Текст книги "Дар памяти (СИ)"

Автор книги: Miauka77

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 74 страниц)

Я знаю, – решила показать свою осведомленность Эухения. – Все разрушительные заклинания берут много магии. И их нелегко произносить.

Фернандо промолчал, уничтожая очередной кусок завала. Он заметно нервничал, и несколько раз оглядывался на окно, и Эухении опять вспомнились его переглядывания с Максом…

Послушай, – вырвалось у нее, когда Фернандо обернулся к окну в очередной раз, – если что-то между тобой и Максом, то, клянусь, я…

Таааак! – Фернандо с размаху обрушил стол, который собирался отлевитировать куда-то в сторону, прямо на валяющийся в центре книжный шкаф, обдав Эухению щепками и пылью.

Прости, – сказала она, кляня себя за глупость. Неужели после Ромулу ей везде мерещится?.. – Я прошу прощения, – она чихнула, – если оскорбила тебя.

Фернандо спрыгнул со стола на пол и теперь стоял посреди разгрома с высоко поднятой головой.

Ты меня не оскорбила, – сказал он. – Меня никогда не оскорбляют подобные вещи. Я только хотел сказать тебе, что ты все понимаешь неправильно. Между Максима и мной никогда и ничего быть не может.

Вот знаешь, сейчас ты говоришь прям как человек, который влюблен, но не может жениться из-за каких-то препятствий и собирается всю жизнь страдать.

Эухения сама не знала, зачем говорит все это, но ее несло. Словно ее направляла невидимая сила, и невозможно было остановиться.

Фернандо прикрыл лицо ладонью.

Чертовы Вильярдо, – сказал он со вздохом. – Глупо было забывать, что вы обладаете даром предвидения.

Так да или нет? – допытывалась Эухения.

Да, – сказал Фернандо. – И нет. И оставь меня в покое.

Хорошо.

Нет, не хорошо. Эухения, при всем моем уважении к тебе, ты ни черта не понимаешь, что происходит. И не лезь в это.

Я не понимаю, я согласна. Не лезу. Давай уже продолжим.

Она отвернулась. Накатила жуткая обида, прям до слез. Фернандо, по сути, признал, что она права, но отвергал ее… вот почти как Гжегож. Она шмыгнула носом, стараясь быть как можно незаметнее, но скрыть слабость не удалось.

О боже ты мой, – обрушив очередной стол, Фернандо подошел к ней и вдруг прижал к себе. – Ну не плачь, пожалуйста, – сказал он. – Что мне сделать, чтобы ты перестала плакать, Эухения Победительница Вильярдо.

Я не знаю, – пробормотала она, – утыкаясь ему в плечо.

Ты ревнуешь, – сказал он. – И это хорошо. Потому что я тоже ревную тебя к твоему целителю. Нет, я не ревную. Я просто в бешенстве.

Эухения отстранилась:

Но как же тогда?

Я же сказал, что ты ничего не понимаешь.

Так объясни же! – воскликнула Эухения.

Фернандо тревожно оглянулся на окно и понизил голос до шепота:

Я никогда не смогу жениться. И иметь близость с кем-нибудь я тоже никогда не смогу.

Это проклятие? Обет? – уточнила Эухения.

Фернандо не ответил, однако на слове «обет» он моргнул, а из окна лилось достаточно света, чтобы это разглядеть.

Но почему, если это обет? Ведь обеты как-то могут отменяться?

Нет, – Фернандо покачал головой. – И больше мы обсуждать это не будем.

Он отвернулся и вновь принялся разгребать завалы. Эухения молча наблюдала, пока вся уцелевшая мебель не оказалась составленной друг на друга вдоль стен, а мелкий мусор уничтоженным.

Мне кажется, Грегори будет неприятно, – заметила она, когда Фернандо опустил палочку.

Возможно, – отозвался тот. – Но в данный момент я нахожусь здесь как уполномоченное лицо, – он на секунду вытащил из кармана и показал Эухении краешек свитка с министерской печатью, – и я вправе предпринимать все меры, необходимые для расследования.

То есть?.. Это что? – тупо спросила она.

Это то, что сейчас я здесь неофициально, но если я сочту нужным, то департамент расследований наитягчайших преступлений откроет дело.

