Текст книги "Место третьего (СИ)"

Автор книги: Тупак Юпанки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 76 страниц)

– Подожди, я сейчас.

В подбородок утыкается прохладное стекло. Первые капли воды, скользнувшие в пересохшее горло, – это одуряющее блаженство. И руками я, кажется, могу двигать, поэтому перехватываю стакан и пью уже сам. Соби всё равно продолжает поддерживать его под донце.

Полежав ещё с полминуты, пытаюсь сесть. Рывком не получается – все мышцы одеревенели, как будто я неделю в тесном гробу провалялся. Соби, пользуясь тем, что протестовать я сейчас не в состоянии, помогает мне усесться и поправляет подушки.

Вот теперь – хорошо. Можно как следует подвигать головой, проморгаться, повращать запястьями. Но почему же всё-таки мне так… закостенело? Неужели я словил какое-то парализующее заклинание?

– Сэймей, – устроившись у меня в ногах, Соби внимательно вглядывается мне в лицо. – Как ты себя чувствуешь?

– Ом… Омерзительно, – надо же, голос хоть и хриплый, но он есть.

Только ответив, я начинаю подключать к процессу жизнедеятельности и мозги.

Так. Я у Соби. Мы оба живы. С ним всё… ну, видимо, более или менее в порядке – перевязки на руках почти до самых плеч в расчёт не беру. Значит, что? Значит, после битвы он притащил меня к себе. И, наверное… лечил. Убью.

Порываюсь встать, но Соби властно хватает меня за плечо и заставляет снова вжаться в подушки. Вид у него при этом… не виноватый, нет – испуганный. Что-то это мне всё совсем не нравится.

– Ты получил очень много ожогов, Сэймей. Тебе лучше пока не вставать.

Ожоги, говоришь? Ну и где они, эти ожоги? Руки вроде в порядке, глотать не больно, дышать не больно. Следов никаких не вижу.

– Ты вылечил меня.

Хотел упрёком, но вышло просто обречённо.

– Прости, но у меня не было выбора.

Хоть он и извиняется, но виноватым по-прежнему не выглядит. Напряжённым – да, но не виноватым, как обычно. Так…

– Рассказывай. Кто победил?

– Это всё, что тебя сейчас волнует?

Что? Не понял… Он что, рехнулся?! Или…

– Всё рассказывай, – а вот нотки угрозы мне сейчас хорошо даются.

– Победили мы, – Соби хмурится, как будто сообщает какую-то незначительную мелочь. – Противники мертвы – моё заклинание было слишком сильным, и их щит далеко не сразу, но порвался. Я направил против них их собственное заклинание, которым они… которое… тебя…

Таааак. Не могу описать, насколько мне его поведение не нравится. Он смотрит на меня, как на пострадавшего в аварии, который только что очнулся, и ему сообщают, что, упс, но мы вам ноги отрезали – по-другому вытащить не получалось.

– Ты потерял сознание, – продолжает Соби, не дождавшись никакой реакции. – Я привёз тебя сюда. Повреждения были очень… серьёзными. Ты сильно обгорел. Мне пришлось… тебя лечить. Иначе…

Ага. Опять понеслась агацумовщина. В данный момент она заключается в том, что он что-то недоговаривает. Причём что-то самое важное. По сравнению с чем вопросы победы и проигрыша, по его мнению, пустяки. И сам он не торопится это озвучивать.

Значит, придётся гадать. Победа за нами – это он сказал. Противники мертвы – ясно. Он меня лечил – ну ладно, потом повозмущаюсь. Повреждения были серьёзными, но сейчас всё в порядке – так хорошо же. Тогда что? Что?

Я задумчиво обвожу глазами комнату. Пепельница переполнена, на кухонной стойке выстроилась очередь немытых чашек, на полу валяется окровавленная рубашка. Вот только… кровь на ней уже явно не свежая…

– Сэймей, я… так боялся, что ты не выживешь… – шепчет Соби, отворачиваясь. – Боялся, что моей Силы не хватит, и…

– Сколько?

– Сколько что?

Я сглатываю, не отрывая от рубашки взгляда.

– Сколько я здесь?

– Сэймей… Ты был без сознания два дня. Битва была позавчера.

Что?! Сколько?!

Меня аж подбрасывает на кровати, но острое головокружение принуждает прилечь обратно на подушки и восстановить дыхание.

