Текст книги "Место третьего (СИ)"

Автор книги: Тупак Юпанки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 76 страниц)

И вот тут… Он держится пару секунд, но потом уголки его губ против воли ползут вверх. Я облегчённо улыбаюсь.

Сжимаю его руку крепче, мягко тяну к себе и целую раскрывшуюся ладошку. Рицка не сопротивляется и уже не выказывает никаких признаков беспокойства – с интересом водит глазами по моему лицу, пару раз задерживаясь на Ушках.

– Ты очень похож на меня.

– Не-ет, – усмехаюсь я, – это ты на меня похож. Ты же мой кот. Знаешь об этом?

– Не знаю.

– Неправда. Уже знаешь.

Он тоже фыркает от смеха.

– А сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– А когда у тебя день рождения?

Так, кажется, он начал спрашивать первое, что приходит в голову. Вернее, первое, что обычно спрашиваешь, знакомясь с человеком, когда больше не знаешь, что сказать.

– Рицка, я понимаю, что ты как можно быстрее хочешь всё узнать, но давай не спешить. Все знания о твоей семье и тебе самом будут для тебя новыми, и их будет очень много. Если начну рассказывать тебе всё сразу, ты быстро запутаешься.

Он согласно кивает, как-то сразу сникнув.

– Рицка, я обещаю, что расскажу тебе всё, что случилось с тобой за десять лет, покажу все твои фотографии. Я отведу тебя во все места, где мы с тобой постоянно бываем. Я… стану для тебя твоими воспоминаниями. Но только не сразу, а постепенно. Тогда ты сможешь всё запомнить. Договорились?

– Ладно, – кивает он. Потом смотрит на меня очень внимательно. – Сэймей… Ты хороший.

– Ты часто так говорил.

– Да? Значит, это правда.

– Я хочу, чтобы ты кое-что помнил, Рицка, и никогда не забывал. Ты – самое дорогое, что у меня есть. Я люблю тебя больше всех на свете.

Медленно наклонившись, целую его в лоб, мимоходом чешу за Ушком, отчего оно тут же поднимается. А когда выпрямляюсь, вижу, что в дверях стоят родители вместе с сенсеем. Все трое взирают на нас с одинаковым изумлением. Оно и понятно. Им, судя по всему, пока не удалось ни увидеть улыбающегося Рицку, ни добиться, чтобы он дал к себе приблизиться.

– Вижу, у вас всё в порядке, – первым отмирает сенсей.

– Конечно.

При виде родителей Рицка сразу настораживается и сжимается, как будто ему неуютно, даже когда они на него просто смотрят.

– Рицка… – у мамы опять глаза на мокром месте. – Мой Рицка… Ты что-нибудь вспомнил? Ты помнишь меня? – и шагает к постели так резко, что он дёргается.

Чёрт, ну какая же дура! Я порой поражаюсь, как у таких родителей такие нормальные дети появились.

– Они хотели побыть с ним, – говорит мне сенсей немного извиняющимся тоном. – Может, вы бы пока… выпили кофе?

Кстати, мысль. Вообще поесть бы не мешало. Я как-то уже успел позабыть, что я и сам двое суток без сознания провалялся.

– Ладно, – говорю я, с сожалением глядя на Рицку, и пытаюсь встать, но он крепкой хваткой вцепился в мои пальцы.

– Сэймей… А ты… Можешь ещё остаться?

Не вижу, какие при этом делаются лица у родителей, – и хорошо, наверное.

– Конечно, я останусь, если ты хочешь. А ты голоден?

Он невнятно пожимает плечами.

– Не знаю. Наверное.

– Вот и хорошо. Тогда я останусь с тобой, а мама с папой… – поворачиваю голову к ним, – принесут нам чего-нибудь поесть, правда?

Отец порывается что-то возразить, но сенсей мягко берёт за локти обоих и выводит в коридор.

– Пожалуйста, дайте ему время. Если ему пока спокойнее с братом… – долетает из-за закрывающейся двери.

– Не уходи, ладно? – смущённо бормочет Рицка.

– Не уйду, кот, – улыбаюсь я, ласково гладя его по Ушку. – Я от тебя никуда не уйду.

