Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 74 страниц)

Неизвестные защитные чары? – предполагаю я. – Какой-нибудь обряд?

Альбус? Договор? Глупое сердце охватывает дурацкой надеждой.

Невозможно. И то, и другое было бы видно по диагностике Крейтона.

Но ведь не все чары можно увидеть.

Их не видит тот, кто делает эту диагностику неправильно. – Он делает рукой безнадежный жест. – На последнем колдомедицинском конгрессе в Париже выяснилось, что, кроме меня, ее в мире делают правильно всего два человека. И, подозреваю, это не то знание, которому на самом деле можно научить.

Внезапно мне вспоминается Рита. «Вы из наших. Кто вы?»

А чары, встроенные в родовую магию?

Маршан прищуривает правый глаз и неожиданно улыбается:

Не всегда. Значит, вы полагаете, что это родовое?

Вряд ли. Я ушел из рода, основал свой собственный род. Мою мать из рода изгнали.

Хенрик думает минут десять, потом аккуратно призывает табурет из соседней комнаты и садится рядом со мной. Только теперь я вижу, насколько он устал. Должно быть, Альбус позвал его сразу, как только…

Уйти-то вы ушли, но если ваш род крупный и древний, то подобная магия так просто не отпускает. Если ваши родственники не провели собирающий обряд, а его, опять же, мало кто умеет делать по-настоящему, да и вообще, если уж на то пошло, мало кто о нем знает, то часть магии рода могла остаться у вас.

Собирающий обряд? И это вряд ли.

То есть род Принцев до сих пор защищает меня? Почему-то в это не верится, слишком уж негостеприимно там вели себя по отношению ко мне всю жизнь, но за неимением других объяснений придется поверить. Или все-таки договор? Он уже забрал у меня Фелиппе, то есть я начал выполнять свою часть. Теперь договор не может не работать, а для этого ему надо меня сохранить, ведь так?

Маршан вытаскивает из кармана часы.

Берилл будет здесь через двадцать минут. Постарайтесь не доводить ее, Северус.

Берилл, вот как. Решаюсь и задаю вопрос, который мучает меня уже второй час.

Директор Дамблдор был здесь?

В пристальном взгляде Маршана появляется понимание.

Я решил, что это ни к чему, – говорит он спокойно. – Судя по всему, вы не жаждали ставить его в известность о своей деятельности, я взял на себя смелость сообщить директору Дамблдору, что это небольшой приступ и вам необходим покой.

Мой вздох облегчения, наверное, можно потрогать. На секунду я чувствую горечь сожаления, что Альбус не приходил, но радость от того, что он не знает, что со мной, и что тот этого не узнает, сильнее. От воспоминания о том, что когда-то было иначе, на несколько секунд словно отпечаток ледяной руки ложится на сердце.

Он заходил на пять минут, – внезапно добавляет Хенрик. – Я бы с удовольствием сдал вас с потрохами, Северус, но Ричард убедил меня в том, что вы знаете, что делаете, и что вам нужно оказывать помощь по мере сил.

Ричард говорил с ним обо мне! Неожиданно становится тепло, даже горячо. И я уплываю.

Передо мной – полутемная комната со множеством негорящих свечей. Лишь две из них зависли над столом и тускло освещают интерьер, состоящий из простого стола, точнее, грубой выскобленной доски, положенной на козлы, жесткого стула и перевернутых ящиков, чья поверхность, по-видимому, заменяет полки. В комнате нет ни одного окна. На противоположной стене висит не слишком искусное распятие из черного дерева. Удивительно, но от фигурки обвисшего на кресте бога веет злобой и эта злоба словно проникает во все, находящееся здесь.

Я слышу свой собственный, все еще чуть хрипловатый голос:

Это комната наказания.

Да. И это из-за тебя я здесь.

Только теперь я понимаю, что здесь есть кто-то еще. От правой стены отделяется тощая фигурка в джинсах, ни лица, ни верхней половины тела не разглядеть. Человек встает между мной и столом, ко мне спиной. Длинные волосы ниспадают на плечи. Девчонка? Мальчишка?

Пытаюсь сообразить, в чем я виноват на этот раз и связано ли это как-то с тем, что я забыл свой долг перед Лили, как вдруг все свечи разом вспыхивают очень ярко.

