Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 74 страниц)

Что? – приподнимается на локте, взгляд озадаченный.

Не сейчас, когда ты вернешься…

Ну догадайся же, тролль тебя возьми! Не прямым же текстом об этом…

О, – смотрит на меня так, будто не верит, что я вообще мог это предложить, уточняет робко: – То есть, ты мне позволишь?

И тут до меня доходит вся чудовищность этого в наших отношениях, в первые секунды даже кажется, что непоправимость. Мерлин. Он, оказывается, даже просить о таком не смел. А ведь это не Фелиппе, у Ромулу желания совсем другие, я думал только о себе, а он, как и я, без этого не чувствует себя равным, полноценным, что ли… И при мысли, что я его чуть из-за этого не потерял (это ведь, по сути, та же гордость, заносчивость, почти как с Лили), все внутри сжимается в одно пульсирующее болевое пятно.

А он прикладывает ладонь к моей щеке, все еще смотрит, но что-то в его взгляде уже изменилось, пока я себя грыз, и говорит:

Знаешь, я бы отдал за тебя жизнь.

И в этот момент я понимаю: так оно и есть. И я бы, наверное, должен растрогаться, но мысль о том, что ему собственная жизнь так не дорога, так мало он себя ценит, приводит в бешенство.

Не смей, – шиплю, – даже думать об этом не смей.

Обвиваю руками, ногами – всего. Обволочь, перекрыть глупые мысли, чтобы и тени не было.

Не смей.

Он выпутывается и переводит разговор на нейтральные темы.

А что, у тебя правда не было испанцев в семье?

Не было.

А цыгане? Цыгане были?

И цыган не было.

Но, может быть, со стороны отца? Прости, я читал о твоей матери в «Кто есть кто», – смущается он.

И не со стороны отца, – отрезаю я. – Лучше скажи мне, – вспоминаю, – кто такие Вильярдо де Валадаресы.

Один, – вздыхает Ромулу, видимо, недовольный переводом темы. – Де Валадарес теперь только один. Граф де Валадарес, мой брат, Максима, парень твоей Мэри. Этот титул принадлежал нашему очень дальнему родственнику, и когда он умер, моя семья попросила этот титул для Макса.

Попросила?

Ну, у нас титулы не переходят просто так по наследству. Нужно, чтобы Совет магов еще одобрил, и семья может выбрать не прямой порядок наследования, а…

Кривой, – ухмыляюсь.

Ромулу смеется.

Ну да, выборочный. Поэтому, например, герцог Вильярдо был дядя Фелиппе, а не отец. Бароны – не очень почетный титул, знаешь. После смерти в 55-м году герцога Вильярдо, бабушкиного брата Алехандро Теодора, наследницами могли стать либо только женщины, бабушка и ее две сестры, либо очень дальний родственник, седьмая вода на киселе. Ну а у дедушки нашлись какие-то враги в совете, то есть бабушке титул бы не одобрили, ее сестра, де Ведья-и-Медоре по мужу, они были бароны и очень бедны, им тоже бы титул не одобрили, а муж другой бабушкиной сестры, француз, маркиз де Монтиньяк, ну какой порядочный испанец отдаст титул французу? Ну и отдали титул этому родственнику, хорошо, что бездетному. Когда он умер в 76-м году, Совету опять пришлось выбирать – между нищими баронами де Ведья-и-Медоре и отпрысками Монтиньяков, теперь даже не французами, а португальцами, но врагов дедушки в Совете уже не было, и ему удалось добиться, чтобы титул перешел к его сыну. А сейчас мама в большом почете, крестный Эухении стал министром магии, ну и деньги дяди Фелиппе в любом случае по завещанию нашей семье достались, Совет решил, что не стоит с нами, теперь уже богатыми и влиятельными, ссориться, поэтому титул утвердили отцу.

Богатые и влиятельные?

Он хмурится:

Мама – да, влиятельная. Но не могу сказать, что она выполняет какие-то обязанности. У нее было место в Верховном суде, но она подала в отставку, слишком много дел и мало времени. И мой крестный очень влиятелен. Он бы мог стать архиепископом, но он предпочел остаться просто настоятелем монастыря.

Как же я далек от него. И как не хочется думать про 1998 год. Про 2 мая 1998 года.

