Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 74 страниц)

Эухения Виктория остановилась и в изумлении посмотрела на брата:

– О, ты хочешь сказать?

Возможно, ты просто проявляешь две стихии, – кивнул Макс. – Это бы все объясняло.

Но…

Ты – очень сильный человек, Хен. Неординарно сильный. Таким людям обычно и магия дается другая. Я с детства думал, что ты будешь выдающейся волшебницей, и когда ты занялась зельями… – оборвав себя на полуслове, Макс быстро взглянул на сестру. Эухения Виктория с отсутствующим видом принялась теребить загнутый край гобелена, пытаясь проделать ногтем дыру в том месте, где золотом по черному было вышито имя сестры старого герцога, Элены Лауренсии. – Кстати, если это правда, что ты проявляешь две стихии, – осторожно начал Макс, – то ты не будешь первой в нашей семье. Бабушка Мира как-то сказала, что из Вильярдо только мамин брат, Пабло Эстефано, проявляет два типа магии. Что он волшебник даже сильнее деда.

Вот как? – довольно равнодушно сказала Эухения Виктория. – Почему же он в таком случае ушел в маггловский мир? Я думала, он сделал это, потому что был слабым волшебником.

В том-то и дело, что нет, – сказал Макс. – Но иногда я думаю, что он тоже сделал это потому, что дедушка от него слишком многого требовал. Если он был выдающимся волшебником, но хотел заниматься чем-то своим, а не хотел делать карьеру, то все логично. Дядя Фелиппе тоже сбежал.

Макс отвернулся, пряча от сестры довольную улыбку. Как всегда при упоминании герцога Вильярдо, Хен оживилась:

– Ну, он, как я понимаю, своровал кучу семейных денег. На его месте я бы тоже сбежала! А вот Пабло Эстефано… Но странно представить, да? Что дедушка мог быть настолько жестоким.

Макс улыбнулся.

– Это ты его перевоспитала, – заметил он.

Я тогда не думала, что настанет момент, когда я не буду варить зелья. Мне казалось, что я умру, если не смогу их варить.

Она прикрыла глаза, вспоминая. Картинка была смутной, как будто стекло, через которое она ее рассматривала, кто-то замазал белой краской, а потом ее попытались стереть, но лишь слегка размыли. Где-то за стеклом, она знала, был солнечный день в Лондоне, и шестилетняя девочка шагала по Косому переулку рядом со старшим братом.

Ну, пожалуйста, пожалуйста! – канючила она, вцепившись в рукав его мантии и нетерпеливо подпрыгивая.

Ладно, только на минуточку, – отвечал брат, со вздохом сворачивая к вывеске «Слаг и Джиггерс». Ему было 14, и у него тоже не было денег.

В аптеке пахло стухшей слизью виноградных улиток, но чувствительный нос помог ей различить и другие запахи: горьковатые, пряные и душистые – трав и мхов, неприятные, гнилостные – от свисающих с потолка связок клыков и когтей.

Как завороженная, она уставилась на банки с яркими порошками, называя про себя ингредиенты, большинство из которых знала только по описаниям из книг. А вот та, большая банка с ярко-желтым порошком – это должно быть, экстракт цветков ламезии. Это им, конечно, никогда не купить. А так хочется сварить зелье для дедушкиной спины, чтобы он не уставал сидеть в постели. А вот эта связка – наверняка перья выскакунчика. Если бы только можно было купить хоть одно, ну, в крайнем случае, два, тогда бы у нее были все компоненты для зелья, облегчающего запоминание – Эрнесто вот-вот будет сдавать экзамены для поступления в Европейскую академию целителей в Мюнхене.

Подавленная мыслью, что они не могут себе это позволить, она беспомощно оглянулась и у окна увидела еще один ингредиент, о котором мечтала уже давно, практически с того момента, как в пять лет начала варить зелья. Дверь в аптеку была приоткрыта, и сквозняк колыхал привязанное к раме ожерелье из клыков тигровых лилий. Эухения Виктория знала, что они невероятно дороги: в Европе их не выращивали, а привозили откуда-то чуть ли не из Австралии.

