Текст книги "Место третьего (СИ)"

Автор книги: Тупак Юпанки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 76 страниц)

Третьих соперников мы нашли себе далеко не сразу. Две пары, которых я вызвал на бой, просто отказались – и это сущий срам. Против нас вышла лишь третья, и мы справились с ней за считанные минуты. Пока мы бились, вокруг нас образовался живой круг любопытствующих парочек, которые очевидно за очками не гнались. Но когда Соби свернул Систему, выяснилось, что и волонтёры уже отыскались, и даже выстроились в очередь, чтобы сразиться с нами. Видимо, страх, деформируемый адреналином, быстро превратился в обиду «за своих» и желание с нами поквитаться.

Когда мы вышли против четвёртой пары, меня с трудом держали ноги. Слабость была такой, что я асфальта не чувствовал – как будто подошвы проваливались в вязкий ил. Соби, от которого я с момента первой битвы не слышал ничего, кроме слов заклинаний, предложил поделиться Силой. Ну да, Силой… Перед ещё неизвестно сколькими дуэлями, растёкшимися по бесконечной ночи. Я сказал, что он идиот, и послал его, не стесняясь противников. Соби смолчал, но ограничители от двух пропущенных атак принял на себя. За что получил мою молчаливую благодарность – если бы мне ещё оковы достались, я бы точно рухнул прямо там, где стоял.

Выходя против пятой пары, я не соображал уже практически ничего. Пульсирующая боль стала нестерпимой – хоть голову себе отрубай – и сместилась к вискам. Всё, о чём я мог думать, так это о том, что слишком много Силы угробил на Гинку. Можно было потратить несколько лишних минут и дожать её понежнее, но я выключил её за секунды – отсюда и результат. Конечно, чем больше Силы я тратил в поединках, тем сильнее становилась боль. Соби, нужно отдать ему должное, делал всё, чтобы к ней не добавлялась ещё и боль от оков, и продолжал принимать их, загораживая меня. Понятное дело, ему я ни слова не сказал о том, как мне хреново, но по моему лицу, думаю, всё и так было видно. Или ощутимо по Связи – без разницы.

Когда Система свернулась в пятый раз, стало немного легче, и я начал включаться в действительность. Тогда-то и заметил, что тренировка постепенно превращается в фарс. Все её участники разделились на три лагеря. Целью первых стали вялые поиски подходящих противников, но так, чтобы нам по возможности на глаза не попасться. Вторые даже и искать уже никого не пытались – просто маячили неподалёку, чтобы поглазеть, как сражаемся мы. И третьи, оказавшиеся, разумеется, в меньшинстве, подходили сначала ко мне, чтобы предложить дуэль и проверить собственные силы – как будто пар других нет! – а не добившись ничего вразумительного от меня, стали подходить к Соби. Понимая, что я сейчас, мягко говоря, не в том состоянии, чтобы вступать в шестой бой подряд, Соби отправлял их восвояси: сначала вежливо и элегантно, но начиная с четвёртых добровольцев уже вполне прямолинейно и однозначно. Тогда-то я и решил, что нужно прерваться.

По очкам мы уже сравнялись со Sleepless, которые, как я знал, пока ещё вовсе не вступили в бой, а на счету остальных пар было от силы три победы. Так что почти целый час мы просто торчали под деревом: я сидел на бревне, убивая последние силы на то, чтобы следить за лицом и не морщиться, а Соби прохаживался передо мной взад-вперёд, как некий рубеж между мной и всем миром, прикуривая одну сигарету прямо от другой. К концу этого часа на земле валялось уже десять окурков, а меня от боли начало мутить.