Два дня?!

Это же… это же катастрофа!

Меня не было дома две ночи. Мама, наверное, уже все морги обзвонила, а отец полицию на уши поднял. А Рицка… Нет, об этом даже думать не хочу.

Но теперь всё понятно. Понятно, почему Соби так отреагировал на мой первый вопрос, почему смотрел так… И чашки эти… Видимо, он от меня ни на шаг не отходил – делился Силой до самой минуты моего пробуждения. Иначе бы хоть какие-то следы от ожогов, да остались. И видок у него… Да, вот теперь замечаю. Бледный как смерть, волосы свисают сальными прядями, тени под глазами… Да он, наверное, уже должен был упасть, раз всю Силу на меня угрохал.

– Телефон дай, – шиплю я. – Быстро!

Соби почему-то не встаёт, а сползает на пол и тянется к стулу, на котором лежат мои вещи. Да ведь он же… Чёрт, да он на ноги встать не может!

– Вчера он весь день звонил, сегодня с утра тоже, – говорит Соби, возвращаясь на кровать и протягивая мне телефон. – Потом, видимо, батарейка села.

Выхватываю телефон у него из рук, распахиваю крышку… Да, пациент скорее мёртв, чем жив. А зарядка у меня дома, куда я ещё неизвестно когда попаду.

– Твоя зарядка не подойдёт?

– Нет, прости.

– Тогда свой давай. Пошевеливайся, Соби! – прикрикиваю я, когда он, еле перемещаясь по полу, добирается до своего мобильного, лежащего на столе.

Так. Домашний номер я наизусть помню – давным-давно ставил его паролем к почте. Но понимаю, что затея пустая, когда отсчитываю уже десятый гудок в трубке. Кому дальше? На мобильный маме. Вспоминаю я его с трудом, один раз ошибаюсь номером и сразу нажимаю отбой, не подумав извиниться. Вторая попытка выходит удачной. Мама снимает трубку почти сразу.

– Слушаю, – голос у неё сдавленный. Понятное дело, старшего-то уже похоронила, наверное.

– Мама? Мама, это я… Не волн…

– Сэймей?.. Сэймей!!! – чёрт, что ж так орать-то, жив я, жив. – Где ты, Сэймей?! Куда ты провалился, будь ты проклят!

Ничего себе… Тёплое приветствие. Я даже как-то теряюсь с ответом. Мама между тем продолжает истошно вопить, смешивая крики со слезами:

– Я два дня тебе звонила, проклятый выродок! Ты!.. Ты…

– Мисаки, ну тише, тише, давай я с ним поговорю, – вклинивается голос папы.

– Отдай мне телефон!

Пока они тягают друг у друга трубку, я пытаюсь прийти в себя. Мама и раньше на меня кричала, но такими словами не бросалась. Неужели я настолько их напугал? Но обычно, когда пропавший ребёнок находится, стадия злости наступает после стадии облегчения, а не наоборот. Что-то не так.

– Сэймей, – а, это отец одержал наконец победу в бою за телефон.

– Папа, не беспокойся, я просто…

– Слушай меня внимательно.

От его напряжённого голоса мне тут же становится не по себе.

– Что случилось? Со мной всё в порядке.

– Я рад, но сейчас речь не о тебе. Рицка…

Комната моментально накреняется вбок, внутри что-то обрывается. Я пытаюсь обуздать дыхание.

– Что с Рицкой, папа?

– Он… Тебе лучше приехать в больницу. Мы в Кимори.

Несколько раз облизываю губы пересохшим языком, сам не замечая, как оказался на ногах. От этого головокружение только усиливается, я закрываю глаза.

– Па… папа, что с ним? Что с Рицкой?

– Мы пока сами толком не знаем. Вчера мы не смогли его разбудить. Он проспал почти двое суток, очнулся только сегодня ночью, но…

– Что! Папа, да говори же!

– Тебе нужно срочно приехать, где бы ты ни был. Мы видели его, но… Нас больше не пускают к нему.

– Почему? Что с ним случилось, ты можешь объяснить?!

– Врачи пока не поняли. Сэймей, хватит кричать и просто приезжай. Ясно?

– Д-да… Ясно. Еду.

– Хорошо.

В динамике уже раздаются гудки, а я так и стою посреди комнаты с зажатой в руке трубкой.

