Текст книги ""Фантастика 2025-116". Компиляция. Книги 1-27 (СИ)"

Автор книги: Сергей Гладышев

   – Мама, Ардагаст победил! Нет больше Чернобора, ни страшилищ его, сгинули все! Я знаю, понимаешь, знаю! Я всё видела, вот как тебя сейчас!

   – А как же отец, доченька? – чуть слышно проговорила мать, почему-то даже не усомнившаяся в видениях дочери.

   – Да жив тятя и здоров, ничего ему не сделалось! Он же весь бой в Велесовом сарае просидел, разве он может иначе? – Она подсела к матери, положила ей голову на плечо. – Всё хорошо будет, мама. Батюшка у нас самый умный и хитрый, помирится с царём, придут они вместе и поведут нас на праздник.

   – Хорошо бы так, доченька! Ох, всё теперь переменится в Севере. Всё было наладилось – и опять меняется...

   – И пусть меняется – ведь к лучшему же!

Снаружи вдруг донёсся конский топот, громкая сарматская речь. Псы взлаяли – и следом завизжали под мечами. Затряслась под ударами дверь, вылетела скоба, державшая засов, и в хату ввалился Андак. Они с Саузард и дружиной тоже не спали всю ночь, прислушиваясь к звукам боя и посылая к горе разведчиков. Узнав о победе Ардагаста, раздосадованный князь тут же решил, опередив всех, разграбить усадьбу верховного жреца на Святом озере. Андак сальным взглядом окинул Добряну – та была в одной рубахе с распущенными русыми волосами, – прищёлкнул языком:

   – Ай, хороша добыча! Мне повезло, и тебе тоже: таких мужчин у венедов не бывает!

Бросившуюся к нему мать Добряны князь легко отшвырнул, грязно ухмыльнулся:

   – Тоже хочешь, старуха? Обойдёшься!

Добряна гордо выпрямилась:

   – Выйди вон! Я – дочь великого старейшины!

   – А, та самая девка, что плясала с царём на свадьбе, а потом спала с ним!

В синих глазах девушки не было страха – лишь презрение.

   – Муж, а язык хуже, чем у наших баб!

   – У мужа главное – не язык!

Князь схватил её за плечи, рванул рубаху. Мать снова бросилась на помощь дочери, но тут раздался насмешливый женский голос:

   – Хорошая добыча, милый! Чем это ты с ней занялся? – В дверях, поигрывая темляком акинака, стояла Саузард.

   – Да так, прикидываю, сколько за неё дадут греки.

   – Дурак! Это же дочь Доброгоста.

   – Ага. И любовница Ардагаста. Сделаю я ему подарочек к венедскому празднику, а?

   – Ну, если хочешь ему испортить праздник, лучше... чтобы не догадался, кто. – Рука царевны легла на акинак.

Из груди Добряны сам собой вырвался отчаянный крик:

   – Ардагаст!

Словно в ответ ей, снаружи раздался стук копыт. Саузард выглянула в дверь, вернулась и сказала с плохо скрытой досадой:

   – Дурочка, мы с мужем так шутим, поняла? С девчонками, что вешаются на шею знатным сарматам. Может, ты и будешь наложницей у царя, но не у моего мужа, ясно?

В комнату вошёл Ардагаст, а следом – Ларишка, Доброгост и Лютица.

   – Опять с бабами воюешь, Андак?

   – Ты, царь, жаден и скуп на славу. Взял в такой славный бой только своих русальцев и оборотней. Так не будь скуп хоть на добычу. Мы её немного видели в этом походе, – с наглым видом ответил князь. – А я не нарушил твоего приказа, остался в стане.

   – За славой ко мне поспешили северяне. А тебе больше нравится добыча. Тащи отсюда что хочешь...

   – Кроме колдовских вещей, – вмешалась Лютица. – Ими займусь я.

   – А если эту девушку хоть пальцем тронешь... Вы ведь сами прозвали меня Убийцей Родичей.

Храня на лице гордое выражение, Андак с женой вышли прочь. Следом вышла Лютица. Добряна, безмолвно, с тихой радостью глядевшая на Ардагаста, вдруг словно очнулась и бросилась со слезами на шею – нет, не ему, а отцу.

   – Сколько она натерпелась из-за нас, – тихо сказала Ларишка мужу. – Может, не нужно допрашивать?

   – Нужно, – тихо, но твёрдо ответил он и обратился к Добряне: – Скажи, Добрянушка, ты сама пришла меня упредить или кто прислал?

