Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 74 страниц)

То есть я так понял, что Фелиппе нужна эта книга, в которой кто-то кого-то цитирует?

Ну да, – вздохнула Эухения, явно досадуя на его непонятливость. – Марбель Этери цитирует самые ранние источники. Фелиппе уже побывал во всех наших библиотеках. Он говорит, что вмонастырской есть кое-что по контрактам, вплоть до образцов, это все прекрасно, конечно, но…

Вряд ли я смогу заявиться к дону Себастьяну и попросить его о доступе в библиотеку ради такой книги, – сказал Ромулу. Он на секунду представил себе выражение лица дона Себастьяна, и его разобрал смех. – По-моему, лучше спросить у Фернандо, Хуан Антонио, кажется, с ним ладит.

Ну, разумеется, я спрошу, я так и написала Фелиппе уже…

Эухения продолжила о чем-то болтать, а Ромулу снова задумался. От слов Эухении словно огромный ком навалился на него, обрушился пониманием, что он натворил вчера. Отдался. Отдал себя. Подстелил и даже не задумался ни о чем. Нет, задумался, где-то глубоко внутри, но даже себе высказать это не решился. Потому что мысль там была одна и четкая – что Северус совершенно точно не захочет быть снизу и наверняка даже намек на это сочтет оскорбительным, а он, Ромулу, уже не мог так, хотел удержать, хотел близости, хотел чувствовать – и любой ценой.

«Вот она – моя сделка, – ужаснулся он. – Да еще нечестная».

Господи, какую же чушь он нес вчера, так и сказал Северусу, что бросит Риту… Сентиментальный жалкий идиот. Северус – Пожиратель. Конечно же, он на все смотрит другими глазами. Он зрелый и опытный, и ему, может быть, вовсе не нужны отношения. А он, Ромулу, принялся изливать на него свою глупую любовь. Велико сокровище.

И усмехнулся, представив вдруг, как бы подробно объяснил Северусу, что хочет поменяться, а то еще больше – потребовал бы плату.

Ужасно, просто ужасно, – вновь перебил его мысли голос Эухении. – Ни вправо, ни влево, только около замка, и даже на поле, хотя оно нам принадлежит, мне принадлежит, черт побери, выйти нельзя! По озеру на лодке не прокатиться.

А, она об охранных чарах…

Да, нелегкое дело, – согласился он.

Эухения резко остановилась.

С тобой что-то происходит, – сказала она. – Ты весь в себе. Что происходит, Ромулу? Скажи.

Он вздохнул, совершенно не понимая, что отвечать. Я чувствую, что совершил и продолжаю совершать ужасную ошибку? Я чувствую себя растоптанным и в то же время понимаю, что лучше так, чем без него? Что когда я смотрю на него, когда я ощущаю на себе его руку, когда я слышу его голос, чувствую его запах, для меня вообще больше ничего уже нет, кроме него?

Ромулу почувствовал, как его начинает трясти.

Я уже начала думать, что ты вернулся к Рите, – заметила Эухения, видимо, отчаявшись что-то выпытать с помощью вопросов. – Вы сидели вместе за пасхальным обедом, вместе были в церкви, потом гуляли по Лондону. Потом ты целую неделю возвращался ночевать домой.

Ромулу усмехнулся. Он думал, что дошел до крайней степени отчаяния, когда Эухения чуть не погибла и впала в кому, и после, когда рассорился с братом, но те дни, которые последовали за его расставанием с Северусом после нападения Марты, стали настоящим адом. Разговор с Эухенией в вечер после чтения завещания, казалось, помог ему, но едва Ромулу вышел от нее, как его снова накрыло. Эухения ведь не знала и малой части того, что он знал о Северусе. Она могла говорить все, что угодно, но верить Пожирателю!.. Достаточно вспомнить то, что рассказала о своем отце Мартина. Обсуждать же с сестрой все это еще раз, и тем более открыть ей правду, у Ромулу не хватило духу. Быть может, он не поговорил с ней, потому что не сдержись она и напомни, например, о том, что Северус был среди тех, кто пытал крестного, он не вынес бы еще и ее негативной реакции ни в свой адрес, ни тем более в адрес Северуса. Всего случившегося уже было достаточно.

