Текст книги "Место третьего (СИ)"

Автор книги: Тупак Юпанки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 76 страниц)

– Удачи, мальчик. Ещё встретимся.

С тех пор в голове почему-то засело, что Боец, который у меня появится, должен быть похож на Юрио. Такой же сильный, насмешливый в бою, такой, за которым будет нестрашно стоять. Необычный, непохожий на других. И уж точно не тупой слабак, который может нормально драться лишь под руководством своей Жертвы.

– Нельзя быть сильным и одиноким, – возражает Гинка на мою последнюю фразу.

– Ошибаешься. Только в одиночестве и сила. Сила – это когда у тебя нет слабых мест. А наличие пары автоматически их создаёт.

– Но ты ведь Жертва, а не Боец, ты не можешь сражаться один, – она, хмурясь, ковыряет палочками рис, кажется, всерьёз раздумывая над моими словами.

– Совсем один – нет. Но нужно, чтобы рядом был Боец, который не просто станет для тебя самой обычной парой, а с которым ты сможешь проявить свою силу, не будучи к нему привязан. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, – она качает головой, глядя в поднос: кажется, мыслями она уже не здесь.

– Боец – не просто оружие, это твоя вторая половинка, с которой ты делишь свою душу, – ещё одна проповедница пришла!

Ямато подмигивает Гинке и садится напротив меня. Она тоже знает – да вся школа, кажется, знает, – что садиться со мной рядом опасно для здоровья.

– Тебе лучше? – спрашивает её Гинка, но в голосе ни заботы, ни участия. Вежливый интерес.

– Да, всё отлично. Нагиса-сенсей… нас вылечила, с Коей тоже всё хорошо.

Ну да, и опустим ту часть рассказа, в которой Нагиса закалывает девчонок какими-то жуткими ядовитыми препаратами, от которых они потом полчаса блюют и не могут встать. Ямато часто рассказывала мне, какие опыты ставила над ними их милая сенсей, и на подробности не скупилась.

– А тебе, я слышала, досталось? – решает она перевести стрелки. И теперь это месть за то, как я разговаривал с ней в зале.

– В основном его самолюбию, – ухмыляется Гинка. Понимаю, женская солидарность.

Я молчу в ответ: зачем мне с ними препираться? Пусть болтают.

– Слушай, Сэймей, – Ямато наклоняется через стол и доверительно понижает голос, – ты бы перестал дурака валять. Прими Бойца, сколько можно сопротивляться?

– Он не мой Боец, – повторяю я, наверное, раз в двадцатый за последние месяцы.

– Ты про Имя? – спрашивает Гинка и тут же пожимает плечами. – Ну и что? У нас с Кин-тяном тоже сначала не было общего Имени. Нас объединили, потому что мы по возрасту и по Силе друг другу подходили. Ну и ещё Ямада-сенсей подумала, что с нашими именами это будет забавно… А через полгода и общее Имя появилось.

Я выразительно смотрю на её накладные Ушки. Знаю я, когда у них «Имя появилось» и после чего. А ведь она всего на год меня старше. Намекает, значит, что и у нас с Накахирой Имя так же может «появиться»? Увольте, пожалуйста. И можно без выходного пособия.

Ямато – моя ровесница, и Ушки у неё пока свои, но ведь сама мне рассказывала, что они с Коей вытворяли перед появлением Имени. Если её рассказы – правда… то странно, как что-то ещё на голове у обеих держится. Хотя она вполне могла и приукрасить: я же мальчик приличный, в таких делах непросвещённый и носящий почти что пояс верности. Самому себе. Она много раз пыталась вогнать меня в краску своими россказнями, только что-то у неё ничего не вышло.

– И у нас с Коей не сразу, – подхватывает Ямато. – Да у большинства так. А у вас и не появится, пока ты не признаешь Бойца своим.

– Он не мой, – что-то я как заевшая пластинка. – Это просто временно, пока я не найду…

– Твой, твой, – Ямато машет на меня рукой и смеётся. – Ты просто не хочешь его признать, потому что он сам неудачник и тебя считает таким же. Ты его укротить не можешь, вот и бесишься.

– Заткнись, – я начинаю злиться.