Дело о чем? Этой палочке сотни лет!

Ей – сотни, – согласился Фернандо, – а преступлению гораздо меньше. – Он задержал руку с фонарем над столом, осветив источенное жучком распятие.

Подожди, так ты уверен, что это здесь? – догадалась Эухения. – Ты поэтому так все здесь разгребал.

Именно. Палочка стала дергаться в моем кармане, как только я оказался здесь. По моим ощущениям – ей хочется и быть здесь, и сбежать одновременно.

Эухении, кажется, хотелось того же самого. А еще – провалиться сквозь землю и больше не видеть никого и никогда. Ни тем более Фернандо или Макса.

Но Эухения была большой умницей. Поэтому она чихая пересекла комнату и спросила:

И что мне теперь делать?

Сейчас объясню, – кивнул Фернандо и поставил фонарь на стол.

========== Глава 121. На новом месте ==========

Фернандо очистил стол от грязи и пыли и вынул из кармана мантии небольшое зеркало. Эухения почему-то думала, что он его увеличит, но этого не произошло.

Действительно, лучше бы большое, – сказал он, словно прочитав ее мысли, (а может, и прочитав, кто его знает, легиллиментов в последнее время развелось немерено), – но такие зеркала нельзя подвергать уменьшающим чарам.

А трансфигурировать?

Нет. Самое главное, чтобы зеркало было нетрансфигурированным. Трансфигурированный предмет сохраняет свойства изначального предмета. Но я предполагал, что здесь что-нибудь найдется. Так что мы сейчас сделаем вот что, – он оглянулся и выудил из угла довольно большой осколок другого зеркала. Наколдовав для него раму, Фернандо закрепил его на столе и поставил маленькое зеркало напротив.

Свойства зеркал очень недооценивают, – продолжал он. – Между двумя зеркалами в комнате мгновенно возникает магическая связь. Изначально зеркало предмет особый – он впитывает ауру личности, и таким образом приобретает все больше и больше черт живого существа. Зеркало в комнате маггла, конечно, будет фонить очень слабенько, но зеркало в комнате мага…

Он взмахнул палочкой, и между зеркалами возник фонтан искр чуть ли не до потолка.

О как. Они ругаются. Но ничего, сейчас договорятся. Большое думало, что оно старше, а оказывается, маленькое древней. Сейчас оно установит право первородства, и большое подчинится ему.

Как?! – Эухения завороженно наблюдала за тем, как потоки искр, переливаясь всеми цветами радуги, становились то больше, то меньше, пока не сузились в одну нить, протянутую от зеркала к зеркалу. Затем нить распалась, и ее остатки быстро-быстро оплели каждое зеркало причудливым мерцающим узором и погасли.

Установили дружбу, – пояснил Фернандо. – Маленькое не стало кичиться происхождением и подчеркивать его. Понимает, что дело важней. А большое это расценило как знак уважения к нему.

Как ты это чувствуешь? – изумилась Эухения.

Не знаю. Я, наверное, с этим родился. Мама рассказывала, отец хотел, чтобы у меня были сильные магические способности, и проводил разные обряды.

Это он дал за тебя обеты?

Фернандо помрачнел.

Нет. И не допытывайся, у тебя ничего не выйдет.

Он выложил на стол палочку и призвал несколько красных осколков, расположив все это между зеркалами. Потом заткнул окно ковром, вынул из кармана завернутый в платок с монограммой огарок черной свечи и поставил на осколки, заставив темный мерцающий свет отражаться многократно и красно-черными зловещими линиями падать на пол. Загасил фонарь, схватил Эухению за руку, подтолкнул ее к противоположной стене и прошептал:

Смотри, что будет!

Сплел на ходу непонятное заклинание и отпустил его.

В следующую секунду комната взорвалась. Во всяком случае, Эухении так показалось. Ярко-зеленая вспышка ударила в стол, в маленькое зеркало, ярко-зелеными волнами пошла по комнате. Призрачное тело в бело-золотых одеждах упало на пол, придавливая собой еще одно – слишком маленькое и слишком… голое? Призрак мужчины в темном со смутно знакомым лицом бросился к ним, подхватил маленькое тело на руки, судорожно ощупывая. Призрак женщины, высокой блондинки с короной волос, застыл справа, там, где раньше были двери, пронзая собой шкаф. Призрак мужчины оглянулся на нее, и лицо его исказила злость, он поцеловал ребенка в лоб и понес его в сторону женщины. Оба призрака истаяли, а несколькими секундами позже – и тело на полу. Зеленый свет, то поднимаясь, то опускаясь волнами, держался еще с полминуты и затем сошел на нет.