Что-то не так? – спрашивает Ромулу, проводя пальцами по моей руке и заглядывая в глаза.

Встаю и натягиваю на себя улыбку:

Мне кажется, мы не сделали одну вещь – не сделали чаю. Я собираюсь разыскать кухню, а ты?

Около одиннадцати в камин заглядывает Альбус, протягивает мне книгу:

Северус, возьми.

Будто на ходу, явно спешит куда-то – наверное, к нему. Вид у Альбуса измученный, и никаких намеков он больше не делает, никаких загадочных посланий, а до ритуала всего три дня.

Я усаживаюсь в кресло листать книгу, как внезапно голова Альбуса снова появляется в камине:

Да, Северус, к сожалению, тебе придется завтра дежурить. Брат Минервы, как ты знаешь, тяжело болен, и она сегодня отправилась к нему.

Сердце вздрагивает, но я заглушаю его тоскливый писк. Что ж, значит, до ритуала Ромулу уже не увижу. Завтра я не успел бы вернуться до дежурства, в четверг – Гриффиндор-Слизерин, поттеровский курс, и это означает отработки, а в пятницу у меня встреча с Анабеллой и Ричардом, надо забрать описание ритуала и кое-что еще обговорить. Что ж, так тому и быть.

Я киваю. Альбус смотрит на меня внимательно, потом исчезает, а еще через полминуты, когда я погружаюсь в книгу, без предупреждения появляется в моей гостиной, уже весь. И так бесшумно, словно и не в камине побывал только что. Впрочем, может быть, действительно и не в камине.

Мгновенно поднимаюсь, Альбус делает шаг ко мне и берет меня за руку.

Не тревожься, Северус, – говорит, – у тебя еще будет время побыть с ним. До завтра, Северус.

Зеленое пламя взметывается, и вот он уже исчез.

Но что это было, я не успеваю себя спросить. В камине появляется лицо Флитвика:

Северус, в моей голове сейчас проделает дыру сова с посланием для тебя.

Спустя полчаса ложусь спать, вытягиваю руку и кончиками пальцев глажу клочок пергамента: «Не смогу завтра с тобой встретиться. Люблю. Р.»

Я не знаю, что такое любовь. Я не знаю, как именно надо любить, чтобы тебя любили, и чтобы в конечном счете все выходило правильно. Я не знаю, чем все это обернется и как вообще правильно жить. Я не знаю, кем и как отберет свою кровавую дань судьба. И, возможно, если помнить про 2 мая, у меня не так уж много времени, но – лицо Ромулу со смешливым прищуром стоит перед моими глазами – в те годы, что мне остались, я сделаю все, чтобы сохранить вот это, обращенное на меня тепло.

========== Глава 112. О магических связях ==========

Матерь божия, не оставь нас, грешных, помилуй, заступись перед сыном…

Из-за разбитых окон и выломанной двери по часовне гулял ветер, и плиты под коленями Эухении тоже были холодны, но она не посмела бы сейчас произнести заклинание, ограждающее ее от этого неудобства. За час все известные молитвы были перебраны, и слова больше не шли на ум, да и разум Эухении блуждал далеко отсюда – то рядом с постелью матери и караулящим ее сон отцом, то рядом с Мором, метавшимся в лихорадке в гостевой спальне, то с дедушкой, который лежал на своей постели неподвижно и почти бездыханно, все равно что покойник. Более всего из них Эухению беспокоил Мор. Мать, по словам отца, была стабильна, и хоть Эухения подозревала, что он что-то от них скрывает, но та и вправду дышала уже ровнее и спокойнее, хоть выглядела подозрительно румяной под легкими сонными чарами. И, по крайней мере, Эухения точно знала, чем это лечить. С грядущим уходом дедушки она уже как-то примирилась, а вот Мор…

…Войдя в лабораторию, Эухенио не поленился и принялся набрасывать на Мора диагностические чары. Эухения сомневалась, что чары, предназначенные для волшебников, годятся для других рас, кроме того, тут и так все было ясно. Наконец Эухенио молча покачал головой и сел в кресло. Он ни о чем не спрашивал, и Эухения была благодарна ему. Она не хотела думать, что через несколько минут все равно придется что-то делать, а вдобавок объясняться с родителями из-за того, что она скрыла Мора от них.