Конечно, Ромулу аппарировал домой по вечерам. В Лондоне все напоминало о том, что до Северуса чуть ли не рукой подать. Кухня напоминала о совместном ужине, спальня – о просмотре кино. Вид из окна – о сексе под деревьями, о самой большой близости в его, Ромулу, жизни, о близости, которая также закончилась самым большим ужасом. Здесь, в Толедо, Рита не трогала его. На самом деле она давно уже оставила попытки взаимодействовать с ним как-то больше, чем дружески. Он понимал, что под ее внешней доброжелательностью таится большая боль, но он не мог теперь заниматься этой болью, как сделал когда-то, – его собственная была слишком велика. И когда почти каждый вечер на неделе Рита, несмотря на то, что явно уставала в аврорате, уходила на охоту с доньей Мирой, Ромулу, осознавая все свое малодушие, говорил: «Да, если ты хочешь этого… если это тебе необходимо». Он бы не удивился, если бы охота оказалась враньем, но он не хотел думать, чем бы Рита могла заниматься вместо этого. Не хотел думать не потому, что Рита могла бы изменять ему, нет, он был уверен, что нет. Но потому, что если это не было охотой, значит, это было еще чем-то более опасным, и на это ее не толкал никто другой, кроме него. И все эти ее попытки освободить пространство были в конечном итоге бессмысленными, потому что, проводив ее, или вернувшись уже в пустую комнату, он торопливо давил в себе муки совести и снова сбегал из дома – аппарировал в Фуэнтэ-Сольяда и там садился, свесив ноги, на парапет над озером, или уходил на единственно огороженный чарами кусочек берега, под сосны, и, устроившись по-турецки на песке, до самой темноты смотрел на подернутую мелкой рябью воду. Смотрел и думал про Северуса. Мучительные попытки оправдать, неверие самому себе, бесконечное прокручивание в голове диалогов… То ему казалось, что он нашел подходящий повод для оправдания, например, что тогда в резне в переулке Северус явно защищался и даже спас Риту, и что именно ему принадлежали те рецепты, по которым делались лекарства для Марии Инессы, а плохой человек не стал бы делать лекарства, и все казалось таким логичным, и все становилось на свои места, то вдруг какой-то, словно бы нечаянно закравшийся в его голову, аргумент разбивал все его доводы в пух и прах, так, что не оставалось даже тоненькой ниточки надежды, и в этот момент озеро казалось единственным, что способно было принести облегчение, казалось самым лучшим выходом. Он не знал, каким чудом удержался на краю. Быть может, мысль о том, что Мария Инесса и Эухения не должны потерять большего, остановила его. Его долг сына и брата продолжать жить и встречать все, что придет, с высоко поднятой головой. Вильярдо трусливы, но он не станет самым трусливым Вильярдо, он выдержит всю свою боль, как выдерживают ее другие. В конце концов в четверг Мартина остановила его на лестнице, сжала руку, и он разрыдался на ее плече, и ему полегчало. Собственно, с четверга как будто начался подъем. Северус оправдывался почему-то гораздо быстрее, гораздо логичнее и чаще. А потом, в понедельник Ромулу вдруг взял и остался в Лондоне, будто почувствовал – сегодня, сейчас.

Теперь, когда Эухения говорила о Рите, воспоминания об этом кошмаре всплыли в его голове, и Ромулу вдруг почувствовал, что его чаша переполнилась. Что когда раздирает так, единственный способ вынести все – сказать правду, и пусть все горит огнем.

Нет, все не так… – возразил он, чувствуя, как внутри нарастает какое-то ощущение правильности пополам со злостью. – Я не был с ней несколько недель. И я бы не смог с ней быть. Да, я с ним, – добавил он с вызовом, вскидывая голову. – Я с ним, и это вряд ли изменится.

Мне плевать, что вы все сразу поймете про то, что я снизу. Плевать. Плевать.

Эухения, успокаивая, накрыла его руку своей.

Все очень сложно, да?

