Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 74 страниц)

Эухения Виктория присвистнула.

Выглядит так, как будто кто-то не хотел, чтобы важная информация была найдена.

Или она просто кому-то понадобилась, Хен, – заметил Макс, внимательно рассматривая свои ногти. – И он просто-напросто спер подшивку и все нужные книги.

Или и то, и другое? Но тогда все должно быть в общем каталоге монастырских книг.

Дело в том, что и каталога тоже нет.

Э-э-э? Но он совсем недавно был.

Когда?

Две недели назад? Можно уточнить у Полины Инессы, она искала мне книги.

А-а-а, те самые, которые у меня под кроватью лежат? – протянул Макс, лукаво глядя на сестру.

Эухения Виктория смутилась.

– Извини, – буркнула она, чувствуя, что краснеет.

Ну, брось, у меня не такая тонкая натура, как у Полины Инессы. Мне это даже интересно, так что одну из них я уже зачел. Про проклятия, из-за которых люди чернеют, например, очень интересно.

Брр, не хочу даже думать об этом!

А, может быть, напрасно? – спросил Макс. – Жаль.

Он посмотрел в пол между своих широко расставленных ног, и Эухения Виктория поняла, что он очень хочет, чтобы она спросила, почему ему жаль, а он бы помялся, а потом ответил, что она могла бы изобрести зелье, которое спасает людей от этих проклятий. С детства он мечтал о том, что она станет великим зельеваром, чуть ли не больше нее самой. Но даже ради исполнения всех желаний Макса она не прикоснется к котлам вновь!

Конечно, как только он понял, что Эухения Виктория не собирается задавать вопрос, то сразу переменил тему.

Национальная библиотека сгорела, – все еще не глядя на сестру, Макс переплел пухлые пальцы и, по своей любимой привычке, стал сгибать и разгибать их.

Фернандо Ферейра, – сказала она.

Он посмотрел на нее заинтересованно.

На прошлой неделе Хуан Антонио сказал, что его сделали помощником министра информации. Наверняка, он знает, где добыть книги. А подшивки газет – в редакциях.

Перед тем, как вернуться домой, я побывал в обеих редакциях. У них подшивки сохранились только с послевоенного времени. Мне обещали скопировать их, но, сдается мне, это мало поможет.

Тонкая итальянская рука? – хмыкнула Эухения Виктория, с нежностью глядя на брата.

Макс опять опустил голову и сплел пальцы, и она в который раз отметила, что он сильно поправился за то время, что провел в Дурмштранге.

Что-то вроде… – хмуро ответил он.

В детстве они оба любили тайны, и даже сами выдумывали их, но сейчас Эухении Виктории хотелось простоты и ясности, и она чувствовала, что и Максу хотелось того же.

Что ты будешь делать, если человека, убившего Мэри, никогда не найдут?

Найду и убью его сам?

Их взгляды встретились, и Эухения Виктория вдруг поняла, что на самом деле он давно, может быть, весь месяц ждал этого вопроса. Однако неожиданно Макс переменил тему.

Игорь на этой неделе позвал меня к себе, поил водкой и рассказывал, как они со Старым Князем и мамой и еще одним магом устраивали учебные дуэли. И не год, и не два. Вот бы нам так…

Ну, а в чем дело? У нас есть Рита, которой вечно приключений на… в общем, не хватает. Почему бы, в самом деле, не предложить?

Нужно четыре человека, Хен.

Ты, Рита, Ромулу, Полина Инесса.

Думаешь, Ромулу согласится? Его магия еще не в порядке…

Эухения Виктория задумалась.

Есть зелья, которые могут напитать магией на час-другой. Раз в неделю – это вполне безобидно, а Эухенио вполне по силам такое сварить.

А ты?

А что я?

Нас четверо, и нас наверняка придется лечить.

Возьмите Соледад. Она будет бурчать и лечить, лечить и бурчать.

И мы будем остро чувствовать собственную ничтожность, – подхватил смеющийся Макс.

А что ты предлагаешь мне?

Ну, ты могла бы поучить целительские заклинания. Когда ты в детстве меня лечила, это тебе хорошо удавалось.