====== Глава 40 ======

Несмотря на обещание скорейшей выписки, Рицке приходится задержаться в клинике почти на две недели. За это время врачи успевают провести ещё с десяток анализов и тестов, которые, разумеется, как и прошлые, не дают никаких результатов. И по чести, на всё это вполне уже можно было бы и махнуть рукой. Но родители всё никак не хотят забирать Рицку домой с диагнозом «амнезия непонятно из-за чего» и настаивают на продолжении над ним опытов, способных выявить хоть какую-то конкретную соматику, хотя он уже и без того вконец измучен.

Не могу сказать, что мне удаётся в полной мере отделить один день от другого. Эти дикие и немного нереальные полторы недели слились в единый монотонный процесс, не прерывающийся ни на минуту даже ночью. У палаты Рицки постоянно кто-то дежурит. Поначалу мы чередовались с родителями, потом отец вернулся на работу, а на следующий день и мама. А я сделал всё, чтобы их не грызла совесть. Наблюдать с утра до утра и их унылые физиономии – уже выше моих сил. Мне проще находиться здесь сутки напролёт одному. Ну, не совсем одному – с Рицкой. Но дозировано. Такаги-сенсей также считает, что пока лучше избежать избыточного потока новой информации.

Домой прихожу ночевать через раз, и то только для того, чтобы взять себе чистую одежду. Местные медсёстры, проникнувшись сопливостью моей истории, разрешили уже не только ночевать в свободной палате рядом с Рицкиной, но и пользоваться душем для персонала на этаже. Наверное, слишком жалобный вид я имею, часами просиживая на лавке в коридоре, когда из палаты Рицки меня снова и снова выгоняет его лечащий врач.

И видимо, так думают не они одни, потому что в один из таких моментов я внезапно обнаруживаю стаканчик кофе, втиснутый мне в пальцы.

Уж не знаю, за каким чёртом он сюда припёрся – ведь даже не позвонил и ни одного сообщения не отправил. Просто пришёл, взял мне кофе и теперь стоит, глядя на меня с каким-то странным выражением. Очевидно, проявление сочувствия поддаётся Соби с трудом, вот я и имею удовольствие сейчас наблюдать эту невнятную гримасу. А вот тревогу ему и изображать не нужно – аж по Связи чувствую. И почему-то злит даже не то, что он набрался наглости сюда явиться, не то, что он пытается выказать участие, и не его волнение, а то, что волноваться он пришёл за меня. На Рицку ему совершенно плевать. Поэтому я только дёргаю головой в сторону лестницы и приказываю ему убраться.

Несмотря на то что Рицку ежедневно посещает пачка врачей, а анализы и тесты с завидным постоянством продолжаются, видя его ото дня в день, никаких изменений я не замечаю. То есть совершенно никаких. Как он очнулся в этом полусомнамбулическом состоянии, так и остаётся. Говорит тихо, сам весь вялый и задумчивый, движения медленные и осторожные. С первого дня так и не улыбнулся по-настоящему ни разу.

Мои знания об амнезии довольно поверхностные, но даже мне понятно, что потеря памяти не должна была изменить некоторых… базовых вещей. Например, пластика. И чем больше я наблюдаю за Рицкой, тем отчётливее это вижу. Раньше его движения были порывистыми, резкими, как у всякого нормального ребёнка в этом возрасте, ну ещё, может, немного неуверенными. Я же Рицку знаю наизусть. Помню, как он держал ложку или палочки, как поправлял волосы или чесался, как прикрывал рот, когда зевал. Теперь же картину наблюдаю совершенно иную.

Взять те же палочки. Рицка никогда не держал их так спокойно и уверенно, как сейчас, словно они к пальцам приклеены. И не у самых кончиков, а посередине. Или зевок. Теперь он прикрывает рот ладонью, а раньше – кулаком. И глаза скашивать стал – до этого всегда голову поворачивал.

Мы с ним уже гуляли по коридорам больницы – я обратил внимание, как он теперь ходит. Во-первых, стал сутулиться, во-вторых, походка стала плавнее, но тяжелее. Из Рицки как будто… вся детскость куда-то разом испарилась.

Или, например, его речь. Я уже нарочно начал повторять некоторые наши недавние разговоры. Не предметные, конечно, где нужно именно помнить в чём суть, а абстрактные. И услышал я от него несколько весьма странных умозаключений. Нет, они были совершенно правильными, только раньше он бы до них не додумался, вот в чём проблема.