Нет, это совсем не сложно, подумал Ромулу, и вы увидите это, особенно когда вам всем станет известно, кто это такой. Здравствуйте, позвольте вам представить Пожирателя, из-за которого ваша дочь и сестра лишилась магических сил.

Это потому, что он маггл?

Нет, – он усмехнулся, – все еще хуже.

Он что, беглый каторжник?

Нет конечно! Он учитель.

Женат?

Нет, все-таки лучше не спрашивай, – сказал Ромулу. Он чувствовал одновременно и силу от того, что решился рассказать об этом, и что-то похожее на ужас от того, что творил.

Ладно. А что ты скажешь крестному?

Даже не знаю, Хен. Я уже давно не был на исповеди, и, по правде говоря, не представляю, как на нее идти. Поэтому сейчас моя задача – не попадаться крестному на глаза.

Но рано или поздно тебе придется объясняться с ним и с Ритой, – с тревогой заметила Эухения.

Я знаю, – с досадой ответил Ромулу. Он и сам ощущал тревогу, и весь внутренне сжимался, думая о Грегори. Нет, крестный никогда не вредил ему, наоборот, делал для него все, что мог, лишь изредка одним-двумя словами напоминал о долге перед семьей, и совершенно ясно, что это было вызвано заботой. Кроме того, Ромулу никогда не слышал от него гневных отповедей в сторону Эрнесто, хотя, вероятно, тоже принимал его первые исповеди, да и Ромулу тогда ему рассказал. Возможно, это мнение – что крестный ненавидит гомосексуалистов – возникло из-за того, что все они знали про то, что на самом деле случилось с ним в плену, возможно, казалось само собой разумеющимся, что после этого подобные отношения можно только ненавидеть. Или, возможно, когда-то давно Грегори все-таки сказал что-то по их поводу, но в жизни Ромулу было слишком много событий (все время от чего-то бегая, он очень старался, чтобы в ней было много событий), чтобы вспомнить, что именно и когда именно, сейчас. Но, Ромулу чувствовал, даже если забыть о гомосексуальной составляющей, известие о его связи с Пожирателем, пусть бывшим, станет для крестного большим ударом. А Ромулу было бы проще перенести гнев, чем боль.

Тем более если это боль человека, который был для него больше отцом, чем собственно отец. В этом-то и была разница, усмехнулся про себя Ромулу. Леонардо огорчали только болезни детей, ему было все равно, что они чувствуют. Он любил их, но, как правило, прятал голову в песок, если речь шла о чем-то серьезном. Крестный никогда бы так не поступил.

Вынырнув из мыслей, он заметил, что Эухения все еще смотрит на него, словно ожидая чего-то.

Вот поэтому я сначала поговорю с мамой и Ритой, – сказал он.

Мне кажется, это очень хорошая идея, – согласилась Эухения. – Только сначала все-таки с Ритой, это в первую очередь ваше внутрисемейное дело, – не удержалась она от напутствия.

Ромулу только вздохнул про себя. Он покачал головой, сам не понимая, что хочет этим сказать. Эухения кивнула. И он в который раз почувствовал ту связь, которая была между ним и сестрой. Слова были, на самом деле, не важны.

Он попрощался и уже хотел было дизаппарировать, когда та же связь остановила его.

Что-то не так, – сказал он, вернувшись к Хен.

Та подняла голову.

Я не знаю.

Что-то еще случилось? Вы поссорились с Гжегожем?

Эухения покачала головой.

Нет. Все хорошо. Но это-то меня и пугает. Я словно чувствую какую-то тень, что-то неуловимое. Я давно это чувствую. Еще до Марты. Словно кто-то стоит за моим плечом, – она сглотнула, – и выжидает. А в последнее время это сделалось сильнее, острее. Ты этого не замечаешь?

Нет, – ответил Ромулу, думая, что не удивительно и почувствовать, при такой-то дерьмовой жизни. – Ничего такого.

