Текст книги "Место третьего (СИ)"

Автор книги: Тупак Юпанки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 76 страниц)

Прежде чем Соби успевает сказать что-то ещё, выскакиваю в коридор и иду на улицу. Даже не думаю о том, что оставил Агацуму одного в своей спальне – ничего он там не сделает. Свалит, как я и велел. Выпроваживать его у меня нет ни времени, ни терпения. А если бы и выпроводил, сейчас мы бы наверняка шли неподалёку друг от друга, а я его видеть не могу. Тошно.

Дорогу до административного корпуса почти не помню, ноги сами выруливают на нужные дорожки и огибают углы зданий. В голове по кругу прокручивается всего несколько слов: грязь, мерзость, уродство. Но совсем скоро понимаю, что далеко не эти эпитеты царапают меня больше всего. В конце концов, Агацума не для того мне нужен, чтобы его разглядывать. И методы воспитания его сенсея – дело десятое. Просто…

Просто Соби – чистый Боец. Что уже означает: не совсем мой. Моё Имя никогда бы не появилось на нём естественным путём, мне изначально пришлось заявлять свои права на него, как бы унизительно для меня это ни звучало. Ничего, я с этим смирился – оно того стоило, а гордость несильно пострадала. Всё, к чему я стремился в последнее время, – это доказать и себе, и Агацуме, что отныне он принадлежит только мне. Здесь не должно быть никаких помех, ни один человек не имеет права вставать между нами. Я даже смирился с его странной привязанностью к Минами, у меня почти получилось забыть, что до меня в жизни Агацумы был кто-то другой. Я практически одержал победу в этом бою с самим собой. Но только что получил наглядное, отвратительное подтверждение тому, что у Соби есть прошлое, которое пока не собирается его отпускать.

Понимаю, у всех Бойцов есть прошлое. Но когда происходит воссоединение с Жертвой, жизнь для них начинается заново. Всё, что было раньше, меркнет, перестаёт иметь значение, стирается. Остаётся лишь чистый лист – хозяин, который становится не просто смыслом их жизни, а самой жизнью. А эти шрамы… Это не просто следы от плети – это метки. Не мои – чужие. Как будто взял в библиотеке уже подписанную кем-то книгу. Да, именно так. Я и сам «подписал» Соби, вырезав на нём своё Имя, но Ритсу «подписал» его раньше. Сёк, вбивал, отпечатывал на его коже собственный портрет – словно на долгую память, чтобы не забыл, кому он принадлежал до этого. И чтоб помнил я, когда увижу эти метки.

Боец должен быть моим целиком и полностью. Но меня скручивает бессильная ярость, когда думаю о том, что солидная его часть ещё до моего появления стала принадлежать другому. Да я бы срезал всю кожу с его спины, если б мог! Кстати, мне ничто не мешает это сделать, просто я знаю, что без толку. Эти метки… эти шрамы – они не просто на коже, они въелись куда глубже, в самый мозг. И вот там уже ничего не срежешь, можно только вытравить.

– Сенсей? – громко стучусь в дверь кабинета. Пусть сейчас и середина ночи, после произошедшего на полигоне Ритсу вряд ли мог преспокойно отправиться спать.

Выждав секунд десять и не услышав в ответ ни звука, просто дёргаю ручку и переступаю порог. На этот раз в кабинете стоит кромешная тьма – даже монитор компьютера не включен. В окна льётся слабый оранжевый свет с улицы, очерчивая контуры фигуры, прислонившейся к подоконнику. Мебель, едва различимые предметы на столе, Минами – всё статичное, совершенно неживое. Единственное, что доказывает, что я не попал в фотографию – это вялая струйка дыма, поднимающаяся от его сигареты.

– Я ждал тебя, – негромко произносит Ритсу, и огонёк на конце сигареты на миг разгорается ярче.

Ждал? Странно, Соби бы вроде внятно ему объяснил, что сегодня я давать «показания» не намерен. Надеюсь, он не подумал, что я, едва очухавшись, прибежал к нему как собачка?

– Хотите знать, что случилось?

– Я уже выслушал целых три версии этой истории, – Ритсу пожимает плечами. – Любопытно будет сравнить с твоей.

Три – это от Накахиры, Faceless и Фиро, я полагаю?