И вдруг по комнате словно пронесся долгий вздох, и она наполнилась странным переливающимся радужным светом, таким ярким, что больно было смотреть. Эухения подумала, что это, может быть, душа Мора, но когда свечение опало, то оказалось, что посреди комнаты над телом стоит женщина в белом платье и с лиловыми волосами. Она медленно опустилась на колени и нежно погладила Мора по голове.

Кто вы? – воскликнула Эухения.

Я услышала его, – улыбнулась женщина. Слезы бежали по ее щекам: – Я наконец-то услышала его.

Женщина встала, и Эухения заметила на ее платье знак – треугольник в квадрате.

Они хотят, чтобы я вернула его тебе, – с горечью сказала женщина. – Чтобы он охранял тебя. Хотела бы я знать, чем вы все трое так приглянулись им, что вам разрешается так много. В том числе заключать договоры по второму разу и после двух отказов! – продолжила она с возмущением.

Эухения не успела и слова вставить, как женщина прервала ее нетерпеливым жестом, прикрыла глаза, и ее платье и волосы затрепетали словно от порыва ветра. Радужный морок вновь пошел по всей комнате. Когда он опал, незнакомка повернулась в сторону окна, и Эухения увидела за ее спиной пару крыльев.

Ждите здесь! – велела незнакомка. – Он ушел только что, и сосуд не должны были успеть запечатать. У них слишком много работы.

Она исчезла с ярким свечением.

Ну ничего себе! – пробормотал Эухенио. – Ты видела? Сильфида. Что это за договор? – спросил он. – И кого она имела в виду? Кто они, и кто эти трое вас?

Хотела бы я знать…

Прошло всего несколько секунд, и незнакомка вернулась. Теперь она держала в руках покрытую паутиной бутылку вина.

Подержите его голову, – велела она.

Эухенио скользнул на колени первым. Женщина откупорила бутылку, поднесла ее к самым губам Мора, и светящаяся субстанция потекла в его рот. Отбросив бутылку, сильфида зажала ему рот ладонью.

Он слишком изранен, и душа рвется обратно, – пробормотала она. – Черт побери, как они хотят удержать его здесь?!

Почему вы не можете вылечить его? – спросил Эухенио.

Для этого нужны особые чары. Он сын сильфиды и лепрекона, у него особая магия, и к нему не подходит большинство чар.

Она стала колдовать над бедром Мора, тянулись минуты, но ничего не изменялось. Все, что ей удалось сделать, – это убрать следы крови.

Если мы не вылечим его, он снова уйдет, и я не смогу выполнить задание, – печально сказала сильфида. – Я была бы рада этому, но он бы этого не хотел.

Что можно сделать? – спросил Эухенио и заправил хвост за воротник, чтобы тот не падал на Мора.

Я попытаюсь запечатать его душу в теле и погрузить его в сон, но вам нужно найти лекаря, который бы сам придумывал чары. Возьми меня за платье, – велела она Эухении. – Он связан с тобой, а моя магия уже не магия смертных, твоя же, может быть, удержит его душу больше, чем моя.

Эухения сделала то, что требовалось, и комнату снова окутало светом. Только теперь это было не яркое, а слабое свечение, которое вдруг начинало рассыпаться искрами то тут, то там. Сначала Эухения ничего не чувствовала, а потом по ее телу пошла огненная волна, которая становилась все жарче и жарче. Казалось, что кто-то пронзил ее внутренности раскаленным прутом и каким-то образом продолжает его нагревать. Захлестнутая паникой, Эухения отпустила платье сильфиды. И в тот же момент внутри нее словно обрушился поток воды, огромный водопад, смывая даже едва заметные остатки пожара.

Ага, – сказала сильфида, – ты проявляешь воду и огонь. Теперь многое становится понятным. Лепреконы используют магию земли и воды. Воду в меньшей степени. Нужен кто-то, кто проявляет землю.

Рита проявляет, – сказал Эухенио.

Подумайте о ней, – велела сильфида.

Эухения представила Риту, со смешками рассказывающую об очередной охоте. Тотчас же перед ее мысленным взором образовались потоки земли и камней, которые мчались от Риты к Мору.