Решительно отвернувшись, она пошла к брату, готовому уже распахнуть дверь. У прилавка, мимо которого надо было идти, стоял человек в черном и торопливо укладывал в сумку какие-то свертки. Эухения Виктория уловила четкий запах лаванды, исходивший от его мантии: должно быть, он варил лавандовое масло и забыл набросить очищающие чары.

Неожиданно он поднял голову от сумки и спросил, не собирается ли она варить бальзам от паралича. Эухения Виктория была удивлена, ей казалось, что она ни слова не сказала вслух. Однако на всякий случай она ответила, что уже умеет варить другие лекарства.

В таком случае, маленькая мисс, почему бы вам не продавать те лекарства, которые вы варите? – спросил человек, закрыл сумку, развернулся и, больше не говоря ни слова, ушел.

Одна эта фраза перевернула всю ее жизнь. Вильярдо никогда не занимались коммерцией, но Эухения Виктория тем же вечером устроила дедушке (первый и последний) грандиозный скандал, и ей разрешили продавать зелья. Конечно, это делалось анонимно, под чужими именами, но вскоре ее зелья стали известны, и, когда их начала заказывать лучшая аптека Мадрида, в семью пошел неплохой доход. Эти деньги позволили выплатить срочные долги и создать полноценную драконью ферму…

Неожиданно стекло треснуло, рассыпалось грудой осколков, и Эухения Виктория ясно увидела каждую мелкую деталь. Кроме одной – лицо волшебника в черном никак не хотело вспоминаться. Она видела его то склоненным над сумкой, то стремительно выходящим из аптеки. Почему-то, несмотря на то, что она больше не варила и не продавала зелья, и не хотела заниматься ими вообще никогда, ей показалось мучительно важным вспомнить его лицо, но она не могла…

Он был легиллиментом, – прошептала она. – И это все, что я о нем знаю.

Что? – удивился Макс.

Так, ничего особенного, не хочется сейчас говорить.

А-а. Ну ладно. Кстати, не мог Пабло Эстефано уйти к магглам потому, что потерял магические способности?

Стал сквибом?

Да. Если он сам, конечно, ушел, а его не выгнали.

Что?! – Эухения Виктория в шоке посмотрела на брата.

Ну, никто об этом не говорит, но ведь все знают, что дедушкину сестру Элену Лауренсию когда-то выгнали из семьи, потому что она потеряла магические способности. Бабушка Мира говорит, что ей вообще пришлось бежать в Европу, потому что она боялась, что ее убьют.

Эухения вздрогнула:

– Бабушка мне этого не рассказывала.

Ну, тебя не интересует политика, и вы с ней не очень много общаетесь. Так вот, она говорила, что дед Хуана Антонио, дедушкин кузен Антонио Микеле дель Раванилья и его отец и дед уже тогда были помешаны на чистоте крови. И тогда подозревали, что они убивали всех слабых волшебников среди дель Раванилья и заодно среди Вильярдо де Толедо тоже. И еще – что Антонио Микеле, – Макс понизил голос так, что он стал совсем еле слышен, – был не просто последователем Гриндевальда, но и его любовником.

О! – прошептала Эухения Виктория, растерянно глядя на брата.

Она сказала, что дедушка, ну в смысле Алехандро Теодор, застал их, – Макс вздохнул, – Мадонна, Хен, он застал их трахающимися на кухонном столе!

Эухения Виктория покраснела.

Э-э-э. Ну, как я должен тебе объяснять это? Все люди, в конце концов, трахаются. Ты же не думала, что Эрнесто с Фелиппе просто спят в обнимку, и…

Макс, – не обращая никакого внимания на поток его красноречия, сказала Эухения Виктория, – заткнись! Это какой-то бред. Как Алехандро Теодор мог застать их, если Вильярдо и Толедо не разговаривали с дель Раванилья, и помирились только за пару лет перед свадьбой нашей тетки Лусии Инессы и отца Хуана Антонио?

Макс задумался:

Хуан Антонио как-то сказал, что его отца, Риккардо Антонио, назвали в честь нашего дедушки, герцога Толедского. Это означает, что в 1930-м году, когда Риккардо Антонио родился, они точно разговаривали.

Эухения уставилась на него с открытым ртом.

Но ведь в 1930-м году Гриндевальд уже запугивал Европу?