Так что по итогам моих наблюдений получилось примерно следующее. Рицка не только не помнит, кем был раньше, но ещё и не помнит, как он вёл себя раньше. То есть сам-то он и без амнезии бы не вспомнил – не помнит его тело.

Сначала я долго отгонял от себя эти мысли как бредовые. Потом не выдержал, поговорил с Такаги-сенсеем. Честно говоря, надеялся на пространный ответ: «Так бывает при полной амнезии». Но получил совсем другой. Такой, что как-то даже не по себе стало. Сенсей посмотрел на меня, удивлённо подняв брови, и спросил: «А вы уверены? Скорее всего, вам это просто кажется».

Ну да, как обычно. Я всё придумываю, как же! Помнится, именно такие выводы третьих лиц нас сюда, собственно, и привели.

К концу второй недели все эти больничные коридоры и запахи лекарств доканывают окончательно. Причём не только меня – Рицка первым пожаловался. И когда в палату входит сенсей, чтобы в очередной раз развести руками и сказать, что и последний тест ничего не выявил, но можно попробовать провести ещё парочку столь же бесполезных, мы с Рицкой молча переглядываемся, и всё заканчивается моим решительным: «Довольно. Выписывайте».

Пока сенсей оформляет выписку, а Рицка переодевается, успеваю отзвонить маме и сообщить, что цирк окончен, а клоуны возвращаются домой. По-моему, новость она восприняла радостно, но в то же время с напряжением. Наконец, когда все бумаги готовы, обещание прийти через неделю на осмотр дано, а мы с Рицкой уже стоим в коридоре, Такаги-сенсей подходит и вновь заводит речь о психотерапевте. Я собираюсь продолжать отбрыкиваться, но он просто ставит перед фактом: уже записал нас на приём в ближайшую среду. Так что приходится согласиться и откланяться.

Пока едем домой, Рицка всё время молчит и как будто даже боится лишний раз пошевелиться. Только изредка поднимает голову, чтобы бегло оглядеться и вновь уткнуться в колени. Ну… я бы, наверное, тоже нервничал, если бы ехал в дом, где жил с момента рождения, но сейчас увижу его впервые. Однако когда идём от остановки до двери, по лицу Рицки вообще нельзя понять, о чём он думает.

Не успеваем переступить порог, как на нас обрушивается мама. Точнее, на Рицку. Она тискает его, обнимает, прижимает к себе и звонко целует в щёки и лоб. Сам же Рицка стоит, совершенно безучастно глядя на лестницу за её спиной, и спокойно пережидает сеанс сопливого воссоединения семейства. Потом разувается, отдаёт мне куртку и тихо интересуется, где его комната. И только в этот момент я понимаю, что он просто на грани. Правда, не знаю, на грани чего, но ещё полминуты в обществе тёмного коридора и плачущей от горя и радости мамы – и случится что-то не очень хорошее.

К счастью, обед в клинике был ровно до нашего ухода, так что, сообщив маме, что мы не проголодаемся раньше ужина, беру Рицку за руку и веду в его спальню. Я жду, что он начнёт изучать обстановку, рассматривать книги, тетради, включать компьютер, спрашивать о чём-то… Но он лишь уточняет, его ли это спальня, и, получив утвердительный ответ, забирается с ногами на кровать, подтягивает к себе подушку, чтобы обнять, и… замирает в такой позе, стеклянно глядя в пол.

Это настолько сбивает с толку, что я моментально забываю о своём решении тактично удалиться, чтобы дать ему побыть наедине с собой. Ведь это как новый щенок в доме – ему же нужно дать всюду погулять одному, изучить, обнюхать…

– Рицка… – присев на край кровати, барабаню пальцами по его колену. – Рицка, ну что ты?

– Да всё… всё в порядке.

О, да! Ещё один «всё-в-порядке» теперь на мою голову свалился. Но ведь он же не Соби. Ему-то я не могу сказать: «Ну и ладно, как знаешь».

– Хочешь чего-нибудь?

Наконец он переводит взгляд на меня… Такой, осмысленный, но не совсем добрый взгляд.

– Например, чего, Сэймей?