– Не думаю, что услышите что-то новое. Берите за основу рассказ Faceless, как наиболее беспристрастный.

– Ruthless в изоляторе. Оба, – вдруг сообщает Минами.

Значит, Дайчи они всё-таки поймали – Соби зря волновался.

– А Накахира?

– Под присмотром Чияко-сенсей в её кабинете.

– А… Хироши?

Судя по невнятному движению, Ритсу опять пожимает плечами.

– Я ещё не узнавал о состоянии его здоровья.

Если ещё есть, о чём узнавать. Я до сих пор не знаю, выжил ли он.

– В таком случае, вы и без моего рассказа знаете об их разборках, о пистолете, о приказе Главы…

– Да, – Минами тушит окурок в пепельнице, стоящей на подоконнике, и садится в кресло. – Все подозрения с тебя сняты. По поводу кражи.

Мог бы и не уточнять. Я и без того помню, что всё ещё сижу на его крючке. Раздумываю, не спросить ли о дальнейшей судьбе Чияко-сенсей, но он вряд ли ответит – учеников посвящать в такие дела не принято.

– Итак? – Минами сцепляет пальцы в замок и укладывает на стол. Во тьме стёкла его очков недобро поблёскивают, ловя тусклый свет с улицы. – Ты хочешь сказать мне что-то ещё?

Судя по насмешливому тону, это вызов. С чего бы? Он же не мог прочесть мои мысли и понять, за каким чёртом я примчался к нему посреди ночи.

– Ответьте мне на вопрос.

Едва отлавливаю, как в привычном жесте скрещиваю руки на груди. Словно перед боем. Впрочем, сейчас и будет самый настоящий поединок. Минами, почувствовав мой настрой, осторожно выпрямляется в кресле и тянется за сигаретой. Прикурив, быстро выпускает дым, будто показывая готовность контратаковать, и кивает.

– Спрашивай.

Не буду начинать с момента сотворения мира. Я здесь для того, чтобы получить чёткие ответы на прямые вопросы.

– Когда вы поняли, что Соби – чистый Боец? Или вы знали об этом сразу?

Обдумывая ответ, Ритсу делает ещё две раздражающе долгих затяжки. Видимо, пытается понять, почему я внезапно заговорил о Соби и куда заведёт нас этот разговор в случае того или иного ответа.

– Не сразу. Способности Соби-куна проявились очень рано, в возрасте семи лет. Один раз… – Минами усмехается, опуская голову, – мы повздорили. Вернее, он ужасно разозлил меня. Честно говоря, несносный был ребёнок, не мог усидеть на месте дольше пяти минут. Так вот, энергетическим всплеском ему удалось выбить стёкла в гостиной и разбить всю посуду на столе. После этого я пригласил Нагису, мы провели ряд тестов и выяснили, что Соби-кун обладает способностями Бойца. Нагиса забрала его на целый день, чтобы провести ещё какие-то опыты, а под вечер заявила, что Боец чистый – нет зачатков двусторонней Связи.

– Значит, когда ему было семь, вы узнали, что он чистый Боец, – резюмирую я.

– Да.

– Тогда ответьте ещё на один вопрос. Только честно.

– Честно? – Ритсу поднимает голову, странно усмехаясь. – Я не стремлюсь что-то скрыть от тебя.

Ну да, конечно. Скрыть – может, и нет. А вот умолчать или недоговорить – всегда пожалуйста. А на претензии потом отвечать: «А ты и не спрашивал». Такой приём мне знаком.

– Хорошо. Тогда скажите, вы когда-нибудь думали оставить Соби себе в качестве Бойца?

На этот вопрос Минами уже отвечал, только не мне, а Агацуме. А мне важно услышать, что он скажет сейчас.

Ритсу снова выжидает две затяжки, из-за чего наш разговор начинает напоминать телефонный, когда на линии помехи и звук с одного конца на другой доходит с большим опозданием.

– Лучше ты мне ответь, Сэймей. В действительности тебя интересует, почему я решил отдать Соби-куна кому-то другому, я прав?

Ухмыльнувшись, подхожу к пустому креслу, берусь за спинку, наклоняюсь к Минами и говорю совсем тихо:

– Скорее, меня интересует, почему, отдав его мне, вы до сих пор считаете Соби своей собственностью.