Эухения почти рухнула на пол, закрывая лицо руками. Фернандо загасил свечу и одним махом распылил почти все, что находилось на столе, включая оба зеркала и оставив только палочку. Маленькое зеркало, правда, не исчезло совсем, а превратилось в маленький черный стеклянный комочек. Фернандо потрогал его пальцем и спрятал в карман.

Это было нечто, – выдохнул он.

Это было…

Ужасно, – согласился Фернандо. Он опустился на пол напротив Эухении: – И я прошу прощения за то, что тебе пришлось это пережить. – Он взял ее за руку, переплел их пальцы и прижал к своей шее. – Зато теперь мы знаем, куда внезапно делся архиепископ. Вряд ли он обладал свойствами воскресать после Авады. И то, что здесь проводились успешные некромантические ритуалы, тоже сомнительно.

Но тогда кто?..

Эту тайну, боюсь, унес в свою могилу покойный настоятель. Хотя есть вероятность, чтоб об этом знает настоятель нынешний, но молчит.

Грегори? Ты же не думаешь, что это был?..

Тридцать шестой год, Эухения! – сказал Фернандо. – На тот момент ему было десять лет, и в хрониках не сказано, чтобы у Хорхе Павана были другие дети. Вставай, – он поднялся сам и потянул ее вверх. – Нам пора идти.

Но… что ты собираешься делать?

Что я собираюсь делать? Разве не видно, что я сделал?

Эухения посмотрела на стол.

Уничтожил улики? Но палочка…

Палочка… Я могу ее сломать, – он взял ее в руки и любовно провел пальцами от основания к кончику, – но она служила своему хозяину верой и правдой и заслуживает долгой жизни. Если не ошибаюсь, Фелиппе занимается артефактами? Ему не составит труда подсунуть ее кому-нибудь. Пойдем. Чем меньше мы тут задержимся, тем лучше.

Эухения поднялась с пола и, вздохнув, полезла к окну…

Они все-таки утащили ее потом развлечься в Мадрид. Оказалось, Макс запасся на всех оборотным. Так что в замок вернулись уже в сумерках, когда солнце почти село, а на озеро наползал туман.

Во дворе все еще стояли столы, и на них сидели Хуан Антонио, Эрнесто, Фелиппе, кузен Диего, пили вино из бутылок и лениво трепались. Над ними плавали, выхватывая из полутьмы то одно лицо, то другое, редкие фонарики.

Эухения вспомнила шумные праздники с факельными шествиями, смехом и плясками до рассвета, и ей стало грустно. Ромулу без куртки, в одной рубашке с закатанными рукавами сидел на парапете между двумя русалками.

Я думала, ты аппарировал к себе, – сказала она, прижавшись к его спине. – У вас пока и комнаты-то толком не отделаны.

Я боялся, что Рита опять куда-нибудь влезет, – признался он. – Я поговорил с бабушкой. Она согласилась остаться и пожить с нами, но этого не хватает, ты же понимаешь. Я тот, кто должен быть с ней.

Я понимаю. Но все это как-то очень неправильно.

Хен, в жизни столько разных правильно и неправильно, и иногда в них не слишком просто разобраться.

Ты несчастлив, и это неправильно, – упрямо сказала она.

Я буду еще более несчастлив, если с Ритой что-то случится, – он погладил ее по руке. – Иди в замок. Становится сыро, а у нас только тебе еще не хватало болеть.

Но в замок не хотелось. Она обошла его кругом, гадая, куда же отправились Макс и Фернандо, немного ревнуя, но в то же время и радуясь, что у нее есть время побыть одной. За последние месяцы она отвыкла находиться на виду и отвыкла спать в одной комнате с кем-то, а теперь ей опять предстояло делить спальню с Полиной Инессой. Сейчас же ей было о чем подумать. Больше всего беспокоил Грегори. Она всегда его любила и всегда защищала перед Полиной Инессой, но теперь эта любовь стала еще сильнее. И она рада была, что Фернандо тоже встал на его сторону. И даже пожертвовал при этом, по-видимому, значимым артефактом.