Смотри, – шипит человек, отходя, – что ты сделал со мной.

На столе – не замеченная мной раньше маленькая глиняная модель собора. Четыре странных башни вздымаются вверх. Где-то я уже такое видел.

Все из-за тебя!

Человек делает резкое движение рукой и башни рассыпаются в прах…

У Берилл – брезгливо поджатые губы. Иногда я восхищаюсь тем, как долго она может сохранять презрительное выражение лица. Если бы она так же дрессировала Ричарда, я бы не поставил и кната на сохранение его нервов через двадцать лет.

Могу я узнать, что ты здесь делаешь?

Кружева на чепчике вздрагивают в такт движению, кажется, так же неодобрительно. Берилл неохотно отрывается от шитья.

Я служащая клиники Хенрика, если ты еще не забыл.

Я хмыкаю. Она вновь склоняется над пяльцами – вокруг овального портрета, закрытого куском белой ткани, трепещут золотистые лилии. Берилл вот уже второй час обводит бордовой нитью их лепестки. И вдруг втыкает иголку в цветок и снова поднимает голову:

Жена твоего вассала.

И все же?

Пффф. Почему бы тебе не полежать спокойно? – спрашивает она. – Как бы ты, в самом деле, стал перекрывать маггловскую капельницу во сне? И, какого бы ты ни был великого мнения о своей особе, Хенрик не может сидеть рядом с тобой целыми сутками, ему надо поспать.

Но ведь проще простого зачаровать капельницу на то, чтоб она перекрывалась сама, не так ли?

Берилл вздыхает.

Твой Феникс больше не живет с нами, – говорит она неохотно. – Но иногда он прилетает и начинает со страшными криками долбиться в стекло. Вчера он прилетал опять. Я… обещала ему присмотреть за тобой.

Она замолкает. Я тоже больше ни о чем не спрашиваю. Феникс, посланник судьбы… Связано ли это как-то с договором? В любом случае, чувствовать, что тебя охраняют, пусть даже по своим причинам, это… это приятно.

Я сильный боевой маг, если ты вдруг не знаешь об этом, – неожиданно говорит Берилл. – Мои заклинания надолго выводят противника из строя.

Знать бы, кого выводить…

Что ты сказал?

То, что все твои хваленые боевые заклинания не помогут там, где противник действует хитростью.

Берилл кивает.

Вот поэтому Хенрик приказал мне без колебаний вырубить любого, кто попытается пройти к тебе без его разрешения. Так что пока можешь быть спокоен. Спи.

Это она зря, конечно, сказала. Быть спокойным из-за нашего друга никак нельзя. Единственное, что меня утешает, что где-то здесь есть еще и эльф Анабеллы. Однако это означает, что временно без дополнительной защиты остается Поттер. Проверяю на всякий случай нашу связь и все-таки засыпаю, в последний момент вспомнив, где же видел тот странный собор – на картинке в одной из книг Ромулу. Святое семейство с испанского, как-то так.

К концу недели проверять связь с Поттером входит в плохую привычку…

Альбус нагоняет меня в четверг утром на выходе из столовой, в пустынном коридоре, берет за руку, несколько минут пристально смотрит в лицо и, кивнув, уходит. Я уже говорил, что ненавижу его?

Внутри что-то разбивается на мелкие осколки, они застревают в легких, и еще пару часов я не могу дышать. Когда же он оставит меня в покое, урод? Старый похотливый козел, когда же он оставит меня в покое?!!

Когда Маршан озвучивает… то, что озвучивает, я стою в лаборатории у стола. На мне рабочая мантия, перчатки из драконьей кожи самого лучшего сорта, и, отправляя ингредиенты в котел, я чувствую себя прекрасно. Полнолуние через несколько дней, и Брокльхерст совершенно ни к чему знать, чем я тут занимаюсь. Впрочем, она и не показывалась здесь с воскресенья. Наверное, до сих пор стыдится всей той чуши, что наговорила мне. Хотя местами, к сожалению, это была не совсем чушь.

Маршан сидит в кресле напротив, с тростью на коленях, выстукивая на ней похоронный марш.