Ритсу пробегает по мне оценивающим насмешливым взглядом, который теперь, вблизи, читается очень хорошо.

– Ты, бесспорно, умён, Сэймей. Но, как я тебе уже говорил, до некоторых вещей ты не дойдешь в одиночку.

– И что это значит?

– Истинная пара – это двое, между которыми образуется Связь. Ты привык мерить всё системными категориями. Поэтому тебе не понять, что существует связь иного рода. Она крепка, надёжна и нерушима. Её невозможно порвать или истончить. И тебе, – уголок его рта хищно приподнимается, – она недоступна. Что бы ты ни делал.

Ритсу держит меня за малолетнего болвана. Он пока не знает, что понял я куда больше, чем он рассчитывает. И не знает, что я даже сделал кое-что, чтобы всё исправить. Он не знает про ветку терновника, которую я вырезал после той дуэли. Оказывается, очень приятно играть с противником, который считает, что изучил все твои карты. В таком случае его ждёт глубокое разочарование и моя победа.

– Да что вы? – я выпрямляюсь, уже предвкушая грядущий триумф. – Возможно, вы и правы в том, что такие связи не рвутся. Только одного не учли. Они легко заменяются.

В ответ на мою улыбку Ритсу лишь поднимает бровь, делая вид, что не понимает, о чём идёт речь. Несмотря на острое чувство, что лучше промолчать, я не могу удержаться и для полноты эффекта добавляю:

– Шрамы – неплохое доказательство наличия связи. Но только в том случае, если не появляется кто-то другой, кто тоже может что-то доказать.

– Шрамы? – хмыкает он, и его улыбка становится очень странной. – Шрамы – не доказательство связи, а лишь его инструмент. Они затягиваются и исчезают, а память остаётся. Вот что важно.

Минами опять прикуривает и выразительно смотрит на меня, словно человек, который что-то знает, в то время как его собеседнику это знание недоступно. У меня зреет нехорошее предчувствие: либо я в подтексты заигрался, либо сейчас мы говорили о совершенно разных вещах.

– Память? Память обманчива.

– Ну разумеется, – Ритсу глубоко затягивается с видимым удовольствием гроссмейстера, который уже предвидит положительный исход партии. И его поведение нравится мне всё меньше и меньше. – Память обманчива и изменчива. Мы выдаём желаемое за действительное, помним то, что нам удобно и выгодно. Мучаемся, пытаясь забыть то, что было, и мучаемся ещё больше, пытаясь забыть то, чего не было, но чего хотелось. Память – неверный спутник. И уж конечно, она не может служить доказательством.

Он меня путает. Или я его? Пытался я – точно знаю. Тогда как получилось, что теперь я – тот, кто ничего не понимает?! Шрамы – не доказательство, память – не доказательство. Тогда что? Какие ещё следы связи он мог оставить на Соби, если мы по-прежнему говорим об этом, в чём я уже не так уверен, как пять минут назад.

– Если нет доказательств связи – значит, нет и самой связи. Это не более чем самообман и красивые слова.

– Когда ты успел обезобразить своё мышление таким примитивизмом? – Минами уверенно давит окурок в пепельнице. Как будто раздавил соперника… – Ты по-прежнему ищешь подтверждения тому, чему они не требуются. Если до сих пор не понял, могу повторить. Есть связи, которые невозможно ни порвать, ни стереть, ни – как ты выразился? – заменить. Попросту говоря… – он поднимает на меня мрачный нехороший взгляд, – есть вещи, которые нельзя вернуть. Как бы ни старался кто-то другой. Иногда доказательством является не наличие чего-то…

…А отсутствие?

Я сглатываю. Вряд ли я на самом деле хочу понимать, о чём он говорит. Лучше не понимать, не знать, делать вид, что все события вокруг меня продолжают разворачиваться в тех же рамках, коими я их ограничил. Трудно даже мысль допустить, что их спектр может быть настолько широк, угрожающе широк. Должно быть, очень удобно обманывать себя. В этот момент я пытаюсь сделать это впервые в жизни. Действие не считается совершённым, пока ты с ним не смирился. Чтобы смириться, для начала нужно хоть раз мысленно проговорить его про себя. Я пытаюсь заполнить мысли чем угодно, чтобы они не вздумали выдавать мне готовую однозначную фразу.