И это звучит так по-взрослому, более того, так логично, что мы как будто сразу меняемся местами по шкале возраста. Теперь я задаю глупые вопросы и получаю на них умные уточнения.

– Не знаю. Например, сладкого. Хочешь мороженого? Или хочешь… посмотреть что-нибудь? Поговорить? Сходить?.. – я качаю головой. – Рицка, я не знаю. Правда. Я понятия не имею, что…

– …делать со мной дальше, – спокойно заканчивает он.

– Не волнуйся, я разберусь, – улыбаюсь я, чувствуя, как маленькая ладонь находит мою руку. – Ты мне… только дай немного времени, ладно? И я разберусь. Обещаю.

– Я тебе верю.

– Вот и славно. Так ты… хочешь?..

– Нет. Сэймей, извини, но я ничего сейчас не хочу.

– Хорошо, как скажешь. Тогда… мне уйти?

– Я не хочу, чтобы ты уходил, я просто хочу…

Договорить ему не даёт вежливость, но я-то всё понимаю.

– Ладно, побудь один, – легко поцеловав его в щёку, встаю и иду к себе, чтобы обнаружить, что, несмотря на моё двухнедельное отсутствие, заняться абсолютно нечем.

Вот так, за занятием ничем, которое состоит в основном в прогоне по кругу одних и тех же неутешительных мыслей и в безуспешных попытках услышать через стенку, что говорит мама, пару раз навестившая Рицку, проходит несколько часов. Наконец в дверях звенит папин ключ, а вскоре нас зовут к ужину.

Я теперь у Рицки что-то вроде провожатого, так что спускаемся мы вместе, я подсказываю, на какой стул ему сесть, потому что направляется он прямиком к моему. Но пусть лучше продолжает сидеть у стены – там ему всегда было уютней.

Когда мы наконец рассаживаемся и приступаем к ужину, я понимаю, что у нас возникла неловкая и довольно неприятная проблема. Я её, конечно, предвидел, и это было единственное, из-за чего мне не хотелось возвращаться с Рицкой домой. В клинике мы были одни. Мы могли разговаривать, а могли и просто сидеть рядом и молчать – такое времяпрепровождение ни его, ни меня не смущало. Но теперь нас четверо, а количество людей обратно пропорционально времени, за которое молчание превращается из мирного в неуютное.

Я с надеждой жду, что хотя бы мама заговорит с Рицкой, спросит что-то глупое и банальное, например, как его самочувствие, скажет что-нибудь утешающее, начнёт рассказывать забавный случай из его детства… Но она молча жуёт свой рис и поглядывает на отца. А отец у нас – сама безмятежность! В одной руке палочки, которыми он орудует не глядя, в другой – газета. Только вот уже минут пять прошло, а страницу он до сих пор не перевернул.

Ну и что?

Не понимаю, теперь все будут делать вид, что всё нормально? Что ничего не произошло, что всё как обычно, так?

Я уже продумываю, с чего бы начать разговор – а поговорить нам всем нужно, это точно, – но тут мама замирает, не донеся палочки до рта, и изумлённо таращится на Рицку. Я машинально тоже смотрю на него. А что Рицка? Сидит, уставившись в стол, и спокойно ужинает.

– Рицка?..

Услышав своё имя, он поднимает голову, к которой тут же прижимаются Ушки. Отец медленно опускает угол газеты.

– Рицка, что ты делаешь?

Он испуганно смотрит в свою тарелку, но, как и я, ничего особенного там не находит.

– Рицка, ты же не любишь маринованные грибы.

Он медленно кладёт палочки на стол и беспомощно поворачивается ко мне.

– Мама, причём тут грибы? – хмурюсь я. – Какая разница?

– Но… Рицка ест только варёные грибы. Ему никогда не нравились маринады и соленья.

– Мисаки, успокойся. Пусть ест, что хочет.

Ага, конечно.

– Рицка, почему ты ешь грибы?! – она даже через стол наклоняется.

– Не знаю… Они… мне нравятся. В больнице тоже их давали.

– Ну хорошо, – мама задумчиво водит пальцами по виску. – Если нравятся, то… Да, наверное. Ешь.