Эльф директора вполне в состоянии обслужить вас. Если вам столь неприятно, что ваши ученики будут знать о том, что вы не применяете магию в полную силу…

Эльф директора подчиняется директору, – я выпаливаю это прежде, чем успеваю подумать.

Брови Маршана взлетают вверх. О да, он умеет это не делать хуже меня.

Какое-то время мы молчим.

Северус, в Хогвартсе ваша жизнь под угрозой, не так ли? – наконец говорит он.

Не моя. Вернее, не только моя.

Не хочу даже думать, что он думает обо всем этом.

Притворяясь, что смотрю в котел. Как же все запуталось. Хотя… все началось еще с самого первого дня. Я мало когда находил здесь покой. Только в те редкие дни каникул, когда ученики уже разъезжались или еще не приезжали, в те годы, когда мы с Альбусом еще были вместе. Или по ночам. Ожидать нападения из-за угла – куда более привычно. Так что ничего нового в этом году.

Маршан издает тяжелый вздох.

В таком случае вы, безусловно, правы. Если до вашего противника дойдет то, что вы не в состоянии отразить удар, следует ожидать атаки. В который раз вы сводите все мои попытки вылечить вас на нет. Будто бы и в самом деле стремитесь умереть как можно ско...

Нет, – неожиданно сам для себя перебиваю я его. – Сейчас – нет.

Сейчас – нет, – соглашается Хенрик. – А потом? Когда ваша миссия будет завершена? Вам ведь незачем жить, не так ли?

А вам… – Не знаю, почему я решаюсь это сказать. Наверное, потому что его лояльное отношение невыносимо. И в то же время я знаю, отчего-то твердо знаю – он не уйдет. Я нужен ему, а он не из тех, кто отступается на полпути. – А вам хотелось бы жить, если бы вы собственными руками отправили на смерть самого близкого для вас человека?

Он кивает:

Что ж, нечто подобное я и предполагал. Знаете, нам, врачам, это очень знакомо. Всегда кажется, что мог бы еще что-то сделать и спасти.

Я не спасал. Я практически убил ее.

Вы этого хотели?

Что?

Вы этого хотели, ее убить?

О чем вы, черт побери?

О том же. О том, что вы приписываете себе волю бога, забывая, что есть силы, которые выше нас.

Я не верю в бога. Простите.

Маршан не обращает внимания на мою резкость. Он встает, слегка покачивая тростью, я беру палочку, чтобы зажечь огонь под котлом, и вдруг до меня доходит абсурдность ситуации. Я не верю в высшие силы, заключив договор с судьбой. Бросаю палочку, падаю на стул и начинаю хохотать.

Прихожу в себя от хлесткой пощечины. Маршан обходит стол и вновь садится в кресло. Молчим.

Почему он возится со мной? Что же ему нужно такого от меня, чтобы?.. А что если?.. Бред! Маршан не может быть любовником Альбуса. Но если… они знакомы? И что если Маршан вместо того, чтобы лечить меня… вместо того, чтобы лечить меня, что? Как врач он может встроить любое проклятие. Это ведь так просто.

Холодею. С одной стороны теория кажется безумной, с другой стороны – в ней нет ничего невозможного. Кто-то говорил мне, что клятву Гиппократа врачи уже давно не дают…

Краем глаза замечаю, как Маршан лезет в карман. Стараюсь не дергаться. Это более чем глупо. В кармане у него часы, а палочка, насколько я помню, в рукаве. Маршан, между тем, не спешит вынимать руку, оттопыривая карман, словно перебирает в нем что-то. Лихорадочно прикидывая, что делать, медленно, как можно более естественно беру собственную палочку, встаю, отодвигаясь подальше от котла.

Передумали? – вдруг вежливо интересуется Маршан.

Его слова нарушают тишину подобно взрыву маггловской бомбы. Я не сразу понимаю, что именно он сказал.

Что?

Готовить зелье передумали? Помнится, вы говорили, это срочно?

Кажется, он видит меня насквозь. Продолжая держать руку в кармане, Маршан смотрит на меня в упор. В голубых глазах – понимание и вежливый холод.

Возьмите, – говорит он.

Что?

