, – тихо говорю я.

Он молча кивает, зачерпывает из пиалы летучий порох и исчезает в зеленом пламени, оставляя мне на память непонимание, острую боль и тягучую нежность.

Ночью, уже засыпая, чувствуя щекой прохладную ткань подушки, я бережно перебираю в памяти его прощальные прикосновения. Мерлин, как хорошо все-таки быть живым! Надо будет послать оборотню в подарок новую мантию, что ли? Главное, чтобы он не догадался, от кого.

Конец POV Северуса

========== Глава 13 Ромулу ==========

В ночь на понедельник 10 января 1994 года Ромулу Вильярдо Севера лежал в своей спальне в родительском доме в Толедо, досадуя на посапывающую рядом жену. В комнате было темно, холодно и одновременно душно. Снаружи шел снег, и ветка старой, давно не плодоносящей оливы, росшей во внутреннем дворе, нетерпеливо постукивала в стекло, как будто просилась переночевать. Был уже четвертый час утра, но сон не шел. В голове гнездились тревожные, тягучие мысли, и хотелось быть где-то, но не здесь. Неясные и совершенно неуместные сомнения мучили его, не желая оформляться в слова.

С кем и хотелось поговорить Ромулу, так это с сестрой Эухенией, но когда он навещал домашних в последние дни, она ни разу не была одна. Зная сестру, достаточно общительную, но в то же время часами остававшуюся в одиночестве во время варки зелий в дедушкином подвале, он недоумевал, как долго она сможет терпеть постоянное присутствие. Сам он после нового года был занят тем, что проектировал дом для дальней родственницы графа Ферейра. И это дало ему возможность остаться на неделю в Лондоне – в Толедо, несмотря на толстые стены старинного дома и, стало быть, хорошую звукоизоляцию, было слишком шумно.

Шумно даже тогда, когда отсутствовал Макс, младший брат Ромулу, который был просто ходячим воплощением дружелюбия, по отношению как к волшебникам, так и к магглам. Макс с легкостью заводил друзей, и более того, эти друзья никогда не предавали его. Что греха таить, Ромулу ему завидовал. Завидовал этому умению подчинять себе людей и вызывать безоговорочное доверие. Завидовал решительности, которая нечасто бывает у мальчишки в четырнадцать лет, а еще – твердому намерению стать богатым и известным. Не то, чтобы Ромулу стремился к этому, но он завидовал тому, что семейные ценности Вильярдо совпадают с намерениями Макса.

У него самого с семейными ценностями вышел конфликт, который, в первую очередь, был связан с местом обитания. Ромулу ненавидел Толедо. Туристы со всего света – как маги, так и магглы, стремились увидеть древнюю столицу Испании, пройтись по кривым улочкам, запечатлеть на свои камеры величественный Алькасар. Для Ромулу история Толедо была историей бесконечных войн и списком павших в них предков. Глядя на ворота крепости, он видел 8-й век и всю толедскую знать, которую мавританский эмир заманил на пир и обезглавил. Среди людей, погибших тогда в крепости, было как минимум три предка Ромулу, и род не прервался только потому, что жена одного из них с грудным младенцем на руках навещала своего отца в другом городе и после резни смогла спрятаться, став непонятно какой по счету женой богатого мавра.

При взгляде на Алькасар он вспоминал строчки из дневников бабушки Сицилии Изабеллы про осаду дворца во время гражданской войны в 1936 году. В его подвалах заперлись франкисты, и, поскольку крепость не была сдана, ее просто превратили в руины. В ту войну в дела магглов вмешалось немало волшебников, в том числе из семьи Ромулу, и ничем хорошим это для них не кончилось.