Теперь понятно стало, что полномочия Фернандо выходили далеко за рамки его должности, и, возможно даже, он был из тех, «о ком не говорят». Эти были даже не секретной службой, и стоило порадоваться, что Фернандо на их стороне и дал клятву защищать ее. Оставался вопрос, как сундук оказался в развалинах монастыря. Ведь не Грегори же хотел, чтобы его обнаружили? И знал ли он о нем вообще? И откуда он мог достать такие заклинания, чтобы стереть статьи в стольких библиотеках сразу и память стольким волшебникам? А что, если это не он? Ведь та история произошла только в 36-м году, а статьи исчезали, начиная с 1895 года. Неужели Макс и Фернандо не подумали об этом? Или они что-то скрывают от нее?

Хен, иди к нам! Что ты там бродишь, как привидение? – неожиданно ворвался в ее мысли голос Эрнесто, и Эухения обнаружила, что и вправду наматывает круги, обходя старые конюшни.

И тут же рядом оказался Хуан Антонио. Он держал в руках куртку – ночи были теплыми еще далеко не каждая.

Возьми, пожалуйста, я трансфигурировал ее из скатерти.

Ага, – она машинально взяла куртку и пошла опять к конюшням.

Эрнесто засмеялся.

Нет, тебе сегодня ничего не светит, – изрек он.

Сам скотина, – вмешался Фелиппе, – так дай хоть другому человеку побыть галантным.

Только обойдя все службы и оказавшись за сараями, на узкой дорожке, ведущей к саду, она осознала, что не поблагодарила.

Сад был все еще запущен (а большая часть его вообще осталась за границей защитных чар), но кое-что к переезду удалось сделать. Кусты в лабиринте обрезали, и он больше не казался дорогой к логову злой колдуньи, прогнившие беседки отстроили заново. В них стояли столы, и баронесса предполагала накрывать там завтраки и ужины в те дни, когда семейство будет собираться за едой в малом составе. Почистили даже один из семи фонтанов, правда, самый маленький и за лабиринтом, и мозаичная плитка в бассейне возле него была вся разбита, и вода утекала непонятно куда. И все же это было прекрасное место.

Эухения подбросила вверх шарик Люмоса и скользнула в лабиринт. Кусты приветливо зашумели, раздвигаясь перед хозяйкой. Она засмеялась. Лабиринт был небольшой, в четверть квадрата, из восьми дорожек вместо полагавшихся тринадцати, однако высокий – в человеческий рост. И, наверное, иначе было бы неинтересно. Ведь суть подобных сооружений в том, чтобы спрятаться от посторонних глаз. Правда, если подняться в башне на третий этаж, все равно можно было увидеть, кто сюда вошел. А вот лавочки ближе к концу лабиринта и бассейн с башни уже не были видны.

И чем ближе Эухения к нему сейчас подходила, тем громче становились голоса – у фонтана, перебивая шум льющейся воды, ссорились барон и баронесса.

Ты мог бы мне сказать об этом! – сердито говорила Мария Инесса.

И как, по-твоему, я мог бы тебе сказать? Ты, кажется, забываешь, что я не только твой муж, но еще и врач. Пабло взял с меня клятву, что я не расскажу тебе, пока он жив, и эта клятва меня обязывала…

Вот именно, Леонардо, – голос баронессы стал еще громче, – ты клялся мне как главе рода! Интересы рода превыше всего! Пабло не уходил из рода, и мы могли подпитать его родовой магией, могли помочь! Да, лекарств от его болезни не было, но один ритуал – и мы могли бы поддерживать его жизнь годами!

Не могли! – сказал вдруг барон таким тоном, что сразу стало ясно: возражать бесполезно. – Когда он пришел ко мне, ему оставалось не больше нескольких недель, болезнь поглощала его, и самое главное – он чувствовал, будто это именно магия рода выдавливает его.

Черная мадонна! Но тогда… тогда мы могли бы изгнать его? – теперь голос баронессы был едва слышен.