Но он ведь… Он ведь жив, правда? Он жив и цел. Значит, с ним всё будет в порядке. Будет же?..

– Сэймей? Что-то случилось с твоим братом?

Я поворачиваю голову на голос. Соби по-прежнему сидит на полу, прислонившись к ножке стола. Хорошо. Так, всё хорошо. Главное – успокоиться и привести мысли в порядок. Точно. Ты-то мне сейчас и нужен.

– Перемести меня к клинике Кимори. Немедленно.

– Сэймей, я… – Соби озадаченно хмурится. – Я не уверен, что смогу…

– Перемести меня к клинике! Сейчас же!

– Если моей Силы не хватит, по дороге может случиться всё что угодно. Мы можем погибнуть.

– Соби! – бросив его телефон на кровать, торопливо залезаю в ботинки и хватаю со стула куртку. – Перемести меня к клинике Кимори. Это приказ! И мне наплевать, где ты будешь искать Силу, чтобы его исполнить! Быстро!

«Быстро» – это, видимо, в понимании Агацумы, черепашья скорость, с которой он поднимается на подрагивающие ноги, держась за стол, и делает спотыкающийся шаг ко мне. Я сам хватаю его за руку, думая только о том, как поскорее очутиться в больнице.

– Давай же! – цежу сквозь зубы, потому что он всё ещё медлит.

– Выполняю… – слабо шепчет он, и стены комнаты летят на меня, превращаясь в кирпичную ограду клиники.

Тут же становится ужасно холодно – оказывается, на улице метель. Быть того не может! Я оглядываюсь на Соби, который переместился на улицу в чём был – то есть в майке, домашних брюках и босиком, – вырываю руку из его ладони, и он, тяжело привалившись к ограде, медленно сползает на снег.

– Возвращайся домой, – бросаю я, бегом направляясь к входным дверям.

Не знаю, слышал он меня или нет. И не знаю, хватит ли у него сил на обратное перемещение, но в эту минуту Соби не тот, за кого я должен волноваться.

– Аояги, – сообщаю я дежурной, ещё даже не дойдя до стойки. – Аояги Рицка.

– Когда поступил? – спрашивает она, неторопливо набирая фамилию на клавиатуре.

– Вчера.

– В какое отделение?

– Я не знаю! Где он?

– Пожалуйста, не нервничайте. Вы родственник?

– Я его брат.

Она, как нарочно, медленно крутит колёсико мыши и наконец кивает.

– Неврология, стационар. Пятый этаж, палата…

Я срываюсь с места, не дослушав, подбегаю к лифту и, досадливо глянув на старика с костылями, который еле вползает в кабинку, взлетаю вверх по лестнице. Очутившись на пятом этаже, озираюсь и вижу в конце коридора родителей, примостившихся на лавочке.

– Где Рицка?

– О, – папа окидывает меня изучающим взглядом, – добрался за десять минут. Ты что, на вертолёте летел?

– Нет, телепортировался! Где он?

Отец кивает на прозрачные двери, ведущие в отделение стационара, за которыми снуют медики.

– К нему нельзя, – говорит он, когда я уже шагаю к двери. – Сейчас им занимаются врачи. Сказали, пустят, как закончат.

– Юки… Что же это?..

Мама, которая всё это время сидела, уткнувшись лицом в ладони, наконец выпрямляется и, кажется, только тут замечает меня.

– Сэймей… Где ты был? – спрашивает она уже не со злостью, а смертельно уставшим хриплым голосом.

На экспресс-сочинение легенды я сейчас просто не способен, поэтому пожимаю плечами.

– Прости, мама. Были дела, связанные с Гоурой. Я потом расскажу.

Она только разочарованно качает головой, но больше не задаёт вопросов. Не до меня ей сейчас, а пока Рицка болеет, и не будет. А когда он поправится, она уже и не вспомнит, что я где-то пропадал две ночи.

– Как он? – обращаюсь я к отцу, как к наиболее вменяемому из двоих.

– Сказали, состояние стабильное, – отвечает он не слишком уверенно. – Физически он здоров.

– Тогда в чём дело? Почему он не просыпался? Можешь рассказать всё подробно?