Ты забираешь у нее силу, – испуганно пробормотал Эухенио. – Это не навредит ей?

Тебе бы быть целителем, а не зельеваром, – ответила сильфида. – Твоя магия больше склонна к целительству. Это навредит ей, – согласилась она, – как может навредить кто-то, кто забирает то, что тебе не нужно.

Ее палочка стала выписывать круги над Мором. Магия заклинаний едва ощущалась, и все же чувствовалось, что она была чужая, где-то пугающая, а где-то полная светлой печали. И вдруг Эухения увидела картинку – лес, залитый солнцем, на причудливо искривленных стволах – яркий зеленый мох, сильфида слетает с дерева, грациозно опускаясь на землю перед щегольски разодетым Мором. На его шее – белый шелковый платок. Он с веселым изумлением снимает треуголку и отвешивает поклон.

В этот момент связь распалась. Сильфида отступила от Мора, и он задышал. Точнее, захрипел. Сильфида взмахнула палочкой еще несколько раз, и дыхание Мора стало ровным и спокойным.

Я больше ничего не могу сделать, – сказала сильфида. – Его жизнь в ваших руках.

Внимательный взгляд скользнул по лицу Эухении.

И передавай привет Снейпу, – добавила сильфида и исчезла.

И тут же, пока Эухения с братом таращились друг на друга, отходя от шока, пришла Алисия – сообщить: что-то случилось с матерью…

Эухения вылетела из воспоминаний резко – Гжегож стоял над ней, протягивая руку.

Хватит, – сказал он твердо. – Ты уже давно не молишься. И как вернемся домой, сейчас же примешь перечное.

Как ты думаешь, – вздохнула Эухения, – Бог существует?

Гжегож задумался и несколько минут молчал.

Я думаю, что если и существует, то совсем не в том виде, в котором мы его представляем, – наконец сказал он. – Система наград и наказаний, которая в этом мире якобы от него, слишком произвольна, и потому точные данные отсутствуют. Тут могут быть только две константы: либо все совершается по воле божьей, либо все совершается без него. А если возвращаться к системе наград и наказаний, то получится, что бог похож на завистливых и злых богов из мифов, которые выбирают себе любимчиков, и только, не заботясь обо всех остальных. И даже любимчикам они порой не в состоянии помочь. Можно ли делать подобную систему точкой опоры? Можно ли верить правилам, которые установлены непонятно кем?

Эухения оглянулась, чувствуя страх оттого, что кто-то высказывал подобные мысли. Но в то же время в них не было ничего нового – Гжегож лишь выразил словами то, что она не раз смутно ощущала сама. И гром не грянул, и молнии не вонзились в землю. Лишь в окна рвался ветер, и откуда-то издалека доносились крики вороны.

Но как же тогда жить? – спросила Эухения. – Каким правилам следовать?

Гжегож сжал ее руку.

Я не знаю. Но сейчас я следую сердцу, – улыбнувшись, сказал он.

Мария Инесса открыла глаза. Она явно была в своей спальне. Потолок виделся расплывчато, перекрытый желтыми плавающими пятнами, но свет, тусклый свет раннего утра, падал сквозь не видное ей окно так, как она привыкла. На груди будто кто-то сидел, тяжелый, и дышать выходило с трудом. И пахло – как же она ненавидела этот запах! – пустырником.

На несколько мгновений она даже почувствовала разочарование – умерла бы, и все несчастья бы кончились. И нести на своих плечах род, эту почти неприподъемную даже для очень сильного человека ношу, было бы уже не ее задачей. Но потом представила, как пошло бы все без нее в тартарары, и усмехнулась – жива, и слава Черной Мадонне. Значит, еще пока поскрипит.

Старое дерево поскрипит, – пробормотала она, попытавшись приподняться.

Не надо, друг мой, – рука Леонардо мягко удержала ее, да Мария Инесса и сама чувствовала, что рано.

Поспи еще, – сказал муж, и Мария Инесса с радостью закрыла глаза, проваливаясь обратно в забытье: она все равно ничего не могла сделать, кроме как лежать, значит, этот сладкий отдых был ей позволен, и она предалась ему всей душой.