В промежутке между этими датами Толедо, особенно в раннем средневековье, переходил из рук в руки бессчетное количество раз. Про историю этих переходов Ромулу прочитал еще в раннем детстве, наткнувшись на семейную летопись в дедушкиной библиотеке. С тех пор он предпочитал эту тему ни с кем не обсуждать. Какими бы миролюбивыми ни были его современные родственники из семей Вильярдо и Толедо, он знал, что они гордились своими предками, бесчисленными королями-завоевателями, и даже герцогом Альбой, который в 16-м веке залил кровавыми реками половину Европы.

Ромулу признавал за ними право гордиться. Ромулу признавал свой долг защищать интересы семьи. Он не бегал от того, чтобы учить заклинания и драться на дуэлях, и в итоге вырос в неплохого волшебника, который мог бы сразиться с другим взрослым сильным магом и не проиграть. Но первое, что он сделал, как только ему исполнилось шестнадцать – уехал из Толедо в Мадрид. А через несколько месяцев и вовсе бросил Испанию и магический мир, перебравшись в Лондон и поступив в самый заурядный маггловский университет, который с успехом и окончил в три года вместо пяти. Он надеялся, что ему никогда не придется вернуться. Но эту битву он проиграл.

Прислушавшись к ровному дыханию Риты, Ромулу осторожно соскользнул с кровати и, набросив на пижаму халат, ощупью вышел из комнаты и прошел в другой конец коридора, выходивший на галерею верхнего этажа. Дверь комнаты девочек была справа, и Ромулу уже собирался было постучать, как дверь галереи отворилась и в коридор вступила тоненькая фигурка в белой сорочке с накинутым поверх платком из шерсти диких андалузских коз. Волнистые волосы, разбросанные по плечам, ярко золотились в отблесках свечи, плывшей над головой девушки.

Вероника Алехандра?! – изумленно прошептал Ромулу, – что ты здесь делаешь в такой час?!

Тебя не спросила, братец, – со злым смехом отвечала та. – Не командуй мной. Что хочу, то и делаю!

Ромулу не ответил. Вероника была права. В конце концов, никому не запрещено было ходить по дому, даже ночью. Разве он сам этого не делал? Но что могло понадобиться его тринадцатилетней сестре в коридоре, противоположном от ее комнаты, если она, что было очевидно, не собиралась идти к Эухении Виктории и Полине Инессе? А кроме комнаты девочек, здесь были только его собственные апартаменты и две пустующие гостевые спальни.

Ну, ты дашь мне пройти? – нетерпеливо спросила Вероника Алехандра, пытаясь оттереть Ромулу плечом. Но коридор был слишком узкий, а Ромулу стоял ровно посередине.

Не знаю, что тебе здесь понадобилось, – сказал он тихо, изучающе глядя на сестру, – но уверен, что лучше тебе вернуться к себе.

Я все равно добьюсь своего, – ответила та с неожиданной злобой. – И ни ты, ни кто другой мне не помешаете, слышишь? – выкрикнув эти слова, она развернулась и бросилась прочь по галерее, до своего крыла.

Ромулу закрыл за ней дверь и на всякий случай прошел обратно по коридору и потянул за ручку дверь первой из гостевых комнат. Никого. Вторая также была пуста. Коридор оканчивался дверью на балкон, и лестница с него вела во двор, но надо быть совсем сумасшедшим, чтобы предположить, что кто-то будет выходить наружу в такое время. Все же, для успокоения совести, Ромулу наложил на дверь балкона дополнительные сигнальные чары. Зимой ей никто не пользуется, так что он никому и не помешает. А вот если Вероника Алехандра решит сделать такую глупость, тогда чары сработают, и тревога прозвучит по всему особняку. Возможно, это еще больше разладит его отношения с сестрой, подумал Ромулу, но лучше так, чем если она вляпается в какую-нибудь историю.

Никто в этом доме не смог бы вспомнить ни одной истории, в которую бы Вероника Алехандра вляпывалась ранее, но почему-то никто не сомневался, что рано или поздно это произойдет. В основном она была спокойной, вполне рассудительной для своего возраста девушкой, которая исправно учила уроки, а по вечерам читала книжки и смотрела кино. Но иногда в ней просыпалось столько злости, что старшие только дивились ее бульварному языку. Когда же ее пытались поставить на место, наглая девчонка заявляла: «Вы не имеете права меня ругать, я не ваша дочь!»