Макс, да ты был неповоротливой толстой скотиной, – возразила она, пытаясь удержать подкатывающий хохот. – Ты все время успевал ногу сломать прямо перед тем, как нам надо было куда-нибудь идти. Так что я лечила больше себя, чем тебя. А потом у меня и вовсе палочку отобрали. Типа, детям не положено.

А мою не отобрали! – фыркнул он. – Она у меня так и лежит с тех пор. А где, кстати, мы их тогда нашли?

Где-то в монастыре?

Точно! В комнатах покойного настоятеля!

Ага, и ты так логично уговаривал меня, что он же покойный, ему палочки теперь не нужны!

Они оба покатились со смеху, вспоминая детские проделки.

Ладно, считай, что уговорил меня, – сказала Эухения Виктория, когда Макс затих и, вынув из кармана жилетки аккуратный платок, стал вытирать глаза. – Выучу я целительские заклинания. И Эухенио закажу набор зелий.

Здорово! Значит, образуем кружок по субботам! Посмотрим, может, еще кто-нибудь присоединится. Ладно, я отправляюсь искать Фернандо Ферейра. Надеюсь, что этот тип настолько же отличается от дона Себастьяна внутри, насколько и снаружи.

По-моему, он очень симпатичен, – она вспомнила голубоглазого толстощекого парня, принесшего ей бокал на дне рождении Хуана Антонио. – И вы даже чем-то похожи.

Макс фыркнул, вставая.

– Я уникальный, – сказал он, подбоченясь и надувая щеки. – Таких гениев, как я, больше не существует. И никогда не существовало! И даже не пытайся сравнивать меня с жалкими и ничтожными существами, ползающими у моих ног!

Она еще долго смеялась, глядя на закрывшуюся за ним дверь. Потом легла на постель и под одеялом обхватила себя руками. Надо же, кружок по субботам! Наверное, ей будет тяжело. Наверное, она будет бесконечно завидовать им. Таким здоровым и полным сил. Их быстроте и ловкости, их веселью. Тому, что перед ними открыты все возможности мира. Но быть здесь – значит, быть одной, отделенной от них. Это казалось еще более невыносимым, и она согласилась.

Полина Инесса лепит барселонский собор Святого семейства

**Boletin del mundo magico – «Вестник магического мира»

*** Oraculo diario – «Ежедневный пророк»

========== Глава 57 Щенок. ==========

POV Северуса

16 февраля 1994 года

Принять Поттера в род… Эта затея не выходит у меня из головы несколько дней. Все бы ничего, но я совершенно не представляю, как взять у мальчишки кровь. Притащить его в мою лабораторию под Империусом и потом наложить еще один Обливиэйт? Приказать задержаться после урока и попросить отлить сальноволосому ублюдку крови на память? Усыпить Помфри, выпить оборотное с волосом Помфри, найти Поттера и потребовать, чтобы он сию же минуту шел в больничное крыло и сдавал анализы? Спровоцировать драку Поттер-слизеринцы и осуществить свой грязный план, собрав в склянку кровь с места битвы?

Идеи, одна нелепее другой, приходят мне в голову каждые полчаса. Мысль об Империусе представляется самой действенной и простой по исполнению, но также и самой отвратительной. Даже то, что все это будет делаться ради блага Поттера (Мерлин – будущего Снейпа!), и то, что я, наверное, с удовольствием посмотрел бы на Поттера, подчиняющегося мне, не делает ее ни на йоту привлекательней. В конце концов, я решаю спровоцировать его на отработку – нет, на серию отработок, что надежнее, а там придумаю что-нибудь. Он наверняка порежется, измельчая ингредиенты: мое присутствие всегда действует ему на нервы. Надо только найти способ взять побольше крови, и все дела. Хотя бы даже заставить его варить противоядие на крови – заодно научится. То, в которое кровь нужно добавлять в два этапа, например.