В следующий раз она пришла в себя под вечер – естественный свет сменился светом семисвечного канделябра, еще материного. Он стоял на столике, придвинутом к изножью кровати, а Леонардо сидел в кресле около изголовья и сосредоточенно читал толстый медицинский справочник. Очки, как всегда, сползли на нос, и это напомнило Марии Инессе те времена, когда он еще не был мужем, испортившим ей жизнь, а любимым кузеном, увлеченным и потому увлекающим. Она приподнялась – вес на груди явно уменьшился, и теперь сделать это было легче – и несколько минут просто смотрела на него. Сначала он нахмурился, видимо, что-то не поняв – складки собрались в районе переносицы, – потом перелистнул страницу обратно, и его губы зашевелились (он всегда проговаривал про себя то, что не понимал), и Мария Инесса ожидала, что вот-вот морщинки разгладятся, но Леонардо только хмурился еще больше. Ему пришлось перечитать отрывок четыре раза, залезть куда-то в начало справочника, потом в конец, потом еще раз в начало и в середину, и только после этого он наконец разулыбался и, стащив очки, сначала вытер пот со лба, а потом, довольный, засунул одну дужку в рот и пожевал ее. Сколько раз Мария Инесса чинила ему эти самые дужки!

«Как глупо было на него сердиться», – подумала она, откидываясь обратно. Глупо было сердиться и на Лео, и на Снейпа. Тратить на это силы. А ведь она собиралась применить темномагическое заклинание. Ну, допустим, оно не включено в реестр темномагических, просто потому что никому не известно, но ей-то самой понятно, что оно не может быть ничем иным. И, с одной стороны, его применение вполне оправданно, с другой – на ней род, и если Снейп сильный маг, то смог бы защитить себя и понял бы, кто его приложил, а это была бы объявленная война. В то время как проще, конечно, было сварить для Пиппе отворотное. Побывать у него дома и раздобыть волос Снейпа. Потом немного крови главы рода, активировать вассальную связь, и все прошло бы как по маслу. Пиппе бы даже и не заметил, как Снейп бы начал вызывать у него недовольство, желание придраться то к одному, то к другому, а дальше дошло бы уже и до ссор… Так, пожалуй, она и сделает. За это зелье взялись бы единицы, но с ее уровнем мастерства, пусть она и не закрепила его когда-то официально, это пустяки.

Мария Инесса улыбнулась довольно, снова закрывая глаза и уплывая в сон, и уже на самой грани чувствуя смутное сожаление, что война так и не началась.

В третий раз опять был вечер. Лео дремал, он был уже в другой рубашке, значит, прошло больше суток. Едва Мария Инесса попыталась сесть, как он очнулся и, наклонившись, помог ей и поправил подушки. Она различила исходящий от него еле уловимый запах бодрящего. Глаза тоже были красные – значит, не спал два или даже три дня.

Каковы перспективы?

Несколько недель покоя, дружочек, и будешь как новенькая. Лекарства помогли и на этот раз.

Он тоже, – вспомнила Мария Инесса, – говорил, что я должна помнить об этом… о лекарствах…

Кто он? – с недоумением посмотрел на нее Леонардо.

Грегори.

Она замолчала, вспоминая тот разговор в кабинете.

«Сколько еще лекарств он сможет изобрести», – говорил Грегори.

«Волк не перестанет быть волком, даже надев овечью шкуру», – настаивала она.

«Иногда люди дарят миру много хорошего во имя своего искупления».

А что если магия до сих пор считает, что у нее долг жизни? Но она же отдала ему долг, когда спасла? Или их жизни только связаны еще больше? Вдруг эта связь и ударила по ней обратной стороной? Или все это чепуха? «Мариночка, не умножай сущее», – любила говорить Каэтана. А если нет?

Леонардо смотрел на нее внимательно, но рассказывать о Снейпе не было ни желания, ни сил. В любом случае муж ей не помощник.

Кто меня нашел? – спросила она, чтобы перевести тему. – Представляю себе столпотворение над моим телом.

Да, перепугала ты нас, друг мой. Только никакого столпотворения не было. Я нашел тебя и отлевитировал в спальню. Уволок, как паук свою добычу, – улыбнулся он с легкой насмешкой.