Наконец, собрав волю в кулак, я встал и сообщил, что нужно продолжать – сразиться ещё хотя бы с одной парой мы просто обязаны. И во второй раз объяснив Агацуме, что я думаю по поводу его предложения поделиться Силой, отправился на поиски новых противников. Ими оказались два парня из банды, с которыми я ни разу не дрался, и, как назло, спецы по болевым атакам. За две последних дуэли я подсознательно уже решил, что никакие ограничители меня сегодня не достанут, и так расслабился, что чуть ли не в ужас пришёл, когда «раскалённые лезвия» вцепились мне в горло металлическими оковами. Плюс в этой ситуации был только один – на диких десять секунд, пока вспоминал, как дышать, забыл о том, что голова раскалывается. Когда сумел отдышаться, пообещал Агацуме, что накажу его, если он пропустит ещё хоть одну атаку. Соби не пропустил её, просто щит не выдержал – заклинание противников было на редкость сильным и таким же болезненным. Впервые в своей жизни во время поединка я очутился на грани обморока. Я даже плохо помню, что случилось потом – Соби завершал битву уже без участия моего сознания. А о том, что мы в очередной раз победили, мне подсказали распростертые на земле тела противников, в отличие от меня оказавшихся за гранью обморока. Но собственная слабость так меня взбесила, что Агацуму я всё-таки наказал.

Справедливо рассудив, что терять мне уже нечего и голове моей вряд ли станет хуже, я со всей силы ударил его по Связи, стремясь передать всю ту боль, которую чувствовал сам. Агацума свалился на колени неподалёку от наших поверженных соперников, задыхаясь и скребя пальцами по груди. А мне, глядя на него, почему-то становилось легче. Не на самом деле, конечно, – простая психосоматика. Если причиняешь боль другому, самого как будто отпускает.

Длилось это не меньше двух минут, за которые мне почти удалось абстрагироваться от боли. Вернее, она никуда не делась, даже усилилась – ведь в тот момент продолжался расход Силы. Просто я заставил себя почувствовать собственное тело целиком, а ниже подбородка оно было в полном порядке. Осознав наконец, что я – это не одна огромная пульсирующая от боли голова, я оборвал и посыл по нити. Уж не знаю, чем у меня вышло так сильно приложить Соби, но с земли он поднялся не сразу.

Странно, наверное, мы смотрелись со стороны. Парочка парней валяются на земле в глубоком обмороке, Соби стоит на коленях, корчась и задыхаясь от боли, и я возвышаюсь надо всем этим, пялясь в пространство. Несколько пар, которые застали всю сцену целиком, тут же смылись, а те, кто шёл в нашу сторону по дорожке, спешно сменили маршрут. Завтра наверняка будут судачить и втихаря показывать на меня пальцем – хорошо, что я уже привык.

Когда голова превратилась в сгусток такой боли, что мне уже стало практически всё равно, а Соби восстановил дыхание и пришёл в себя, я решил, что на сегодня с меня хватит, – и мы, не сговариваясь, пошли к административному корпусу. Здесь Соби почти насильно усадил меня на ступени и закурил, а через полчаса прозвучала сирена. Все, кто ещё держался на ногах, отправились в зал узнавать результаты тренировки. Послав туда и Соби, я остался на свежем воздухе, и теперь сижу в одиночестве, осторожно массируя виски. Наверное, опять психосоматика, но как будто от этого боль немного притупляется. Во всяком случае, когда мне надоедает и я останавливаюсь, в голове опять нещадно стреляет. А пока я давлю пальцами на виски, моё мучение не прекращается, но хотя бы становится ровным.

– Sleepless, – Соби возникает рядом бесшумно и тут же закуривает.

Интересно, какая по счёту пачка за ночь уже пошла?

Вздохнув, открываю глаза, заставляю себя отнять руки от головы и бегло оглядываю тех, кто выходит из корпуса вслед за Агацумой. Судя по их лицам, мало кого расстроил проигрыш. Но все они по-прежнему обходят нас стороной.

– Сколько? – спрашиваю я, хватаясь за поручень, чтобы встать на ноги.

– Их Жертва пришла в себя не сразу. Но они успели одержать две победы. У них – семьдесят, у нас и Careless – по шестьдесят, но Ямада-сенсей была недовольна тем, что они сражались с заведомо более слабыми противниками. У остальных – меньше.

А результаты неплохие. Да что там – они, без ложной скромности, впечатляют. Потому что, если рассудить здраво, победили мы. Пусть не по очкам, зато по факту. Мы сразились с шестью сильными парами, Careless – тоже с шестью, но с халтурой. А Жертва сегодняшних «победителей» вообще две трети тренировки провалялась под забором полигона. Жаль, что мы с ними не схлестнулись напоследок. Наверное, Гинка очухалась только к тому моменту, как я, наоборот, объявил отбой.