Теоретически это было правдой – Вероника Алехандра и ее брат Эухенио были детьми старшего брата Марии Инессы – герцога Вильярдо, в дом барона они попали, когда девочке было два года, а Эухенио – не исполнилось и нескольких месяцев. О матери детей было известно только то, что она была неподходящего происхождения, неподобающего поведения, и, как следствие всего этого, сбежала с любовником, бросив малолетних детей на попечение мужа-рогоносца. Он же быстро избавился от обузы, сдав отпрысков на руки сестре и выплачивая ей за их воспитание определенные суммы. После этого герцог Вильярдо благополучно отбыл в Аргентину, где утешился в объятьях бывшей жены, небезызвестной тетушки Марты. В Испании он появлялся чрезвычайно редко. Что касается детей, то по положению для них в доме не делалось никаких различий, и если барону и не удавалось скрывать то, что он больше всех был привязан к Эухении Виктории, то баронесса любила всех одинаково, и сердце у нее болело одинаково за всех. На выпады Вероники Алехандры она отвечала достаточно жестко, в духе: «Мы приняли тебя в семью, так что имей совесть ей соответствовать». Говорилось это таким спокойным, но грозным тоном, что девушка просто не могла не заткнуться. Несколько часов после этого она пряталась в своей комнате, где когда-то жила с воспитанницей отца, англичанкой Берилл, а вот уже два года – одна, и на следующий день снова выходила, спокойная, чуть высокомерная и веселая, как будто ничего и не было. Но, несмотря на то, что большинство членов семьи покупались на ее мирное поведение и списывали ее выходки на подростковый период, Ромулу чудилась в действиях Вероники Алехандры какая-то неясная угроза, и взаимная враждебность между ними в последний год неуклонно росла.

Набросив сигнальные чары, он было вернулся к своей цели и постоял немного у двери сестер, но потом передумал и осторожно вышел на галерею. Здесь было светлее: кое-где между портретами предков горели лампадки, отбрасывающие на стены цветные пятна, но от того глухой мрак внизу парадной лестницы только казался более зловещим.

Дом спал, и в холл не долетало ни звука. Ромулу невольно вздрогнул. Ему отчаянно захотелось оказаться в своей лондонской квартире, но, преодолев себя, он, медленно ощупывая каждую ступеньку, спустился вниз и свернул влево. Здесь, в коридоре, куда выходили двери комнат служанок и служебных помещений, был вход в кухню.

Ромулу ожидал, что здесь будет так же мрачно, как и везде, но, к его удивлению, кухня оказалась залита ярким электрическим светом. На столе сидела молодая женщина лет двадцати восьми с распущенными черными волосами и, болтая ногами, пила кофе. Ромулу присвистнул.

Женщина засмеялась и сказала на правильном испанском языке с заметным акцентом:

Вам досталось редкое зрелище, граф Севера. Можно сказать, единичное. Хочешь кофе? Присаживайся, – рукой она указала на место рядом с собой.

Ромулу повиновался. Женщина подняла палочку и призвала чашку кофе. Чашка зависла перед Ромулу, и тут же к ней по воздуху поплыли два кусочка сахара и опустились в темную жидкость. Ромулу взял чашку в ладони, с наслаждением втягивая аромат.

Не ожидал тебя встретить здесь, Мартина, да еще и в таком виде, – он покосился на ее прическу.

Раскрою тебе секрет, – улыбнулась та, – я их убираю в косу только тогда, когда готовлю, а поскольку готовлю я всегда, то…

Но почему ты здесь в такой час? Ведь праздники уже закончились.

Ты не знал? Я всегда встаю в четыре.