   – Никто... Услышала, как батюшка с верховным жрецом говорил, и пришла. Я же сказала...

Царь поднял на старейшину тяжёлый взгляд. А тот без всякого смущения, с прежней бодрой улыбкой быстро заговорил:

   – Так я ведь сам и не приказывал – вдруг Чернобор заметит? Просто говорил громко, чтобы ты, Добрянушка, услышала. Знал ведь – ты непременно к царю пойдёшь.

   – Да, и я тоже всё слышала, – подхватила жена старейшины. – И заметила, как ты уходила и возвращалась. Всё я поняла и не мешала. А то разве бы не встревожилась: дочь без спроса к кому-то ночью бегает? Хорошо хоть собаки Черноборовы тебя знали.

   – Да... теперь помню: я вернулась, а матушка вроде не спит. Я испугалась, думала: скажу, что с Ясенем была, всё равно ругать будет, – сказала Добряна.

Ни в голосе, ни во взгляде чистых синих глаз её не было и капли притворства. Девушка верила тому, что говорила. А старейшина... Там, при всех, он не решался так оправдываться – не поверили бы. Кто же он – изворотливый трус или предатель?

   – Дружная у вас семья: без слов друг друга понимаете, – иронически усмехнулся царь и внимательно, но без враждебности взглянул в глаза девушке. – Скажи, кто говорил, как меня погубить – Чернобор или твой отец тоже? Клясться не надо – кому мне тут верить, если не тебе?

У северянки перехватило дыхание, когда она поняла, в чём подозревают её отца. Умышлять на жизнь Солнце-Царя! Какая кара может быть за это? А что ей говорить? Можно ли лгать Солнце-Царю? Да ещё если он так верит ей, а она сама ради него...

   – Не бойся, скажи только то, что помнишь, – неожиданно пришла ей на помощь Ларишка.

   – Говорил... один верховный жрец, – с трудом произнесла Добряна. – А батюшка только приговаривал: будет всё так, как боги велят.

   – Конечно! – с жаром подхватил старейшина. – Верил я, что боги тебе, избраннику своему, победу дадут! Так и сталось!

   – А если верил, почему не обличил злодеев при всех? Тебе бы поверили. Вас же там было двести здоровых мужиков, да я с моими русальцами, да волхвы светлых богов – скрутили бы вмиг всех ведунов!

   – Боялся я – вдруг боги передумают. Они таких храброе, как ты, недолго в нашем мире держат, – выдавил с трудом Доброгост.

   – Вы тут только мух зимой не боитесь, – презрительно скривила губы Ларишка.

Великий старейшина поник головой, сгорбился, весь словно утонул в своей роскошной шубе. И вдруг вскинул голову и заговорил с неожиданной силой:

   – Да, боялся! Двадцать лет всего боялся: сарматов, колдунов, чертей, леших, самой этой Черной земли... Всем угождал, со всеми мирился. На то меня и выбрали люди! И добился я, что выжили два племени и стали одним. Владей им теперь, Солнце-Царь! А меня, если хочешь, казни за измену и сговор с врагами твоими – все тебе поверят. Не могу я быть без страха, как ты или отец твой. А то бы лежали мои косточки неоплаканные в степи под Экзампеем. Или здесь в безвестном омуте. Казни меня или милуй, Солнце-Царь. – Он тяжело опустился на колени.

Вслед за Доброгостом упали на колени его жена и дочь.

   – Помилуй батюшку, царь! Он только хорошего людям хотел, а всё зло в Севере от Чернобора шло. Даждьбог-Солнце – из богов самый справедливый и добрый, а у тебя его чаша. – Добряна с надеждой и мольбой глядела в глаза Ардагасту.

   – Встаньте! Вы же не холопы, а я не гречин. Милую тебя, великий старейшина, ради дочери твоей отважной. И запомни: я царь не трусов и не холопов, а росов – мужей храбрых и честных.

Трое поднялись с колен. Лицо Добряны светилось радостью, и Зореславичу было приятно смотреть на неё. Нет, не хотел бы он превратить её из лесной царевны в дочь казнённого изменника. Ларишка доверительно сказала девушке:

   – Скажи, что у вас надевают на такой праздник? Мы с Ардагастом хотим поехать на санях с Масленицей, а моя сумка с плащом и платьем попала под ноги этим тварям, которых вызывал Чернобор. Всё изорвано, перепачкано...

   – А ты лучше вот так: в кольчуге, с мечом. Будешь совсем как Морана, только надень ещё красный плащ.