Поздно, Мария Инесса, поздно. Он уже умирал, и это было необратимо. И он сказал, что хоть так поможет роду и тебе. Что если род хочет отдать его магию кому-то, значит, вам нужнее.

Баронесса ахнула, и Эухения тоже – значит, дядя пытался спасти дедушку, но все равно не смог. Или, может, это означает, что для дедушки есть еще надежда.

Эухения прошла еще несколько шагов, которые отделяли ее от поворота к бассейну и обнаружила за ним жениха. Гжегож, судя по всему, слушал беседу с не меньшим интересом.

Какая встреча! Я как раз искал вас, сеньорита Вильярдо, – усмехнулся он.

Они выбрались из лабиринта и, в две палочки прорубившись сквозь неухоженную часть сада, добрались до скамьи над озером.

Ну, и о чем ты хотел поговорить? – спросила Эухения, когда они уселись рядом.

Гжегож взял ее руку в свою, сжал пальцы.

Ты знаешь, на самом деле ни о чем. Я просто тебя искал.

На душе потеплело.

Я искала тебя после обеда, – пожаловалась Эухения.

Я знаю. Я был занят многочисленными делами.

Ты всегда занят, – упрекнула она. – И я никогда не знаю, где ты.

Она выговаривала ему, но в то же время сама понимала, что расстроена вовсе не его отсутствием, а тем, что с Фернандо у нее было больше близости, чем с ним, и что она не могла поделиться и половиной тех секретов, которые были у нее и Фернандо.

Я знаю, – Гжегож поднес ее руку к губам и несколько раз очень нежно поцеловал пальцы. Потом притянул Эухению к себе, сжал сильнее, чем, наверное, когда-либо, и принялся губами перебирать ее волосы. – Я знаю. Но я обещаю – скоро все изменится.

И она ему поверила. Это чувствовалось. Как будто действительно случилось что-то очень важное. И очень хорошее. Она никогда не чувствовала, чтобы он был так спокоен, как сейчас. Никогда не чувствовала в нем такой внутренней решимости. И та беда, и боль, которые создавали в нем надлом, делали его хрупким, тоже исчезли. Рядом с ней сидел мужчина, полный огромной внутренней силы, мужчина, который ее любил и который готов был землю перевернуть ради нее. И Эухения сейчас понимала, что поэтому она его и выбрала – он был достоин ее.

Вернувшись в замок, они разошлись – Гжегож отправился в Толедо, гостевые комнаты в замке пока не были отделаны. Кроме того, в Толедо Гжегожу удобнее было присматривать за дедушкой и Мором.

Эухения поднялась к себе – в спальню, которую она делила с Полиной Инессой на третьем этаже. Это была не та комната, где они жили раньше. В той осталось слишком много неприятных Полине Инесса воспоминаний, и Ромулу решил ее не отстраивать, отстроить только соседнюю и позднее построить еще одну такую же комнату прямо над ней. Пространство здесь смещалось так хитро, что в окна комнаты можно было увидеть и сад, и долину слева от него, и справа от него – даже кусочек озера, хотя на самом деле они смотрели всего лишь в одну сторону – на службы и сад. Это было подарком Ромулу. Он любил совмещать несовмещаемое, но обычно ему негде было развернуться. Впрочем, сейчас окна закрывали тяжелые шторы – наверное, чтобы духи не разглядели бардак, творившийся внутри. Вещи, книги, одежда, вытряхнутая из шкафа, и ящики – все это как попало было свалено посередине, и разбираться с этим никто не хотел.

Полина Инесса полулежала на своей кровати в глубине комнаты, в пижаме, и смотрела перед собой.

Я все думаю про стержни, – сказала она, когда Эухения принялась расшнуровывать платье. – Как они образовались? Почему они торчали внутри? Он сам себя проклял?

Как ты справляешься? – спросила Эухения.

Очевидно же, что я НЕ справляюсь, – отозвалась Полина Инесса. – Если он проклял сам себя, то мы никогда не поможем ему.

Но теперь он хоть не тянет из тебя силу.

Вот именно. Но мы связаны, и эту связь просто так не отменишь.

Эухения была другого мнения о том, можно или нельзя отменить эту связь просто, но переубеждать сестру вряд ли бы помогло. Поэтому она сказала:

Да ну его! Он темный волшебник, и, судя по тому, какие заклятья он использует, он убил кучу народу. Ладно еще, когда он в беде и тянет энергию рода, но зачем сейчас о нем думать? Я не понимаю.