Утром, на завтраке, я весь в этих мыслях, и Альбусу приходится толкнуть меня под руку, обращая мое внимание на кружащую над столом большую пеструю сову. В записке почерком Фелиппе всего лишь одно слово: «Приходи». Опускаю лицо над тарелкой, чтобы волосы закрыли полыхнувшие щеки. Не знаю, что он этим хотел сказать: целую неделю мы едва ли говорили друг другу больше пары слов в день. Из той книги, которую он дал мне, Анабелла перевела лишь десятую часть. Быть может, его милость допустит меня сегодня к своим воспоминаниям? О другом, наверное, не стоит даже сметь думать. Я ведь, в первую очередь, Пожиратель и только потом человек. Эта мысль помогает прогнать румянец, и когда, после уроков, так и не назначив отработку Поттеру, я хватаю думоотвод и срываюсь в Милан, мной владеет скорее злость.

Но когда он открывает мне дверь и, отступая вглубь коридора, облегченно выдыхает, – я вдруг понимаю, что на самом деле он ждал меня и боялся, что я передумаю и не приду. И гнев уходит, оставляя надежду.

А потом меня срывает. Едва дверь захлопывается за моей спиной, я впечатываю его в стену и даже не целую, скорее, врываюсь в его рот. Перед глазами мутится, и я ничего не вижу, только чувствую языком его небо, его зубы, его язык. Его руки охватывают меня, ощупывают, стискивают, каким-то образом задирают тяжелое пальто, добираются до ягодиц и сжимают их, приподнимая меня. Сквозь мои брюки и его джинсы я чувствую его твердый член, моему – уже больно. Он сбрасывает мое пальто, расстегивает молнию. Я справляюсь с его ремнем, спускаю джинсы вместе с трусами, сажаю Фелиппе на стол в прихожей, окончательно освобождая его от одежды и избавляясь от собственных брюк.

Он разводит ноги, проводит между ними пальцами, приглашая, и я ошалеваю. Там все такое нежное, с розовой полоской тонко натянутой кожи над складками, окруженными редкими волосками, что кажется совсем не тронутым. Отчаянно цепляюсь стремительно безумеющим мозгом за мысль о том, что нужна смазка, но Фелиппе сам что-то шепчет, и в руку ему влетает баночка с любрикантом. Вырываю ее, открываю, зачерпываю всей горстью и ввожу скользкий палец в еле поддающееся отверстие, стараясь нащупать простату. Фелиппе выгибается с криком, от которого я почти готов кончить. Наверное, я умру, если сейчас, немедленно, не возьму его.

Он, кажется, думает так же, потому что, задыхаясь, перехватывает мою руку.

Нет! – говорит он с таким отчаянием в глазах, как будто я в этот момент могу отказать ему. – Хочу сразу тебя!

Наношу смазку на член и вхожу. Точнее, пытаюсь. Теснота такая, что, кажется, смерть пока не отменяется. Колени дрожат, и я, наверно, упал бы, если бы Фелиппе не обхватил меня ногами. В коридоре почти темно, свет падает откуда-то сверху, и я не вижу его лица. Нахожу на ощупь губами. Боже, так… так сладко! Он подается навстречу, и я притискиваю, насаживаю его на себя, и уже не сдерживаю стонов, слушая его крики…

Кофе, который он варит, действительно хорош. Как раз такой крепости, какой нужно, и он долго ворчит, когда я порчу его сахаром и молоком. Я не слишком люблю сладкое, но и не мазохист. Мне вполне хватает горечи сердечных зелий, которые я с тех пор, как вляпался в ловушку в доме Горбина, вынужден принимать каждое утро.

Одетые только в брюки и рубашки, мы сидим в гостиной: Фелиппе – полулежа на диване, я – в кресле напротив, и медленно приходим в себя. Призвав какую-то вазу со всякой мелочью и порывшись в ней, он протягивает мне широкую малиновую резинку.

– Сделаем тебе хвост.

Терпеть не могу, когда кто-то пытается менять мою внешность. Собираюсь, было, возмутиться, но слова замирают в горле, когда он наклоняется и нежно прикасается к моим волосам, собирая их, трогая пальцами шею. Каждое его прикосновение отдается во всем теле пронзительным теплом. Мне хочется еще. Я знаю, чувствую, что ему тоже хочется, но он еще слишком слаб, страшно навредить ему. Приходится соглашаться на то, чтобы он дотрагивался до меня.