– Что, правда глаз колет? Ты думал, ты весь из себя такой уникальный, особенный! И у тебя, конечно, должен быть такой же особенный Боец, да? Но смирись, Сэймей. Ты самая обыкновенная посредственная Жертва. И Бойца тебе нашли под стать.

Иногда я жалею, что не могу вспылить, вскочить, накричать на того, кто сказал мне гадость. Или грохнуть, например, подносом об стену, а лучше – об чью-то голову… Тогда бы и злость моментально улетучилась, легче бы стало. Но нет, я так не умею. Я спокойно дожёвываю кусок рыбы, вытираю губы салфеткой, медленно встаю и, упершись кулаками в стол, склоняюсь к смазливому личику Ямато.

– Эй ты, жертва новшеств генной инженерии, – я знаю, как выгляжу в эту минуту, и Ямато предсказуемо отшатывается. Гинка переводит напряжённый взгляд с меня на неё и обратно. – Твоё мнение здесь никого не интересует, ты же никто и даже ничто. Ты полный ноль. Не лезь не в своё дело и не смей больше открывать рот, когда тебя не спрашивают, поняла? Иначе очень сильно пожалеешь, я тебе это обещаю.

Под ошарашенное молчание обеих распрямляюсь и неспешно иду к выходу. Сейчас пойду прямо к Чияко и попрошу – нет, потребую! – чтобы искала мне другого Бойца, а не это ходячее недоразумение. Иначе – всё. Соберу вещи и умотаю отсюда к чёртовой матери. Поеду в другую школу, в каком-нибудь Китае или в Штатах. Может, там найдётся подходящая мне пара?

– Сэймей, стой! – как ни странно, у дверей меня нагоняет Гинка. Или не поняла, что мой монолог частично был обращён и к ней? Да нет, поняла, наверное, но как обычно проглотила и сделала вид, что её это не касается. Я был прав: я ей точно нравлюсь. – Ну зачем ты так, а?

Она что, решила мне мораль почитать?

– Это не её дело. И не твоё.

– Да, но жалко видеть, как такая сильная Жертва, как ты…

– Так тебе меня жалко?! – резко оборачиваюсь, и Гинка, которая шла на шаг позади, почти врезается в меня.

– Извини, я просто…

– Не нужно меня жалеть, поняла?

– Я не так выразилась, я просто сочувст…

– И сочувствия твоего мне нужно.

– Эй, что происходит? – Кинка неясно откуда вырастает между нами и словно невзначай заслоняет от меня свою Жертву. Чем больше смотрю на этого уродца, тем яснее понимаю, почему Гинка запала на меня.

– Кин-тян, не лезь!

Я отступаю назад, глядя на них. Шаг, ещё шаг, первая ступенька лестницы…

– Что значит «не лезь»? Он кричал на тебя!

– А сейчас кричишь ты! Сэймей, подожди…

– Мне не нужны ни жалость, ни сочувствие, ни чужой нос в моих делах! – ступенька вниз, ещё одна. – Потому что у меня будет отличный Боец, самый лучший Боец, понятно? И он будет очень сильным, в десятки раз сильнее всех вас вместе взятых! И тогда, поверь, он сотрёт в порошок и тебя с Кинкой, и чёртовых Зеро, и даже тех, Bloodless! И глазом не моргнёт! Я лучший, и у меня будет только лучший Боец. А жалость свою оставьте для себя, неудачники!

И на этой позитивной ноте я сбегаю вниз по лестнице. Странно, но в этот момент у меня отличное настроение. Обычно подобные слова – не более чем глупая юношеская бравада, поэтому я никогда не позволял себе говорить подобной ерунды. Но именно сейчас появляется непонятное чувство, что я сказал правду.

И уже следующим вечером, субботним, между прочим, который можно было бы потратить на чтение или уроки, а лучше – на поездку домой, я лежу на диванчике в кабинете Томо и слушаю, как в сухой тишине бьются друг о друга металлические шарики вечного маятника. Эта сука, Гинка, на меня настучала. Самое интересное, что когда она рассказала Ямаде-сенсей всю историю, и сенсей попросила подтвердить Ямато, та пожала плечами и ответила, что ничего не знает, не видела и не слышала. Неужели боится, что я в отместку разболтаю какие-то её тайны, которыми она со мной делилась с размахом? Не может быть. Знает же, что я своих не сдаю. А вот Гинка – другое дело. И пожалуйста – результат заставил себя ждать не больше суток. Я лежу на диванчике в кабинете Томо, нашего местного мозгоправа, и давлю из себя скупые ответы на его нелепые вопросы.