Ужин возобновляется. Правда, мама не добилась ничего, кроме того, что Рицка теперь опасается класть себе что-то в тарелку из всего многообразия закусок на столе. Только смотрит на них и молча жуёт пустой рис. И едва уши наконец привыкают к сегодняшней тишине, вновь раздаётся её негромкий, чуть мечтательный голос:

– А прежний Рицка не любил маринады…

– Мама, ну хватит! Сколько можно говорить про эти чёртовы грибы?! Я их тоже, кстати, в детстве не любил.

– Сэймей, сбавь градус.

– Но, Сэймей, я только хочу понять, что случилось с Рицкой.

– А то ты не знаешь! И заметь, грибы никакого отношения к этому не имеют.

– Сэймей, пожалуйста…

– Почему он не просит сок? Почему он пьёт воду?

– Мисаки, хватит.

– Потому что ты налила ему воду!

– Но он всегда просил сок!

– Рицка не знает, что он просил и что раньше пил.

– Сэймей, не начинай…

– Что не начинать, отец? Всё уже началось. Это вы сидите тут и делаете вид…

– Не хами нам.

– Но я не думала, что он будет вести себя так странно.

– А чего ты хотела, мама? Он же болен. И странно ведёшь себя ты, учитывая обстоятельства.

– Сэймей, не горячись. Нет никаких обстоятельств.

– Конечно, отец, нет. Всё замечательно.

– Не язви.

– А ты не притворяйся, что всё в порядке!

– Думаешь, если я начну ругаться с матерью, что-то изменится?

– Очень может быть. Может, она перестанет нести чепуху про грибы?

– Что ты так зациклился на этих грибах? Я всего лишь сказала…

– Я зациклился?! Это разве я порчу ужин идиотскими разговорами?

– Сэймей, ещё одна грубость в адрес Мисаки…

– И что? Ещё одно замечание мне сделаешь?

– Да прекратите же вы ссориться, пожалуйста!

– Я ни с кем не ссорюсь, я просто надеялся спокойно поужинать.

– Мы тоже надеялись.

– Нет, отец, вы надеялись посидеть на кухне полчаса, делая вид, что Рицки тут нет.

– Может, ты не будешь говорить о нём в третьем лице?

– А я начал?

Не знаю, сколько бы ещё длилась эта дурацкая перепалка, если бы голос вдруг не подал Рицка:

– Спасибо за ужин. Можно я пойду к себе?

Мы разом замолкаем. Теперь мама смотрит на него почему-то с раздражением.

– И с каких пор тебе нужно разрешение, чтобы уйти?

От этого он весь окончательно сникает и даже как-то в размерах уменьшается.

– Извини, мама.

– Ты ведёшь себя очень, очень странно. Раньше ты вёл себя по-другому.

– Извини.

Вот и всё, что сейчас может сказать Рицка… Только безэмоциональные извинения, лишь бы поскорей отвязались. А вообще-то, это… ох, кое-кого мне это очень сильно напоминает.

– На здоровье, Рицка, – ровно отвечает отец за маму. – Конечно, ты можешь идти к себе, если больше ничего не хочешь.

– А как же чай? – оживляется мама.

– Чай мы попьём наверху, спасибо, – решаю я и, оставив наполовину полную тарелку, ухожу вместе с Рицкой. Ну их к чёрту. Обоих.

Эффект носит название «каждый раз как в первый». Ведь уже несколько лет знаю, что мама – истеричная дура, а отец – равнодушный истукан, лучше всего умеющий складывать лицо кирпичом. Но каждый раз этому поражаюсь. И как только не устаю? Впервые я посмотрел на родителей другими глазами, когда вернулся из Лун на зимние каникулы. И с тех пор моё знание об их истинной сущности только прогрессирует. Но когда надеешься, что выучил о них всё, когда думаешь, что они уже не смогут тебя ничем удивить и сюрпризов можно не опасаться… всё начинается по новой.

Первый месяц Рицки дома становится для меня неимоверным, бездонным озером бреда, в которое я окунаюсь ежедневно, плаваю, хлебаю его, наблюдаю и хоть как-то стараюсь пресечь. А для самого Рицки этот месяц наверняка становится сущим адом…

Осваивается он на удивление быстро. Уже через день спокойно ориентируется в доме и с первой попытки находит у себя в спальне нужные вещи. Видимо, какая-то память тела всё же срабатывает. Рицка с интересом рассматривает свои школьные тетради, пишет предложения на листочке, чтобы сравнить почерк, который, кстати, не изменился. Пару раз при мне включает компьютер, ходит по последним ссылкам. Но узнав, что раньше в основном играл в сетевые игры и общался с другими игроками на форуме, оставляет компьютер в покое.