Но это! Это же рабство! – воскликнул Ромулу. – Я понятия не имел, что…

Чшш, – сказала Мартина, на мгновение кончиками пальцев прикоснувшись к его губам, – не спеши сердиться на то, чего ты не знаешь. У Инес я всегда вставала так рано, и мне уже поздно менять режим. Больше всего на свете я люблю готовить, и, поверь, мне совершенно не в тягость делать это для тех, кто помогает мне. Мария Инесса спасла меня от смерти, позволив укрыться здесь, и я сделаю все возможное, чтобы облегчить ей жизнь.

Но ты могла бы готовить в каком-нибудь шикарном ресторане, тебе бы платили деньги, – возразил Ромулу.

Мартина весело улыбнулась.

По мне, лучше быть запертой, но живой, чем свободной, но мертвой. Пока что придется смириться с обстоятельствами, – она слезла со стола и задумчиво посмотрела на него. – Конечно, я надеюсь, что кто-нибудь убьет Инес раньше, чем мне это надоест.

Об этом обычно говорит Грегори, – сказал Ромулу тихо. – Смириться с обстоятельствами … Но я не могу. То есть я…

Ромулу смотрел, как Мартина ловко заплетает косу, надевает фартук, накладывает заклинание чистки на овощи, лежащие в раковине.

Я запутался, – признался он тихо.

Это возможно, – отвечала она. – Как твоя рука, Ромулу?

С рукой уже все в порядке. Но отец сказал, что магия не вернется еще полгода. Я могу только аппарировать, да и то каждый раз нахожусь под угрозой расщепления.

Но ты это делаешь каждые несколько дней. Почему? – спросила Мартина с подозрением, вытирая руки о фартук и прислоняясь к посудному шкафу так, чтобы смотреть Ромулу в лицо. У нее были глубокие синие глаза, чуть пронзительные и, несомненно, очень красивые.

Рите нужно быть здесь. Она преподает в аврорской академии, – пожал он плечами. – Я не могу забрать ее с собой.

В Англии для нее не нашлось места?

Ромулу задумался:

Я не знаю. Мы просто об этом не думали. Как-то так сложилось. Когда магия вернется, я снова буду аппарировать каждый день, и все будет по-старому.

А перемещение портключом?

Если между странами, то отнимает на активацию не меньше энергии, чем аппарация.

Кофе в чашке закончился, и оказалось, что в кухне слишком холодно и неуютно, а свет слишком ярок. И Ромулу совершенно не ожидал вопроса, который прозвучал в тишине, словно выхлоп ночного автомобиля:

А чего хочешь лично ты, Ромулу Вильярдо? Чего ты хочешь для себя сам?

Он вздрогнул и в изумлении воззрился на Мартину:

Эээ, что ты имеешь в виду?

По-моему, все просто, – отвечала та серьезно, поводя плечами, как если бы удивлялась, что он не может понять очевидного. – Я тебя спросила: чего ты хочешь для себя?

Ну, приносить пользу. Мне нравится то, что я делаю. Я всегда хотел строить дома, с самого детства. Мечтал отреставрировать Фуэнтэ Сольяда и замок Севера, – он махнул рукой.

Мартина кивнула:

– Я слышала, что вам пришлось отдать поместья в аренду, мне жаль. Но я не имела в виду твою профессию.

Ромулу сглотнул:

А что… ты имела в виду?

Твою жизнь с Ритой. А вопрос тот же: чего ты хочешь, Ромулу? Чего ты хочешь для себя?

Он опустил голову.

– Возможно, смириться с обстоятельствами?..

Знаешь, – сказала Мартина задумчиво, – если бы я не воспользовалась возможностью и не удрала бы от Инес, мой холодный труп лежал бы сейчас где-нибудь на дне залива Палермо прямо напротив Палаццо Раванилья. Хотя, – она сделала паузу, – вполне возможно, что и закопанный где-нибудь в саду.