Бесполезные попытки осложняются тем, что Ритсу мне сказал почти в открытую… Но ведь «почти» не считается, правда? Всё ещё есть надежда на то, что мы снова говорим о разном.

– Не думайте… – я медленно качаю головой. – Не думайте, что по-прежнему владеете Агацумой.

– Думать, считать, полагать… – на одной ноте перечисляет он. – Извини, Сэймей, но эти глаголы уже не для меня. Мне не нужно думать – достаточно знать.

Нет. Знать ему не достаточно. Убедить в своём знании меня – вот его цель. Сделать так, чтобы я тоже не думал, а просто знал. Ну уж нет. Чёрта с два дамся!

– Знать?! – я снова впиваюсь пальцами в спинку кресла. – Ну так знайте: Соби принадлежит мне! Только мне!

Минами вздыхает и скучающе подпирает подбородок рукой. Теперь его голос сочится уничижающей жалостью:

– Тебе? Сэймей, да ты сам себе не принадлежишь.

А вот тут он, к сожалению, прав. Я не могу с ним тягаться, пока нахожусь в зависимом положении. Мы не на равных. Пока. Наверняка Ритсу рассматривал меня как довесок к Соби и с самого начала рассчитывал, что я смирюсь с этим статусом. Но я не довесок, не приложение и не бонус. Я конкурент. И сейчас прав у меня больше, чем у него. Не говоря уже о возможностях. Чтобы он воспринимал меня как равного, нужно и позиции уравнять. Любым способом. И я даже знаю, с чего начать. Резко, конечно, но другого пути нет.

– Вы, пожалуй, правы, – говорю я по возможности спокойно и заставляю себя оставить спинку чёртового кресла в покое. Разворачиваюсь, медленно подхожу к двери и берусь за ручку. – Благодарю, сенсей.

Даже в темноте видно, как его лицо удивлённо вытягивается. Прежде чем он успевает спросить, за что, выхожу в коридор и закрываю за собой дверь.

Он всё равно не поймёт моей благодарности. Я благодарен ему за то, что он загнал меня в угол и зажал со всех сторон. Пока человек не окажется в опасно тупиковой ситуации, он не начнёт искать пути спасения, не рассмотрит самые дикие варианты. И лишь понимание, что деваться совершенно некуда, подталкивает к радикальным действиям. Окончательно я ещё ничего не решил, но к утру, наверное, получится. Пожалуй, стоит приучить себя действовать на упреждение, а не дожидаться последнего момента.

Наконец-то мне удаётся оценить все преимущества расположения комнаты Агацумы. Раз этаж полностью пуст, можно спокойно пройти по коридору, а не красться на цыпочках, и в дверь барабанить можно от души, без опасений разбудить соседей.

Соби открывает почти сразу, как будто стоял за дверью и только и ждал, когда я постучусь. Ничего не говоря и даже не разуваясь, прохожу в комнату, где витает стойкий запах табачного дыма. Соби идёт следом и первым делом распахивает оконные створки. Тишина спальни разбавляется ночным стрёкотом цикад.

Здесь почти так же темно, как только что было в кабинете Ритсу. Горит лишь напольный торшер. Но из-за его мягкого желтоватого света темнота эта кажется не неуютной, а спокойной. Сразу рождаются неуместные ассоциации: всё наше самое «интересное» общение проходило при таком освещении. Даже забавно.

– Сэймей?..

У него странный голос. Как будто в горло затолкали кусок ваты, из-за чего звук получается сухим и приглушённым. Внимательно смотрю ему в лицо и отмечаю, что и видок соответствующий. Губы искусаны, под глазами тени, а волосы забраны в хвост до того небрежно, что можно было этого и не делать.

Под моим молчаливым взглядом Соби переминается с ноги на ногу и решает зайти с другого конца:

– Хочешь чаю?

Я молчу. В гробу видел его чай. Я за другим явился.

– Ты пришёл за ключом? – делает он ещё одну попытку.

Моё молчание его заметно нервирует и напрягает – плечи поднимаются и опускаются всё чаще, а складка на лбу становится глубже. Оно и понятно. Ведь я после того, как увидел шрамы, ни слова ему об этом не сказал и просто ушёл неизвестно куда. Может, он думает, что я был у Минами, чтобы отказаться от него, а теперь пришёл рвать Связь?