Полина Инесса не ответила.

Эухения взбила подушки и принялась рассказывать про вечерние гуляния по Мадриду, подслушанный разговор в саду и посиделки с Гжегожем. Она не надеялась на ответ, просто хотела чем-то заполнить неловкую тишину, но Полина Инесса неожиданно отозвалась.

Да, он очень доволен, – сказала она. – Это и по его ауре видно.

Значит, твоя магия снова с тобой?

Она тут же выругала себя за бестактность.

Я вижу ауры, – угрюмо согласилась Полина Инесса. – Аура Гжегожа постоянно колебалась, особенно в твоем присутствии. Сейчас она очень ровная. Я, – она схватилась рукой за лоб, – что-то хотела сказать тебе, но никак не могу вспомнить. Это что-то очень важное…

Ну раз важное, значит, вспомнишь, – Эухения вытащила из короба с бельем первую попавшуюся ночную сорочку и пошла в ванную. Она только и делала сегодня, что выясняла что-то важное. Ей очень хотелось больше ничего не выяснять.

Но даже, когда тело расслабилось под струями горячей воды, ей не удалось направить мысли в более спокойное русло. В голове смешивалось слишком много всего – и сегодняшняя история, и Вильярдо, который никак не хотел от них отставать, и все люди, забывшие эпизоды из истории, и Полина, которая забыла что-то важное, и собственные видения, которые она, Эухения, тоже забыла. И сказанное как-то Полиной: «Из всех остальных только ты можешь чувствовать то же, что и я».

Эухении тоже теперь казалось, что она упускает что-то важное, что-то перед самым носом.

Когда она вернулась, Полина Инесса уже спала. Эухения натянула на себя одеяло и тоже погрузилась в сон. Но, видимо, перевозбуждение сыграло свою роль, и это была скорее полудрема, тревожная и неприятная. И Эухения не понимала, где находится. С одной стороны, она вроде бы лежала на кровати в замке в Фуэнтэ Сольяда, с другой – сидела на полу в монастырской кладовке, а потом вроде бы опять оказалась в замке, но уже не в Фуэнтэ Сольяда. То был замок огромный, больше раз в десять или даже пятнадцать. И она шла по заброшенному коридору – по углам висела паутина, а из-под ног убегали крысы. Она знала, что идти туда, куда она идет, смертельно опасно, и от этого ощущения липкий пот бежал по спине и частило сердце, но она знала, что нужно идти. И она открыла дверь, и оказалась лицом к лицу с трехголовой собакой. И в следующую секунду, когда она еще не успела испугаться, словно кто-то дернул ее вверх, и она оказалась на улице, над замком, и потом правее, под звездным небом. Внизу прямо под ней было странное сооружение, и одна ее часть не понимала, что это такое, а вторая часть сама собой отметила: «Квиддичное поле». Она пролетела над лесом, потом над озером и приземлилась на заброшенном кладбище. Уже занялся день, и она стояла на обрыве, позади нее были серые холмики надгробий, утопающие в зелени, а она щурилась на солнце после бессонной ночи и смотрела, как внизу блестит вода.

И вот тогда-то все и сложилось сразу, все детали головоломки встали на свои места.

Это Вильярдо! – воскликнула она и проснулась.

Где Вильярдо? – изумилась темнота голосом Полины Инессы.

Эухения махнула рукой, зажигая свечи.

Человек с собакой, который летал, это был он, – пояснила Эухения. – И еще, мне кажется, что это именно он был тогда в аптеке. Я не знаю, почему я так думаю, но я просто это чувствую.

Если ты это чувствуешь, скорее всего, так оно и есть.

Тогда он легиллимент и умеет варить зелья. Высокий и худой.

И у него шрам на ноге, – подсказала Полина Инесса.

Ага, – согласилась Эухения. – У него шрам на ноге.

Она загасила свечи, легла, отвернувшись в сторону окна, за которым была долина, и, задвинув балдахин, чтобы свет не мешал Полине Инессе, приподняла штору. Снаружи занимался рассвет.