На этот раз попрощавшись окончательно, он дизаппарировал и оказался в дальнем конце пустынного монастырского двора. В очень дальнем – за ближайшим каменным строением как раз заканчивалась граница чар, которые обычно скрывали монастырь от магглов, а сейчас и от магов-прихожан. Ромулу осторожно выглянул из-за угла, рассматривая трехэтажное здание, примыкавшее к церкви. Окна во втором этаже были открыты, а шторы распахнуты, и это означало отсутствие хозяина комнат, любившего тепло и полумрак. Ромулу удовлетворенно выдохнул. В последние месяцы Грегори бывал здесь редко, но все же бывал, а Ромулу меньше всего хотел сейчас наткнуться на крестного.

На всякий случай он свернул не влево – к главному входу, который был обложен сейчас лесами, – а вправо,и пошел к низенькому зданию, где располагались кельи. После начавшейся реконструкции монастырь покинули все монахи, кроме престарелого брата Хесуса. Брат Хесус был слеп, и жил только на хлебе и воде, изредка соглашаясь на овощную похлебку. На службы в монастырь не ходил, а только сидел в своей келье, молился или, бормоча что-то под нос, плел соломенную обувь. Мама когда-то рассказывала, что в середине прошлого века брат Хесус был первым красавчиком Мадрида, приближенным королевской семьи и даже собирался жениться на дальней родственнице королевы, но за несколько дней до свадьбы заболел и потерял магию, и таким образом его участь была решена.Кто-то говорил, что дела обстояли еще хуже – родственница королевы оказалась беременна, и брата Хесуса, потерявшего магию, насильно женили на ней, а затем попытались убить, дабы не позорить ни даму, ни ее род. Тот, однако, вовремя скрылся в монастыре, и никто бы так и не узнал, что с ним стало, если бы спустя десятки лет кто-то, знавший его, не отправился на богомольев окрестности Толедо. Было это или не было, в любом случае вряд ли кто-то мог сейчас, сотню лет спустя, счесть брата Хесуса красавцем. На исхудалом, с криво прилепленной козьей бородкой лице почти не было морщин, зато глазницы вместо глаз заполняли уродливые шрамы. Правый глаз вообще отсутствовал, а на месте левого в вертикальный разрез изуродованного века высовывалось что-то белое, создавая впечатление весьма пугающее. Неудивительно, что некоторые матери пугали своих отпрысков: «Будешь плохо слушаться, брат Хесус тебя заберет».

Баронесса относилась к брату Хесусу очень уважительно, и Ромулу еще совсем маленьким ребенком ходил с ней к старому монаху «за травами». Травы у того и впрямь водились – висели по всем стенам кельи, и Ромулу не раз задавался вопросом – что это вообще за травы, откуда они у слепого человека, который явно не мог собрать их сам, и чем они так отличаются от любых других, которые мать могла бы купить в аптеке. В детстве Ромулу почему-то чувствовал себя не вправе совать свой нос в чужие дела, а во взрослом возрасте тем более, и вопрос этот так и остался нераскрытым. Когда мать отправилась в изгнание, походы «за травами» прекратились, зато Ромулу порой, в отсутствие занятий, сидел у старика часами, на сундуке в углу, молча, просто наблюдая. Тот его не гнал, спокойно делая свои дела и молясь, и замечал Ромулу, казалось, лишь тогда, когда приходила пора ужина. Тогда брат Хесус уходил ненадолго и возвращался с миской фасоли или чечевицы, протягивал ее Ромулу, брал свой кусок хлеба и читал над ним молитву. Потом они молча ели, и Ромулу пялился то на жилистые руки, которые, несмотря на худобу, почему то казались очень сильными, то на толстую свечку, которая неизменно торчала на краю стола. Иногда он задавался вопросом, зачем слепому свет, но, разумеется, у него хватило такта не задавать его вслух. После ужина за Ромулу обычно приходил Эрнесто, Ромулу очень любил этот момент – он сползал с сундука, благодарил брата Хесуса, и они с Эрнесто шли бок о бок через двор, внутри дома поднимались один за другим по лестнице, тихонечко прошмыгивали в кабинет Грегориили, если тот был занят, отправлялись в маленькую гостиную, где уже, как правило, около камина сидели сестры. По дороге они не перекидывались ни единым словом, но вся она была моментом странного, тихого, почти ежевечернего счастья.