Ну точно. Именно это он и думает, иначе бы не вёл себя так, будто я дал ему в руки лопату и велел копать себе могилу. Но нет. Бросить я его не могу, теперь уже нельзя. Ещё утром было можно, сейчас – нет.

Вытягиваю ладонь. Моргнув пару раз, Соби поспешно лезет в карман брюк и кладёт мне в руку ключ. Спрятав его, присаживаюсь на подоконник, продолжая сверлить Агацуму глазами.

Собственное молчание начинает угнетать. Вернее, не так. Это Соби угнетает моё молчание, а меня – своё бессилие, страх начать этот разговор. Глупый упрямый инстинкт отбивает желание удостовериться в неугодных вещах. Потому что после этого я уже не смогу обманывать себя, как прежде. Придётся признать поражение в этом раунде.

– Расскажи-ка мне… Боец, – через силу усмехнувшись, складываю руки на груди. Сейчас это не поединок, но я по-прежнему на поле боя.

– Да, Сэймей, – немедленно оживляется Агацума, услышав мой голос.

– Где Ушки оставил, Соби?

Я, наверное, рыба, которая просто шлёпает губами. Или у меня звук выключили. Потому что Агацума только хлопает глазами и не меняется в лице, как будто до сих пор ждёт вопроса. Я его не тороплю. Дожидаюсь, пока он медленно опустит взгляд, осознавая, что сейчас по-любому его очередь издавать какие-то звуки.

– Сэймей…

Всё. Дальше можешь не продолжать. Я получил ответы на все свои вопросы. Вот теперь – точно на все.

На несколько секунд прикрываю веки. Нет, я всё понял, ещё когда стоял в кабинете Минами. Но одно дело – понимать, и совсем другое – знать наверняка и делить это знание с кем-то ещё.

– Когда это случилось?

– Когда мне было четырнадцать, – отвечает он почти шёпотом, не поднимая глаз.

Три года… Целых три года назад.

– Почему ты не пожаловался в органы опеки?

Вот теперь он вскидывает голову и смотрит с таким удивлением… Наверное, Ритсу его так затравил, чтобы у него и мысли не возникло кому-то рассказать. Не думал, что стану свидетелем типичного семейного насилия. Опекун воспользовался своим подопечным. Банально до тошноты.

– Что ты имеешь в виду? – настораживается Соби.

– Ты что, идиот? Если бы ты заявил на него, он бы сейчас гнил в тюрьме! Неужели пожалел насильника?

– Сэймей… – Соби резко выдыхает, как будто ему больно, опять опускает голову и хмурится.

Да, так и есть. Амбивалентные чувства – так это называется, насколько помню базовый курс психологии. Агацума не обладает достаточной волей, чтобы пойти и сдать своего дорогого сенсея.

Однако то, что Соби говорит следом, заставляет меня прирасти к подоконнику, с которого я уже собирался вставать, чтобы идти к себе.

– Сэймей, это было не насилие. А… воспитание.

Воображение порой играет с людьми дурные шутки. Оказывается, за последние полминуты я уже успел придумать полную картину произошедшего. Не в красках, к счастью, но довольно подробную и убедительную. И даже успел поверить в то, что всё было именно так, а не иначе.

И вот теперь моя картина расползается рваными клочьями, кривыми, неровными, отвратительными… и почему-то с зеленоватыми оттенками лёгкого страха.

– Ну-ка, повтори, – шепчу я и облизываю губы.

– Никакого насилия не было.

– Хочешь сказать, он тебя не принуждал?!

– Принуждения тоже не было, – у Соби ровный, отрешённый голос, как будто он говорит не о себе, а о ком-то очень далёком. И пустой взгляд под стать.

– Так ты что, ты… Ты… – никогда не испытывал на себя явления под названием «слова застряли в глотке». Теперь же стою, двигаю губами, но звука нет. Наконец голос прорезается. – Ты что… Ты хотел этого?!

– Я не хотел! – Агацума резко поднимает голову. – Но я и… не сопротивлялся.

Оттолкнувшись от трёклятого подоконника, служившего мне опорой последние несколько минут, подхожу к Соби ближе и заглядываю в лицо.

– Повтори. Выходит, он просто тебя поимел, а ты ничего не сделал?