Постояв немного в молчании и дождавшись, пока остальные разбредутся, Агацума выбрасывает окурок и пристально смотрит на меня.

– Сэймей. Пойдём ко мне?

Очень… внезапное предложение. Вот так просто, без предисловий, наводящих вопросов и осторожных слов. Подняв мутную голову, отвечаю ему тяжёлым взглядом. Но Агацума почему-то ничуть не смущается. Хорошенько вглядевшись в его лицо, я понимаю, что Соби и сам смертельно устал. Ни синяков под глазами, ни нездоровой бледности – выглядит он как обычно. Выдаёт его другое. Он так вымотан, что не может ни улыбаться мне, ни даже формулировать просьбу или предложение. У него нет сил ни на привычную маску, ни на лишние слова. Поэтому и вопрос получился серьёзным и, наверное, важным – не стал бы он в таком состоянии растрачиваться на ерунду или очередную дурь в его стиле.

Пока я обдумываю всё это, пауза затягивается. Видимо, Соби принимает её за сомнения, потому что добавляет уже мягче:

– Ты плохо выглядишь, Сэймей. Ты устал, и тебе нужно отдохнуть. До моего корпуса ближе идти.

Даже своим истерзанным болью мозгом я понимаю, что опять половина фраз осталась проглочена. Соби больше не поднимает вопрос об оказании помощи, не обещает, что вылечит меня, и не предлагает делиться Силой – сегодня я у него эту охоту, похоже, начисто отбил. И то, что до его корпуса ближе – ну да, ближе, и шесть этажей по лестнице! – это ведь детская отмазка, причина выдумана, причём совершенно безыскусно. Его сейчас даже на нормальное враньё не хватает.

Но размышляю я недолго. Накрывает безотчётное желание выключиться хотя бы на полчаса и полностью довериться кому-то, кто сам решит, куда мне сейчас лучше идти и зачем. Всё это тоже можно отнести к «прелестям» Связи – Минами нам о таком рассказывал. Если резервы Жертвы на исходе, включается что-то вроде «аварийного генератора», который заставляет её захотеть прилипнуть к Бойцу как к единственному, кто сейчас может о ней позаботиться, и тем самым дать ему возможность принимать решения за обоих.

Не растрачиваясь на слова, я молча киваю, и мы направляемся к старому корпусу. Соби идёт медленно, постоянно оборачиваясь, чтобы проверить, не свалился ли я ещё посреди дороги. Свою помощь он благоразумно не предлагает – предпочитает не замечать, что двигаюсь я немного зигзагом. Единственное, что изобличает его заботу – это потемневшие, полные тревоги глаза. Правда, когда мы доходим до корпуса, беспокойство уходит из взгляда.

Поднимаемся мы на шестой этаж долго и с остановками. Вернее, это я то и дело торможу на очередной лестничной площадке, а Агацума быстро преодолевает новый ряд ступеней и дожидается меня. И всё это в гробовом усталом молчании.

Когда мы ступаем в знакомый тёмный коридор, я продолжаю медленно переставлять ноги, а Соби ускоряет шаг, чтобы отпереть дверь ровно к моему приближению. Войдя в комнату, я машинально снимаю кроссовки, наступая на пятки и даже не потрудившись расшнуроваться, хотя в прошлые свои визиты сюда и не подумал разуваться. Агацума в это время уже хозяйничает возле окна, расстилая футон. Прислонившись плечом к дверному косяку, слежу за тем, как он достаёт из комода чистое постельное бельё и меньше чем за минуту организовывает лежанку. Откинув одеяло, Соби распрямляется и выжидающе смотрит на меня.

– Ложись.

У меня есть дюжина причин, чтобы возразить или хотя бы огрызнуться: начиная с того, в каком приказном тоне он со мной разговаривает, и заканчивая тем, за каким чёртом нужно было тащить меня спать к себе?! Но мне лениво спорить, а Соби не собирается отступать.

– Сэймей, ложись, пожалуйста, – повторяет он, наклонив голову вбок. – Тебе нужно отдохнуть.

– Я мог бы спать и у себя.

– Я сделаю тебе чаю.

Железный аргумент. А у меня в комнате, разумеется, чайника не водится!