Как мало порой надо ребенку, чтобы почувствовать себя любимым. От воспоминания заколотилось сердце. Бросив взгляд на толстую дубовую дверь в келью брата Хесуса, Ромулу ускорил шаг. Тот может знать, когда вернется Грегори, и, в любом случае, поскольку это обычно происходит во второй половине дня, следует поторопиться. Он постучал, легко, как делал это всегда, но обычного «Входите с миром» не дождался. Подумав, что, может, брат Хесус не хочет прерывать молитву, Ромулу прошел еще несколько шагов и заглянул в низенькое, решетчатое окно –нет, похоже, тот не молился. Старик не стоял, как обычно во время молитвы, на коленях, а сидел за столом, низко наклонив голову, и рука его поглаживала кружку. В самой его позе, какой-то слишком расслабленной, было нечто странное. Озадаченный Ромулу окликнул его через открытое окно, сначала негромко, потом в полный голос, но брат Хесус и головы не повернул. Ромулу вернулся к двери и, гадая, не оглох ли тот, постучал ногой, потом, подумав, что если что, брат Хесус простит его, толкнул дверь и вошел в келью.И тут же, охнув, отступил назад – от шибанувшего в ноздри крепкого винного духа.

Выскочив из кельи, Ромулу согнулся пополам, переживая острый рвотный спазм. Судя по запаху, брат Хесус пил уже не один день. А может, и не одну неделю. Первым порывом Ромулу было броситься в маленькую совятню, которая находилась в одной из башен с другой стороны монастырского двора, и написать письмо крестному. Но едва чистый воздух изгнал тошноту, Ромулу подумалось, что крестный не может не знать о том, что здесь происходит. Это немыслимо, чтобы крестный не знал о чем-то, происходящем в монастыре. Разумеется, брат Хесус ему вряд ли докладывался, но у крестного был преданный человек, кто-то типа управляющего, кто уж точно сюда заглядывал. А если нет? Ведь всем известно, что на время реконструкции все мало-мальски ценные вещи отсюда вынесены и монастырь закрыт и не нуждается ни в присмотре, ни в охране. Ромулу выругал себя за малодушие, признавая, что трусит даже не то что встретиться, а и общаться с крестным, и в этот момент дверь кельи за его спиной распахнулась.

Что, не нравлюсь? – спросил брат Хесус, шаря руками в поисках опоры в дверном проеме. Он едва стоял на ногах, но Ромулу было настолько противно, что он не мог заставить себя подойти подставить плечо. – Не нравлюсь? Зверь-то нравится! Вот какая штука – я тебе не нравлюсь, а зверь нравится. Добро не нравится, а зло нравится – поди разберись. – И, оттолкнувшись от стены, старик махнул рукой и шатаясь поковылял вдоль келий.

Ромулу в ужасе провожал его взглядом, пока тот не скрылся за очередной стеной. Как? Откуда? Чувствуя, как захолодело все внутри, он обогнул угол здания и, поднырнув под леса, непонятно зачем выстроенные вдоль здания, не нуждавшегося в наружном ремонте, потянул за кольцо с львиной головой массивную дверь. Внутри было темно хоть глаз выколи. Но та же темноте его и успокоила. Светильники он зажигать не стал, а, вдохнув знакомый запах дерева и пыли, идущий от старых ступенек, поднялся примерно до середины лестницы, прислонился к перилам и представил, что Эрнесто где-то здесь рядом, точно так же, как тогда. Может быть, стоит подняться еще чуть-чуть, чтобы услышать, как позади хлопнет дверь и раздадутся быстрые, даже можно сказать, порывистые шаги. Эрнесто всегда был чересчур энергичен и немного нервен, в отличие от его, Ромулу, инертности. Ромулу вздохнул, вспомнив, как Северус случайно спас его от дуэли с братом. Разумеется, вряд ли бы что-то вышло из этой затеи, кроме проигрыша и вдобавок к нему семейного проклятья. На тренировочных дуэлях на две атаки Ромулу приходились три Эрнесто, и если бы Эрнесто вздумал драться всерьез, а он, как сейчас Ромулу понимал, был тогда действительно на это настроен – потому ли что находился в таком ужасном состоянии, что ему вообще хотелось все разрушить, или по какой-то другой причине, – наверняка смял бы его первым, ошеломляющим натиском. Зато если Ромулу удавалось продержаться, а также использовать слабые места Эрнесто, которые все еще оставались из-за некоторой его небрежности и в атаке, и в обороне, Эрнесто заметно сдавал задолго до того, как Ромулу начинал чувствовать себя вымотанным. Правда была в том, что если бы в реальной дуэли Ромулу и смог бы каким-нибудь чудом выдержать начальный напор и хотя бы перейти в стабильную оборону в ожидании, пока Эрнесто собьется с ритма, у него все равно не достало бы духу воспользоваться его слабостями. Ну и хорошо. Не хватало еще действительно поднимать руку на брата. Содрогнувшись при мысли, что было бы сейчас, как перевернулась бы его жизнь, не окажись тогда в клубе Северус, Ромулу сердито приказал себе не думать о прошлых глупостях и пошел наверх.