За поведением Бойцов в школе, помимо учителей, следят тренеры и медики. Если Боец странно себя ведёт, выходит из-под контроля, проявляет агрессию – это первый сигнал к тому, что ему пора промыть мозги Луновскими способами – начиная с щадящего гипноза и заканчивая тяжёлыми препаратами, которые делают из человека овощ на столько, сколько потребуется, чтобы его «вылечить». Хотя агрессия для Бойцов – это нормальное состояние. Во-первых, они постоянно сражаются, а во-вторых, некоторые просто не выдерживают давления Жертвы. В конце концов, не у каждого хватит нервов и терпения целиком и полностью отдаться в чужие руки и подчиниться. Вот и буянят время от времени. Потом проводится «лечение», и они возвращаются к своей паре кроткие, как ягнята. На ближайшие месяцы уж точно.

А с Жертвами всё иначе. Нам, конечно, меньше достаётся, но мы и урон школе или людям можем принести куда меньший. Поэтому, если Жертва начинает вспыхивать, с кем-то ругаться, угрожать или ещё что-то в этом духе, её просто отправляют к Томо на задушевные разговоры.

Томо – добрейшей души мужик, мягкий, флегматичный, понимающий. В смысле, действительно понимающий, а не создающий иллюзию понимания, как обычные психологи. Я в самом начале был его частым гостем. Чияко-сенсей хвалила меня за таланты и хорошую учёбу, но почему-то думала, что мне сложно адаптироваться в новом коллективе. Я ни с кем не поддерживал отношения, сам на контакты не шёл, держался особняком. Вот она и отправила меня к Томо на серию сеансов. Я думал, придётся долго убеждать его, что на самом деле я не псих, я просто… такой. И у меня всё нормально – ну не хочу я ни с кем общаться, потому что они все идиоты, с ними поговорить не о чем, мой пятилетний брат и то умнее. И вообще, просто оставьте меня в покое, я тут буду тихо и мирно учиться, прилежно делать домашнее задание и никого не трогать, поэтому всего лишь прошу о взаимности. Но Томо уже через полчаса сообразил, в чём дело, и ещё посмеялся, когда я рассказал, как Чияко за меня волнуется. Он мне сказал, что парень я точно асоциальный и, предположительно, мизантроп, но при желании вполне могу адаптироваться везде, где захочу – не дурак ведь, понимаю, что людишки обычно не любят тех, кто не любит людишек. Но вот заставить меня захотеть он, конечно, не может, так что даже и пытаться не будет. А поскольку десять сеансов назначено и нам нужно чем-то заниматься, давай, говорит, просто разговаривать. И вот в течение двух с половиной месяцев мы просто разговаривали. Сначала я говорил с неохотой, но потом понял, что он меня вправду слушает, и разговорился. Про семью рассказал; про родителей, которые постоянно ругаются, потому что у папы, похоже, появилась любовница; про брата, про то, как я по нему скучаю и жалею, что Гоура так далеко от дома… В общем, про всё. А он мне в ответ тоже какие-то байки из своей жизни травил. Так и познакомились.

Второй раз меня к нему направили, когда мне было двенадцать. Тогда как раз начались практические занятия – первые бои. С временным Бойцом – в то время какой-то девчонкой, подопечной Ямады-сенсей – нужно было объединяться при помощи прикосновения. А я просто не мог. Меня наизнанку выворачивало, когда она притрагивалась ко мне своими маленькими потными ручками. К концу занятия все остальные пары уже осваивали Систему, а мы всё никак не могли войти. Закончилось тем, что я пообещал сделать над собой усилие, но когда она всё-таки вцепилась мне в пальцы и принялась читать заклинание, не выдержал – и меня просто вырвало на пол. Девчонка обозвала меня извращенцем, расплакалась и убежала жаловаться своему учителю, а мне пришлось снова отправляться к Томо.