Да знаю я, знаю, чего он хочет. Чем ближе друг к другу Жертва и Боец, тем быстрее оба восстанавливаются. Пусть нет ни физического контакта, ни непосредственного обмена Силой, Связь-то продолжает работать. Соби мог бы пойти ко мне, но у него не было гарантии, что я не распрощаюсь с ним на пороге, едва он меня проводит. А ещё я терпеть не могу, если хозяйничают в моей комнате. В тот раз я тоже был в полубреду, когда он остался у меня на ночь и делал мне чай, но сегодня всё могло сложиться иначе. Притащить меня к себе во сто крат надёжнее – по крайней мере, в моём нынешнем состоянии сбежать я отсюда не смогу. Предусмотрительно с его стороны.

Окончательно сдавшись и уже не находя никаких запасных ресурсов для спора, подхожу к футону и валюсь на него на спину. Какой кайф! Кажется, горизонтальное положение – это именно то, чего жаждало моё тело последние часы. И в голове окончательно перестаёт стучать в такт сердцу. Полежав без движения несколько секунд, наконец устраиваюсь поудобнее и поправляю подушку. Внезапно обнаруживаю, что одеяло натянуто мне до груди – и когда он, интересно, успел? А главное, как? Я даже не заметил…

– Какой чай ты больше любишь: с бергамотом или с жасмином?

Соби уже шарит на своём огромном столе, откапывая из-под вороха альбомных листов чашку.

– Ни тот, ни другой, – буркаю я, параллельно размышляя, зачем соврал. Потом всё-таки добавляю: – С жасмином.

Подняв голову, успеваю поймать лёгкую улыбку Соби, когда он мельком смотрит на меня. По-моему, он неприлично доволен тем, что я у него остался. Или точнее, тем, что ему удалось меня вынудить.

Раздаётся щелчок электрочайника, и вскоре Соби опускается возле меня на колени, держа в одной руке чашку, а вторую ладонь подставив вместо блюдца. Принимаю чашку, стараясь не коснуться его – если случайно дотронусь, Связь так завопит, что у меня голова взорвётся, сам потом буду за Агацуму хвататься. Не надо, спасибо. Лучше отосплюсь, завтра буду как новенький. Делаю глоток обжигающего чая и жмурюсь от удовольствия. Оказывается, я ещё и дико пить хотел, просто головная боль приглушила все прочие потребности организма.

Несколько секунд Соби сидит рядом, проверяя, в состоянии ли я удержать на весу чашку, потом встаёт и начинает обустраиваться на ночлег сам. Второго футона у него нет, как нет и подушки, и даже кресла. Поэтому он достаёт из комода плед и небрежно расстилает его на полу вдоль стола.

Как пришли, свет мы не включали – всё равно пока сюда тащились и сражались с нескончаемой лестницей, начало сереть, и довольно быстро. Сейчас в комнате стало ещё светлее, и я, грея руки о чашку, с любопытством наблюдаю за тем, что делает Агацума.

Оценив своё лежбище как пригодное, он стаскивает с носа очки, откладывает на стол и трёт ладонью лицо. Потом вдруг замирает, хмурится, аккуратно заводит руку за спину и проводит пальцами вниз по позвоночнику, слепо глядя в пол. Прислушивается, значит. Нам ещё в первый год рассказывали, что Бойцы как-то иначе могут ощущать собственное тело. Я не уловил всех тонкостей, но они вроде бы умеют сосредоточиться на конкретной части тела или органе, чтобы понять, всё ли с ним в порядке.

За эту мысль цепляется и другая, пришедшая, пока я рассматриваю его руку с тёмным широким синяком от многочисленных оков. Всё-таки, если не считать мою болезную голову, Соби сегодня досталось куда больше, причём в разы – ведь он получал лимитеры вместо меня на протяжении четырёх поединков. Могу только представить, насколько он вымотан и как ему наверняка до сих пор больно – не стоял бы он иначе с таким напряжённым лицом, ощупывая поясницу.

Заметив, что я его разглядываю, Агацума заставляет себя вновь принять обычный невозмутимый вид. Помаячив у стола ещё немного, ложится на плед, вытягивается и кладёт руку за голову. Пару раз моргает, глядя в потолок, и закрывает глаза. Мне не слышно даже, как он дышит. Допив чай, отставляю чашку подальше на пол и сам укладываюсь.