Макс кивнул:

– Более того, Микеле Антонио уже был на тот момент его последователем.

И Алехандро Теодор, который потом участвовал в магическом сопротивлении, как и все Вильярдо и Толедо, был не только знаком с ними обоими, – многозначительно добавила она, – но и еще настолько близко, чтобы застать их трахающимися на кухонном столе.

Сдается мне, мы очень многого не знаем о собственной семье, Хен, – задумчиво сказал Максима.

Сдается мне, – в тон ему ответила сестра, и они с интересом посмотрели друг на друга, – что нам это надо узнать.

========== Глава 54 Союзники ==========

В понедельник в окрестностях Милана я оказываюсь задолго до завтрака.

Ты спал? – бормочет Фелиппе, когда я, закончив смущающие его умывально-туалетные процедуры, заворачиваю его в простыню и левитирую в жарко натопленную гостиную.

Спал, – усмехаюсь я, укладывая его на диван.

О том, что пяти часов сна для того, чтобы обойтись без зелий, мне явно не хватит, я предпочитаю умолчать. Собственно, сам виноват: в неприятные ситуации я умею вляпываться не хуже Поттера. Вот только разница между нами в том, что я их не ищу.

Стараясь не думать о том, что Фелиппе на диване похож не только на мумию, но и на самого себя два дня назад, я оглядываю пол, стены и потолок. Отовсюду на меня смотрят бурые пятна: вчера, перед уходом я смешал его и мою кровь в голубой ритуальной чаше с арабскими письменами по краю и обрызгал весь периметр верхних комнат. Это, конечно, не слишком эстетично, и, прямо скажем, даже мерзко, зато теперь сюда вообще никто не сможет проникнуть, кроме нас самих. По крайней мере, до тех пор, пока Фелиппе не восстановится настолько, чтобы поменять чары.

Нам надо поговорить, – бросаю я после того, как он принимает в себя последнюю каплю укрепляющего бальзама.

Утомленно прикрывая веки, Фелиппе ждет. Я снимаю мантию и кидаю ее на стул. Как хорошо, что больше не надо то и дело набрасывать отталкивающие чары! «Мы в безопасности», – мелькает в моей голове. Безопасность – как давно я не чувствовал этого. Я знаю, что это всего лишь иллюзия, и что сейчас, да вот прямо через минуту, она опять рухнет. Но пару мгновений можно еще понаслаждаться. Отхожу к окну и отодвигаю рваную светло-зеленую занавеску.

Я слушаю тебя.

Вырванные тобой страницы. Они нужны мне, – отвечаю я, не оборачиваясь.

Их невозможно восстановить, – говорит он.

Нет, невозможно, – соглашаюсь я. – Но ведь ты их читал.

Читал, но ты сам знаешь, что ни одно заклинание памяти не поможет мне это вспомнить в нужных тебе подробностях.

Есть два пути, – на мгновение я застываю, пытаясь что-то разглядеть в темноте за грязным стеклом. Ему не понравится то, что я выдам. Ни первое, ни второе.

И?

Ты все отлично вспомнишь под Империусом, – стараюсь говорить хладнокровно, чтобы пресечь его попытки взбунтоваться настолько, чтобы перестать слушать меня.

Ты… с ума сошел! – выдавливает он. Так и вижу, как его рука тянется к палочке. Но она лежит на столе как раз между нами, и мне, в отличие от него, даже не нужно делать усилий, чтобы завладеть ею. Кроме того, едва ли он сейчас сможет произвести Ступефай даже на уровне одиннадцатилетнего ребенка, который палочки до этого в глаза не видел.

Второй путь, – останавливаюсь, чтобы дать ему передохнуть от всплеска эмоций, – слить твои воспоминания в думоотвод. Это такой артефакт…

Я знаю, но…

Поворачиваюсь.

Что «но»?

Он молчит, старательно пряча глаза.

Ты мне доверяешь? – спрашиваю я. Наверное, это уже от отчаяния. Но, черт возьми, как же я, оказывается, не готов услышать «нет». Я его и не слышу, потому что он молчит. Просто молчит.