Мое предложение не пользоваться магией еще несколько дней остается в силе. Возьмите. – Он вынимает руку из кармана медленно, как если бы доставал смертельное оружие на глазах у змеи. Я стискиваю палочку, готовый в долю секунды отпрыгнуть назад.

На стол между нами ложится желтый камень. Нет, не камень. Ярко-желтый полосатый глаз с зеленоватым зрачком. Муранское стекло.

Что это?

Никогда о нем не слышали? Глаз бога.

Кажется, Люциус рассказывал что-то такое…

Их было создано всего семь. Единственный амулет такой точности и такой мощи. По легенде мастер умер, закончив последний, так как перелил в них слишком много жизненной силы. Глаз бога работает только один раз, но за этот раз он может отвести пять тяжелых проклятий или одну Аваду. Выполнив свое назначение, он разбивается.

Но…

Разумеется, я не собирался оставлять вас без защиты. Полагаю, ему самое место у вас. Даже к такому везучему человеку, как вы, Северус, судьба не может быть благосклонной бесконечно. Вернете, когда все закончится. Если будет… что возвращать. Жду вас на осмотр в воскресенье.

Когда он уходит, я еще долго не могу отвести взгляд от маленькой желтой точки на столе. Потом, помешивая волчьелычное, пристально вглядываюсь в котел, ловлю дыхание зелья, стараясь думать только о нем. Чтобы хоть на минуту забыть о том, как мне ужасающе стыдно. Не столько из-за того, что я подозревал (и, что бы там ни было, продолжаю подозревать) Маршана. Сколько из-за того, что я сегодня посмел допустить мысль, что Лили погибла не из-за меня.

========== Глава 89. О связях разного рода ==========

20 марта, воскресенье – 25 марта, пятница

Это случилось около полуночи. Эухения сидела на постели, в который раз обдумывая записки Джафара. Конечно, по-хорошему стоило бы поступиться гордостью и поговорить с Мартиной, но Эухения не была еще готова к тому, чтобы встречаться с ней. Не после всего этого.

Хуан Антонио ходил по дому, как неприкаянный, в сторону Мартины больше не смотрел, но и в сторону других тоже. Эухения спрашивала себя, чувствует ли что-нибудь к нему, и не находила ничего особенного. Но ей было невыносимо видеть его, такого искрящегося в прошлом, жалким, словно побитая собака. В субботу она даже послала ему через Гжегожа записку с предложением поговорить, но Люкс не ответил.

На фоне всего этого ненависть Эухении к Мартине расцветала пышным цветом, и Ромулу, который все эти дни провел в Лондоне, не мог ей помешать.

Эухения в очередной раз прогоняла в мыслях строки, посвященные принципу недвойственности, когда дверь комнаты вдруг распахнулась и на пороге появился Гжегож, взъерошенный и очень взволнованный.

Какого? – воскликнула было она, но он, не обращая на ее протест внимания, прошел вперед и опустился на одно колено у кровати.

Выпей это, – сказал Гжегож, подавай старинный фиал, оплетенный серебряными веточками. В нем плескалась прозрачная желтоватая жидкость. – Выпей это немедленно. Прямо сейчас.

Что это? Это может поставить меня на ноги? – догадалась она. – Но…

Это поставит тебя на ноги. Пей немедленно! Иначе у него выйдет срок. Осталось не больше пяти минут.

Ооо, – она выхватила фиал, открыла его и мигом проглотила ужасно горькое лекарство.

Ну, – приказал Гжегож, отбирая фиал. – Вставай!

Так сразу? – она не чувствовала ничего, кроме горечи на языке.

Конечно! Первое время ты будешь быстро уставать, но потом все наладится. Вставай! Пол, конечно, холодный, но пару минут можно перетерпеть, потом найдем твои туфли. Вставай, и пойдем покажем остальным, что они рано тебя списали, давай, давай!

Что, прям вот так? – это было невероятно странно. Эухения подвинулась, спустила ноги с кровати и действительно почувствовала под ними холодный пол. Потом, неверяще поглядев на Гжегожа, оперлась на его руку и встала.

Конечно, она тут же упала обратно. За четыре месяца ноги отвыкли от ходьбы, но дело было сделано – Эухения стояла и делала это сама.

Сделав еще одну попытку, она встала и повисла на Гжегоже, сходя с ума от восторга.