   – А потом меня сожгут, как соломенную Морану? Или только вывезут в поле и одежду сорвут?

Тохарка и северянка дружно рассмеялись.

День выдался на редкость ясный, солнечный, тёплый. Видно, сам Даждьбог решил показать людям: «Вот он я, не сомневайтесь. Вышел уже вместе с Мораной из подземного тёмного царства, принёс вам тепло и свет, а принесу ещё весну и лето, и зелёную траву, и богатый урожай. Только веры в меня, люди, не теряйте». Празднично наряженная толпа лучших мужей, их жён и домочадцев снова собралась перед воротами священного городка. Но ещё больше пришло на праздник воинов царя росов – сарматов, полян, нуров, северян... Они стояли и на горе, и на поле внизу. Только в сам городок уже никто, кроме волхвов и царя с царицей, не смел войти. Все знали: боги покидают святилище, осквернённое зверобогами и их служителями. И за праздничным весельем чувствовалась тревога перед новым, неизвестным, что несли с собой златоволосый царь и его неустрашимые воины, словно вышедшие из иного мира, чуть ли не из самого светлого Ирия.

С поля и из рва уже были убраны трупы людей и животных, и события страшной ночи теперь казались бы удивительной сказкой, если бы не поднимавшиеся из-за леса чёрные, жирные дымы двух костров и не доносившийся оттуда волчий вой. На одном костре сжигали тела колдунов, чтобы тёмные владыки Черной земли не вернулись упырями снова властвовать над ней. На другом вместе лежали тела людей и волков: в ночной битве из росских воинов погибли лишь полтора десятка нуров-оборотней и их серых собратьев. Уцелевшие протяжным воем воздавали им славу.

Изуродованные Золотые ворота прикрывала завеса белого полотна. Перед ней стояли русальцы в масках и волхвы в белых плащах. Среди них выделялись трое в львиных личинах – Вышата и две волхвини. Милана отлёживалась из-за вчерашних ран. Впервые ни одного тёмного волхва или ведьмы на празднике не было, и этому не огорчались даже те, кто сидел ночью в «пекле».

Но вот завесу отдёрнули, и в воротах показалась тройка. Кони были трёх мастей, сивый, рыжий и вороной, – день, солнце и ночь. На санях стояла лодка с мачтой, увенчанной колесом. К мачте было привязано чучело Масленицы с блином и глиняной сковородой в руках, а по бокам его стояли Ардагаст с Ларишкой – уставшие, но довольные и весёлые. Конями правил Сигвульф в медвежьей личине. Впереди его ехал в панцире и шлеме воевода Масленицы – Славобор.

Всем было ясно: едет грозная и могучая богиня смерти. Везут её как покойника – на санях или в лодке, пища её – блины, которыми мёртвых поминают, лицо белое и зубы оскаленные, как у мертвеца. Падать бы перед ней в смертном страхе. Только вот... И кони у Смерти-Зимы неказистые, ещё и рогожами обвязанные, мочалами да лаптями увешанные, и сани старые, и лодка дырявая. А на колесе восседает... Шишок. В дерюгу одетый, соломой подпоясанный, рожа в саже, сам уж изрядно пьян, в руке – амфора греческого вина, другой короб держит с пирогами и прочей снедью. Такие уж люди венеды – смеются и над самой Смертью, даже на похоронах и поминках смеются, чтобы не одолела их тоска смертная, не лишила сил в тёмных лесах, среди лютой зимы.

Женщины хором запели:

 
Ой, мы Масленицу да встречали,
Мы блинами гору устилали.
 

Мужики подхватили:

 
Широкая Масленица,
Мы тобою хвалимся,
На горах катаемся,
Блинами объедаемся.
 

Сигвульф взмахнул кнутом, и тройка понеслась под гору, а потом – по полю. Следом скакали на конях русальцы, размахивая мечами и жезлами. Реяли на ветру чёрные волосы и красный плащ Ларишки, блестела кольчуга, изорванная на груди клыками подземного зверя. А рядом Ардагаст – весь в красном, волосы на солнце золотом горят, в руке – Колаксаева чаша. Вот блеснули в их руках мечи и соединились косым солнечным крестом. «Даждьбог с Мораной!» – восхищённо шепчут люди. А между царём и царицей скалит зубы соломенная Масленица, которую благочестивые венеды зовут честной и широкой. А ещё – пересмешницей, обманщицей, ерзовкой, кривошейкой...