Ромулу промолчал. Слова Мартины были ему неприятны, как будто кто-то копался в грязной ране, пытаясь вытащить оттуда осколки.

Та отвернулась и стала накладывать различные заклинания: на ножи для резки овощей, на сито – для перебора и промывки крупы, заключила в светящуюся оболочку яйца, чтоб они не треснули во время варки. Стараясь отвлечься от мрачных ощущений, Ромулу стал следить за точными, уверенными движениями ее рук. Через несколько минут Мартина повернулась к нему, задумчиво прижимая к щеке чашку кофе. Вторая чашка подплыла к нему, и он рефлекторно взял ее и донес до рта.

И поморщился от горечи напитка.

– Ты забыла положить сахар!

Нет, – мотнула головой Мартина. – Не забыла.

Но зачем?

Мартина посмотрела на него насмешливо:

Очевидно, затем, чтобы ты почувствовал разницу между тем, что ты хочешь, и тем, что есть.

Ромулу поперхнулся.

Мартина широко улыбнулась.

– Не обращай внимания, – спокойно сказала она. – Моя прабабушка была шотландкой. А они, как известно, хорошие прорицательницы, но определенно сумасшедшие. Некоторые вещи я говорю просто потому, что говорю.

Ромулу попытался сменить тему:

А что вы не поделили с Инес, почему тебе пришлось бежать оттуда? Ведь ваша семья служила князьям Раванилья веками?

Мартина пожала плечами.

– Наверное, я слишком много знала? – предположила она таким тоном, что Ромулу стало ясно, что разговор окончен.

Он поставил чашку, и в этот миг на кухню стремительной походкой влетела баронесса.

Угощение для сов, быстро! – крикнула она, подбегая к окну и распахивая его.

В помещение ворвалась струя морозного воздуха, а вслед за этим над столом с сердитым клекотом, явно относящимся друг к другу, закружились пестрая сова и черный филин. На всех продуктах мгновенно появилась серебристая защитная пленка, наброшенная быстрым движением палочки Мартины, а на столе – корзиночка с печеньем. Баронесса в первую очередь бросилась к филину с крошечным клочком пергамента на лапе, а Ромулу поймал сову и принялся отвязывать от нее газету. Это был вечерний выпуск британского «Ежедневного пророка», который выписывали они с Ритой. Испанскую прессу доставляли в другое время.

Дочитав послание, Мария Инесса перебросила его через стол сыну и взяла у него газету, которую Ромулу успел просмотреть лишь до второй страницы.

В записке значилось: «Воскресенье. Три часа. Мадрид. Наше кафе»

Это от герцога? – с удивлением спросил он.

Баронесса кивнула, впившись глазами в какую-то заметку. Мартина выпустила птиц и поставила на плиту турку – готовить новую порцию кофе. Внезапно Мария Инесса побледнела и, вцепившись руками в столешницу, осела на стул. Ромулу бросился к матери, поддерживая ее, и схватил газету, лежавшую перед ней.

«Дочь героя стала девицей легкого поведения?» – гласил заголовок.

«Утром 9 января при облаве в притоне Лютного переулка было обнаружено тело 18-летней Мэри Уэнделл. По предварительной версии, озвученной аврором Честером Кавендишем, юная волшебница погибла от передозировки дурманящего зелья, которое в изобилии имелось в притоне. «Весьма вероятно, что Мэри Уэнделл оказывала известные услуги посетителям притона», – заявил аврор корреспонденту «Ежедневного пророка» Эмеральд Бэмбер.

Редакции удалось установить, что Мэри Уэнделл является дочерью аврора Патрика Уэнделла, погибшего в схватке с Пожирателями смерти в декабре 1981 года. В 1969 году Патрик Уэнделл был награжден Орденом Мерлина второй степени за спасение шести семей в Гвенсалльской резне. Брат погибшей девушки, Джордж Уэнделл, работает в кафе «Морнинг-Роуз» в Косом переулке. Получить у него комментарии не представилось возможным…»

Мать и сын посмотрели друг на друга.