И это после всего! После того, как я чуть не угробил себя, чтобы вытащить этого неблагодарного… Что ж, Пожиратель смерти никогда не станет хорошим настолько, чтобы в нем перестали видеть Пожирателя. Что бы он ни делал, и как бы его ни хотели… Наверное, только Альбус и мог видеть что-то во мне за этой чертовой меткой…

Что мне сделать? Дать тебе непреложный обет, что, прочитав книгу, я не побегу убивать христианских младенцев?

Но если ты не собираешься делать этого, тогда зачем тебе читать про ритуал с их использованием?!

Логично. Только ты не учел того факта, что младенцы – совершенно никчемный и бесполезный ингредиент.

Что?!

Надо же, у него даже голос прорезался!

То, что слышал.

Но кровь…

Кровь, печень, мозг, все, что угодно! – раздраженно бросаю я, начиная ходить по комнате. И он еще занимается тем, что спасает мир от темной магии, неуч! – Если речь идет о жертве для ритуала, то это связано с количеством силы, которое нужно отдать, чтобы что-то получить взамен. В жертву нужно приносить взрослого одаренного мага. А младенцы – это пыль в глаза, чтобы убедить невежественного заказчика, что ритуал действительно темный. При том, что вопреки распространенным заблуждениям, невинность настолько противоречит темной магии, что сводит на нет весь эффект ритуала! Не знаю, с чего пошла вся эта дурь! Как ингредиенты, большинство твердых человеческих субстанций – чистый мусор. За исключением волос, ногтей, частичек кожи, которые, знаешь ли, можно получить и без того, чтобы убить человека.

Ты… – перевожу взгляд на его лицо и не сразу понимаю, в чем дело, почему в его синих глазах плещется такой ужас. И что мои последние фразы он просто пропустил.

Оххх… Да не резал я младенцев, чтобы поэкспериментировать, успокойся! И взрослых магов тоже в жертву не приносил! Сведения об этом можно найти, если знать, где искать, и у кого спрашивать.

Да уж, знание о том, что экспериментировать мне не пришлось только потому, что до меня этим у Темного Лорда занимались как минимум четыре других зельевара, Фелиппе точно не нужно.

Бросаюсь в кресло и, стиснув руки в замок, восстанавливаю дыхание. Лили мне постоянно твердила, что я не умею ладить с людьми. В-общем-то, так оно и есть. С теми – кого я пропускаю сквозь все личные границы.

Неужели тебя и клятва не устроит?!

Даже не знаю, почему так хочется, чтобы он верил мне. Некстати вдруг всплывают в памяти его слова: «Это не из-за тебя. Скорее из-за себя… Просто если секс, то какой-нибудь мерзавец…»

Наверное, я слишком многого хочу, да? – Фелиппе силится приподнять голову от подушки и с тихим стоном опускает ее обратно. – Ты спасаешь меня, выхаживаешь меня, целуешь меня, и я не должен спрашивать…

Мне хочется ответить грубо «Понятия не имею, должен ты или не должен», но, взглянув на его беспомощное лицо, я только усмехаюсь и киваю: – Да, ты значительно облегчил бы мне задачу по спасению человечества, если бы слушал меня и не задавал идиотских вопросов.

Иронии он, конечно, не оценит, но…

Я согласен на обет, – говорит он, на секунду прикрывая глаза. А потом, как и в предыдущие дни, просит: – Поцелуй меня.

У меня не укладывается в голове, как может человек только что ненавидеть и до одури бояться, а в следующую минуту просить его поцеловать. Что ж, по крайней мере, я его убедил.

Пересаживаюсь к нему на диван и целую, слизывая женьшеневый привкус с его незаживших губ. И вся недавняя горечь растворяется, уходит в никуда. В конце концов, неважно, что он думает обо мне. У нас есть общее дело, и это именно то, на чем нужно заострять внимание. Ну а секс – наверное, неплохой бонус… Если что-то и выйдет между нами потом…

Я уже собираюсь отстраниться, сжимаю губы и вдруг чувствую на них его язык. Должно быть, от неожиданности я приоткрываю рот, позволяя ему проникнуть внутрь. Наши языки встречаются. И это… это…

Я вскакиваю и стремительно отхожу на свое любимое место к окну. Сердце прыгает от живота к горлу, как игрушка йо-йо, а у меня впереди шесть уроков, и ни малейшей возможности расслабиться… и я сам не знаю уже, что говорю себе, чтобы унять охватившее меня возбуждение.