А вверху на колесе лешачок чего только не выделывает: кривляется, прибаутничает, вышучивает вовсю старейшин (когда только что про кого узнал?), швыряет в толпу пироги, яйца, оладьи, отхлёбывает из амфоры – и не падает. Ведь колесо это – само Солнце, весёлое и щедрое.

А за санями скачут Хилиарх в чернобожьей длиннобородой харе и Неждан, ряженный на этот раз старухой Ягой. Чернобог причитает:

   – Ой, вернись, Смерть моя чудная, страшная, да как же я, Бессмертный, без тебя буду? Без тебя моей силы вполовину убывает, не могу и землю заморозить!

Яга машет помелом:

   – Убирайся, ерзовка, вертихвостка, разлучница окаянная, не видеть бы тебя в преисподней хоть до осени!

Гудят бубны, заливаются рожки и дудки, звенят гусли. Кто ругает Масленицу, кто оплакивает – все за то, что только неделю побыла, до Купалы или хоть до Велика дня не дотянулась.

   – Да куда же ты, широкая, от нас уезжаешь?

   – В Ольвию на базар! – со смехом кричит Ларишка.

Знатные сарматы и венеды довольно смеются: скоро кончится поход, и поедут они в Ольвию покутить, прогулять добычу. За санями Мораны едут ещё одни. На них будины везут деревянную фигуру своего весёлого бога Рагутиса – толстого, крепко сложенного, почти голого, со смеющимся лицом и маленькими рожками. Вокруг него вповалку расселись его жрицы – рагутене, такие же хмельные и весёлые, как их бог, наряженные кто быком, кто рысью, кто просто в венках из ячменных колосьев на распущенных рыжих волосах. Хилиарх то и дело оглядывался, и сердце эллина радовалось: и сюда, в дебри Скифии, нашёл дорогу весёлый Дионис со своими разгульными менадами. А Шишок – чем он сейчас хуже Силена[72]72
  Менады – спутницы бога Диониса; Силен – его воспитатель.


[Закрыть]! Только что во мраморе его никто не изваяет.

Но вот уже сани выехали на соседнюю гору. Там из прелой соломы и всяческого хлама, наворованного молодёжью подворам или снесённого хозяевами, сложен громадный костёр. Двенадцать волхвов – шесть венедских, шесть будинских – как на Рождество, трением добывают священный огонь. Всем распоряжается Вышата. Его единодушно признали верховным жрецом Северы, хотя священный двоерогий посох унёс с собой Скирмунт.

Остановились сани. Вышата зажёг факел от священного огня, воздев руки, встал перед Масленицей и заговорил:

   – Даждьбог и Морана! Ждали мы вас всю осень дождливую, всю зиму холодную, чернобожью. Ждали и верили: не могут свет, и тепло, и правда вовсе из мира уйти, отыщутся хоть и в преисподней и вернутся к нам. И дождались! Не будем жить звериным обычаем, как то племя лесное сгинувшее. Расчистим поле, и вспашем, и сбороним, и засеем. А вы пошлите и тепла, и дождя ко времени, и доброго урожая. А если в чём грешна Чёрная земля перед вами, то дозвольте очиститься перед вами великому старейшине и великому воеводе за себя и за всё племя.

Вперёд вышли Доброгост со Славобором, разделись донага. У старейшины тело дородное, но не обрюзгшее. Есть ещё что показать честному народу. А у молодого воеводы и вовсе на загляденье – и ладное, и сильное. Им вынесли ведра с горячей водой, мочалки, полотенца, берёзовые веники.

Доброгост громко заговорил:

   – Простите, Даждьбоже с Мораной, наше племя лесное, тёмное, что в будни пьём, а в праздник работаем, матерным словом лаемся, отца-матери не чтим, на брата меч поднимаем, у злых волхвов друг на друга чар ищем, общинного добра не бережём, соседское воруем.

   – Простите нас, воинов, что не в битву поспешаем, а на пьянку да гулянку, царского приказа не слушаем, удальство где не надо тешим, вместо военного дела питейному учимся, – сказал Славобор.

   – А ещё простите, боже с богиней, этих двух, что один чуть не сгубил всё племя и царя с царицей, а второй – дружину, и норовят теперь за всё племя спрятаться, – безжалостно добавил Вышата.

Старейшина с воеводой принялись на морозе мыться и охаживать друг друга вениками под смех и шутки собравшихся.

   – Когда-то, говорят, этот обряд царь с царицей справляли, – сказал Ардагаст на ухо жене.