На втором этаже он миновал, на всякий случай – на цыпочках, двери кабинета крестного и запечатанную дверь, которая вела в его же спальню (дверь, в которую никто никогда не входил), и почти в самом конце коридора нырнул в низенькую арку в противоположной стене. По странной причуде еще со времен первого настоятеля, выбравшего в качестве жилья этот пристрой, библиотека располагалась в зале без единого окна. Слева от входа стены образовывали нишу с невысоким подиумом, на котором располагались два кресла и низкий столик. Между двумя шкафами был встроен камин. На стены со шкафами опирался и сводчатый потолок ниши, вписанный в это здание исключительно с помощью чар. Обстановку нельзя было назвать роскошной, но и на скромное место для монашеского чтения она походила мало. Скорее уж кресла предназначались для посиделок настоятеля и некоторых не особо привередливых гостей, которых тот по каким-то причинам не хотел принимать в кабинете. По правую руку вдоль всего зала тянулись плотные ряды стеллажей. В дальнем углу у стола без какой-либо лампы стоял заваленный свитками единственный стол.

Чихая, Ромулу зажег спускающийся со сводчатого потолка светильник. В воздухе плавали хлопья разбуженной внезапным визитом пыли – примета помещения, до которого давно никому нет дела. Справочники по чарам в архитектуре занимали целую полку углового шкафа. Ромулу быстро отыскал то, зачем пришел– серенькую потрепанную книжицу«Оградительные сооружения: стены, валы и рвы» с подзаголовком «Древние государства, римская и кельтская архитектура». На самом деле это был его шкаф – Грегори приказал сносить сюда все, что могло оказаться мало-мальски ему полезным. При воспоминании об этом у Ромулу от осознания собственной неблагодарности заныло сердце. Он выругал себя за то, что вляпался в самую идиотскую ситуацию на свете, и,пытаясь заглушить то ли остатки совести, то ли остатки разума, быстро открыл книгу. Вся она почти сплошь состояла из рисунков – плетений и формул, и как во всяком справочнике древних защитных чар, большинство из них были неполными. Некоторым же было уделено всего по паре строк. Ромулу разыскал несколько рисунков, относившихся к валам Адриана и Антонина. Чары вала Антонина описывались лучше всего, но учитывая то, что римляне его не отстояли, на эти чары вряд ли стоило полагаться. В чарах Адрианова вала было около десятка неясных мест. Ромулу задумался, сможет ли он восстановить их. Если у него получится, они смогут выстроить вал по периметру земель Фуэнтэ-Сольяда и вплести в него чары. Разумеется, это будет не родовая защита, однако при сигналах об их снятии члены семьи всегда смогут аппарировать во внутренний контур защиты родовой. Он перелистнул страницу, и его взгляд наткнулся на заголовок: «Современная версия чар, наложенная на Адрианов вал восстановившим его императором Севером». Щеки полыхнули.