Он с напряжением водит глазами по моим коленям, сглатывает и отвечает шёпотом:

– Я… ничего не сделал.

Это первый и последний раз, когда я бью Агацуму.

Не по Связи, нет. Кулаками. Сначала по лицу, совсем неумело, зато от души. Потом, уже приноровившись, под дых, со всей силы. А когда он сгибается пополам, опять по лицу, несколько раз, пока он не оседает на пол. И там уже завершаю дело тремя крепкими ударами под рёбра. Напоследок не забываю пнуть его в раненое плечо.

Но Соби не издаёт ни звука, только рвано и тяжело дышит и, закрыв глаза, покорно сносит побои.

Когда красная пелена перед глазами спадает, обнажая привычные цвета, заставляю себя успокоиться, несколько раз глубоко вздохнуть и отойти от Агацумы обратно к подоконнику, чтобы упереться в него кулаками и глотнуть прохладного ночного воздуха. У меня трясутся руки, костяшки пальцев сбиты, на них кровь: моя и чужая. В черепе гудит. Но я стою и – чёрт возьми! – дышу, дышу, прилежно дышу, чтобы как можно быстрее прогнать из головы вязкую серую муть.

Странно, но мне даже противно не было. Вспышка ярости вымела всё: начиная с моей хвалёной выдержки и заканчивая иррациональным страхом испачкаться. И эти мысли кажутся сейчас до того абсурдными и смешными, что успокаиваюсь я почти так же быстро, как и закипел.

Вместе со злостью, чувствую, уходит и ещё что-то. Что-то живое и оголённое, как нерв, который взрывался болью, стоило лишь прикоснуться. А сейчас можно сколько угодно тыкать в это же место – мне будет всё-рав-но. Где-то в этом районе обосновалась и злоба. Злость мимолётна, она ушла. А вот злоба осталась. Теперь она прочно засядет внутри, пустит корни, будет подпитывать меня с утра до ночи. Мощный источник, хорошая батарейка, расслабиться не даст.

Услышав за спиной шорох, оборачиваюсь. Агацума медленно подползает к стене и прислоняется спиной и затылком, запрокинув голову назад. Окровавленный рот чуть приоткрыт, закрытые веки дрожат, дышит по-прежнему рвано и резко – наверное, вдыхать больно.

Как же удивительно просто было валить всю вину на Ритсу. Потому что он мне совершенно чужой, он где-то там, далеко, в другом корпусе. И он не имеет ко мне никакого отношения. А Соби… Мой собственный Боец. Цепь на моей шее, которая тянется к якорю позора. Ублюдок. Предатель. Он должен быть жертвой обстоятельств, а не участником кампании, направленной на моё моральное уничтожение. С другой стороны, у него есть одно оправдание. Крохотное, но есть. Я отчётливо помню его голос, когда подслушал их с Минами разговор, помню его слова. Для него новость о том, что сейчас придёт его Жертва, была почти ударом. До этого момента он не подозревал, что Ритсу вышвырнет его, как ненужный хлам. И это единственная причина, по которой Агацума ещё дышит. Будь иначе…

Убедившись в том, что голосом владеть не разучился, снова присаживаюсь на подоконник и прочищаю горло.

– И как?

Соби с явным трудом открывает глаза и отрывает голову от стены, чтобы меня видеть. Спустя несколько секунд молчания разлепляет губы:

– Что «как»?

– Как это случилось?

– Сэймей… – он отворачивается, медленно проводит пальцами по губам, стирая кровь. – Не нужно…

– Что нужно, а что – нет, решаю я. Отвечай.

Агацума продолжает упорно отмалчиваться, только глаза бегают по голой стене, и пальцы комкают ткань брюк. Этот жест я уже научился читать.

Беру с подоконника пачку сигарет, вкладываю в неё зажигалку и кидаю рядом с ним на пол. Послав мне странный взгляд, Соби тянется за пачкой, выковыривает сигарету и с третьей попытки чиркает колёсиком. Двигается у него только правая рука. Хорошо, что он – правша.

– Я жду, – напоминаю я после второй затяжки.

– Сэймей… Я не хочу говорить об этом.

– Опомнись, урод. Ты не на приёме у психотерапевта. Я задаю вопросы – и получаю от тебя прямые ответы. Чтобы было понятнее, могу задействовать Связь.