– Могу, присядь, – когда я устраиваюсь рядом, он тяжело вздыхает. – Вчера Мисаки заметила, что Рицка не пошёл в школу – его курка висела в прихожей. А вот твоей там не было. Она решила, что ты вернулся накануне очень поздно, и пошла выяснять, почему ты ушёл в школу без него. Он спал, хотя был уже полдень…

– Я пыталась его разбудить… звала… тормошила… – всхлипывает мама, глядя перед собой совершенно дикими глазами. – Он не отзывался… он… как будто просто спал… он…

– Она вызвала скорую, – поморщившись, перебивает отец, – потом позвонила мне, начала искать тебя, ты не отвечал, потом телефон оказался выключен…

– Что говорят врачи?

– Сначала сказали, что он в коме, но причину определить не смогли и не знали, очнётся он или нет. Мы с Мисаки провели тут весь день и всю ночь. Он проснулся только под утро, но…

– Так с ним всё в порядке или что?

– Он… – отец поджимает губы и смотрит на маму.

– Он нас не узнал, – хлюпает она. – Он испугался, когда нас увидел.

– То есть… он вас не помнит?

– Сэймей, он вообще ничего не помнит, – тихо бормочет отец. – Даже собственного имени.

Меня прошибает ледяной пот. Я с усилием сглатываю.

– Как это – не помнит?

– Врачи думали, что это может быть кратковременная потеря памяти из-за травмы головы, но никакой травмы не было. Мисаки пробыла с ним позавчера весь вечер и, поскольку тебя не было, сама уложила его спать. Всё было нормально. Поэтому…

– Что?

– У него… полная амнезия.

Я закрываю глаза и стараюсь дышать глубоко. Это словосочетание каменной плитой придавливает сердце.

– Врачи надеются, что это временное явление, но поскольку травмы не было… Одним словом, пока они не выяснят причину, точно ничего не скажут.

– Если не травма, то… причин может быть много. А вчера… в смысле, позавчера что-нибудь происходило? Что-то странное, или… – неужели всё-таки Система? – Может, он вёл себя как-то странно?

– Мисаки говорит, что нет.

– Ничего не было странного, – кивает мама. – Разве что… Он был каким-то вялым, но я решила, что он просто устал. Был сонным весь день. Но с ним такое и раньше бывало, когда он не высыпался.

Не высыпался, ага. В воскресенье.

И тут у меня мурашки пробегают по коже, когда я вспоминаю… Он сказал, что день чёрный. Почему он так сказал? Неужели что-то почувствовал? Или… интуиция подсказала? У Рицки был чёрный день. А я не остался дома. Отмахнулся от него, когда он звонил. Не вернулся, хотя мог бы насторожиться. И всё ради чего? Ради сражения с двумя дурами!

– Что такое? – хмурится отец. – Ты что-то вспомнил?

– Да нет, просто… думаю.

Двери отделения вдруг распахиваются, и к нам выходит врач, держа в руках уже нашпигованную разноцветными листами карту.

– Сенсей… – мама поднимается ему навстречу, прижимая руки к груди. Мы с отцом тоже поневоле встаём.

– Пришли результаты анализов, – хмурится он. – Анализы чистые.

– Но ведь это же хорошо, правда? – мама оборачивается к нам, ища поддержки.

– Нет, мама, – отвечаю я. – Это не хорошо. Это значит только то, что никаких соматических заболеваний они не нашли. Выходит, они по-прежнему не знают, что с ним.

– У вас умный сын, – мимолётно улыбается сенсей, видимо, желая разрядить обстановку. – Действительно, никаких повреждений головного мозга мы не обнаружили: ни биохимия крови, ни анализ спинномозговой жидкости ничего не показали. Компьютерная томография тоже. Опухолей нет. Мы планируем провести ещё ангиографию сосудов, чтобы исключить атеросклероз, но… – он поджимает губы и умолкает.

– Я не понимаю, сенсей, – мама качает головой. – Вы говорите, что он здоров.

– Физически – да. Но для возникновения ретроградной амнезии есть много причин. Условно их можно разделить на две группы: болезни, повреждающие структуру мозга, и психологические нарушения. Мы исключили самые явные соматические заболевания, кроме того, в анамнезе вашего сына не значатся ни эпилепсия, ни хронические мигрени, ни инфекционные заболевания, дающие такие последствия. Значит, остаются нарушения психики. Мы уже пригласили психиатра.