Он долго расспрашивал, где мне нравится спать, питаюсь ли я в столовой – питаюсь, конечно, не помирать же с голоду, но очень быстро и мало, – пожимаю ли я руки приятелям, обнимаюсь ли с родственниками – да есть один такой, мелкий, с хвостом. Спрашивал про общественный транспорт, про одежду, про врачей, про общий душ… Потом заключил, что гаптофобии у меня, конечно, нет, но с такой гипертрофированной брезгливостью системному человеку будет нелегко – обмен Силой-то через прикосновения происходит. Но успокоил, рассказал, что был у него несколько лет назад парень с готовым диагнозом: без перчаток из комнаты не выходил – заразиться боялся. Мучился он ровно до тех пор, пока своего одноимённого не встретил. А как встретил, так и забыл, что должен пугаться его прикосновений. С остальными, конечно, всё осталось без изменений, но на Бойца это совершенно не распространялось. Поэтому со мной, скорее всего, так и будет. Когда встречу его и пойму, что это он, сам первым потянусь, и никаких проблем с объединением не будет.

И вот третий раз я у Томо. Злой как чёрт – на эту Гинку, в основном, – поэтому беседа пока не клеится. И вопросы на первых порах стандартные и глупые: про еду, про сон, про стресс в последнее время, про признаки депрессии. Да нет у меня никакой депрессии, у меня Бойца нет! И вот после того, как я выпаливаю нечто похожее, Томо, наконец, откладывает в сторону блокнот и ручку – я ж знаю, что он всё равно там геометрические фигурки рисует, – а это явный сигнал к началу нормального разговора. Я сам принимаю сидячее положение и подгибаю одну ногу под себя.

– Слушай, ну так что всё-таки там, в столовой, случилось? – интересуется он, участливо глядя на меня, как на человека, которого несправедливо обидели.

– Да не знаю я, просто сорвался. У меня такое редко бывает, сам знаешь.

– Да не то что редко, вообще не бывает. Поэтому я тут прокручиваю ваш разговор по кругу и не могу понять, какие её слова тебя так задели. Если ты, конечно, рассказал мне всё честно.

А я всё честно рассказал. Вплоть до реплик и конкретных слов – что мне от Томо-то скрывать?

– Да я ведь уже сказал: она полезла не в своё дело, вот я и взбесился.

– А может, ты подсознательно понимаешь, что её слова – правда? – осторожно спрашивает Томо, потирая висок.

– Нет. Чушь. Я сильная Жертва и я это знаю.

– Ты-то – да, но вот твой Боец…

– Да не мой он!

– Ага! – Томо радостно тычет в меня пальцем. Чёрт, я попался. Это называется «вывод на достоверные эмоции». – Тебе так не нравится этот парень? Почему?

– Потому что он слабый, непослушный, тупой… Он… Томо, – я смотрю на него почти умоляюще, – он просто не моя пара, понимаешь? Я знаю это, я чувствую.

– Но большинство Жертв поначалу ничего не чувствует, и Имени общего нет. Нужно просто познакомиться поближе, притереться друг к другу.

О нет, и он туда же!

– Я не собираюсь тереться об парня, с которым мне противно даже рядом стоять. Я уже знаю, что мы не пара, ты пойми, наконец! Тут знакомься – не знакомься… И даже если каким-то образом у нас получится создать Связь и разделить Имя, Beloved будут очередной посредственной боевой парой. Таких десятки.

– А ты хочешь быть лучшим?

Что за постановка вопроса вообще?

– Я буду лучшим.

– Да, Сэймей, – тянет он, качая головой не то с сомнением, не то уважительно, – уверенности тебе не занимать. Это отличное качество для Жертвы.

– Я знаю.

– Но нужно уметь различать уверенность и самомнение.

– У меня первое, Томо.

– Почему?

– Потому что лучшим буду не я один. Мой Боец тоже будет лучшим.

– Приятно слышать такое от себя, Сэймей. Ты наконец решил признать, что целое – больше, чем две половинки?

Томо очень хорошо знаком с моей точкой зрения относительно иерархии в боевых парах. Она сложилась у меня почти сразу же, как только я узнал о ролях Жертвы и Бойца. Меня тогда удивило, почему нас, видящих свою пару так же, оказалось настолько мало. До большинства моих однокурсников не сразу дошла вся соль ситуации. Так что для Томо сейчас слышать подобное от меня, понимаю, странно.

– Ты меня не так понял, – вздыхаю. – Я имел в виду, что мой Боец будет достоин меня.