Чем дольше лежу, тем явственнее ощущается уже, к счастью, покидающая меня боль. Дьявольское блаженство. Никогда не думал, что можно испытывать удовольствие от боли – чувствуя, как она отступает, возвращая мне клеточку за клеточкой моего же тела. Когда голова перестаёт болеть зверски и начинает болеть не больше обычного в пасмурную погоду, отмечаю, что спать на полу не слишком мягко. Хоть футон и толстый, гладкость пола остро отдаётся в лопатках и пояснице. Какое-то время я шевелюсь и ёрзаю, стараясь устроиться. Потом поворачиваюсь набок, случайно открываю глаза и вижу, что Соби тоже лежит на боку, спокойно глядя на меня.

Занавесок у него нет – благо окна на запад выходят, – и с каждой минутой в комнате становится всё серее. В ленивом предутреннем свете черты его лица кажутся необычайно мягкими. Брови, вопреки обыкновению, не выглядят прямыми изломанными линиями, скулы не напряжены и губы не слились в единую ровную полоску. Взгляд чуть расфокусирован – наверное, из-за отсутствия очков, но зрачки неподвижно застыли на мне. И ресницы опускаются всё плавнее и медленнее.

За окном принимается чирикать птица, но где-то совсем вдалеке. Появляется методичный шелестящий звук, и я не сразу понимаю, что это всего лишь уборщик взялся за метлу, чтобы очистить дорожки от листьев. Похоже, начинает он с восточной части комплекса, потому что до моих окон обычно добирается, уже когда я просыпаюсь. До наступления полноценного утра ещё далеко. Все, кто участвовал сегодня в тренировке, наверняка уже уснули, а те, кого эта ночь не коснулась, ещё не пробудились. Только мы с Соби зависли между ночью и днём на небольшом пространстве жёсткого пола. Но вскоре усталость одерживает окончательную победу. Соби моргает всё реже, пока его глаза не закрываются совсем. Последнее, что он видит, прежде чем провалиться в сон, – моё лицо. Последнее, что вижу я, – намёк на сонную улыбку на его губах.

Соби, помнишь, ты обещал показать мне волшебство? Не забудь о своём обещании. Потому что сам я об этом никогда не попрошу…

Как ни странно, просыпаюсь я первым. Ещё не подняв веки, шевелюсь, чувствую под лопатками жёсткость постели и в момент вспоминаю, где нахожусь. Тут же и замечаю, что чего-то не хватает. Ах, да. Дикой головной боли, которая за остаток ночи полностью сошла на нет. Сев на футоне, потираю глаза и поворачиваюсь к Соби. Он всё ещё спит, лёжа на боку и положив правую руку под голову – даже позы не поменял. А на улице уже вовсю кипит жизнь: снизу доносятся детские голоса и эхо шагов по тротуару. Все старшие ученики, ясное дело, ещё отсыпаются и не спешат вытаскивать себя из постели к завтраку. Хотя какой, к чёрту, завтрак? Наручные часы показывают мне второй час дня.

Выбравшись из-под одеяла, первым делом навещаю туалет. Совмещённая с ним ванная выглядит так же аскетично, как и комната: самой ванны здесь нет – лишь душевая кабинка с занавеской вместо дверок, раковина с уродливыми трубами, уходящими в пол, и унитаз. На крючке висит единственное полотенце, так что лицо и руки приходится вытирать туалетной бумагой. Все банные принадлежности спрятаны в шкафчик за зеркалом, на бортике раковины нет ничего, кроме мыла, – даже стакана с зубной щёткой. А ещё здесь очень чисто: ни грязных разводов у слива, ни застрявших в нём волос, ни пыли. Как будто ванной комнатой пользуются редко и только по необходимости или маниакально драят её каждый день, из-за чего она похожа скорее на санузел в номере гостиницы.

Да, я в курсе, что в чужих вещах копаться нехорошо, но, кажется, вопрос со «своим» и «чужим» в отношении Бойца я для себя уже прояснил. Так что без зазрения совести исследую зазеркальный шкафчик, рассматриваю тюбик с зубной пастой, читаю этикетку дезодоранта – и не нахожу совершенно ничего занятного, кроме туалетной воды. Когда гладкий серебристый флакон оказывается у меня в руках, долго принюхиваюсь, смотрю на название – «Kenzo» – и хмурюсь. В запахе отчётливо прослеживается что-то цитрусово-чайное. Интересно, с чего я взял, что это дикая вишня? Ну, да какая разница?..