– И какие могут быть нарушения? – спрашивает отец.

– Их ещё больше, чем соматических. Психиатр вам расскажет об этом лучше, но на самом деле – всё, что угодно: начиная от переутомления и стрессов и заканчивая недостаточным питанием, – он делает паузу, коротко пробегает по нам глазами и останавливается почему-то на мне. – Я бы сказал, что самая распространённая причина амнезии – это тяжёлая психологическая травма. Но вы сказали, что ничего подобного не было. Верно?

– Нет, нет, конечно, нет, – отвечает мама, но сенсей продолжает сверлить глазами меня.

– Травм не было, – киваю я. – Чтобы случилась амнезия, это должно было быть какое-то очень… сильное событие. И недавнее. Но всё было нормально.

– Что ж, – сенсей захлопывает карту, – тогда ждём специалиста.

– Так вы… – отец прокашливается. – Так вы уже выяснили… это… надолго?

– Увы, пока никаких точных прогнозов дать не могу. У вашего сына эпохальная ретроградная амнезия – он не помнит совершенно ничего до момента пробуждения. Если это связано с диссоциативным расстройством, значит, память не утрачена, а только спрятана в глубине мозга и к ней нет доступа. В таких случаях воспоминания могут восстановиться со временем сами. Но для возникновения диссоциативной амнезии нужен сильный стресс или травмирующее событие.

Едва ли родители поняли хоть половину из того, что он сказал, зато отлично понимаю я. У Рицки не было травмы, которая стёрла бы десять лет его жизни. А раз нет причины, то и неясно, что лечить и как.

– Ну а если у него нет этого расстройства? – медленно спрашивает отец, пытаясь вникнуть в суть услышанного.

– Давайте дождёмся специалиста, – повторяет сенсей.

– Нам можно к нему? – мама умоляюще протягивает сцепленные в замок руки.

– Можно, но не всем сразу. И ненадолго.

Родители переглядываются.

– Останься пока здесь, Сэймей, – отец приобнимает маму за плечи и уводит вслед за врачом.

Какое-то время мне ещё слышны напутствия сенсея:

– Постарайтесь его не волновать, не давите. Ни в коем случае не показывайте, что вы разочарованы тем, что он не может вас вспомнить. Поверьте, сейчас он напуган куда больше вашего…

Я провожу ладонями по лицу и оседаю на лавку. Сколько сижу так, глядя в одну точку на полу, неизвестно. В голове нет ни одной толковой мысли. Я услышал всё, что сказал сенсей, умом я понимаю, в каком состоянии Рицка и что с ним происходит. Но поверить не могу. И не смогу, пока сам его не увижу, не поговорю, не убежусь…

Неужели он совсем ничего не помнит? Даже меня?..

Полумысли прерываются очередными всхлипами над головой и успокаивающим голосом сенсея:

– Ну-ну, Аояги-сан, успокойтесь. Я понимаю, как вам сейчас тяжело, но постарайтесь взять себя в руки.

– Можно мне к нему? – поднимаю глаза на сенсея.

– Вам придётся ещё немного подождать – у него сейчас психиатр.

В другой ситуации я бы уже давно вспылил, не позволил бы родителям идти в палату первыми, рванул бы сам, но… Но сейчас от слов сенсея почему-то становится даже спокойнее. Как будто мне дали официальное право оттянуть неприятный момент.

Появления психиатра мы ждём больше часа, и за это время никто не произносит ни слова, только мама то и дело всхлипывает, поднося платок к глазам. Наконец из отделения выходит невысокий коренастый старик, остановившись рядом, окидывает нас троих взглядом, который мне совсем не нравится, и присаживается на стул напротив.

– Добрый день, я Такаги-сенсей, – голос у него очень мягкий и тихий, я сползаю на край лавки, чтобы лучше его слышать.

– Сенсей, пожалуйста… Что с Рицкой? Он поправится? Он…

– Мама, – шепчу я, – помолчи и дай ему сказать.

– Я подтвердил диагноз, – кивает он, – эпохальная ретроградная амнезия.

– Так это из-за травмы или…

– Отец.

Ну что они как маленькие?! Неужели тут я один понимаю, что сейчас полагается слушать, причём очень внимательно?