Сладко зевнув, Эухения закрыла глаза. Неужели все действительно так? И тот человек из аптеки тот самый Вильярдо, который дрался вместе с Ритой и впутал Полину Инессу в эту ужасную историю? Интересно, что с ним сейчас? Она вспомнила, как летела к нему в красно-розово-оранжевом потоке, и тут же почувствовала себя где-то очень близко от него. Совсем рядом.

Он стоял на высокой башне и, отводя от лица черный капюшон, смотрел вдаль, и она по-прежнему не могла разглядеть его черты. Но почему-то, по дрожанию руки, а может быть, потому что счастливый человек не потащится в такой час на башню, она почувствовала, что он очень-очень одинок. И она потянулась к нему, осторожно взяла за руку, сжала ее и получила в ответ пожатие и благодарный вздох.

Потом картинка пропала, но когда Эухения уснула, ей сквозь сон до самого пробуждения так и чудились чьи-то пальцы на ее руке.

========== Глава 122. С ним и без него ==========

Сегодня он не в замке целый день и обещал вернуться не раньше десяти. У меня дополнительные занятия по высшим зельям перед экзаменами, и я замечаю, насколько же я в тревоге, только после того, как едва не выдал студентам кашу проповедника вместо дремоносных бобов.

Вообще-то я мог бы и не приглашать их, большие девочки и мальчики, и предмет знают хорошо, но тогда время без него стало бы совсем невыносимым. А седьмому курсу и радость – это же последние занятия, не знаю, отчего они так стремятся общаться со мной. Сомневаюсь, что зелья в качестве профессии выберет еще кто-то, кроме Уильямсона, но факт остается фактом – их желание находиться в моей компании очевидно.

В последнее время я привязался к нему так, что это пугает еще больше, чем прежде. Такие вещи добром не кончаются. Когда выяснилось, что Альбус позвал его в замок как архитектора, я был в ужасе. И с тех пор этот ужас только усиливается.

Когда он заканчивает дела (а их много), к этому времени я всегда в гостиной, сижу на диване и пытаюсь делать вид, что читаю, но на самом деле не вижу почти ни строчки, потому что то и дело пялюсь в камин. Он полдня проводит у себя в Испании, куда отправляется сразу после завтрака, полдня – в замке на разных этажах, в галереях или на мосту по дороге в Хогсмид. У него есть свои комнаты, на третьем этаже, но чаще всего он даже не доходит до них, отправляется ко мне из учительской, куда добредает не раньше, чем в десятом часу.

Альбус пригласил его как специалиста по галереям, но оказалось – все гораздо серьезней. От Ромулу и узнаю впервые интересную новость. Вопреки легендам о возведении замка за один день, Хогвартс строился по-маггловски, и только отдельные секции в нем можно изменять, сужать или расширять. Дело не в том, что с замком что-то не так и поэтому некоторые чары отказываются служить, а в том, что они применимы не ко всем этажам и не ко всем комнатам. Зато именно это и делает замок таким надежным.

«Это величайшее из всех сохранившихся сооружений магической Европы, – говорит он ночью, сворачиваясь клубком в моих руках. – Ты знал?»

У него горят глаза. Он так счастлив, и когда он вываливается из камина, отряхивается, обхватывает меня – если я успеваю встать, оплетает руками и ногами, вися на шее, или, если не успеваю, наваливается сверху и принимается целовать, – это счастье так и льется из него на меня, и я, как могу, заталкиваю подальше тревогу, чтобы не пугать его.

«Ты что? – говорит он ласково, когда я все-таки не выдерживаю и пытаюсь заговорить о том, что нельзя быть столь беспечным. – Никто не может узнать. Меня назначило министерство! Я же говорил тебе – один из владельцев нашей партнерской конторы, он маг, ему принадлежат и маггловское бюро, и магическое, и мой босс ссужает меня ему иногда. А замки и дворцы – это же моя специальность. В Испании я вообще единственный специалист в своем роде, именно потому, что разбираюсь в архитектуре еще и маггловской и в старых замках, которые строились наполовину так, наполовину так».

Мортимера Китса я и сам знаю, даже делал для него зелья не раз, когда он бывал в замке. А вопрос подновления чар встает примерно раз в год и примерно в это же время. В этот раз это тоже должен был быть Мортимер, но ему некогда, потому что у него в Америке женится старший сын. Альбус отправился к нему в контору поговорить с архитекторами, которых Мортимер предложил на замену, и одним из них оказался Ромулу. Ромулу при этом пребывает в полной уверенности, что сам напросился, но я-то прекрасно понимаю, что Альбус его узнал.