Выйдя из ванной, останавливаюсь посреди комнаты, в раздумьях глядя на спящего Соби. Разбудить его – нет? Оно и понятно, почему я проснулся раньше: Агацуму вчерашняя тренировка вымотала сильнее, а Силой я не делюсь, поэтому его регенерация происходит во время естественного сна. Ладно, пусть пока дрыхнет, я-то уж найду чем заняться.

Строго говоря, заняться у Соби нечем. При беглом осмотре комнаты не нахожу даже книжек, кроме нескольких учебников. Я могу просто уйти к себе, чтобы принять душ и выпить чаю. Но во-первых, чаёвничать можно и тут, а во-вторых, хочется окончательно прийти в себя, прежде чем встречаться и разговаривать с кем-то снаружи: уверен, стоит мне сделать шаг на улицу, тут же наткнусь на кого-то, кто полезет с расспросами, и мне ещё очень повезёт, если это будет не Минами. Поэтому, отринув вариант с тихим бегством отсюда, отправляюсь к столу ставить чайник.

Пока он закипает, бездумно вожу глазами по сваленным в кучу наброскам, раскиданным по столешнице кистям и многочисленным заляпанным краской баночкам, а в голову в это время лезут какие-то чудные мысли. На самом деле удивительно, что мне удалось заснуть, потому что этот нехитрый процесс становится невозможным, если в комнате, помимо меня, находится кто-то другой. Это с Рицкой я могу спать хоть в одной постели, но в иных случаях все попытки заканчивались суровой бессонницей. Если неподалёку лежал кто-то посторонний, пусть и спящий, мне моментально становилось жарко и душно. Хотелось сорвать с себя одеяло, но без одеяла чувствуешь себя уязвимым и как будто голым, и тогда сон не идёт ни в какую.

Именно поэтому я не люблю ездить куда-то на ночных поездах, когда всё купе дружно храпит, а ты пялишься совой в окно и считаешь минуты до прихода рассвета. Так было ещё в детстве, даже ещё до того, как родился Рицка. Пока я был маленьким, не задумывался, почему так, а когда попал в Луны, Томо дал мне подходящее объяснение ещё в первую нашу встречу. Ну да, не люблю людей; да, они меня напрягают; да, чувствую на подсознательном уровне угрозу – что же теперь поделать? Только не ложиться ни с кем в одной комнате. И то, что я спал в паре метров от Соби, ещё вчера днём показалось бы мне странным, а с нынешнего утра странным не кажется уже практически ничего. Включая и то, что Соби, после наказания на виду у четверти школы, вместо того, чтобы послать меня куда подальше, потащил отсыпаться к себе. Видимо, Связь всю ночь хорошо себя вела, потому что сейчас на мне не осталось даже следа от оков.

Вода в чайнике пузырится, щёлкает кнопка. Кинув в чашку ложку жасминовой заварки, заливаю кипятком и жду, пока настоится, за неимением стула прислонившись к столу. В принципе, этот стол, составленные под ним картонные коробки и мольберт – единственное, что тут можно поизучать, пока я основательно не заскучал. Взяв чашку и сделав первый глоток, подхожу к мольберту и срываю светлую ткань, которой завешена стоящая на нём картина.

Это пейзаж, нарисованный маслом, судя по всему законченный. Абсолютно безынтересный. В картине нет ничего, что отличало бы её от штампованных китчевых открыток для туристов. Я бы даже на рабочий стол такую заставку не поставил. Просто деревья, просто трава, просто огненно-красный закат. Кстати, такой закат я недавно наблюдал, пару недель назад, когда случайно наказал Соби после моей стычки с Кинкой. Тогда Агацума явился ко мне с пятном краски на рукаве, постоянно на небо поглядывал, словно боялся упустить какой-то момент. Вероятно, как раз и малевал этот шедевр. Приглядываюсь – и действительно. Это наверняка то самое дерево, растущее аккурат перед входом на пропускной пункт. Если бы изображение было чуть «левее», был бы виден и кусок забора. Кажется, Агацума убил на картину несколько дней. Спрашивается, зачем? Ведь хрень же вышла полная.