Может быть, поэтому, когда он говорит о том, что в следующий раз я должен взять с собой Ричарда, по сердцу словно кто-то скребет когтистой лапой. И вроде не очень острые когти, но… Вот и разница между ним и Альбусом (наверное, я везде обречен находить ее, вернее, сам себя обрек), – Альбус верит мне. И я знаю, что он действительно верит, а не просто так говорит. Иначе он бы просто не доверил мне себя. При воспоминании об Альбусе тварь не просто начинает скрести, а уже выколупывает целые кусочки. Поскорее меняю тему.

Я прочитал описание ритуала, – говорю. – Даже если состав зелий окажется выполнимым, шансы найти магов всех стихий минимальны. Я знаю человека, проявляющего воздух, возможно, смогу уговорить человека, проявляющего, как я подозреваю, огонь, сам я проявляю воду, но земля? Где взять землю?

Он улыбается:

– Разве ты не знаешь ни одного метаморфа?

Метаморфы проявляют землю?!

Уже теплее. Усмехаюсь, вспоминая ту неуклюжую девчонку-метаморфа, которая была влюблена в меня. С другой стороны, просить ее участвовать в таком ритуале?

Не парься, – говорит Фелиппе, залезая рукой под мой расстегнутый рукав рубашки. От его поглаживаний мурашки волнами разбегаются по груди, по животу. – Я проявляю землю, очень сильно проявляю, – говорит он, и, заглядывая мне в глаза, целует. Потом его рука отправляется в мои брюки, и следующие полчаса я уже не думаю ни о чем.

Вернуться в нормальное состояние на этот раз мне удается не скоро.

Как узнать, какую стихию проявляет тот человек? А если он вообще ее не проявляет? – спрашиваю я, когда мы, приведя себя в порядок, заправляемся второй порцией кофе.

Все мы проявляем стихию в детстве, – говорит Фелиппе, придвигаясь поближе, так, чтобы касаться своими коленями моих.

Но в детстве мы все проявляем разные. Я помню, что один раз проявил огонь… – Ага, обжег отца, когда он пытался меня выпороть. И, хотя мама была счастлива, это разозлило его так, что в тот момент я был согласен вообще никогда никакие магические способности не проявлять. – А в другой раз землю. – Сопротивлялся каким-то пацанам, которым понравилась идея попинать меня, и вдруг под ними асфальт треснул и стал проваливаться. – Сейчас я проявляю воду. У меня была подруга, которая в детстве летала и заставляла цветы распускаться: это воздух и земля, как я понимаю. Взрослой она стала очень сильной волшебницей, но стихийную магию не проявляла совершенно.

Я вдруг задумываюсь. То, что Лили дала защиту сыну – может, это и была стихийная магия? Даже сейчас, спустя столькие годы, думать о ее гибели практически непереносимо. Был ли тот сон правдой? Действительно ли я попал куда-то, откуда мог и уйти туда, где была Лили, и вернуться обратно? Впрочем, все это бред, мои околосмертные галлюцинации.

Сев, – Фелиппе кладет руку мне на плечо.

Я поднимаю голову.

У тебя такое лицо… – он встает и обвивает меня уже двумя руками, вжимая носом в свой живот. Через тонкую ткань рубашки вдыхаю его запах. Он гладит меня по голове, снимает резинку, распускает волосы, зарывается в них пальцами, перебирает. И это так хорошо. Мерлин, так хорошо… Альбус тоже делал так иногда…

Если человек не проявляет стихию во взрослом возрасте, может ли его стихийной взрослой магией считаться то, что было в детстве? Хотя, в данном случае, узнать то, что было в его детстве – это все равно, что узнать то, что происходит с ним сейчас. Одинаково невозможно.

Провести четыре разных ритуала? – спрашивает он.

Бред! В зельях для ритуалов со стихийной магией используются такие редкие ингредиенты, что если мы и на один ритуал все быстро достанем, это уже будет подарком судьбы. Кроме того, они, как правило, настаиваются месяцами. Неужели никто никогда не писал книги о том, как распознать проявления стихийной магии?

Ну, это все равно, как если бы кто-то написал учебник, как управлять всеми четырьмя стихиями! Маги, проявляющие стихию, рождаются слишком редко.

Ну, если подумать, не так уж и редко, – усмехаюсь я. – Я знаю как минимум двоих только у себя в школе. А с тобой – еще семерых или восьмерых.