Макс, – сказали они в один голос.

Мэри Уэнделл была девушкой младшего брата Ромулу, Максима.

========== Глава 14 Люциус ==========

POV Северуса, 1994 год

Десятого января я просыпаюсь на пару часов раньше обычного. Тело должно быть расслабленным после такой дозы успокоительного, но лихорадочное возбуждение, накатившее на меня, с лихвой перекрывает эффект зелья. Я кидаю в сторону камина Инчендио и несколько минут лежу в постели, медля перед тем, как вылезти в промозглую сырость. Над моей головой болтается зеленый фонарик, сделанный в виде хэллоуинской тыквы. Это подарок Люциуса, еще с последнего курса, напоминание о тех временах, когда дамоклов меч не висел над моей головой.

Если мои поиски в течение дня не увенчаются успехом, то возможно, вечер я проведу в библиотеке Малфой-Мэнора. Я бываю там нечасто. И Люциус, и Нарцисса рады меня видеть, я знаю это. Но я не хочу там бывать.

После падения Лорда с Люциусом мы не виделись лет восемь. Расстались мы вполне пристойно: он меня не сдал, я его тоже, так что поводов для открытой вражды между нами не было. Периодически я получал от него подарки на Рождество, и сам посылал что-нибудь в ответ. Года за два до появления Драко в Хогвартсе Люциус пригласил меня на ужин, и мы вновь начали общаться. Просто общаться. В конце концов, я никогда не забывал слов Альбуса о том, что Темный Лорд вернется, хотя тогда это не было еще настолько очевидным, как после его двух попыток обрести новое тело. Так что Люциус может быть еще полезен. Друзьями мы с ним не сможем быть уже никогда. Мы были. И, Мерлин мой, я отдавал этой дружбе все, что мог отдать кому-нибудь другому. Пока Люциус, после моего отказа углубить отношения, не попросил меня у Темного Лорда.

Лорд рассказал мне об этом сам. Впрочем, он не был единственным источником столь занятной информации. Эйвери, хоть его и не назовешь образцом благородства, все же предупредил меня, пересказав подслушанную беседу. Пары дней мне хватило для того, чтобы обезопасить себя и сделать так, чтобы Люциус после провала порученной ему операции оказался в немилости. Поэтому вместо меня он получил несколько Круцио. Правда, Темный Лорд спросил меня, не хочу ли я получить Люциуса? Прямо при обсуждаемом объекте, разумеется. Лорд был довольно мстительным типом, надо заметить. Я ответил отрицательно. Больше эта тема не поднималась, а вскоре и самого Лорда не стало.

Вернувшись домой после той встречи, я, помнится, так напился, что пролежал в отключке целый день. Меня трясло от одной мысли о том, что было бы, если бы Альбусу не понравился план предложенной мною операции, или если бы его потом не одобрили в ордене. Кроме того, как бы ни был я близок к трону, Лорд мог отдать меня Люциусу просто для того, чтобы поднять себе настроение, или же для того, чтобы держать меня в узде.

Его действия не были совсем уж непредсказуемыми, но эта предсказуемость была слишком многовариантной. Поэтому я привык готовиться к худшему.

Не знаю, что было бы, если бы задумка Люциуса удалась. Конечно, я бы не покончил с собой по этому поводу. Но даже представить себе не могу, как бы я себя чувствовал. Как вообще живут люди, с которыми это когда-либо случалось?

Однажды я спас одного человека, после того, как мы основательно поработали над ним. Не знаю, что в нем было такого особенного, что заставило меня рисковать собственной шкурой. Конечно, я устроил так, чтобы все выглядело, как побег, но он был в слишком плохом состоянии, чтобы аппарировать самостоятельно. Сначала Круцио по кругу, потом мои коллеги трудились над ним во всю мощь своих членов, потом я испытывал на нем одно интересное зелье, ну и разные мелочи, вроде как следует приложить головой о стену камеры, тоже применялись.