Поскольку одна рука у меня занята чашкой, ткань просто набрасываю на подрамник как попало и возвращаюсь к столу. В левой его части высится кипа бумаг, файлов и папок – должно быть, с набросками. Снимаю несколько верхних папок, открываю, пролистываю эскизы. Бабочки, цветочки… Всё это я уже видел и в альбоме. Скука. Вторая папка, третья – одно и то же. А вот под следующей меня ждёт сюрприз – несколько сложенных вчетверо листов. Разворачиваю их и мрачно качаю головой.

Это те самые наброски с моим портретом, от которых я велел избавиться. Приказывать – не приказывал, вот он и… избавился, как счёл нужным. Дурак. Избавиться – значит выбросить. И если он сам не в состоянии это сделать, стало быть, сделаю я. Зло пихаю листы в задний карман джинсов, чтобы потом отправить в мусор, и мгновенно о них забываю, потому что внимание привлекает нечто, торчащее из коробки под столом.

Наскоро допив чай, ставлю чашку к чайнику и опускаюсь на корточки. Несколько картонных коробок заполнены настоящим хламом: от засохших кистей до каких-то испачканных красками тряпок неясного назначения. А в средней коробке валяются расписанные лоскуты. Гадая, что это за чертовщина, выуживаю их и раскладываю на полу. Долго рассматриваю… и наконец понимаю. Резко становится не по себе, очень неуютно, а ладони увлажняются.

Сейчас будет игра «собери паззл». Медленно двигаю лоскуты по гладкому полу, пока картинка не выходит цельной. Это луна. Огромная луна в ночном небе, разрезанная острым, судя по краям, ножом на двенадцать ровных идентичных полосок. Одна – вдоль всей картины, пять – поперёк. Паззл готов.

Когда я отдал приказ уничтожить картину, то всерьёз и до конца не верил, что Соби не просто это сделает, а сделает именно так, как я велел. И про эти двенадцать кусков на ходу выдумал. Какая разница? Мне и в голову бы не пришло проверять. А Соби… сделал. И теперь, как я понимаю, на выставку ему ехать не с чем. А не нужно было мне хамить в столовой при всех! Я ведь не буду теперь чувствовать по этому поводу угрызений совести? Нет, мне совсем не совестно. Вот ещё.

Хмыкнув, сгребаю лоскуты холста в кулак и швыряю обратно в коробку. Возможно, в других я бы мог найти ещё что-то любопытное, но ощущение, что на меня смотрят, проверить не даёт. Поворачиваю голову и натыкаюсь на холодные синие глаза, пристально следящие за мной. Соби уже сидит на пледе, не знаю, как давно, но разрезанную картину у меня в руках точно видел.

– Проснулся, – констатирую я, поднимаясь на ноги.

– Доброе утро, Сэймей, – делая вид, что ничего не случилось, Агацума встаёт, складывает плед и убирает в комод. Потом принимается сворачивать футон. – Ты давно встал?

– Не очень.

Движения Соби, как и всегда, быстры, точны и скупы. От его вчерашнего напряжённо-вялого состояния не осталось и следа. Значит, он уже восстановился. Если бы нет – спал бы и спал дальше. В том, что не я его разбудил, я уверен: не то чтобы старался не шуметь, просто привык вести себя тихо, ходить спокойно, не топая пятками по полу, и ничего не ронять.

– Как ты себя чувствуешь?

Отодвинув футон к стене, Соби выпрямляется и с явственным волнением ждёт ответа. Но когда я лениво машу рукой, успокаивается и даже осторожно улыбается мне.

– Будешь завтракать?

Необычный вопрос, если учесть, что в комнате Агацумы не наблюдается ничего относящегося к съестному или хотя бы к предметам кухонной утвари, не считая чайника и единственной чашки. И тут я слишком запоздало соображаю, что чашка у него действительно только одна, а ведь я из неё пил уже дважды…

Пользоваться чужой посудой в чьём-то доме, а не в каком-нибудь кафе, омерзительно. У меня дома даже собственная ложка есть, с гравировкой в форме листка клевера на ручке. Пользуюсь я ей с самого детства, сколько себя помню. И как бы усердно мама время от времени не предлагала мне заменить старый потёртый прибор, к согласию мы так и не пришли. А ещё я знаю, что мою ложку таскает Рицка, когда меня нет. Но это другое, ему – можно.