Есть легенда, что существует монастырь, где учат управлять стихийной магией. Где-то в горах, но где он, никто не знает, – улыбается Фелиппе во все тридцать два зуба.

А страна?

Говорят, что в Швейцарии.

– Хм, швейцарцы помешаны на своем благополучии, там магов раз-два и обчелся, им там неинтересно жить.

Стихийная магия считается светлой, – возражает Фелиппе. – Я бы не удивился. Есть же легенда о хранителях мира. Может, это они и есть.

Что еще за хранители мира? – наклонившись к нему, я играю с его пупком, быстро-быстро прикасаюсь к нему языком, Фелиппе хрипло вскрикивает и натягивает рубашку, отпихивая меня.

Сажусь на диван рядом с ним, поджимая под себя босые ноги. Как в детстве, с Лили. Да я и чувствую себя как в детстве. Как будто мне не тридцать четыре, а четырнадцать, и все еще впереди, и все позволено. Да, все…

Он ложится, закладывая руки под голову, упирая крупные ступни мне в коленку:

– Говорят, это сильные маги, которые живут от трехсот лет, а некоторые даже несколько тысяч. Их обязанность – следить не за одним миром, а за несколькими одновременно.

Что значит «за несколькими»?

Не перебивай меня, потом объясню! И вот они следят за тем, чтобы ничьи действия не разрушили какой-нибудь мир. Говорят, что есть маги, которые самим своим присутствием обеспечивают миру равновесие, и неважно, на чьей они стороне, темных или светлых сил. И если такой маг погибнет до срока, то всему миру угрожает разрушение, пусть даже через двести или триста лет. И тогда хранители отматывают время назад и позволяют этому магу прожить жизнь заново, оберегая его…

Не нахожу здесь логики. Почему, в таком случае, они его с самого начала не оберегали?

Сев! – восклицает он недовольно. – Я же тебе сказал: «Не перебивай!» Потому что вычислить мага, который поддерживает мировое равновесие, не так-то легко. Они же кажутся совсем обычными. Хранителей мало, и у них много обязанностей.

Ага, – хмыкаю я, – куда проще время отмотать назад!

Если бы кто-то дослушал меня до конца, то он бы услышал, что в этой легенде говорится, что времени вообще нет.

Ну-ну.

Ты что, это нарочно? Хочешь меня позлить?!

Мерлин, он и вправду завелся! Дразнить его действительно забавно, да и выслушивать всякую чушь не очень хочется, но, наверное, от своего парня можно и потерпеть. От мысли о том, что у меня теперь вроде как есть свой парень, приятное тепло расходится по всему телу.

Ну что ты, я тебя внимательно слушаю, – елейным голосом тяну я, удерживая смех.

Он с подозрением косится на меня, но продолжает:

Для хранителей время нелинейно. Они обладают особой магией, которая позволяет видеть время по-другому. Для них все равно, что прошлое, что настоящее, что будущее. Они могут вернуться и исправить то, что случилось в любой момент. Точнее, они сами не могут исправлять, но они могут позволить магу равновесия и людям вокруг него перепрожить жизнь так, чтобы он потом выжил.

Я сдерживаюсь, чтобы не хмыкнуть в очередной раз, но он неожиданно замолкает.

Послушай, но ведь этот маг все равно умрет, в конце концов.

Тогда уже успеют родиться другие маги равновесия. И у них у всех разная сила, поэтому в один период на земле может жить два таких мага, а в другой, например, десять. А в третий сто.

Мне хочется спросить, действительно ли он верит в это, но он, кажется, действительно верит…

Возвращаясь в замок, я вспоминаю, что так и не спросил его про эти разные миры. Ну да Мерлин с ним. Магглы вот в инопланетян верят…

А сегодня мне, по всей видимости, везет. Прямо у входа в Большой зал перед ужином в меня врезается Поттер и мгновенно отскакивает, с вызовом таращась прямо в глаза своими зелеными гляделками. Должно быть, так и не смог починить очки, и они теперь сваливаются в самое неподходящее время. Что ж, неподходящее – для него.

Нависаю над ним, радуясь, что поблизости нет ни Люпина, ни Минервы, а только двое Уизли – братец и сестричка, и наша вечная мисс Заучка.