Ещё он начал много читать. Полагаю, со скуки. В школу ему пока вернуться не разрешают, да он и не горит желанием. Зато навёрстывает, и довольно быстро. Сначала я подсунул ему прошлогодние учебники. Рицка полистал, поморщился и сказал, что этот материал он более-менее помнит. Поэтому сверился с записями в дневнике, что проходили в школе последним, и стал штудировать учебники этого года.

А я уже и не знаю даже, чем его занять. Мне всё время кажется, что ему скучно и что он от нечего делать взялся за учёбу. Я прихожу к нему, тормошу, предлагаю погулять, сходить в кино, в кафе, да просто хотя бы дома фильм посмотреть. Но он вежливо отказывается, объясняет, что, если не будет заниматься, потом не догонит, и снова ныряет в книгу. Ну да, не догонит. Особенно если учесть, что к началу третьего семестра класс только пол-учебника одолел, а он уже к концу подобрался.

Да и вообще Рицка стал очень… замкнутым. Понятное дело, что в его ситуации радостного мало, но я, как и мама, ждал от него другого поведения. Ведь человек, который ничего не помнит, должен хвостом ходить за родственниками и требовать рассказов о своей прежней жизни. Это было бы логично. Но максимум, что проявляет Рицка, – это сдержанный интерес. Да, он может что-то узнать или попросить рассказать, но как-то… между делом, что ли. Как будто его это особенно не волнует. Я даже пришёл к выводу, что сам чаще предлагаю что-то рассказать, чем Рицка спрашивает.

Замыкается он не только в плане интереса к прежней жизни, но и к нынешней. Он почти не рассказывает мне, что с ним происходит, о чём он думает, что его гложет. Только задав с дюжину разнообразных вопросов, мне удаётся вытянуть из него хоть что-то.

Например, я узнаю, что иногда он понимает, когда делает что-то не так, как прежде. Говорит, это похоже на умывание в гостях, если приходится чистить зубы новой зубной щёткой. Ответа на вопрос, откуда он помнит, как ощущается старая и новая щётки, он, разумеется, не знает.

Или, скажем, его сны. Сначала Рицке ничего не снилось, но потом сновидения вернулись. Он думал, что, возможно, так пробуждается его память. Но когда рассказал мне пару снов, в которых фигурировал я, и я ответил, что такого на самом деле не было, расстроился и вообще перестал об этом говорить.

Я вижу, что он отчаянно хочет вспомнить себя прежнего. Но когда спрашиваю, для чего, получаю ответ, ясно говорящий лишь об одном. В первую очередь он хочет этого не для себя…

Ну ещё бы. Понятно, откуда ноги растут. То, что я наблюдаю со стороны родителей – а преимущественно, разумеется, мамы, – порой ввергает меня в шок.

Например, все её разговоры с Рицкой неминуемо обрываются посередине этим полумечтательным-полуболезненным «а вот прежний Рицка…». И далее следует рассказ о некоем «прежнем Рицке», видеть которого в нынешнем она, похоже, решительно не хочет. Мама говорит с ним как с каким-нибудь дальним родственником, который приехал погостить, и ему безумно интересно услышать о привычках и поведении её младшего сына. Рицка в ответ на это только молчит и иногда извиняется, но чтобы увидеть, как сильно он при этом огорчается, особо всматриваться не нужно.

Всё это выглядит настолько мерзко, что я, как могу, эти мамины рассказы о прошлом немедленно пресекаю, а Рицку стараюсь тут же чем-то отвлечь. Но спустя неделю после его возвращения домой за ужином отец недвусмысленно намекает, что пора бы мне уже и в школу возвращаться, иначе этот учебный год закончить не смогу. И так почти все итоговые тесты пропустил, везением будет, если сумею быстро сдать всё в каникулы. Так что приходится послушаться и уже на следующий день отправляться к Учияме-сенсей на поклон. Выслушав мою историю, она обещает помочь, но становится предельно ясно, что на ближайшие недели две мне придётся поселиться в школе, как я до этого жил в клинике. А значит, контролировать ситуацию дома уже не смогу.