После взвешивающей затяжки Соби сдаётся и, прикрыв глаза, шепчет:

– Что ты хочешь узнать?

– Всё. Где это произошло, как и при каких обстоятельствах.

– В его кабинете. На тренировке.

Как и думал, получаю сухой отчёт.

– Дальше.

– Что «дальше»? – переспрашивает он вымученно и, за неимением пепельницы, стряхивает прямо на пол.

– Хочу знать всё. Что он сказал, что сделал, как он это сделал.

У него уголок рта дёргается. Но не болезненно, а как будто он хочет улыбнуться. Судя по выражению лица, смеяться собирался над собой.

– Зачем тебе это?

– Потому что ты – моя вещь, – а вот у меня хватает сил на милую улыбку. – И я имею право знать обо всём, что делали с моей вещью. Рассказывай, Соби. И лучше сам. Не хочу тратить на тебя Силу.

– Не о чем рассказывать, – он коротко морщится. – Когда тренировка закончилась, он велел мне раздеться до конца. Вот и всё.

– Нет, не всё.

– Что именно ты хочешь узнать? – Агацума тушит окурок о стену и подрагивающими пальцами тут же достаёт новую сигарету. Я бы на его месте не стал курить, если учесть, что дышит он всё ещё через раз, ну да ладно.

– Я же сказал, что хочу знать всё. Сколько это длилось?

Не уверен, что мне действительно нужны такие подробности. Просто от напряжённо-смущённого вида Соби, от его стремительно алеющих щёк и болезненного взгляда испытываю сейчас мстительное удовольствие. Направленное, правда, не совсем на Агацуму… Он-то думает, что я унижаю его. На самом деле всё немного иначе, но вряд ли он до этого додумается.

– Несколько минут, – получаю выверено ровный ответ.

– Понятное дело, на большее старичка не хватило, – усмехаюсь я.

Соби не реагирует, даже сигарету к губам не подносит, хотя дорожка пепла на конце всё растёт. Только мрачнеет как-то.

– Не молчи, Соби, – тороплю я. – Рассказывай.

– Я рассказал обо всём.

– Нет, не обо всём. Где это случилось? На его фирменном столе из красного дерева? Или может, на этом дорогущем ковре на полу?

Странно, но мой насмешливый тон уже на него не действует. Соби как будто закрывается, натягивая маску полного равнодушия. И даже голос его почти не выдаёт.

– У стены.

– Стоя?

– Да.

– И что ты чувствовал?

Всё-таки его маска спадает – клей оказался хлипким. Соби поднимает голову и смотрит мне в глаза то ли с ноткой ненависти, то ли с ноткой гнева. По крайней мере, ноздри раздуваются.

– Что именно ты хочешь узнать? – получаю я уже в третий раз этот вопрос. Но теперь заданный не убито-смиренным, а раздражённым тоном.

– Я, кажется, поставил чёткий вопрос. Мне повторить?

– Хочешь знать, как это было?! – у Соби глаза распахиваются от злости. Он подаётся вперёд и отшвыривает тлеющую сигарету в сторону.

– Да, хочу!

– Быстро и бездушно – вот как это было!

Он резко выдыхает и отворачивается. Я и сам успокаиваюсь. Смотрю в пол, натыкаюсь взглядом на непотушенную сигарету, машинально подхожу и придавливаю её носком ботинка. Усмехаюсь.

– Наверное, сохранил боевые трофеи на память?

– Не знаю. Не спрашивал, – отрезает Агацума, не поворачиваясь.

Держу пари, не будь он непосредственным участником этих событий, смог бы трезво и оценить ситуацию, и отследить мишень моей иронии, и даже не упустил бы случая тоже проехаться по дорогому сенсею. Но он, конечно же, не может.

А ещё он на меня злится. И не столько за то, что я вытянул из него наружу это дерьмо, да ещё и таким способом, сколько за то, что не собираюсь оправдывать возложенных им на меня надежд. А я ведь всё понимаю…

Он пользованный, бывший, второсортный. Во всех смыслах слова. Бывший воспитанник, отвергнутый Боец, осквернённый ученик. Сначала ему подарили надежду в обмен на Ушки, потом отпихнули от себя, пообещав, что подберёт кто-то другой. А этот другой не то чтобы спешил наклоняться. Если раньше у меня ещё были мысли упрочить нашу Связь, сделать контакт немного глубже, в разумных пределах, то теперь эта тема для меня табу. Мне унизительно, мне противно. Это тело уже уродовали, эту душу уже вырывали, дробили на несколько частей и грубо пихали обратно, в это сердце уже навтыкали острых булавок.