Значит, – перебила она, усмехнувшись, – магия рода до сих пор считает нашу связь самой крепкой? Или… потому что ты больше других мог мне помочь?

Леонардо нахмурился:

Боюсь, что ни то, ни другое. Я не почувствовал зов магии, да и, насколько я спрашивал, другие тоже.

Но почему?! Это же вассальная магия! Все должны были почувствовать, что сеньоре плохо… То есть она, получается, дает сбои? Или работает в одну сторону. Я чувствую всех, а меня никто?

Леонардо задумался:

Кажется, это можно объяснить, и даже очень просто. Мне кажется, друг мой, это зависит от того, хотела ли ты, чтобы кто-то пришел к тебе на помощь.

Что значит, хотела ли я?!

Она осеклась, вспомнив, как до последнего пыталась выбраться из кабинета сама.

Родовая магия подчиняется тебе, Мари. А ты не очень-то любишь, когда кто-то видит тебя слабой.

Это была правда, и Марии Инессе нечего было возразить.

Ты еще в детстве мечтала стать самой сильной волшебницей на свете. Помнишь, когда тебе было восемь лет, ты попросила Херардо сыграть в злодея и заточить меня в подземной тюрьме под монастырем? И ты еще расстроилась, что он заточил меня вместе с парой бутылок вина и спасение вышло не взаправдашним. Помнишь?

Мария Инесса покачала головой.

Не помню, – сказала она. – Поэтому Анхелика? Потому что я слишком сильная и меня не надо спасать?

Леонардо только махнул рукой.

А Джейн? Чем она вызвала твой такой интерес? Вот уж кого не назовешь слабой.

Я вижу, тебе уже гораздо лучше, друг мой. Схожу-ка я на кухню, прикажу подать тебе бульон.

Марии Инессе только и оставалось, что застонать сквозь зубы вслед звуку захлопнувшейся двери.

Джейн. С ней всегда было трудно тягаться. С ее потрясающим нахальством. Мария Инесса никогда бы не посмела сесть на ручку кресла, в котором сидит чужой муж, а Джейн делала это запросто. И эти вечные взгляды, говорившие «ты тут никто по сравнению со мной». Самое смешное, что, несмотря на эти провокации, Мария Инесса до последнего ничего не подозревала. То ли Леонардо ей казался слишком мелкой добычей по сравнению со всеми теми блестящими сеньорами, которые тогда еще бывали в Фуэнтэ Сольяда. То ли казалось, что уж в их-то семье подобных вещей просто не может быть. Как будто история с братом ничему не научила. Но все мнилось, что уж с ней-то такого не произойдет, что у нее все будет по-настоящему и правильно. Потом, конечно, ругала себя последними словами – как проморгала? Впрочем, и немудрено было проморгать. В те месяцы у Марии Инессы хлопот было особенно много. Вначале Леонардо сменил работу, и они переселились из Валенсии в Толедо, в дом дона Риккардо, так что пришлось заниматься обустройством, – тогда ведь никто не знал, что в июле следующего года никогда не жаловавшийся на здоровье Херардо внезапно умрет, и Леонардо унаследует поместье. Потом у Марии Инессы случилась неудачная беременность, а в середине зимы, тяжело заболел Ромулу, и все внимание Марии Инессы переключилось на недавно обретенного сына. А если бы и не проморгала, то что бы на самом-то деле могла сделать? Застать неверного мужа в момент измены и смотреть, как Джейн будет смеяться ей в лицо? Так хоть до открытого столкновения дело не дошло, и, может, оно было и к лучшему.

Самым унизительным было то, что, возможно, Мария Инесса так бы никогда и не догадалась сама. Глаза ей открыла Каэтана. Сказала на второй вечер своего визита в Фуэнтэ Сольяда с величайшим изумлением в голосе: «Да ты что, ничего не замечаешь, что ли?» Ну и у Марии Инессы предсказуемо почва ушла из-под ног.

Нет, Мария Инесса не устраивала истерик, не выдирала волосы Джейн и даже вообще ничего ей не сказала, хотя, если бы дело дошло до дуэли, тут совершенно ясно, кто бы выиграл. Но опыт светской жизни, а еще дети… Да и Леонардо был в клинике со сложным случаем два дня и две ночи подряд, хватило времени на обдумывание.