– Я просмотрел записи Сяхоу-сенсея, который занимался вашим сыном. И думаю, мне более-менее ясна причина случившегося. С полной уверенностью я утверждать не берусь, потому что, как правило, в случаях неудачного лечения симптомы проявляются почти сразу же. Но иных причин пока не вижу.

– Неудачного лечения? – хмурится мама.

– Судя по записям Сяхоу-сенсея, последний сеанс клинического гипноза проводился в воскресенье, то есть непосредственно перед кратковременной комой. Скажите, кто забирал Рицку-куна из клиники в тот день?

Родители синхронно поворачиваются ко мне.

– Отводил и забирал я.

– Вы не заметили ничего необычного после сеанса?

– Рицка выглядел уставшим, даже подавленным. Но не могу сказать, чтобы в этом было что-то необычное. Он часто бывал таким после посещения Сяхоу. Сенсей говорил, что иногда во время сеансов он сильно расстраивался и даже плакал. Поэтому я…

«…не обратил на это внимания, потому что думал только о предстоящей битве», – заканчивает кто-то у меня в голове почему-то голосом Соби.

– Понятно, – кивает Такаги. – А потом, дома? Не заметили за ним каких-нибудь странностей в поведении?

Тут уже я смотрю на родителей – я-то ушёл из дома почти сразу, как Рицку закинул.

– Да не знаю же я, – мученически выдыхает мама, – он часто после сеансов был вялым и сонным. Я просто думала, что он не выспался.

– И всё?

Нет, не всё… Он позвонил мне. Его день был чёрным.

Мама неуверенно пожимает плечами.

– Пока картина складывается не слишком оптимистичная. Из-за стрессов дома вы начали водить сына к психологу. Обычные методики не помогли справиться с его переживаниями, и Сяхоу-сенсей назначил ряд сеансов гипноза.

– Да, – кивает отец, – но после них ему стало лучше.

– Это отражено и в записях. Но, думаю, последний сеанс прошёл неудачно.

– То есть… это Сяхоу виноват в том, что случилось с Рицкой? – спрашиваю я.

– Во время гипноза мозг входит в состояние тета-ритма… – мягко начинает сенсей, но, заметив выражение на лицах родителях, вздыхает: – Если говорить ненаучным языком, то гипноз – это очень тонкая работа с подсознанием и, в некоторых случаях, глубинной памятью. При ошибке можно сделать человеку неверное внушение, нарушить доступ к его памяти или же вообще её лишить. У меня есть все основания думать, что именно такая ошибка и имела место быть.

Да, тема гипноза и внушений мне близка. Вот только одно пока не складывается…

– Сенсей, но разве тогда амнезия не случилась бы сразу после сеанса или во время него? Прошло полдня, прежде чем это произошло.

– Всё верно, Аояги-кун, это именно тот момент, который мне пока трудно объяснить. Но дело в том, что при отсутствии травмы или явной психологической причины амнезия наступает не резко, а проявляется постепенно. В случае вашего брата неудачный гипноз послужил причиной кратковременной комы. Она, скажем так, полностью перезагрузила его мозг и стёрла все воспоминания.

– Я не очень понимаю… – шепчет мама.

– Представьте, что вечером у вас начался лёгкий кашель. Вы ложитесь спать, а утром просыпаетесь с простудой. Если бы вы бодрствовали всю ночь, то симптомы простуды стали бы проявляться постепенно. А так получается, что заснули вы здоровой, проснулись – больной. А накануне вы ели на улице мороженое и шли под снегопадом с непокрытой головой. Мороженое в нашем случае – это то, что случилось во время сеанса.

Мама уже открывает рот, чтобы задать очередной идиотский вопрос, но я её опережаю:

– Здесь всё понятно. Вы не сможете сказать наверняка, кома вызвала амнезию или наоборот, стала её следствием. Хотя скорее второе. Главное, что это случилось после работы Сяхоу. – Сенсей кивает. – А что будет дальше? Он вспомнит… хоть что-нибудь?

– К сожалению, нам это неизвестно. При полной амнезии… Иногда воспоминания начинают возвращаться сами, через несколько дней, месяцев или даже лет, правда, чаще всего лишь о последних событиях. А иногда… – он умолкает.

– А вы раньше такое видели?