– Сэймей, – Томо прищуривается, – а если он будет сильнее, лучше?

– В каком это смысле?

– Помнишь, ты как-то рассказывал мне о Bloodless? Ты решил, что Жертва у них и в подмётки Бойцу не годится.

– Да тот парень просто идиот. Я же не такой. И вообще – без обид, Томо, – но Боец не может быть лучше Жертвы. Нас нельзя равнять по одним и тем же меркам. Жертва – каркас пары, а Боец – всего лишь инструмент.

Томо кивает только с намёком на улыбку, не соглашаясь, а, скорее, показывая, что слушает меня. Сам он – Боец. Я сильно удивился, когда узнал об этом. В поведении и повадках у всех Бойцов есть кое-что схожее, но за ним я подобного ни разу не наблюдал. Он вёл себя, как типичный несистемный. Но потом я выяснил, в чём дело. Жертва Томо погибла почти пятнадцать лет назад, и они были вместе всего три года. А после этого он ни разу не входил в Систему – сумел зажить нормальной жизнью. Наверное, поэтому я с лёгкостью воспринимаю его как равного себе. А Чияко-сенсей – мой личный учитель, кем бы ни была, она для меня просто вне категорий.

Ямато говорит, что я слишком высокомерен, что я зарываюсь, что никто не давал мне права смотреть на Бойцов – таких же людей, как и мы – свысока. Даже не хочу разбираться, права она или нет, я просто не могу иначе. С самых первых дней в школе мне рассказывали о том, кто такие Бойцы, для чего они нужны Жертве, до каких пор должны подчиняться, какие приказы обязаны выполнять, как Жертва может и имеет право контролировать их, как далеко может заходить в наказаниях… Я знаю, что большинство Жертв не злоупотребляют своей властью. Например, Гинка и Кинка – вместе, держатся на равных, отношения у них неформальные, никакой системы наказаний нет, и приказывает Гинка, насколько можно судить, только в Системе. Но, глядя на Кинку, я не в состоянии не думать о том, что она может делать что угодно, а Кинка обязан будет подчиниться. Пусть пока они друзья и любовники, но эти «может» и «обязан» навсегда определили моё восприятие абсолютно всех Бойцов.

– Но ты ведь и не будешь отрицать, что пары без Бойца не составить? – продолжает Томо. – Твоя сила без него почти ничего не стоит. Гипнозом занимаются и медики, а больше ты – без обид, Сэймей! – ни на что не годен, – его улыбка становится шире.

Думает, что победил. Ну уж нет. Зря я, что ли, лучший на курсе по эристике?

– Томо, мы не рассматриваем случай, когда Жертва осталась без Бойца или ещё не нашла его. Мы говорим о уже сложившейся паре. И вот в ней Жертва стоит у штурвала, а Боец – без обид, Томо…

Я прерываюсь, потому что мы начинаем смеяться одновременно.

– Ладно, Сэймей, – плечи Томо последний раз вздрагивают, и он успокаивается. – Давай вернёмся к Накахире. Что тебя в нём не устраивает?

– Проще назвать, что устраивает, да и то этот список будет пуст, – фыркаю я. Томо молчит, видимо, хочет, чтобы я выговорился. Ну а что тут, собственно, говорить? – Он мне не Боец, понимаешь? К своему Бойцу не чувствуешь такого отвращения, я уверен. И от него не захочется держаться как можно дальше. Он должен притягивать, так? Ты должен узнавать его в толпе, не оборачиваясь, – я понимаю, что меня уже несёт, но продолжаю разговаривать с ножкой стула Томо. – Когда он загружает Систему, ты чувствуешь подъём сил, а не пустоту и неприятный зуд в пальцах. Он понимает тебя с полуслова. Он чувствует твоё настроение. А ты чувствуешь, когда он рядом. И ещё, наверное… ты хочешь дотронуться до него.