В том, что мой контроль тут просто необходим, убеждаюсь уже через пару дней, приползя домой после четырёх тестов и застав совершенно жуткую сцену.

Мама с Рицкой сидят на диване в гостиной, держа на коленях огромный семейный фотоальбом двадцатилетней давности. Рицка отвернулся к стене, изредка скашивая глаза на фотокарточки, мама ожесточённо тычет пальцем в одну из них.

– Я ведь только что говорила! Это твой дедушка. Неужели трудно запомнить?! Вот, смотри. Посмотри, я сказала! Видишь?

– Да.

– Кто это?

– Это мой дедушка.

– Конечно! Я же три раза тебе уже показала!

– Мама, ты что творишь?! – подбежав, выхватываю альбом у неё из рук и швыряю в кресло.

– А ты как думаешь? Он должен знать своих родственников. Он совсем никого не узнаёт!

– Разумеется, не узнаёт. У него амнезия.

– Вот пусть и вспоминает, – поднявшись с дивана, она бросает на Рицку брезгливый взгляд. – Посмотри на него, Сэймей. Ему даже неинтересно. Я почти два часа ему рассказываю и показываю, а он не может никого запомнить.

– Рицку нельзя перегружать информацией, – говорю я, сдерживаясь изо всех сил. – Не нужно заставлять его, если ему это не интересно.

– А должно быть! Это же его семья.

– Его семья сейчас – это мы. А ты даже не пытаешься…

– Это ты не пытаешься! Ты ничего ему не рассказываешь и не показываешь – только выводишь гулять, как собаку. А ему нужно вспоминать! Он должен хотя бы знать, кто его родственники и кто он сам.

– Мама, ты такую глупость сейчас сказала…

– Я хоть что-то для него делаю, Сэймей.

– Для него? Или для собственного успокоения?

Поджав губы, она качает головой и выходит в коридор. Но тут же, словно передумав, возвращается.

– Он очень сильно изменился, Сэймей. Я думаю, он не не может, а не хочет становится таким, каким был раньше.

– Хватит, мама, – я кошусь на Рицку, который опустил голову и делает вид, будто и не слышит этого разговора.

– Если бы Рицка просто потерял память, он бы хотел всё вспомнить. Он бы обязательно попытался!

– Мама. Замолчи немедленно.

Вопреки моим ожиданиям, она даже не обижается. Только странно смотрит на Рицку и бормочет себе под нос:

– Он совсем другой, он не такой… Его как будто подменили. Он ничем не похож… на моего Рицку.

Только я набираю в грудь воздуха, чтобы высказать маме все свои соображения на её счёт, она разворачивается и на этот раз уходит насовсем. Проводив её взглядом, подхожу к дивану.

– Рицка, не расстраивайся и не слушай её. Она просто… Рицка?

И вот теперь становится ясно, почему он головы не поднимает. На коленях, по серой ткани брюк, расползается несколько тёмных пятнышек.

– Рицка, ну не нужно.

Сажусь рядом, обнимаю его, глажу по спине, шепчу что-то утешительное. Он в моих объятиях как тряпичная кукла, даже не делает попыток высвободиться или обнять в ответ. А когда я наконец отстраняю его от себя, лицо у Рицки уже сухое, только веки немного покраснели.

Несмотря на усталость, предлагаю сходить погулять в парк, на что Рицка тут же соглашается, хоть и без особого энтузиазма. Скорее всего, на улицу ему идти совершенно не хочется, но оставаться дома не хочется вдвойне.

Спустя неделю встаёт острый вопрос о возвращении и Рицки в школу. Уроки у них, как и у нас, закончились, тоже только тесты остались. Хаттори-сенсей уже в курсе нашей ситуации и пообещала помочь с переводом в четвёртый класс. Но для этого Рицке всё-таки придётся явиться в школу до каникул и написать несколько контрольных. Я этому обстоятельству даже рад – поменьше под носом у мамы торчать будет. Да и психолог сказала, что ему уже вполне можно начать контактировать с классом.