Слова Фелиппе доходят до меня не сразу.

…жертвы пытались как-то сообщить о своем состоянии, выдавали намеки и если бы кто-то прислушался к ним вовремя…

Жертвы чего?!

Подчиняющих артефактов и заклятий, конечно! Ты когда-нибудь общался с человеком под Империусом длительное время? Не день, не два, а, к примеру, год?

Нет, конечно!

Так я и знал, что все это фигня – про Малфоя, – бормочет он.

Причем тут Малфой?!

Ну, вы же дружите. По крайней мере, в твоем досье так написано! А он якобы был под Империусом целых шесть лет.

Прекрасно! Мое досье видели все, кроме меня!!

Мы недолго дружили, – понятия не имею, что ему можно говорить, а что нельзя. Но, в любом случае, все это начинает изрядно досаждать. – Ты не находишь, что это несколько невежливо? Мне в лицо бросают обвинения, при этом не объясняя, в чем именно меня обвиняют, тем самым, не оставляя мне никакой возможности оправдаться.

Он молчит. На несколько секунд мне кажется, что он уснул, и я дергаюсь, когда он заговаривает.

Ты хочешь, чтобы я слил эти воспоминания в думоотвод тоже?

А ты сам-то как думаешь?

То, что ты сделал для меня в субботу… это доставило тебе какие-то неудобства?

Неудобства! Я стараюсь не расхохотаться. Что на это можно вообще ответить? Аккуратно снимаю мантию со спинки стула:

Мне пора. Вернусь после четырех. До палочки даже дотрагиваться не смей!

Фелиппе едва заметно кивает, пытаясь перевернуться на живот. Когда это не удается, и я начинаю помогать ему, он смотрит на меня тем самым жалким взглядом. Я знаю, он хочет, чтобы я поцеловал его. В голове вертятся фразы из какой-то статьи о пользе сексуального контакта для больного. Вслушиваюсь в беспокойное тиканье ходиков, отворачиваюсь и ухожу. Всю неделю, пока я выхаживаю его, мы почти не разговариваем.

К Анабелле я попадаю только в четверг.

Надо признать, что, несмотря на все ее собственное недовольство, в дешевой маггловской гостинице она смотрится очень органично. Особенно в спортивном костюме, который мы купили в первом попавшемся магазине одежды, стараясь успеть до того момента, когда ее пальто превратится обратно в мантию. Ни дать, ни взять – эмигрантка из бедного квартала.

На кровати – два маггловских любовных романа с приторно улыбающимися парочками на обложках. Надеюсь, что она ела за это время что-то посущественнее яблок, огрызки которых валяются тут и там…

Я хочу обратно, Снейп, – говорит она, после того, как я сообщаю, что с Блейзом все в порядке.

Ты все знаешь сама, – спокойно отвечаю я, прислоняясь к столу.

Я не могу даже колдовать!

Ты прекрасно умеешь колдовать без палочки, – замечаю я.

Не все! Я даже эту гадость не могу трансфигурировать, – жалуется Анабелла, как бы невзначай ероша волосы и надувая и без того пухлые губы. – А если на меня нападут?

Если на тебя нападут, ты прекрасно воспользуешься и своей магией, и своей палочкой. Но на всякий случай я принес тебе эту.

Отдавать боярышниковую не хочется: я уже успел свыкнуться с ней, но утешаю себя тем, что это временно. Через пару дней Ричард будет связан вассальной клятвой, и тогда я прикажу ему добыть для Анабеллы новую палочку.

На ней точно нет следа.

Она берет палочку заинтересованно.

Я пыталась найти подчиняющие проклятья, – говорит она. – Но ничего так и не обнаружила.

Если бы мы имели дело с идиотом, я бы тебе так и сказал.

Нет, с идиотом – точно нет, – она кидает задумчивый взгляд в пространство. – Но ни один гений не может предусмотреть всего.

Проблема только в том, что мы не знаем, чего именно он не предусмотрел, – бросаю я. – Тебе удалось обнаружить хоть какие-то нестыковки в воспоминаниях?