Господи, я хожу! Хожу!

Ну вот и все. Видишь, все кончилось, теперь будешь ходить сама. Где твои туфли? Давай их призовем, – Гжегож говорил скороговоркой, Эухения даже не успевала понимать его слова. Ей хотелось визжать от радости. И в конце концов, она это и сделала – закричала в полную силу, так, чтобы это услышали и в коридоре, и на первом этаже: – Я хожу! Вы слышите?! Я хожу! Я могу ходить!

Потом, еще не дождавшись, когда замрет эхо, повернулась к Гжегожу, обвивая его еще крепче:

Спасибо тебе! Спасибо!

И сама не заметила, как начала его целовать.

Опомнилась Эухения только тогда, когда попала ему в губы и Гжегож неожиданно ей ответил. Его язык скользнул по ее языку. Она задохнулась от изумления, от непривычных новых ощущений, а Гжегож отстранился, скривившись, и воскликнул:

Господи, ну и горечь!

Ошеломленная, Эухения опустилась на постель.

Гжегож призвал стакан с полки, сотворил Агуаменти и подал ей воду, на его лице сияла счастливая улыбка, в которой проскальзывали торжество и неверие одновременно.

Эухения взяла воду и, отвернувшись, выпила. От смеси ощущений сердце стучало так быстро и отчаянно, что ей казалось – она не выдержит сейчас этого темпа. Но стоило ее взгляду упасть на распахнутую дверь, как замешательство сменилось недоумением. В ее понимании на столь громкие крики должен был уже сбежаться весь дом, но ничего подобного не происходило. Ни на лестнице, ни в коридоре шагов слышно не было.

Что это? – спросила она, вставая, забывая разом, что еще каких-нибудь пять минут назад не ходила. – Где они? Никого нет.

Гжегож тоже нахмурился. От эйфории, которая только что окрашивала его бледное лицо, не осталось и следа.

Жди здесь! – приказал он. – Я спущусь вниз. – И тут же вышел.

Эухения дошла до дверного проема и сползла по стене. Все-таки ее ноги были еще слишком слабы. Беспомощность пугала. Мертвая тишина, вновь наступившая после того, как шаги Гжегожа замерли внизу, пугала еще больше. Первый час, все давно должны быть дома! На всякий случай Эухения призвала туфли, но ноги в них едва втискивались. Она нашла домашние тапки, но встать не получилось. Всунув в тапки руки, Эухения задрала голову вверх и, старательно игнорируя подползающий ужас, начала молиться. Наконец внизу хлопнула дверь, послышались торопливые шаги и вошел бледный Гжегож.

Ну что? – воскликнула она.

Вставай и пойдем. Ты там нужна, – сказал он.

Что случилось?!

Полине Инессе плохо. Я наброшу на тебя поддерживающее заклинание, этого хватит, чтобы спуститься вниз.

Но что случилось?! Что значит «плохо»?

Похоже, твоя сестренка влезла не в свое дело.

Гжегож достал палочку, и Эухения почувствовала прилив сил. Добраться с его помощью до библиотеки действительно хватило. Едва оказавшись там, Эухения испытала чувство мощнейшего дежа-вю. Полина Инесса в обмороке лежала на диване. Напротив нее в креслах сидели Соледад и Хуан Антонио. На коленях Соледад лежала книга. Нечто подобное Эухения уже видела в воспоминаниях Полины Инессы.

Увидев Эухению, Хуан Антонио вскочил, подошел к ней и, перехватив ее у Гжегожа, подвел к креслу.

Что случилось? – спросила она, не отрывая взгляда от сестры.

Рука Полины Инессы была закинута назад. Похоже, она пыталась применить нюхательную соль, но это не подействовало. Осколки флакона валялись тут же на полу.

Я усыпила ее, – сказала Соледад. – В таком положении, как сейчас, она вне опасности, но… я боюсь, что она с минуты на минуту придет в сознание. Усыпляющие чары подействуют еще десять раз, двадцать, но с каждым разом она все быстрее приходит в себя.

В голосе Соледад слышалась растерянность, которую она тщетно пыталась скрыть.

Лучше объясни ей, что происходит, – холодно бросил Гжегож.