Не знаю, почему я захотел помочь именно ему. Высокий, крепкий кареглазый волшебник лет пятидесяти с сединой в темных волнистых волосах – он ничем не отличался от многих других боевых магов, сначала гордый, потом сломленный. Но все время, пока мои «коллеги» обрабатывали его, у меня было ощущение, что между нами двумя идет дуэль. Даже если я стоял в стороне и просто наблюдал за ними. Взгляды, полные ненависти, предназначались именно мне, а не кому-то другому, я ощущал это достаточно ясно. Под воздействием зелий он пресмыкался и просил оттрахать его, когда желание становилось нестерпимым. Я в этом не участвовал, но чувствовал, что он хочет спровоцировать меня. Когда дуэль взглядов прервалась, и он перешел к словесным оскорблениям, предназначенным лично мне, не отвечать уже было нельзя.

Чтобы не скомпрометировать себя в глазах товарищей, я лениво покруциатил его, затем так же лениво избил, чтобы он заткнулся, а потом ночью, как последний придурок, поперся его спасать. Собственно, его бросили в камере умирать, даже добивать не стали, потому что не было сомнений, что он загнется к утру, но я, перед тем, как покинуть камеру, успел влить в него пару-тройку заживляющих зелий под предлогом очередного эксперимента.

Потом, после пары Круцио от Лорда за то, что не досмотрели пленника, я ругал себя последними словами. Даже при условии, что пленник владел беспалочковой магией, и это было известно, поверить в то, что он ушел сам, было бы слишком наивным. К счастью, у Лорда оказались свои соображения об этом человеке, и Авады никому не досталось. Однако выкидывать подобные номера я зарекся. Но после не раз задумывался о том, как тот человек пережил все это, как вернул себе самоуважение, смотрел людям в глаза?..

Наконец в комнате ощутимо теплеет, я встаю, щелкаю по улыбчивому фонарику и иду умываться. У меня впереди длинный день поисков. И начнется он в запретной секции.

Нужных книг там, конечно, не находится. Ирма смотрит на меня с сочувствием и досадой: ей невыносима мысль, что в нашей библиотеке чего-то нет. Сама она на месте с раннего утра, и, как всегда, когда нет учеников, погружена в чтение. Малолетние балбесы не любят ее за строгость, а я ловлю себя на том, что чувствую к ней в этот утренний час почти нежность. Возможно, она единственная в этом замке, кроме Альбуса, кто понимает меня.

К Альбусу я захожу за полчаса до завтрака. Он занят, и, выслушав меня, лишь сухо кивает на шкафы с книгами. Надежды у меня практически нет. Все фолианты в его покоях давным-давно в моем распоряжении, и я не раз просматривал их корешки. Делая это в очередной раз, я спиной ощущаю Альбусово недовольство. Но хоть не запретил, и то хорошо. Я не буду, не буду думать, в какую игру он играет, не сейчас. Сейчас я просто делаю свое дело.

Следующая остановка – Малфой-мэнор. Уроки для первого дня семестра проходят удивительно спокойно, на отработку никто не нарывается, и я со спокойной душой, получив заверения Альбуса, что он будет настороже и в любую минуту вызовет меня обратно, покидаю замок.

Люциус встречает меня в одиночестве. Он сидит в кресле перед камином, в той малой комнате, где мы часто вели наши дружеские беседы, с приготовленной бутылкой огневиски и бокалами на столике. Какое-то время я стою у косяка, втайне любуясь им. Малфой, как всегда, высокомерен и красив. Без этого высокомерного выражения лица он не был бы таким красивым. Ему бы не пошло быть магглом или рядовым волшебником. Он – это он.