Анабелла залезает на кровать, хлопает по ней, приглашая сесть, и, прислоняясь к подушкам, подгребает колени к груди. Сажусь и, слушая ее, разглаживаю руками шершавое коричневое покрывало.

Полно нестыковок, – говорит она. – Целые дни из воспоминаний исчезли.

Вот как?

Да. Все они должны быть связаны с одним и тем же человеком, Снейп, так ведь? – Анабелла умолкает, продолжая шевелить губами.

Между ними есть что-то общее?

Праздники. Семейные праздники. Рождество, Пасха, день рождения Блейза, мой день рождения. Шесть лет из года в год. Мы могли справлять их только с кем-то очень близким, кто был близок как мне, так и Блейзу.

Твой любовник?

Она кидает на меня возмущенный взгляд. Ах да, девственность до свадьбы и все такое…

Кто еще?

Она пожимает плечами. – У нас нет родственников в Англии, и за границей нет. Если только он не стер мне память о существовании родственников.

Понятно.

Молча обвожу взглядом комнату. На столе лежит палочка Анабеллы и стоит графин с водой, и мне очень хочется встать и проверить его. Удерживаю себя, сосредотачиваясь на текущем моменте. Кажется, идея нестыковок была безнадежной с самого начала. Чего я, собственно, ждал? Мой противник – мастер по заметанию следов.

У меня есть догадка, – говорит вдруг Анабелла. – Но это не впишется в твою теорию.

Почему?!

Потому что это женщина, Снейп.

Женщина?

Женщина. Маггла или полукровка. Не могла же я узнать про телевизор от бабушки Эйвери, она сама узнала о нем от меня.

Женщина, – говорю я медленно. – Маггла или полукровка, притом, что Блейз терпеть не может даже полукровок?

Не знаю, Снейп. Но чистокровный маг не рассказал бы мне про маггловские сериалы.

Логично. Но как ты с ней познакомилась? В нашей среде только чистокровные, – я умолкаю, надеясь, что Анабелла не вспомнит, что я на самом деле полукровка.

Она задумывается.

Раньше я часто гуляла в нашей деревне, Блуберри-Бинс, и в окрестностях тоже. Могла пройти миль двадцать пешком, может быть, кого и встретила. Правда, я и в Лондоне любила гулять тоже…

Я подавляю стон.

Но есть одна черта, которую я про нее знаю точно.

Какая?

Она хорошо знает испанский.

Откуда ты это знаешь?!

Некоторые из сериалов, которые я смотрела – без перевода с испанского канала. Потому я и подумала, что бабушка Эйвери не могла мне их посоветовать. Из всех моих знакомых магов ни один не знает испанского языка. Латынь знают, да, испанский – нет.

Ты знаешь испанский?

Наша семья с Гаити, там все знают испанский.

Выйдя из гостиницы на улицу, я несколько минут рассматриваю туманное небо с болтающимся в нем желтком зимнего солнца. Испаноговорящая маггла или полукровка – это уже кое-что. Только как все это стыкуется с тем человеком, который изнасиловал Блейза? Может быть, это семейная пара, муж и жена? Брат и сестра?

В любом случае, двое. Не слишком радостная новость. В этом я его тоже не опередил. Что ж, по крайней мере, книги с ритуалами для меня теперь переведет Анабелла. А я высвобожу сколько-то времени для других вещей.

Это Робер Дени, – говорит Ричард в субботу, пока мы шагаем от маггловской деревушки в Йоркшире к кладбищу у подножия холма. Серпик новорожденной луны изо всех сил тужится, чтоб хоть чуть-чуть осветить дорогу, и я мысленно благодарю Мерлина за то, что ритуал вассальной клятвы вообще не привязан к лунному циклу, потому что тогда бы это точно была глухая ночь.

Ветра почти нет, но после вчерашнего снегопада дорогу развезло, и ботинки то и дело норовят поскользнуться в грязевой жиже. Шепчу заклинание, и наши подошвы обрастают мелкими шипами. Ричард слегка косится на меня, но продолжает:

Робер Дени. Есть подозрение, что он невыразимец. Проверить это пока ребята не смогли, но совершенно точно известно, что он работает с секретными документами класса А. Та папка, которую он передавал Малфою – это похоже на досье.

Мое?