Полина Инесса отдает магию и вместе с ней жизненную силу, – хмуро сказал Хуан Антонио. – Тот самый Вильярдо опять в опасности, и она не может отделить себя от него.

Или не хочет, – спокойно заметил Гжегож.

Что ты имеешь в виду?! – воскликнул Хуан Антонио. Между ним и Гжегожем явно была вражда.

Я имею в виду, что Полина Инесса убивает себя. Да, именно это, – решительно подтвердил он в ответ на все вопросительные взгляды. – Я бы даже рискнул предположить, почему она это делает, но всю эту романтику мы обсудим потом. Соледад, расскажите, зачем нужна Эухения.

Сварить Вороново крыло.

Эухения ахнула:

– Вороново крыло, но это же!..

Именно так. – Голос Гжегожа был островком спокойствия среди ужаса, наполнявшего комнату. – Зелье выпьет всю ее магию, опустошит ее. Несколько лет она не сможет наложить даже простейших чар.

Она умрет без магии, – сказала Эухения.

Или отдача магии убьет ее, – справедливо заметил Гжегож. – Выбора, в общем-то, нет. Твои мать и отец в театре, и когда вернутся, неизвестно, твой брат еще слишком юн для таких зелий, так что Вороново крыло здесь сможешь сварить только ты.

Разумеется, Эухении ничего не оставалось, как ответить «да».

Был четвертый час утра, когда Гжегож заглянул в лабораторию. К этому моменту Эухения почти доварила основу и чувствовала себя упарившейся. Она не замечала, что почти все это время провела на ногах, присаживаясь лишь изредка. Свободные руки ей бы не помешали – зелье было сложным, но она сама отказалась от помощи. Ей хотелось хоть немного побыть после всего одной. Соледад предлагала разбудить Эухенио, отсыпавшегося после двух дней работы, однако Эухения запретила. Как бы то ни было, она ожидала, что Гжегож все-таки придет. Случившееся между ними требовало разъяснений.

В крайнем случае позову, – сказала она перед тем, как он проводил ее в лабораторию.

Двух часов, однако, оказалось мало. Эухения понятия не имела, как себя с ним вести. И все же она обрадовалась, когда Гжегож наконец показался на пороге. За эти два часа ей не раз мерещилось здесь чье-то неприятное присутствие. Один раз обернувшись, она успела заметить растворившийся в воздухе клочок зеленого камзола, однако как ни звала, решив, что это Мор, никто не откликнулся. Когда Эухения забывалась за варкой, страх уходил, однако в те моменты, когда основа не требовала наблюдения, возвращался вновь.

Поэтому когда Гжегож замер в дверях, она сделала нетерпеливый приглашающий жест.

На его лице показалась слабая улыбка.

Как она? – спросила Эухения Виктория.

Соледад только что набросила чары в четырнадцатый раз. Мы надеялись, что он перестанет тянуть из нее силу, но, похоже, это не прекращается. Полина Инесса ничего не слушает, твердит, что ему сила нужнее и что она должна его спасти.

Что за бред?!

Если вдуматься, то это может оказаться и не бредом.

Что ты имеешь в виду?

Полина Инесса – видящая, Хен. – Она вздрогнула, услышав от него свое домашнее имя. – У нее есть дар, доступ к знанию, которого нет больше ни у кого из членов семьи. Возможно, она делает то, что советует ей это знание. Судя по тем сведениям, которые у нас есть об этом человеке, он действительно очень сильный маг.

И что с того?

Гжегож наклонился над столом, заинтересованно глядя на ее руки, крошившие иглы морского ежа.

Как там было сказано, в пророчестве? Все Вильярдо умрут, если самый сильный маг не оставит потомства?

Эухения присвистнула.

И ты думаешь, что Полина Инесса спасает этого Вильярдо, чтобы спасти наш род?

Почему бы и нет?

Боже. Это точно?

Похоже, у твоей сестры обостренное чувство ответственности за род. Она очень переживала то, что случилось с тобой, чувствовала себя виноватой оттого, что не обратила внимания на знаки.

И как долго ты сидел в ее голове?

Этот вывод я сделал из ее слов. Мы несколько раз разговаривали с ней, она приглашала меня в свою мастерскую. Возможно, ты удивишься, но твоя сестра очень одинока.