– Конечно, у меня были пациенты с различными формами амнезии. И, опережая ваш вопрос, сходных между собой случаев, не связанных с черепно-мозговой травмой, почти не бывает. Сознание – это куда более тонкая материя, чем тело. У каждого пациента свой случай. А что касается вашего брата, то развитие его болезни немного необычно, но вполне объяснимо.

Родители уставились на меня – разумеется, не понимают, к чему я всё это спрашиваю. Зато теперь я абсолютно уверен, что это не системное. Даже если Томо был прав и прежние провалы в памяти могли быть связаны с проявлением Силы, нынешнее состояние Рицки – полная заслуга этого китайского ублюдка.

– Что нам теперь делать, сенсей? – спрашивает мама, кажется опять собираясь плакать.

– Вашего сына оставят в отделении ещё на пару дней. Ну а после выписки вам придётся привыкать к тому, что случилось. Скажу вам сразу, это будет очень трудно, как для него, так и для всех членов семьи. Но я уверен, вы с этим справитесь. Ну и, разумеется, я направлю его к психотерапевту.

– Нет, – отрезаю я. – Больше никаких…

– Не к простому психологу, Аояги-кун, а к настоящему специалисту. Вашему брату нужно заново узнавать себя, свою семью, окружающий мир. Поймите, сейчас он потерян и напуган. У него, естественно, будут проблемы с социализацией и с общением. Психотерапевт поможет ему смириться с ситуацией, принять себя и наладить контакты с другими. Не волнуйтесь, у меня есть на примете очень хороший специалист – моя ученица, талантливый клинический психолог. Всё наладится, не переживайте.

Родители принимаются снова задавать те же вопросы – «что делать?» – только в других формулировках, а я подхожу к первому сенсею, имени которого до сих пор не знаю, в этот момент выходящему из отделения.

– Теперь к нему можно?

– Да, идёмте, я вас провожу. Такаги-сенсей всё вам объяснил?

– Предельно понятно, – откликаюсь я мрачно.

Мы доходим до палаты в самом конце коридора, сенсей останавливается возле дверей.

– Аояги-кун, постарайтесь…

– Я уже всё понял, сенсей. Не надо.

– Я просто хочу предостеречь вас от ошибок ваших родителей.

– Вы о чём?

– Не говорите ему того, что говорили они. Он по-прежнему ваш брат, только он не помнит этого. Не требуйте от него вас узнать – это бесполезно, он только сильнее расстраивается. И попытайтесь не проявлять… – сенсей косится на дверь в общий коридор, – бурных эмоций. Он и так очень напуган.

– За это можете не волноваться.

– Хорошо. Тогда идите и… Постарайтесь его не утомить. Будьте помягче.

Всего этого он мог бы и не говорить – я же не идиот. Но я вполне могу себе представить, что устроила мама. Наверняка это были истеричные рыдания-обнимания-вспомни-нас-Рицка-почему-ты-нас-не-помнишь-как-же-так. А с воображением у меня всё отлично. Если бы я проснулся, не помня собственного имени, и на меня бы набросилась зарёванная невротичка…

– Удачи вам и держитесь, – напоследок улыбается сенсей и уходит.

Мы остаёмся с дверью один на один. Сейчас мне жизненно необходимо справиться с волнением. Страха Рицки нам обоим хватит, как и тревоги. Из нас двоих я должен быть оплотом уверенности и спокойствия. Наконец набравшись решимости, тяну ручку двери и переступаю порог.

Рицка лежит в постели на боку, спиной ко входу, съёжившись в комочек. Услышав, что кто-то вошёл, он только сильнее прижимает Ушки к голове и пытается повернуть голову. Тут я соображаю, что из-за недавней пункции на спину он пока лечь не может.

Не то чтобы мне сейчас сильно помогает давний курс луновской психологии – просто каким-то шестым чувством я знаю, что мне делать и как. Например, знаю, что обойти кровать нужно медленно, никаких резких звуков или движений. Почему-то понимаю, что в глаза ему смотреть нельзя – это я его уже видел, а он меня… ещё нет. Сначала пусть первым меня рассмотрит – в бою это всегда даёт преимущество. И подавать голос не стоит, пока я не появлюсь в поле его зрения. Вначале – картинка, потом – звук.