Когда он вернулся, Мария Инесса позвала его в библиотеку и, не тратя времени на выслушивание всякой ерунды, сказала, что развода не даст, открыто жить с другой не позволит, зато предлагает сделку… Детей она ему родит, отношения будут дружескими, но… Леонардо пытался уверять, что с Джейн все получилось случайно, давно, только один раз и так далее, Мария Инесса тогда просто вышла из комнаты и ушла к озеру. А через несколько дней началась вся та эпопея с попытками ее убить… Перед смертью Джейн позвала Марию Инессу и просила прощения. Мария Инесса помнила, как прикрыла дверь темной спальни на третьем этаже замка и долго стояла в коридоре, ковыряя проржавевшую заклепку на латах рыцаря. Ее единственной эмоцией было удивление – неужели кто-то мог влюбиться в Леонардо настолько сильно, чтобы ради этого убить? Вот в этого мямлю, на которого совершенно нельзя было положиться? Неинтересного, суетливого, трусливого…

Дверь открылась, и в спальню, с подносом, вошел Ромулу. Мария Инесса предпочла бы кого-нибудь из женщин и умыться, ей самой нельзя было колдовать, но она рада была видеть сына.

Как ты? – спросил он, садясь на край кровати и сжимая ее руку.

Хорошо, что ты здесь.

Да, хорошо.

Ты прервал свою конференцию? – вспомнила она.

Ромулу только улыбнулся:

Есть более важные дела. Мы с Хуаном Антонио пойдем к Книге Судеб в субботу. Узнаем, как вернуть драконов.

Мария Инесса на секунду прикрыла глаза, делая глубокий вздох. Она до дрожи боялась этого момента. Она знала, что в каком-то смысле это было необходимо и уж тем более важно для самого Ромулу, но отпускать его было страшнее всех детей. Она не помнила свое путешествие, но помнила, что пережила в дороге нечто ужасное, помнила это послевкусие и то, как потом долго лежала на снегу у выхода из пещеры и даже, кажется, ела его. Ей казалось, у нее никогда больше не будет сил, чтобы встать. Нашедшая ее Алисия поднимала ее, встряхивала и била по щекам. И потом у Марии Инессы почему-то не было сил смотреть людям в глаза еще много дней, будто подземный город вынул из нее и показал ей самой что-то очень гадкое и грязное. А ведь тогда она была еще совсем юной, и это было задолго до романов на стороне.

Она поднесла руку сына к щеке и вдруг потерлась об его ладонь. Нежность не была ее стезей, но если что-то случится…

Ты не обязан делать это, помни это. Ты в любой момент можешь отказа…

Хуан Антонио не должен тащить все это на себе, – с горячностью перебил ее Ромулу. – Он и так всю жизнь делает для нас слишком много. У него почти нет жизни, кроме дел семьи.

Он сам это выбрал, никто не заставлял его заниматься делами.

А какой был выбор?

В словах Ромулу была всегдашняя пылкость, но сами слова были чем-то новым. Ромулу никогда не возражал ей, и никогда не было такой уверенности в его тоне. Мальчик вырос, и Мария Инесса, вместо того чтобы поставить его на место, как, безусловно, поступила бы с Эрнесто, почувствовала гордость.

Он мог жить своей жизнью, – сказала она спокойно.

Он с детства был влюблен в Хен, так что не мог.

Каждый несет свой крест, – пожала плечами баронесса. – В конце концов, его тоже никто не заставляет сдерживать обещание.

Ромулу покачал головой.

Тогда это будет выбор бесчестья, а бесчестье он никогда не выберет. Он же Вильярдо. Честь или смерть. – Ромулу улыбнулся. – Мартина сейчас придет поухаживать за тобой, а я обещал составить компанию Рите и бабушке.

Он наклонился, поцеловал ее в лоб и вышел.