Он сердито захлопнулкнигу, уменьшил ее и спрятал в карман мантии. Он хотел было уже идти, когда взгляд его, словно бы нечаянно, выхватил стеллаж с книгами по приворотным чарам. Разумеется, в монастыре только и потребности было, что читать о приворотных чарах! Чувствуя, как жар щек усиливается, Ромулу отвернулся и сделал уже два шага в сторону выхода, но потом повернулся и пошел назад. Сердце колотилось как бешеное, пока он перебирал одну за другой книги – потрепанные, изъеденные жучком. Наконец он наткнулся на «Простейшие магические контракты». Это была даже не книга, а скорее альбом, составленный из разглаженных и сложенных в несколько раз свитков, судя по всему, достаточно древних – большая часть из них представляла собой перерисовку рун, и только несколько было написано на плохой латыни. Два пергамента вообще относились к огамическому письму. Ромулу знал, как оно выглядит, но не имел понятия, сможет ли его расшифровать хоть кто-то во всей семье.

Он застыл над книгой, не решаясь ни взять ее, ни поставить обратно на полку, и вдруг услышал шаги. Быстро впихнув ее на свое место, Ромулу скользнул за крайний стеллаж и на всякий случай вынул палочку.

Ромулу, ты здесь? – раздался голос Грегори.

Вздрогнув, Ромулу вышел из-за стеллажей. Крестный, как всегда, выглядел великолепно. Сегодня он был в парадной мантии, фиолетовый подол ее опадал на паркет роскошными складками. Волосы каштановыми волнами рассыпались по плечам. Взгляд карих глаз лучился мягким светом.

Поймав его, Ромулу почувствовал стыд и поспешил подойти под благословение, чтобы иметь законный повод опустить глаза.

Пришлось сегодня обедать с епископом. Он вызвал меня срочным письмом, – посетовал крестный. – Но ужинаю я сегодня с вами. Что ты искал? – спросил он.

Справочник по архитектуре, – пробормотал Ромулу. – Я, правда, очень спешу. У меня сегодня вечером много срочной работы, я лишь искал книги по чарам, чтобы помочь Эухении Виктории, – соврал он.

Очень жаль, – вздохнул крестный. – Как раз сегодня у меня свободный вечер. В следующее воскресенье я буду служить в церкви у Филиппа, составишь мне компанию за обедом?

Эээ… да.

Это очень хорошо, дорогой мой, – обрадовался тот. – Пришли мне сову ближе к выходным. Что ж, мне тоже пора поработать.

После того как Грегори скрылся в кабинете, Ромулу выругал себя в очередной раз за то, что не смог отказаться. Что ж, по крайней мере, крестный не обязал его к исповеди, обедают они обычно в магическом ресторане, а это явно не место для исповеди тоже. Если только крестный, что бывало, не попросит накрыть в своих комнатах над рестораном на втором этаже… Вот тогда у него есть все шансы склонить его, Ромулу, к откровенному разговору. Крестный вовсе не выглядел грозным, и в его взгляде не было упрека, вот только он регулярно исповедует всех членов семьи, включая мать и Риту. Особенно Риту. А перед Пасхой наверняка исповедовались все. Кроме него… Чувствуя ужасную вину, Ромулу аппарировал на работу, несмотря на то, что здесь его никто не ждал – текущих проектов не было, и начальство как раз отбыло на конкурс, где надеялось заполучить один таковой.

Ромулу полчаса слонялся по кабинету взад-вперед, потом пригласил на обед Кристину, после обеда, едва простившись с ней, отправился бродить по Лондону. Смутно думал о том, чтобы купить продуктов для ужина, а купил в конце концов китайской еды,и дома сидел и пялился сначала на угол стола, а потом на часы, совершенно не понимая ни сколько времени, ни сколько осталось до того, как придет Северус. Книга, открытая на страницах с описанием чар Адрианова вала, лежала на столе.

А потом пришел Северус и мир будто ожил, вернулся. Ромулу с порога кинулся на него, оплетая руками и ногами, встречая губами губы. Северус смотрел чуть насмешливо – почти как всегда, но нежно и ласково, и держал бережно, и Ромулу затолкал в самую глубину сознания все неприятные мысли этого дня, и дальше всех из них – ту, что про магические контракты,и только крепче вжимался животом в худой живот, зарывался носом в пахнущие зельями спутанные волосы.

Сумасшедший, – шептал Северус.

«Как ты можешь любить меня?» – слышалось Ромулу в его голосе.