Но у нее же есть я! – действительно удивилась Эухения.

Ты собрала всех вокруг себя, – заметил Гжегож. – И оставила ее не у дел. Все братья общаются в первую очередь с тобой и между собой.

Но она сама все время уходила куда-то, в мастерскую, – беспомощно сказала Эухения. – И в конце концов она собирается замуж за Бернардо.

Это не мешает ей чувствовать себя покинутой. Насколько я понимаю, между ней и баронессой никогда не было особой любви.

Черт. Ты прав. Мама всегда больше общалась со мной. Даже когда вернулась из ссылки, она в первую очередь обняла меня. Да она с Берилл общалась больше, чем с Полли.

Она чувствовала себя виноватой даже из-за того, что тебя когда-то чуть не убила змея, – вспомнил вдруг Гжегож. – Она, как старшая, на чьем попечении ты оставалась тогда, не досмотрела за тобой. Возможно, сейчас, спасая род, она чувствует себя нужной.

Господи, – Эухения, вдруг разом обессилев, бросила крошить иглы, стащила перчатки и закрыла лицо руками. – Это сейчас, с магией, она чувствует себя ненужной, а если потеряет магию?

Через несколько лет она восстановится, – как-то не очень уверенно сказал Гжегож.

Ты же знаешь, что это маловероятно. В девяти случаях из десяти из-за непереносимости магия уходит навсегда.

Ты знала!

Разумеется.

И все-таки взялась варить, – с интересом заметил Гжегож.

Я что, похожа на идиотку? Мне куда важнее сестра без магии, чем мертвая сестра.

Они помолчали.

Кстати, о магии, – вспомнила Эухения. – В том фиале не было никакого зелья, верно?

Нет.

А что это было?

Маггловский антибиотик.

Чтооо?

Это такое лекарство. Не сказать, чтоб безвредное, если принять его много, но это единственное, что оказалось у меня под рукой.

Как тебе только в голову пришло?!

Но ведь сработало же, – безмятежно сказал Гжегож.

А если бы нет?

В крайнем случае Обливиэйт был бы хорошим решением.

Эухения Виктория встала, ссыпая иглы в котел.

Зачем? – спросила она, не глядя на Гжегожа.

Тот хмыкнул.

Я бы тоже хотел спросить, зачем ты вдруг кинулась меня целовать.

Это вышло случайно. Я целовала бы любого, кто попался бы мне под руку в этот момент.

Правда? – в его голосе послышалось что-то подозрительное.

Убедившись, что с варевом все в порядке, Эухения помешала три раза по часовой стрелке и только после этого обернулась. Гжегож сидел на подлокотнике дивана и смотрел на скрещенные руки. В его лице было что-то очень странное, как будто бы… боль?

Ты… ты любишь меня?! – с изумлением воскликнула Эухения.

Гжегож усмехнулся:

Разве это не очевидно?

Нет. – Эухения развернула стул и медленно опустилась на него. – Совсем нет. В последнее время мне стало казаться, что я тебе нравлюсь, но о любви… нет.

С первого взгляда, – флегматично подтвердил Гжегож. – Представь, такие банальные вещи случаются даже со мной.

Но почему же тогда?..

Я вел себя, по твоему мнению, некорректно? – улыбка осветила бледное лицо. – Ну, в школе мальчики обычно дергают девочек за косички. Твои волосы почти всегда распущены. Так что я дергал тебя за ум.

Только сейчас Эухения поняла, насколько устала. Отвыкшая от нагрузок поясница болела так, как будто по ней несколько часов топтался тролль. Ноги… о ногах лучше было не думать вообще. Эухения откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

Все, оказывается, было… так просто. А она воображала себе черт знает что.

Я ничего не знаю о тебе, – пробормотала она.

А что ты хочешь знать? Мне двадцать четыре года, за которые я успел увидеть столько смертей и болезней, что не пожелаешь и врагу. Моя мать умерла в ноябре прошлого года, мой брат погиб в январе, и я очень хорошо понимаю Полину Инессу, которая считает себя виноватой в случае с тобой.

Почему?