Не поднимая головы, дохожу до окна, присаживаюсь на подоконник, и только теперь перевожу взгляд на него. Не знаю, что я ожидал увидеть, но в первую секунду испытываю облегчение. Это Рицка. Это мой Рицка. Он нисколько не изменился. Он всё тот же. Ушки двигаются точно так же, как раньше, выражение лица хмуро-недоверчивое, но такое я видел у него сто раз. Губы плотно сжаты – тоже ничего нового. Это по-прежнему мой Рицка.

– Привет, Рицка, – осторожно улыбаюсь я.

Он внимательно изучает меня, хмурится, но молчит. Наверняка пытается вспомнить.

Выдерживаю паузу, чтобы он перестал выискивать меня на подкорках сознания. И действительно: несколько секунд – и морщинки на лбу разглаживаются. Мыслительный процесс завершён, результат нулевой, файл не найден.

– Я твой брат, – сообщаю я со всей мягкостью, на которую способен. – Сэймей.

Вижу, что губы у него еле заметно шевелятся, беззвучно повторяя моё имя. Я даже не спросил родителей, о чём они с ним говорили и упоминали ли меня. Правда, если это был не разговор, а сопливая истерика, Рицка вряд ли понял хоть что-то, кроме того, что мама у него с адекватностью не в ладах.

Он долго молчит, осмысливая новое знакомство, и пока, наверное, не знает, как вести себя со мной. Но я тоже не тороплюсь продолжать. Пусть хоть как-то сначала отреагирует.

Наконец Ушки у него если не встают, то хотя бы расслабляются. Он опускает глаза и очень тихо бормочет:

– Я тебя не помню, – и, помешкав, почему-то добавляет: – Извини.

Так, контакт вроде бы налаживается. Оттолкнувшись от подоконника, приближаюсь к кровати и опускаюсь на самый край, на безопасном расстоянии.

– Тебе не нужно извиняться. Ты просто заболел. Но ты в этом не виноват.

Почти на минуту опять наступает тишина. Я вновь жду реакции от него. Рицка задумчиво покусывает губу, теребит пальцами угол наволочки.

– Она… Мама… Она всё время плакала.

– Я знаю, Рицка. Но она всегда была очень эмоциональной. Она переживает за тебя, и ей больно от того, что случилось. Но это не твоя вина.

Видимо, я верный курс взял, потому что Ушки у Рицки наконец медленно поднимаются, во взгляде появляется уже интерес. Наверное, нужно попробовать говорить с ним цикличными фразами – так он лучше воспримет.

– Я не знаю, почему это случилось.

– Врачи тоже не знают, – не нужно ему пока забивать голову лишней информацией об этом кретине и о причинах, по которым он к нему попал. – Но так бывает. Иногда люди просто заболевают, и с этим ничего нельзя поделать.

Рицка тяжело вздыхает.

– Значит, я… никогда не узнаю… кто я?

– Какие глупости, – улыбаюсь я. – Ты уже это знаешь. Ты – это ты. Разве нет?

– Но я… не знаю, кем я был.

– Это совсем неважно, – говорю я твёрдо. – Ты – это по-прежнему ты. Не имеет значения, помнишь ты об этом или нет.

– Но я хочу вспомнить.

– Знаю, Рицка.

Поколебавшись немного, всё-таки аккуратно протягиваю руку и накрываю его ладонь. Рицка не вздрагивает, но напрягается. Я не шевелюсь.

– Может быть, со временем ты всё вспомнишь. Но даже если нет, не нужно отчаиваться. Я люблю тебя, вне зависимости от того, помнишь ли меня ты.

Глаза у него вдруг удивлённо распахиваются. О, небо… Да неужели никому из родителей не пришла в голову мысль сказать такую простую фразу? Наверное, им не до того было: мама истерила, папа её успокаивал. Блестяще.

Маленькая рука под моей ладонью расслабляется, а большой палец осторожно цепляется за мой. Я улыбаюсь шире.

– Извини… Я очень хочу тебя вспомнить.

– Может, ты и не вспомнишь, зато можешь узнать заново. Ты так уже делал.

– Когда? – он хмурится.

– Ну, было такое время… Очень печальное время, потому что тебя ещё не было на свете. А потом ты родился. Ты тоже сначала меня не знал. А потом чуть подрос – и узнал.

– И… как? – спрашивает он вроде бы с опаской, но я-то вижу, что уже не вполне настоящей.

– И я тебе понравился, – киваю я с напускной серьёзностью.