В своё время я пришёл к выводу, что это не только тараканы в моей голове относительно личного пространства – но и просто пока не попалось человека, которого я бы захотел в него впустить. Рицка не в счёт, он – мой. С той минуты, как появился на свет. Он даже не другой человек, не кто-то иной, он как будто кусочек меня. Но это – Рицка. С другими людьми всё иначе, и так было сколько себя помню. Но, как говорит Томо, нельзя отбрасывать такую вещь, как «тактильный голод». Да, изредка у меня возникает странное и совершенно мне не свойственное желание почувствовать под ладонью тепло чьего-нибудь тела, узнать, какова на ощупь чужая кожа или как часто бьётся сердце другого. Но главное, не просто коснуться кого-то, а по-настоящему захотеть этого. Да, изредка я хочу хотеть. Но довольно быстро прогоняю эти дикие мысли. Однако когда у меня будет Боец, действительно мой, он вполне может стать кандидатом на осуществление обоих моих желаний. В конце концов, кто, если не он?

– Красиво, – по-доброму усмехается Томо. – Если бы мне лет пятнадцать назад такое сказала моя девочка, я бы в ту же минуту свернул бы ради неё горы, достал бы с неба столько звёзд, сколько удержал бы, и положил бы к её ногам все сокровища мира.

– А почему она так не сказала?

– Потому что мы не были лучшими. И она это знала. А у тебя нет такого знания. Хотя… – он впадает в задумчивость, – может, оно и хорошо. Мне кажется, с тобой любой Боец станет лучшим.

– Спасибо, Томо.

Ну хоть один нормальный человек среди всего этого бедлама.

После ещё десяти минут отвлечённого разговора об учёбе направляюсь в своё крыло, а он сейчас – я знаю – будет сидеть и строчить отчёт о нашей встрече, который затем отошлёт Чияко, Ямаде-сенсей и, разумеется, Минами – без его ведома ни один порыв ветра в пределах школы не пролетает. И ещё я знаю, что будет написано в этом отчёте:

«Случайная вспышка агрессии на фоне постоянного стресса, усугубленного подавленным настроением из-за полной несовместимости с подобранным, пока не инициированным в пару Бойцом (личностные характеристики, психологические портреты и системные параметры обоих прилагаются).

Заключение: опасности для себя или окружающих не представляет.

Медикаментозное или иное лечение: не назначено.

Терапия: не требуется.

Рекомендации: щадящий режим дня без физических нагрузок в течение семи дней. Пересмотр кандидатуры подобранного Бойца».

Добраться до своей комнаты мне удаётся лишь со второй попытки. Первую пресекает Нана, когда я уже поднимаюсь по лестнице. Она догоняет меня на предпоследней площадке и, преградив проход, тяжело дышит, держась за перила. И зачем было бежать за мной? Кому я понадобился настолько срочно?

– Аояги-кун…

– Что-то случилось? – я сдерживаю себя, чтобы не ляпнуть вместо этого: «Что я ещё натворил?».

– Тебе звонили… из дома. Сказали, срочно.

Когда я слышу подобное – а это бывает нечасто, – у меня мгновенно холодеют руки и появляется неприятное чувство, как будто я долго падаю в пропасть.

Нужно как можно скорее нестись в административный корпус на телефонный узел. Ещё одно дебильное правило Минами: учащимся запрещается иметь мобильные телефоны и совершать несанкционированные звонки. Все звонки осуществляются строго под присмотром работников коммутатора. В их офисе оборудовано пять звуконепроницаемых кабинок с телефонным автоматом и мягким стулом в каждой. А в компьютере отмечается номер телефона, на который звонишь, и длительность разговора. Не удивлюсь, если они и разговоры прослушивают. К чему такая конспирация, мне так постичь и не удалось. Даже если за стенами корпуса управления «Семью Лунами» кроются какие-то военные тайны, кто мешает мне разболтать их не по телефону, а, допустим, по возвращении домой? Конечно, на отъезд из школы ещё нужно оставить заявку как минимум за двое суток, но в девяноста девяти процентах из ста её удовлетворят. В исключительных случаях тебе откажут, но только если ты очень сильно проштрафился, отбываешь наказание или если возник иной форс-мажор.

До административного корпуса десять минут… быстрого бега. А Нана всё ещё стоит рядом.

– Нана, пожалуйста, дай свой телефон.

– С ума сошёл? Меня за это уволят.

– А мы никому не скажем. У меня сердце остановится, пока я доберусь до коммутатора. Пожалуйста. Вдруг с братом что-то случилось?