Отработка, Поттер, – шиплю я, с удовольствием наблюдая вспыхивающую в его глазах ярость. – Сегодня в восемь в моем кабинете. У меня как раз осталось несколько очень грязных котлов. Поработаете своими нежными ручками. И – десять баллов с Гриффиндора за попытку сбить с ног преподавателя.

Прохожу вперед, слушая недовольный приглушенный шепот Уизли. Хорошо бы и дальше все прошло так легко. Может, выпить Феликс Фелицис? Я как раз сварил очередную порцию…

К отработке Поттер уже заведен до предела. И где-то еще щеку успел разодрать. Мальчишка драит котлы с такой яростью, что я радуюсь тому, что не заставил его мельчить ингредиенты. Во-первых, их он бы точно испортил, а во-вторых, в таком состоянии он бы не просто порезался, а как минимум палец бы себе отхватил.

Пытаюсь читать книгу, но Феликс Фелицис будоражит кровь. Не понимая, чего хочет от меня зелье, просто хожу по комнате за поттеровской спиной. А он скребет все усерднее, и как всегда, бестолково. Мерлин мой, каждый первокурсник знает, что так котлы не отчистишь, только поцарапаешь! В конце концов царапанье становится невыносимым.

Хватит! – рычу я, подходя к нему и вырывая щетку из рук. – Вы даже отработку умудрились испортить! Вам нельзя доверить даже котлы отдирать, Поттер! Абсолютно бестолковый, безмозглый, как ваш папаша! Убирайтесь! Любой первокурсник и то справится лучше вас!

Когда он уходит, швыряю щетку в угол. Никогда не наблюдал у зелья такого эффекта. Впрочем, это эффект Поттера, не иначе. Эффект щенка Поттера, ха-ха. Эйфория мешается в голове черт знает с чем. И на долю секунды мне становится страшно, что я отравился. Перепутал ингредиенты и отравился неправильно сваренным Феликс Фелицис. С кем не бывает, ха-ха.

С трудом наложив защитные заклинания на дверь – руки трясутся так, что никак не сосредоточишься, несусь куда-то по Хогвартсу, на ходу сочиняя эпитафию: «Сальноволосый ублюдок отравился собственным зельем». Отравился. Или подавился. И подох прямо в школьном коридоре, всем на радость. А что? Только может, трое не придут в восторг. Ричард, Альбус, да еще этот миланский щенок, который, однако, потом наверняка вздохнет с облегчением, что прекратил путаться с Пожирателем.

Эйфория, а с ней и действие зелья, заканчивается в тот момент, когда я дохожу до распахнутой двери совятни. И мне уже очень хочется спросить себя, что я делаю здесь, как вдруг до меня доносится поттеровский голос.

…и этот ублюдок наверняка специально ходил за моей спиной, чтобы довести меня, – жалуется он кому-то наверху. – Хедвиг, я не понимаю, каким надо быть уродом, чтобы ненавидеть человека только за то, что его отец спас тебе жизнь!

Ах, вот как! Интересно, от кого он это услышал?! Сердце опускается куда-то в желудок: неужели Альбус сказал ему это?! Нет, наверняка Люпин. Облегчение почти лишает меня сил. Приваливаюсь к стене. Впрочем, пора уходить, раз моя затея не удалась. Делаю уже шаг, чтобы выйти из башни, но Поттер начинает опять:

А мне еще эти сны снятся, что я его именем сына назову! И объясню, что он был самым храбрым человеком на свете! Уже в третий раз за две недели. Кошмар какой-то! Ведь скажешь кому – засмеют. Хуже этого только тот, что снится мне с детства… знаешь, это было еще до тебя. Тогда я еще жил в чулане под лестницей, и Дадли разбил любимую вазу тети Петуньи, а наказали, как всегда, меня. Так долго я еще никогда без еды не оставался. Ну, обычно просто мало еды давали, а тут, кажется, три или четыре дня. И в туалет выпускали только раз в день, а не два. Ну, хоть работать не заставляли в эти дни, тогда бы ты меня, наверное, никогда не увидела.