Мария Инесса устало прикрыла глаза. Вспомнилась прогулка вдоль набережной в Лондоне, сердитый Хенрик отворачивается от нее и кладет трость на перила: «Что ты хочешь знать, Мария Инесса? Я обязан хранить тайну пациента, но нетрудно догадаться, что именно могут сделать пожиратели с попавшим к ним в плен аврором. Пытки пытками, но врага важно в первую очередь обесчестить. Как будто у них самих чести прибавится от этого». И совсем недавнее – декабрь, у Леонардо трясутся руки: он водит палочкой вдоль безжизненного тела Эухении, но и так все понятно – изорванная одежда не прикрывает ни ссадин, ни кровоподтеков.

«Должны ли они были выбрать смерть, потому что они Вильярдо?» – подумала Мария Инесса, проваливаясь в сон.

Когда она проснулась, Леонардо сидел в кресле. Он помог ей дойти до ванной, потом напоил зельями и бульоном. Они почти не разговаривали, понимая друг друга, как это бывало в лучшие времена, с полуслова, и Мария Инесса думала, куда это все девалось в худшие времена, и почему вся эта бережность, забота и, главное, радость, которых между ними было так много в детстве, истаяли, превратилась в ничто.

Закончив кормить ее, Леонардо встал и, засунув руки в карманы, исчез за пологом – отошел к окну и встал там, как будто на ночной улице можно было разглядеть что-то интересное. К тому же фонарь, висевший над соседской дверью, должен был слепить ему глаза. Разглядывая тень, отбрасываемую Леонардо, Мария Инесса ждала, сама не зная чего.

Я нашел тебя, потому что на тебе мои чары, – неожиданно сказал он.

Следящие чары? – воскликнула она. – Но я проверяла…

Эти чары не попадают в раздел следящих как таковых, поэтому если искать следящие, обнаружить их нельзя. Это диагностические чары, которые врач налагает на пациента. Я наложил их, еще когда только начинал лечить тебя, и с тех пор никогда не снимал. Когда ты просматривала чары на себе, ты, вероятно, их видела, но, скорее всего, принимала за магическую связь между нами.

Да, – вспомнила Мария Инесса, – так и было. Ты отслеживаешь только мое состояние или других тоже?

Других тоже.

Но… ты никогда не говорил об этом.

Друг мой, у тебя и так полно проблем. С большинством болезненных состояний можно справиться парой взмахов палочки, а действительно экстраординарное происходит редко.

Но я бы…

Ты бы завязала на себя еще и эти чары, Мари, – сказал Леонардо. – А если и нет, ты бы каждый вечер расспрашивала меня, кто и как себя чувствовал.

Но ты мог бы, по крайней мере, дать мне знать, что ты как-то заботишься о семье. Что тебе не все равно. Все эти годы я была одна, я сворачивала горы одна, все – только ради того, чтобы мы могли выжить.

Одна, – выдохнул Леонардо. – Но, друг мой, разве бы я мог помочь тебе с цифрами? Разве получилось бы у меня продавать вино? Для этого надо выращивать виноград и делать то, что я не понимаю. Единственное, что я умею – это лечить, и мой единственный способ заработать денег – это лечить. – Он помолчал. – Я знаю, что не оправдал твое доверие, мне далеко до того человека, который подошел бы тебе, хоть мне и казалось когда-то по глупости, что я могу им стать… но годы показали мою неправоту. И твой отец, когда отговаривал меня, был прав. Это ни для кого не секрет, что я не очень-то гожусь тебе в мужья, Мария Инесса.

Ты так говоришь, будто… будто собираешься оставить нас? – Мария Инесса прижала руку к груди, словно зачастившее сердце могло вырваться наружу.

Друг мой, ну что за глупые мысли тебе приходят в голову? – в голосе Леонардо слышался испуг, и Мария Инесса выдохнула. – Ну куда я от вас денусь? Тебя нужно подлечить, у Ромулу вот с Ритой неладно, Эдоардо болеет часто. Полина Инесса что-то совсем у нас загрустила…

Посиди со мной.

Из-за полога послышался вздох. Леонардо вернулся и взял руки Марии Инессы в свои:

Ну что ты, дружочек. Все образуется. Дети вырастут. Они все в тебя, а значит, в них есть сила. Посмотри, какая у нас Эухения, на Максима посмотри. Он-то уж непременно станет великим политиком. И нам больше не нужно бороться с нуждой. Может быть, когда-нибудь даже и Севера восстановят. Все куда проще, чем было полгода назад.