И, глядя на него, я думаю, что так и не смог его возненавидеть. Очень старался, но не смог. И – будь с собой честен, Северус Снейп, – сейчас тебе хочется его получить. Почувствовать эту белую гладкую кожу под своими руками. Провести ладонью по редким бесцветным волоскам на груди, попробовать на вкус напрягающиеся соски, смотреть в эти серые холодные глаза и видеть, как они затуманиваются страстью.

И именно потому, что теперь я его хочу, его предательство еще более непростительно, чем могло бы быть. Понимал ли он сам когда-нибудь, что сделал? Или для него все случившееся было, в первую очередь, уязвленной гордостью? Прилюдным унижением, которое он получил из-за меня?

Здравствуй, Северус, – говорит он, с улыбкой глядя мне в глаза. Чуть напряженной, но настоящей улыбкой, в ней есть высокомерие, но почти нет холода, и она идет ему. Люциус не кажется моложе, ему дашь все его тридцать девять, но он из тех, кто с возрастом становится интереснее.

Я киваю, прохожу и молча сажусь в кресло.

Тяжелый день сегодня? – улыбка из простой переходит в насмешливую, и Люциус наливает мне огневиски.

Мог бы предложить что-то подороже, но огневиски – это своеобразное напоминание о Хогвартсе, о нашей небольшой пьянке в Выручай-комнате, которая имела место на седьмом курсе.

Нормальный, – отзываюсь я, грея в руках бокал.

В комнате ничего не изменилось: шкуры редких животных и дорогое оружие на стенах, тяжелая антикварная мебель, на столике – царапина, как напоминание о дуэли, которую мы здесь устроили после выпуска. Нарцисса в этой комнате почти не бывает, знает, на что может нарваться. Та дверь, через которую пришел я, ведет в парадный холл, а вот за той, что напротив, скрывается лестница. Если подняться по ней, то наверху будут гостевые спальни. В них селят избранных гостей, тех самых, что представляют интерес непосредственно для Люциуса.

Он смотрит на меня изучающим взглядом. И мне вдруг хочется узнать, осталась ли в нем хоть капля того желания, которое он испытывал ко мне. Зачем мне это? «Решил пуститься во все тяжкие после вчерашнего?» – ядовито спрашиваю сам себя.

Так что за книга тебе понадобилась?

Кое-что по ядам, – уверенно вру я. Посвящать Малфоя даже в сотую долю подробностей происходящего не хочется.

Он понимающе кивает: – Книги всегда привлекали тебя больше, чем что-либо другое, да, Северус?

Намек. Приглашение. Я знаю, что он не дразнит. Я слишком ему не по зубам, чтобы дразнить. Мы смотрим друг другу в лицо, впиваемся друг в друга глазами. Изучаем более чем откровенно. Его взгляд перебегает на мою шею, скользит по груди, спускается ниже. Я представляю, что будет, если зароюсь пальцами в его волосы. Люциус проводит языком по губам. Члену становится тесно в брюках.

Секс глазами – такое у меня было пару раз с Альбусом. При должном подходе – отдельное наслаждение, ничуть не меньшее, чем его воплощение в жизнь.

Ассоциация помогает сделать над собой усилие, я резко отвожу взгляд и подношу к губам бокал. «Он едва не сделал из тебя дешевую шлюху», – напоминаю я себе. Но боль от предательства, оказывается, вполне уживается с возбуждением. Ничего, перетерплю.

Ты не меняешься, Северус, – скучающим, тягучим тоном произносит Люциус. Драко так любит копировать эти нотки.

Мне нравится постоянство и... верность принципам, – выделяю я с сарказмом.

Предпочитаю гибкость, – насмешливо отвечает он, салютуя бокалом.

Я улыбаюсь уголками губ. О да, ты всегда вывернешься, думаю я. Но если ты когда-нибудь попытаешься взять меня силой или выпросишь у Лорда, когда он вернется, я убью тебя. От этой мысли становится спокойно. Возбуждение уходит, а я – я чувствую себя выигравшим маленькую войну. У собственного безумия и собственного, худшего на свете предателя – тела.