Он горько смеется, а у меня все тело заледенело под теплой зимней мантией от услышанного. Нет, это ведь не может, просто не может быть правдой? Он врет, разве не так? Сопляк, которому настолько нужно внимание, что он готов сочинять слезливые байки даже для сов! Или тренируется для будущих зрителей? Или видел, как я шел по его следу, и теперь придумывает сказочку для моих ушей? А я чуть было не купился на это, забыв, что Альбус никогда бы не позволил воспитывать своего драгоценного Поттера таким людям. Но в ту же секунду перед глазами мелькает искаженное злобой лицо Петуньи, и моя обретенная, было, уверенность вновь теряется, словно бы растворяясь в стылом воздухе вокруг.

А на пятый день я стал уже бредить, и они испугались, наверное, что я умру, и стали кормить опять. И мне в ту ночь было так плохо! Я думал, что они отравили меня, честное слово! Я же тогда не знал, что я волшебник, что если они отравят, им придется за такое отвечать. А потом мне приснилась авария, в которой погибли мои родители, как наша машина врезается во что-то, и мама кричит. Это я потом, после дементоров, понял – никакая это не авария.

Он замолкает. Я стою, закусив губу, и совершенно не знаю, что мне делать. То ли немедленно уйти отсюда, то ли подняться по лестнице, схватить Поттера за тощие плечи и трясти до тех пор, пока из него не вытрясется вся правда.

Мне пора, – говорит он. – А то Гермиона с Роном заподозрят, что этот урод меня уже закопал. Я еще зайду.

Сверху доносится довольное уханье. Я делаю шаг вперед и встаю в дверях. Сейчас он спустится и увидит меня. И…

Но он, кажется, уже видит. Потому что сверху раздается испуганный вскрик. Потом еще один крик. Потом какой-то странный стук и шум. А потом безвольное тело Поттера скатывается к моим ногам.

========== Глава 58. Принятие в род. ==========

POV Северуса, 16-19 февраля 1994 года

Едва я опускаюсь на колени рядом с Поттером, над лестницей раздается пронзительное уханье, и полярная сова приземляется у стены, угрожающе размахивая крыльями. Я уже готов вырубить ее Ступефаем, но она замолкает, испуганно таращась на Поттера.

Проходит целая вечность, прежде чем я нащупываю слабенький пульс на тощей шее и только тогда, кажется, сам начинаю дышать. Пока я провожу диагностику, он приходит в себя и тоненько всхрипывает. Зеленые глаза смотрят прямо на меня, но не видят.

Произношу диагностические заклинания, напряженно всматриваясь в вязь зеленых символов, вспыхивающих то тут, то там над телом мальчишки. Итог внушительный: ребра сломаны минимум в трех местах, позвоночник поврежден в двух, голова пробита, и осколок ребра разрезал легкое. Кроме того, если я правильно расшифровал символы, у Поттера сильное сотрясение мозга.

Однако из-под лохматой головы натекла уже порядочная лужа, и я не сразу замечаю, что мои колени в его крови. Останавливаю кровотечение Эпискеи, потом приподнимаю его голову и закрепляю ее на весу заклинанием поддержки. Хорошо, что среди зелий в моих карманах есть антисептик. Промываю рану Агуаменти, потом лью на нее зеленоватую жидкость с сильным ароматом мяты. Пока пытаюсь срастить края, глаза мальчишки фокусируются на мне:

Снейп, – выхрипывает он, узнавая, и на его губах выступает кровавая пена.

И еще раз:

Снейп.

При звуках его голоса сова обрадованно ухает, а мне, кажется, первый раз все равно, что он не называет меня «сэром».

Молчите, Поттер! – говорю я. – Не двигайтесь и молчите.

Но он, конечно, пытается дергаться. Куда же без этого?! Гриффиндор, попавший в ненавистные слизеринские лапы… Жалко, что связать нельзя – с такими повреждениями довольно рискованно.

Не двигайтесь! – прикрикиваю я, пытаясь удержать его порывы. – Если хотите остаться целым. – Но, кажется, без толку. Приходится набрасывать сонные чары. Спешно наколдовываю носилки и переношу обмякшего Поттера туда. Сова взлетает, по-видимому, собираясь отправиться за нами, потом вдруг устраивается на моем плече. Неприятно, но терпимо.