Все логично, вот только слишком легко, чтобы поверить в подобные совпадения. И не понимаю, за каким чертом Альбусу это нужно самому.

Разумеется, свое знакомство мы не афишируем. Официальная версия – встретил по просьбе директора, показал замок и на том разошлись в разные стороны благополучно и навсегда. За завтраком и ужином Ромулу обычно садится между Роландой и Чарити, которая с некоторых пор вдруг стала завтракать со всеми. Обе вцепились в него словно клешнями – он потом рассказывает, как Чарити без конца спрашивает его о маггловском мире, а Роланда, конечно, принялась за ним ухаживать, и ужина не обходится, чтобы она не дотронулась до него «случайно» ногой под столом. Мне их с того места, где я сижу, видно только краем глаза, и я специально завожу разговор с Филиусом, чтобы повернуться в его сторону, но это не помогает – я спиной чувствую, что Ромулу там.

И хуже всего, что и там ему нравится. «Ну, прекрати меня к ним ревновать. Чарити вообще-то замужем, и она ко мне не пристает. Ну а Роланда… Роланда просто несчастная женщина, вот и все. Мне кажется, она вообще влюблена в тебя, потому что так поглядывает на тебя, когда со мной флиртует, будто пытается вызвать ревность… И она обещала научить меня летать на метле!»

Да, на метле он летать не умеет, это правда… Несколько раз он так дразнил меня Роландой, и умом я понимал, что все это было просто игрой, но раз на четвертый, когда он, ухмыляясь, сказал, что они собираются начать уроки с завтрашнего дня, я едва смог совладать с чувствами. Не знаю, что на меня нашло. Может быть, так просто совпало – накануне два дня подряд обещанные Маршаном проблемы с потенцией проявлялись во всей красе, и я не мог перестать об этом думать. И тут, стоило ему упомянуть Роланду, как кровь бросилась мне в голову, сердце застучало как бешеное, и я вынужден был опуститься на диван, потому что ноги внезапно перестали меня держать. Не знаю, что бы случилось дальше, возможно даже, я бы ударил его, но он и сам, видимо, понял, что зашел слишком далеко, прочел все по моему лицу и, кинувшись мне на шею, принялся всячески заверять, что без меня летать не будет.

Это был единственный вечер, который мы, когда он был в Хогвартсе, провели не вдвоем. Я ушел в лабораторию, прикрываясь зельем для Люпина, а на самом деле я просто не мог смотреть ему в глаза. Я так и уснул там, над столом, сидя на жестком стуле и сквозь сон мне все мерещилась Лили, и как я обзываю ее «грязнокровкой». Ничего не изменилось во мне за восемнадцать лет. Ни-че-го.

Ромулу пришел за мной под утро, вел себя так, будто бы ничего не произошло, сказал, что не может без меня спать, и заставил дойти до постели. Я еще два дня ждал, когда же он осознает наконец, кто я такой, и просто-напросто не вернется после своей очередной отлучки, но ничего подобного, конечно же, не случилось. Я вглядывался в его лицо из-за завесы волос, но на нем не было ни намека на тень, он по-прежнему казался счастлив, да что там – почти пьян этим счастьем, и в конце концов я не выдержал и заговорил о нашей размолвке сам. Извиняться я не умею и, разумеется, не люблю. Признать, что я не прав, для меня тяжелейшее из унижений, и полдня, пока я готовился к разговору с ним, я будто заново переживал все наши ссоры с Лили. В том числе и последнюю. Минутами я хотел, чтобы он сказал, что это все пустяки, а минутами мне казалось, что теперь-то уж он точно не сможет игнорировать ни мой нрав, ни наши разногласия, ни то, что все это ненадолго и уж точно ненавсегда. И в эти минуты я почти хотел, чтобы все кончилось. Чтобы он уже перестал врать и мне, и себе. Ну невозможно же, чтобы он любил меня? Невозможно же, чтобы столь совершенному, столь чистому человеку, мальчику, как он, нравился кто-то вроде меня…