Стараюсь отогнать от себя это иррациональное чувство паники. Что может случиться с Рицкой? Строго говоря… ничего. Нет, я знаю, что вариантов тьма: от «попал под машину» до «утонул в ванне». Но это не может быть правдой. Ведь не может? А ещё я себя всё-таки знаю, как-никак. Когда речь заходит о Рицке и о том, что с ним могло что-то случиться, у меня и начинается это иррациональное, паническое и совершенно ничем не оправданное. В такие моменты я, наверное, похож на психованную мамашу, которая пытается дозвониться до своего ребёнка, опаздывающего домой на две минуты, и слышит уже четвёртый гудок, хотя раньше он всегда отвечал на третий. Мысли о том, что дома могло случиться что-то ещё с кем-то другим, меня даже не посещают.

– Да с чего ты взял? – её вопрос вторит какой-то малой моей части разума, которая в данный момент крутит пальцем у виска и нашёптывает, что я зря дёргаюсь.

– Ты же сама сказала, что звонок срочный. Последний раз я услышал от тебя «срочно», когда маму на улице ограбили.

Да, было дело. На неё напали недалеко от ночного супермаркета. Всего-то отняли две пачки молока и кошелёк, в котором была от силы тысяча йен. Но нет! Нужно же было всех на уши поднять, чтобы пожаловаться на кражу этого молока. Она распсиховалась, позвонила во втором часу ночи в школу. Меня тут же подняли с кровати, погнали чуть ли не в пижаме в административный корпус, Нана лично затолкала меня в кабинку и следила за мной через стекло. Я набирал номер уже дрожащими пальцами, прокручивая в голове десятки самых страшных вариантов смерти брата… а на том конце рыдающая в трубку мама со своим трёклятым молоком! Я чуть трубкой об стену не жахнул со злости. Сказал, чтобы больше не звонила мне посреди ночи из-за такой ерунды, и отключился.

Нана колеблется, взвешивая все «за» и «против», а потом выуживает из кармана брюк крохотный дамский телефончик и протягивает мне, воровато озираясь. Кивнув, я открываю крышку и набиваю номер, старательно попадая в маленькие кнопки – и как, интересно, она им пользуется с её-то маникюром? Хотя нет, скорее всего, пользуется редко. Нана ведь у нас живёт в Сети.

Подношу телефон к уху, против воли сглатываю, и отхожу на три шага к стене. Хоть какая-то иллюзия приватного разговора. Гудок, второй, третий – возьмите трубку! – четвёртый, пятый…

– Алло.

Хвала небесам!

– Рицка.

– Сэймей! – голос радостный, но немного сонный.

– Привет, – тоже улыбаюсь и закрываю глаза, представляя его улыбку, большие глаза, растрёпанные волосы, Ушки, возбуждённо стригущие воздух… Вот он стоит в коридоре в пижаме с синими котятами. И, конечно же, босиком – брата-то дома нет, некому напомнить про очень полезную деталь гардероба под названием тапочки. – Рицка, что случилось? Ты в порядке? Это ты звонил?

– Да, я-то в порядке… – радости в голосе заметно убавляется.

– А кто не в порядке?

– Просто папа… – и шумное сопение в трубку. Рицка почти никогда не плачет и сейчас явно сдерживается.

– Ну что там с папой? – выходит почти скучающе. Потому что я уже примерно знаю, что услышу.

Прислоняюсь к подоконнику, вспоминаю, что на меня до сих пор выжидающе смотрит Нана, и киваю ей: мол, всё нормально, все живы. Она расслабляется и тактично спускается вниз на несколько ступеней.

– Он пришёл домой очень поздно, и они опять поругались.

Как я и думал.

– Они что, кричали друг на друга?

– Да, они… громко кричали, – он странно усмехается.

Рицка такой милый, и ему всего девять лет, так что я даже не представляю, откуда в нём время от времени просыпается этот сугубо взрослый цинизм. «Громко кричали» в переводе с Рицкиного языка означает: орали так, что стены тряслись, и, конечно же, не стесняясь в выражениях. Я ему запретил это слушать. Велел тут же идти к себе и включать музыку, уши затыкать – да что угодно, лишь бы от папы этой красоты не набрался.

– Я понял. А где они сейчас?

– Мама плачет в комнате, папа куда-то ушёл. Не знаю, когда вернётся.

– Понятно. Но тебе-то он ничего не сказал?

– Нет, я не стал спускаться.

И правильно. Я сам, когда подобное отлавливаю, тоже не лезу. Сами разберутся.