Возможно. Если ты считаешь, что его интерес этим исчерпывается.

Я скашиваю глаза на Ричарда. А он стал… осторожнее. Несколько секунд я чувствую себя так, как будто мне в сердце воткнули острую и очень длинную иглу, а теперь медленно вынимают обратно. Потом… потом просто перевожу внимание на то, что должен сделать в ближайший час. Перешагивая через вывороченную глыбу у входа на кладбище, Ричард поднимает воротник куртки.

В дальнем конце, – говорит он.

На всякий случай я бросаю отводящие чары, как от магглов, так и от волшебников. Странно было бы, конечно, предполагать, что две группы людей могут встретиться на одном и том же малоизвестном маггловском кладбище в один отнюдь не безлунный или полнолунный день, но лучше учитывать все возможности. Пробираясь через кладбище, мы то и дело спотыкаемся на камнях. Чтобы разрядить обстановку, я ругаюсь.

Болтают, что так много камней и ям из-за того, что здесь высаживаются инопланетяне, – замечает Ричард.

Ничего более идиотского в жизни не слышал! – бормочу я.

Неловкость не уходит, а, кажется, становится только сильней. Отворачиваюсь и утыкаюсь взглядом в белый мрамор. На секунду мне чудится, что это надгробие Лили. Конечно, если спать по паре часов в сутки неделями подряд, еще и не такое будет чудиться…

Наконец мы достигаем цели и останавливаемся у гранитного памятника с надписью «Лавиния Брэндон.1933-1992. Да покоится душа твоя с миром». Почему-то хочется отвести глаза.

Ричард подсказывает мне, как вычертить ритуальные круги и знаки. За пять минут мы превращаем памятник в алтарь, на который ставим две чаши – серебряную, испещренную черными готическими письменами – для крови и стеклянную фиолетовую с вязью золотистых буковок – с ритуальным зельем. Я выполняю нужные действия механически, даже не пытаясь запомнить – мысли все время ускользают, перескакивают с предмета на предмет, но то и дело возвращаются к одной и той же фразе из читанного когда-то дедом: «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь... и... принеси его во всесожжение…» Маленьким я всегда плакал, представляя себе связанного Исаака. И меня ничуть не утешало то, что хваленый всемилостивый Господь неожиданно сжалился над ним и спас его.

Чушь, все чушь, – бормочу я.

Ричард не реагирует, закуривая. Я кладу руку между чашами и, нащупывая рукоять лежащего на надгробии кинжала, восстанавливаю в памяти последовательность ритуала. Наконец, мы начинаем.

Ричард раздевается до пояса, опускается на одно колено и почтительно склоняет голову. Согревающие чары накладывать нельзя, и, несмотря на твердость его движений, он кажется мне невероятно беззащитным. Меня пробирает дрожь от осознания власти над ним. Текст древнеанглийской книги висит передо мной в воздухе, и пока я нараспев читаю заклинания, каждое слово впивается мне в мозг отсасывающей серое вещество огненной пиявкой. Несколько раз мелькает мысль, что потом наверняка останутся шрамы. От зелья, которым я обливаю Ричарда – белой густой массы – несет гнилыми лесными ягодами. Он вздрагивает всем телом, покорно подставляя голову, лицо, плечи.

Клянешься ли ты, вассал, являться к своему сюзерену по первому зову? – от напряжения я почти кричу, и воздух вокруг осязаемо вибрирует от моих слов.

Клянусь, – глухо отвечает он.

Клянешься ли ты, вассал, выполнять приказы своего сюзерена?

Клянусь.

Клянешься ли ты, вассал, служить сюзерену душой и телом?

Клянусь.

Клянешься ли ты, вассал, отдать жизнь во имя своего сюзерена?

Клянусь.

Клянешься ли ты, вассал, отдать всякое имущество во имя своего сюзерена?

На этом моменте он медлит, и на мгновение я жду, что Ричард откажется выполнять ритуал. Имущество в старых магических обрядах – это не буквально имущество, сюда включаются и жена, и дети, и даже женщина, с которой вассал спит. Но он справляется, и я вновь слышу:

Клянусь.