Я понимаю, чего он подсознательно ждёт и на что надеется. Что я вылечу его тело, что я выну его душу, соберу в красивую мозаику и бережно верну на место, что я вытащу булавки из его сердца. Я бы смог это сделать, но знаю, что бесполезно. Булавки вытащу, раны заживут, но рубцы всё равно останутся. А я не хочу мириться с рубцами его прошлого. Не хочу смотреть на них и каждый раз вспоминать, как оказался бессилен. Уж лучше не трогать вовсе, по крайней мере, не будет обидно за впустую потраченные силы и за дурацкую надежду, которая обязательно появляется, когда решаешься за что-то взяться. Это как подыхающая бабочка, утыканная иголками. Помочь ей уже нечем, остаётся только ждать, пока она совсем перестанет трепыхаться. Если ничего не делать, то и разочаровываться после неудачи не придётся. Это вовсе не тот случай, когда не сделаешь – не узнаешь. Всё уже известно наверняка.

А что до Соби… Я понимаю, что ему нужно. Но давать не буду – пусть сам берёт. Так и быть, позволю ему зашивать свои раны моими нитками. Но не стану давать надежду на то, что смогу подарить для жизни чистый лист. К тому же он не должен видеть мою неудачу, если я попытаюсь сковырять с листа въевшиеся старые краски. Так что и пытаться не возьмусь. Просто разрешу ему рисовать дальше, поверх того, что уже есть.

Я допустил серьёзную ошибку, так поспешно согласившись взять Соби. Знай я наперёд всё то, что знаю теперь, ни за что бы не разделил с ним Имя. Дождался бы своего, природного, нового, чистого, не осквернённого чужой одержимостью. Но теперь деваться некуда, отступать нельзя. Если порву Связь и откажусь от Соби – фактически подпишу пакт о капитуляции. А это не по мне. Ублюдок должен видеть, что мне плевать, более того – должен знать, что и Соби теперь на него плевать, и это всецело моя заслуга. Пусть на самом деле Агацума думает что хочет, важно – создать видимость. А как именно – это проще простого. Во-первых, никакого больше Минами. Вообще. Во-вторых, так его прогну, чтобы лишних мыслей и сомнений не осталось, кто его истинный хозяин. В этом, кстати, наши цели совпадут, ведь он сам этого хочет. Другой вопрос в том, что мои методы его, пожалуй, не устроят. Но это ничего – он всего лишь Боец, привыкнет, перетерпит. Ненужные мысли появляются от хорошей жизни, а в процессе той, которую я ему устрою, обо всяких глупостях думать ему будет некогда. И чем раньше я начну, тем лучше.

– Агацума.

Соби медлит немного, потом всё же поворачивает голову ко мне.

– Есть два приказа.

– Я слушаю, Сэймей, – откликается он ничего не выражающим голосом.

– Во-первых, с этого момента мы перестаём играть в «клещи». Я больше не намерен вытягивать из тебя слово за словом. Я спрашиваю – ты отвечаешь. Отвечаешь честно, без недомолвок и лжи. Без пауз и заминок. Всегда. Это приказ.

Собравшись, делаю внушительный посыл по Связи. Такой, что Соби пробирает дрожь от кончиков пальцев до макушки. Он распахивает глаза, даже выгибается слегка и расслабленно обмякает.

– Да, Сэймей.

– Надеюсь, ты хорошо меня понял. И второе… Ты больше не будешь общаться с Минами Ритсу.

Вот теперь Агацума смотрит на меня почти с ужасом. Наверняка не представляет, как это осуществить, учитывая, что он по-прежнему ученик Минами. Ну ничего, я этот момент уже продумал.

– Ты можешь говорить с ним только на учебные темы. Больше ни на какие другие. Ты не будешь приходить к нему, не будешь здороваться. Не будешь отвечать на его звонки. И… вот ещё что.