Рицкин психолог заслуживает отдельного упоминания. Первый раз мы явились к ней в назначенную среду всей компанией: то есть мы с Рицкой и родители в нагрузку. Я думал застать в кабинете солидного взрослого специалиста, какой нам и анонсировал свою ученицу Такаги-сенсей, но она оказалась… девчонкой. Весёлой девчонкой с модной стрижкой и хитрыми глазами, которые она очень правдоподобно умела округлять.

– Кацуко Чо, – поклонилась она родителям и посмотрела на Рицку, жмущегося у меня за спиной. – А ты, должно быть, Рицка-кун.

Дальше прятать Рицку стало уже неприлично, и я подтолкнул его вперёд. Он, не поднимая головы, выдавил из себя приветствие, и таким образом знакомство состоялось. Вместо того чтобы сразу же заняться им, Кацуко-сенсей проводила его в соседнюю комнату, специально предназначенную для «ожидающих детей», разрешила брать книги и включать телевизор и вернулась к нам. Мне даже уже стало интересно, что именно она нам предложит в качестве лечения. Но ничего подобного она не сказала.

Налив нам чаю, Кацуко села напротив, поигрывая ручкой, и начала расспрашивать родителей о жизни Рицки в последние месяцы, о возможных травмах и стрессах. Все эти вопросы я и раньше слышал: сначала от Сяхоу, потом – от невролога, затем – от Такаги-сенсея. Очевидно, поняв, что ничего интересного она так не узнает, Кацуко зашла с другого конца: а какой была обстановка дома? Как Рицка на неё реагировал? Что его волновало? Чем он занимался после школы? Чем делился? О чём говорил?

Родители принялись бормотать что-то нескладное, потому что ответ у них имелся лишь на первый вопрос, и мне приходилось то и дело вставлять свои комментарии. Тут-то Кацуко и сообразила, что если ей нужны сведения не о внешней жизни Рицки, а о личной, с этим обращаться лучше ко мне. Так что она сразу потеряла интерес к родителям и до конца часа общалась только со мной.

Когда наше время подошло к концу, Кацуко попросила прийти в следующую среду и уже в чуть более ужатом составе. Родители отправились за Рицкой, а я задержался, чтобы узнать то, о чём она пока так и не обмолвилась.

– Сенсей, что вы планируете делать, чтобы вернуть Рицке память?

– Откровенно говоря, Аояги-кун… – она слегка помялась, – тотальная амнезия почти необратима. Хоть я пока и не говорила с вашим братом, у меня на руках полная история его болезни и мнение Такаги-сенсея. Я, как и он, думаю, что сделать мы, к сожалению, ничего не сможем.

– Тогда в чём будет смысл ваших сеансов?

– Задача Рицки-куна не вспомнить, каким он был раньше, а принять себя нового, научиться жить с чистого листа. Задача эта трудная, но я намерена сделать всё, чтобы он с ней справился.

– Надеюсь, ему вы не будете об этом говорить?

– Разумеется, нет. Всё, что ему нужно знать, – это что наши сеансы помогут. А чем именно – другой вопрос, и сейчас он для Рицки-куна не так важен.

– А… вы будете проводить гипноз? – спросил я с лёгкой опаской.

– Со временем начну. Возможно, какие-то воспоминания и всплывут.

– Вообще-то, мне бы не хотелось…

– Я знаю, что произошло у Сяхоу-сенсея. К сожалению, это была врачебная ошибка. Но он за неё уже с избытком расплатился, – она подвинула к себе газету, раскрытую на странице с кричащим заголовком. – Вы уже видели, да? Как жаль…

Да, жаль. Жаль, что меня рядом не было, когда этот ублюдок трясся от страха, глядя на ножи двух пришедших по его душу шкафчиков! Ну, это если верить Хироши, которому я позвонил на следующий день после выписки, чтобы нажаловаться. Что там в действительности произошло, я не знаю. Знаю только, что Сяхоу два дня назад прирезали, как свинью, о чём теперь смачно и повествуют журналисты.

– А вы, значит, намерены такой ошибки избежать?

– Не беспокойтесь, у меня большой опыт. В том числе и опыт проведения сеансов гипноза.

– А сколько вам лет?

Я с подозрением посмотрел на Кацуко. Она ответила мне задорно-оценивающим взглядом из-под чёлки.