– Нет, я уже выпил чаю.

Соби раздумывает несколько секунд, потом совершенно не в кассу предлагает:

– Я могу сходить в столовую за бенто.

– Я же сказал: нет. Хватит меня донимать!

– Прости.

Агацума обходит меня, чтобы включить чайник. Берёт со стола чашку, на дне которой улеглась щепотка чаинок, и, даже не ополоснув, кидает в неё ложку заварки. Это подталкивает меня к мысли, что пора бы уже и честь знать. Наверняка он не меньше моего хочет принять душ и спокойно почаёвничать, не говоря уже о том, что сейчас он точно начнёт здесь курить. Однако когда я разворачиваюсь и делаю первый шаг к двери, он замирает с чайником в руке.

– Куда ты?

– Собирать вещи, – ухмыляюсь я. – Чего и тебе желаю.

– Сэймей?..

– Всё, Соби. Всё – понимаешь? Мы сваливаем отсюда. Дай мне, кстати, свой табель – по пути зайду к Ямаде-сенсей.

Агацума отставляет чайник на стол и в задумчивости складывает руки на груди.

– Ты уверен, что теорию и практику боя нам зачтут? Мы ведь не победили.

– Можно подумать, ты сам не знаешь, как сражались эти «победители»! Конечно, зачтут. Ямада говорила, что для нас не эти дурацкие баллы и «кубки» важны, а то, как мы бились.

Соби ещё пребывает в сомнениях, однако лезет в сумку за табелем и протягивает его мне.

– И как ты оцениваешь наши вчерашние поединки?

Он спрашивает это как бы между делом, глядя в пол, как будто ответ его не волнует. Но сама формулировка вкупе с его нарочитым равнодушием слишком отчётливо представляет мне вопрос в иной редакции: «Как я тебе?». Это так забавно, что я не удерживаюсь от короткого смешка. Потом вспоминаю его руки с огромными синяками от ограничителей, предназначавшихся мне, и смех обрывается.

– Хорошая работа, Соби.

Он робко поднимает на меня глаза, и улыбка, которая сползла с моих губ, перебирается на его.

– Сэймей, когда я увижу тебя?

– Не знаю. Я буду заниматься сборами. Попробую устроить так, чтобы уже завтра мы смогли уехать. Как только выясню, я тебя позову. И не вздумай на этот раз лезть к учителям сам.

– Хорошо, Сэймей.

Пока я обуваюсь, Соби не двигается с места. Лишь когда открываю дверь и бросаю через плечо: «Пока», – приближается, чтобы попрощаться и запереть замок.

Я иду к себе, но, вопреки сильному желанию принять душ и переодеться, задерживаюсь в комнате всего на несколько секунд: чтобы взять свой табель и отправиться прямиком к Ямаде. Сначала дела, а потом уже отдых и расслабуха.

Мне везёт застать её в кабинете, причём не одну, а вместе с Такадой-сенсеем. Во-первых, теперь не нужно тащиться в зал, во-вторых, можно не вылавливать отдельно Такаду. Они как раз сидят за столом с чашками кофе и просматривают на компьютере записи ночных боёв, когда я тихо стучусь и захожу.

Мне приходится застрять здесь на десять минут. Четыре из них меня нахваливает Ямада, ещё четыре Такада ругается на Агацуму, оставшиеся две они въедливо обсуждают наше «выступление», ничуть не смущаясь моего присутствия. В то, что они говорят, я почти не вслушиваюсь, мне уже абсолютно всё равно. Пара комплиментов, правда, всё же не пролетает мимо моих ушей. Несистемная Ямада, конечно же, восторгается Соби: его «великолепной выдержкой», «удивительной способностью импровизировать» и «потрясающей выносливостью». Ну а Боец Такада предсказуемо поёт дифирамбы мне: выбор противников, грамотная стратегия, умеренный расход Силы, отдельно отмечает наш бой с Faceless и мой личный вклад в победу. Я могу только стоять, поправляя периодически съезжающую улыбку, и монотонно кивать.