Потому что я видел, что Джулиус был безумен, я видел, что он готов был броситься в самую ужасную авантюру, лишь бы отец хвалил его. И я не отговорил его. Я тысячи раз повторяю себе, что Джулиус был взрослый и что он умер так, как и хотел умереть, – в бою, ради своей цели – отомстить тем, кто когда-то пытался убить нашего отца, и в тысячный раз передо мной встает его изуродованное тело. Перед смертью его мучили…

Эухения на ощупь нашла руку Гжегожа. Она была холодна как лед. Эухения сплела его пальцы со своими.

Спасибо. Что еще ты хочешь знать? Я беден, как церковная крыса. Точнее, не совсем так. Ты видела гребень в моей комнате. Он стоит пары хороших домов, и все же я не хотел бы его продавать, поскольку это мое единственное наследство. У меня хорошая профессия и в силу дара, навыков, блестящего образования и, видимо, ума мне платят куда больше, чем коллегам, так что моя семья, возможно, не утонет в роскоши, но никогда не будет голодать.

Где ты учился?

В Шармбатоне и потом в магической Сорбонне. Но больше занимался дома, сам. И мама… она была прекрасным учителем. Она всю жизнь посвятила нам с братом.

Они сидели теперь совсем близко. Гжегож взял руку Эухении и поднес к губами, целуя сначала ладонь, потом запястье.

Эухения открыла глаза и обвила его руками, спрятав лицо на его плече. От рубашки пахло лавандовыми духами.

Ты так следишь за собой, – улыбнулась Эухения.

Мама научила. Она была наполовину полька, а поляки, как ты знаешь, самые большие зануды в плане духов и моды.

Гжегож нашел губами ее губы. На этот раз поцелуй вышел совсем другой, взрослый, ужасно приятный и – самое главное – долгий. Эухения с трудом заставила себя оторваться от этого занятия, чтобы заглянуть в котел. Чувство времени относительно зелий у нее всегда было очень точным. Еще несколько мгновений, и основа потребовала помешивания.

Положив ложку, Эухения оперлась о стол.

Ты раньше влюблялся когда-нибудь? – спросила она, не поворачиваясь.

Гжегож ответил не сразу.

Однажды, в девчонку-вейлу, учившуюся младше на курс, – сказал наконец он. – До тех пор, пока не нашел стабильные отворотные чары против вейл. Или ты имеешь в виду, были ли у меня с кем-нибудь отношения?

Да.

Эухения сама не знала, хотела услышать утвердительный ответ или нет.

Не те, которые бы длились долго. Так, приключения на одну ночь.

Ты говоришь об этом так… откровенно.

Это очень тяжело, когда не можешь быть честным.

Гжегож поднялся и встал сзади нее. Эухения откинулась назад, прижавшись к нему уставшей спиной. И тотчас же почувствовала облегчение – должно быть, Гжегож опять применил чары. Давно пора.

Значит, у тебя есть опыт.

Ну, можно это и так назвать, – она почувствовала в его голосе усмешку. – Да.

Тогда… Займись со мной любовью, пожалуйста.

Гжегож замер.

Наступила тишина, в которой слышно было только побулькивание котла. Очень тяжелая тишина. Эухения не то что дышать боялась, даже краснеть. Внутри сделалось необоримо гадко.

Нет, – наконец сказал Гжегож, аккуратно отодвигаясь. – Однозначно нет.

Она кивнула, мельком взглянула на него и вновь отвернулась, не в силах смотреть. Не в силах видеть, как он на нее смотрит. Впрочем, даже не на нее, а в пустоту.

Руки сделались такими тяжелыми, словно в них напихали камней, немыслимым усилием Эухения заставила их задвигаться, чтобы нарезать последний ингредиент основы.

Я опустила себя в твоих глазах? – не выдержав, спросила она насмешливо. Эта легкость фразы стоила ей, наверное, года жизни. – Уронила с пьедестала, на котором стоят хорошенькие сеньориты из старинных семейств? Только мне-то, если помнишь, терять уже нечего.

Довольно жалкая попытка оправдаться. Ну что ж…

Ты не понимаешь, – ответил в ее спину Гжегож. – И даже представить не можешь, насколько я этого хочу. Прикоснуться к тебе. Научить тебя тому, что все это может быть совсем другим. Что телесная близость – это удовольствие.