Едва я левитирую носилки метра на три вперед, как в коридоре возникает встрепанный Альбус. Я бы ничуть не удивился, если бы чары вытащили его из постели. Мне бы надо порадоваться, что они сработали, и, значит, все действительно под присмотром, но я почему-то чувствую злость. Сова издает недовольное уханье, и я внезапно радуюсь, что она согласна со мной.

Что случилось, Северус? – восклицает Альбус, озабоченно глядя на мальчишку.

Понятия не имею. Я услышал крик и нашел Поттера у подножия лестницы. Он вне опасности. На нем сонные чары для удобства транспортировки.

Я сам донесу его до больничного крыла, Северус, – говорит Альбус, легко перехватывая контроль над носилками. – Пожалуй, стоит осмотреть совятню, и, – он бросает взгляд поверх моего плеча, – убрать следы происшествия, чтобы не пугать детей.

Не знаю, почему, но мне не хочется отдавать Поттера ему. Что ж, в конце концов, это не моя обязанность – возиться с ранами мальчишки. Это прекрасно сделает Помфри. Коротко киваю и отворачиваюсь, стараясь не думать о том, как легко колдует Альбус.

Подножие лестницы все в крови. Очищаю флакон от антисептика и заполняю его. Как трудно, однако, предусмотреть все условия в Феликс Фелицис. Упал он или не упал бы, не будь меня внизу?

Совы встречают меня тревожным уханьем. Некоторые слетают с насестов и начинают кружиться надо мной, но, по счастью, не трогают. На верхней ступеньке лестницы, с которой свалился Поттер, валяются очки, и я подбираю их, в который раз за этот месяц. Потом заглядываю вниз. Нет, отсюда он точно не мог меня видеть. Не толкнули же его? Хоменум Ревелло срабатывает, несмотря на окно. Нет, никого здесь нет, а незаметно пройти мимо меня, даже под чарами невидимости, было бы нельзя. Просто досадная случайность. И это ведь то, что нужно, не так ли?

В своих комнатах я хожу от стола к камину. Флакон с кровью стоит на столе, осталось лишь очистить ее от примесей… Мне повезло.

Откуда же злость? Какого тролля она не проходит? Что вообще я делаю здесь? В лаборатории меня ждет варка зелий. Костерост, сердечные, бодрящее, волчьелычное для Люпина. Открываю тяжелую дверь, стою с минуту в проходе, обозревая склянки и котлы, и возвращаюсь назад. Натягиваю мантию и быстро иду в больничное крыло.

Вхожу и выдыхаю с облегчением. Полутемнота. Альбуса уже нет. Поттер лежит на кровати и, укрытый одеялом, из-под которого торчат только лохматая голова и острое плечо с лямкой застиранной майки, мирно спит. Помфри на цыпочках выходит из своего кабинета, прикладывая палец к губам. Значит, не сонные чары, значит, уснул сам. Это хороший признак. А сердце, кажется, решило сыграть со мной в квиддич и назначило горло вратарем. Я не слышу и половины того, о чем сообщает мне Помфри, пока мы разговариваем в ее кабинете. Улавливаю только, что «будить его нельзя – мальчику нужен покой».

Покой нужен всем нам. Зачем же я сюда пришел? Ах да, вернуть покореженную поттеровскую собственность. Подхожу к кровати, и, вглядываясь в лицо, почти закрытое слипшимися от крови вихрами, наклоняюсь, чтобы положить очки на тумбочку. Опираюсь коленом на стул, он издает тихий скрип, и Поттер поворачивается. Одеяло сползает. Наклоняюсь его поправить, и – в следующую секунду пытаюсь выдрать левую руку из цепкого захвата Поттера. Каков наглец! Начинаю разжимать правой рукой пальцы мальчишки на своем запястье, но он перехватывает ее другой рукой. У подошедшей Помфри – глаза на лоб. А у меня-то!

Северус! – шепчет она торопливо почти в самое мое ухо, – пожалуйста, ему нельзя сейчас просыпаться. Сколько костероста пришлось в него влить из-за сломанных ребер и заживляющего для легкого! Я понимаю, ты его не любишь, но, пожалуйста, первые два-три часа сейчас самые-самые, ты знаешь. – Ее тон становится умоляющим. – Пожалуйста.