Кажется, обряд тянется вечность. После очередной порции заклинаний, на которые уходит добрый час, и зелья, которое Ричард честно глотает, несмотря на его омерзительнейший вкус, я клянусь в том, что буду защищать своего вассала и его имущество, если им будет угрожать опасность от врагов. Сюзерен, понятное дело, в число врагов не включен.

Наконец, мы переходим к завершающей части ритуала. Я разрезаю ладонь, кровь стекает в чашу, теперь очередь Брэндона, и я протягиваю ему кинжал. Он подставляет свою руку, в глазах – пустота, абсолютное отсутствие интереса к происходящему.

Разворачиваюсь и бросаю кинжал куда-то в темноту. Пустота сменяется удивлением.

Уходи! – рычу я, поворачиваясь к нему спиной. – Проваливай! Сейчас же!

Нет, я не хочу победить. Я хочу прекратить войну. Я – слабак, трус, жалкий Сопливус, я никогда не смогу так, как Альбус… Обхватываю себя руками. Странно: раздет Ричард, а колотит от холода меня. В ушах шумит так громко, что я едва могу расслышать короткое «Акцио, кинжал!». Поворачиваюсь, выхватывая палочку, и застываю в изумлении – Брэндон с усмешкой, запрокинув голову, одним движением разрезает себе ладонь и заносит ее над чашей. Кровь тонкой струйкой стекает в нее, и смешивается с моей кровью. Над чашей появляется туман, словно сотканный из алых капель и мою левую руку, как и руку Ричарда, обвивает тонкая светящаяся лента, на секунду вспыхивает золотисто-алыми искрами и гаснет.

И все-таки ты придурок, Снейп, – говорит он, залечивая ладонь. – Всегда знал, что ты странный. Таким не воспользоваться! А вассальная клятва все же лучше, чем каждый раз тебе обет давать.

Ты не понял, – в отчаянии шепчу я, вновь обхватывая себя руками. Я действительно придурок. Как я мог забыть, что мне ничего никогда не удается исправить?! Что судьба разрушает любые мои попытки сделать это, каждый раз с невиданным упорством уготавливая мне что-то во сто раз худшее, чем то, во что я вляпался до того, как задумался над ошибкой…

И что теперь? Надо повернуться и уйти. Точнее, дать задание, повернуться и уйти. Раз уж предложили – пользуйся. Я смеюсь. Сотрясаюсь от хохота.

И в этот момент Ричард, уже одетый, делает шаг ко мне и обнимает меня, стискивает, прижимает к себе, мои губы утыкаются куда-то ему в макушку: все-таки он невысокий.

– Все я понял, – говорит он. – А вот ты не понял ни фига. И с чего ты вообще взял, что это для меня был – неравноценный обмен? Ведь ты же, как сюзерен, брался защищать меня.

Да, но несвобода?

Он отстраняется и хлопает меня по плечу. – Временная же. Трахать ты меня явно не собираешься. И потом – хороший вызов, нагреть этого урода, который вздумал так хозяйничать в Лютном.

От облегчения, которое огромным комом наваливается на меня, проникая, кажется, в каждую клетку тела и заставляя дрожать колени, я чуть не опрокидываюсь навзничь. Чтобы удержаться на ногах, хватаю Ричарда за отвороты куртки и неожиданно для меня самого притискиваю к себе. Наверное, это узы тролль знает что творят – иначе с чего вдруг тянет обниматься?! Мы вроде не любовники…

И все-таки Хаффлпафф, – говорю я.

Слизерин, – говорит он твердо. – Ты свою силу недооцениваешь. Так что исключительно Слизерин. – И потом добавляет с гримасой отвращения, которая хорошо видна в свете мерцающего алого тумана: – Ну, может быть, немного Хаффлпафф.

========== Глава 55 Поворот тупика ==========

Первое, что я чувствую, просыпаясь – сквозняк. Назойливый холодный ветер забивается в уши, в рот, в нос, и я пытаюсь спастись от него, натянув на голову шерстяное одеяло, но оно оказывается слишком коротким, и я только открываю ноги. Постель подо мной твердая, и когда мне, наконец, удается приподняться на локте, оказывается, что матрас лежит прямо на полу. Взгляд упирается в ножки стола, в нагромождение сковородок и обтянувшую их паутину – кухня Ричарда!