Люблю, – говорил Ромулу и целовал его куда попало. – И не отпущу больше никогда.

И сам настоял на повторении вчерашнего – чтобы только видеть эти подернутые поволокой страсти глаза, и потом отчаянно уверял, что не больно, и Северуса, и себя, и что на самом деле ничего не имеет значения, только бы вместе, только бы здесь, только бы сейчас…

========== Глава 102. Мальчишка ==========

12-13 апреля

Наверное, если бы я не помнил, что счастье должно быть у меня отнято, я бы сказал, что счастлив. Сейчас, когда Ромулу спит, отвернувшись от меня, уткнувшись лицом в подушку, вздрагивая и вздыхая во сне. Шторы задвинуты неплотно, и свет фонаря ласкает гладкую худую спину, полускрытую одеялом. Моя собственная палочка под подушкой, но мне лень ее вытаскивать даже для обновления согревающих чар.

Ромулу… такой открытый, такой доверчивый. Спит спиной к Пожирателю смерти. Ну надо же. Я всегда удивлялся, как Альбус может засыпать при мне. Но Ромулу удивляет еще больше… После всего, что он узнал про меня. После всего, что видел. Впрочем, это ведь ненадолго… Договор уже начал действовать, а я позволил себе взять то, что не могло принадлежать мне.

Встаю все-таки, вытаскиваю палочку и босиком иду к окну. Пол теплее воздуха, накидываю на себя согревающие чары, но потом не выдерживаю – беру лежащий в кресле халат. Он пахнет Ромулу, и я, в шоке от самого себя, надеваю его. Если бы кто-то взял мою вещь, я не знаю, что сделал бы. И ярость была бы самым меньшим чувством в этот момент. Но я почему-то уверен, что мальчишка не будет против. А если и будет – промолчит. Найдет еще один способ оправдать меня. Он всегда меня оправдывает, знаете ли.

Набрасываю на себя чары отталкивания магглов. Ночная улица пустынна, ни одной подозрительной тени. Оставила ли Марта Вильярдо свой план? Надолго ли ее сдержит наша стычка? Днем Ромулу один, и это тревожит. Он говорит, что у него есть аж три порт-ключа, в том числе тот, что пробьет антиаппарационный купол, что Марта решилась поймать его в ловушку только потому, что считала меня магглом, знала – Ромулу кинется спасать меня. Но я по глазам вижу – врет или недоговаривает что-то, в общем, не убеждает.

Отхожу от окна и проверяю защитные чары, благо мне впервые представляется такая возможность. Плетения очень, очень толстые, во много нитей, каждая из которых тоже не так проста, тут и кровная магия, и родовая, и магия любви – все сразу. И это все пронизано сигнальными чарами. Тот, кто плел это, наверняка потом несколько дней лежал пластом. Есть и ловушки, которые вряд ли разгадает даже специалист по чарам из аврората. Вкрапления того, что называют темной магией, тоже присутствуют. Когда я прощупываю очередную ниточку, у меня возникает ощущение, словно от нее даже пахнет кровью. И это очень древняя магия, древнее эльфийской. То, что либо записано только рунами и восстанавливается непонятно как исключительно по описаниям, либо передается из поколения в поколение из уст в уста под страхом смерти за разглашение. Не то чтобы я не умел такое снимать. В любом плетении есть места сильные и слабые. Когда волшебник накладывает чары подобного рода, он не может быть в состоянии сосредоточенности десять часов подряд. А если он прерывался хотя бы глотнуть подбадривающего или чары накладывали несколько человек, то есть места соединения, в которых плетение разъединить легче всего. Совсем древняя магия добавляет сюда необходимость выяснить, что за жертва была принесена, и принести еще одну, чтобы подсоединить дух только что убитого животного к духу того, кто охраняет дом, и заставить его тем или иным способом перестать нести службу. Это можно сделать, отправив на воссоединение животное-пару или животное, которое в природе побивает животное, выбранное в защитники. Или не только животное… Например, если в защитники выбран медведь, в жертву можно принести парочку тигров. А если тигров ловить долго, то… кто-то, кому очень нужно снять подобные чары, вполне принесет в жертву и охотника.