– Хорошо. Слушай… – меня вдруг осеняет, – а ты чего звонил-то?

Он молчит. Скандалы в нашем доме уже, увы, не редкость. И Рицка к ним привык. Вряд ли он стал бы звонить мне только из-за одного этого. Это в самом начале он пугался и бросался к телефону, ведь я ему сказал: если что – сразу ко мне. А сейчас-то что?

– Ты не приехал на выходные, – наконец выбирает он причину, звучащую наименее беспомощно.

– Извини, кот, – вздыхаю, – я тут вляпался немножко, и меня не отпустили.

– Ты что-то натворил?

– Ничего серьёзного, не волнуйся. Просто слегка вспылил. Меня заставили разговаривать со школьным психологом.

Нана, слыша, что разговор свернул в бытовые дебри, поднимается на две ступеньки, и выразительно наклоняет голову вбок. Быстро киваю ей.

– С Томо?

– Да, с ним.

Рицка знает кое-что о моей школе. На самом деле он знает почти всю ту часть, в которую я имею право посвящать несистемных, согласно Уставу, и немного больше.

– Слушай, Рицка, я не могу сейчас больше говорить. Давай я позвоню тебе завтра, ладно? И будем болтать сколько влезет. Идёт?

– Да, давай… – и опять сопение. Я улыбаюсь. Рицка… – Сэймей, я очень соскучился.

Это признание делается совсем тихо, почти шёпотом, и с ноткой упрёка в голосе.

– Я тоже, Рицка. Я приеду на следующие выходные, в субботу днём. Обещаю.

– Ну хорошо.

– Ладно, иди спать, уже поздно. И тапочки надень.

– Откуда ты знаешь?

Я смеюсь.

– Я всё про тебя знаю. И то, что ты пижаму наизнанку надел, тоже знаю.

– Эм.

Судя по этому короткому задумчивому звуку, я угадал. Рицка, конечно, уже не маленький, чтобы одеваться с чьей-то помощью, и с застёжками и шнурками он отлично справляется, но вот пижама у него один сплошной квест под названием «найди лицо». Мама подарила на новый год. Когда мы её первый раз ему примеряли, четыре раза переодевать пришлось. Швы там как-то замаскированы, а рисунок сделан зачем-то с двух сторон, я только по строчке на манжете догадался, где изнанка, а где лицо. У Рицки разглядеть пока не получается, а мама его уже давно не укладывает, чтобы помочь.

– Сэймей, – произносит он после осмысливающей паузы.

– Да?

– Я пошёл переодевать пижаму.

– Удачи тебе, – смеюсь в трубку. – Добрых снов.

– Спокойной ночи, Сэймей.

Я дожидаюсь гудков – никогда не вешаю трубку первым, а то он любит иногда что-то вспомнить в последний момент, и тогда мой палец автоматически нажимает отбой на каком-нибудь звонком: «Подожди!»

Закрываю телефон и протягиваю Нане.

– Спасибо тебе.

– Пожалуйста, – она прячет его в карман и задумчиво смотрит на меня. – Это твой брат Рицка, да?

– Да, Рицка.

Я-то уже знаю, к чему она про него заговорила.

– Loveless, значит… – тянет она, водя пальцем по губам и глядя мимо меня.

Я не отвечаю.

Loveless – такой вердикт вынесли ему в прошлом году. Я до последнего надеялся, что Рицка несистемный, но луновцы как-то пробили, что и он в этом мифическом списке «избранных». Нет, в школе совсем неплохо, и владеть Силой – это отлично. Это не просто обучение, это совсем другая жизнь и целый новый мир, который раскрывается перед тобой, едва ты переступаешь порог школы. Просто… Они сами пока не знают, кто он: Боец или Жертва. Но меня не устраивают оба варианта. Если выяснится, что он Боец, во-первых, его жизнь будет поломана. Он вынужден будет отдать себя какому-нибудь уроду, который будет распоряжаться им, как вздумается. А Рицка не из тех людей, кто так запросто покорится, я-то его характер знаю. Значит, его будут ломать. Гипнозом как минимум. Будут зомбировать, превращать в послушную собаку до тех пор, пока он ею не станет. А когда у него появится Жертва, он будет всецело принадлежать только ей, и для меня в его жизни уже не останется места.