   – Вторую жену себе для такого обряда возьми, – фыркнула Ларишка. – Будинку рыжую... или северянку.

Ардагаст поискал глазами Добряну. Та стояла с Ясенем, о чём-то говорила, смеялась.

Вышата взмахнул факелом:

   – Прощай, Смерть-Морана! Гори ясным пламенем!

Люди бросились к саням, стащили чучело, раздели, бросили остатки на костёр, следом – разломанные сани и лодку. На самый верх костра взгромоздили мачту с колесом, а на него – смоляную бочку. Шишок лихо запустил в костёр пустую амфору. А царя с царицей схватили и уложили в вырытую в снегу неглубокую яму, завалили снегом же, ещё и сверху насыпали курганчик. Чуть погодя выкопали и вытащили с весёлыми криками: «Даждьбог с Мораной воскресли!» Ларишка хохотала, вытряхивая набившийся в рукава и за ворот снег.

А костёр уже горел вовсю. Солома, сухое дерево, смола вспыхнули разом, и на заснеженной горе над Десной запылала огненная гора, увенчанная огненным колесом.

   – А мы Морану проводили, об ней не потужили! Уходи, Зима, ко дну, присылай Весну! Масленицу провожаем, света Солнца ожидаем! – кричали люди.

Ардагаст из Колаксаевой чаши вылил в костёр вино, затем мёд и пиво.

Вокруг костра плясали, высоко подскакивая и вертясь, русальцы, и вместе с ними неслись в пляске, забыв про усталость, царь с царицей. Неуёмные северянские девушки выискивали в толпе парней, тянувших со свадьбой, и привязывали им к ноге колодку – небольшой идол Чернобога. Привязали и Ясеню. Тогда он схватил Добряну за руку и при всех прыгнул с ней через костёр.

Догорел костёр. Из леса принесли молодую берёзку, а одели её в рубаху, снятую с Мораны-Масленицы, разукрасили лентами и бусами.

Лютица возгласила:

– Вынесли Смерть из города, несём Весну в город, Весна воскресла!

Все двинулись вниз, на поле. Впереди Мирослава несла Морану-Весну, а за ней Лютица – шест с деревянной ласточкой. По полю, ещё недавно усеянному трупами людей и зверей, разбрасывали пепел и головешки от священного костра – чтобы хлеб лучше рос. Серый пепел ложился на истоптанный кровавый снег – из смерти должна была родиться жизнь. Широко и вольно разносилась над полем веснянка:

 
Благослови, мати,
Весну закликати:
На тихое лето,
На ядрёно жито!
 

Мирослава запела:

 
У нас сегодня Масленица!
Вылетела ластовица.
Да что ж ты нам вынесла?
 

Лютица откликнулась:

 
Из коробов жито вытрясла,
На жито-пшеницу,
На всяку пашеницу!
 

Лютицу усадили на соху, а Мирославу – на суковатую борону, и парни потащили их, бороздя снег и распевая:

 
Приехала Весна на сошечке, на бороночке!
 

Мужчины встали в круг, а женщины и девушки разделились. С одной стороны встали жёны и дочери «райских», с другой – «пекельных» и отсиживавшихся ночью в селе. «Райских» вели обе жрицы, «пекельных» – Неждан, ряженный Ягой. Прежде становились венедки против будинок, и первых вела гулящая Лаума, а вторых – хитрая и жестокая Невея. Теперь все были только рады праздновать без этих коварных и опасных колдуний, всё стравливавших между собой и всегда готовых «удружить» отравой или порчей, погубить урожай заломом, а скотину – наговором.

«Райские» запели:

 
А мы просо сеяли, сеяли.
Ой, Дид-Ладо, сеяли, сеяли.
 

Ладу здесь величали на будинский лад: «диди» – «великой».

«Пекельные» отозвались:

 
А мы просо вытопчем, вытопчем.
Ой, Дид-Ладо, вытопчем, вытопчем.
 

Два женских «полка» по очереди наступали друг на друга, перекликаясь:

 
– А чем же нам вытоптать, вытоптать?
– А мы коней выпустим, выпустим.
 

«Пекельные» выводили привычные слова, а чувствовали себя так, будто и впрямь превратились в навьев – злых мертвецов, что на незримых конях скачут ночью по полям и топчут посевы. Ох и злы они были на своих мужей-старейшин! Тем охотнее обещали за пойманных коней выкуп – девушек – и отдавали тех «райским» одну за другой. Первой перешла в «райский полк» Добряна.

Наконец поредевший «пекельный полк» соединился с «райским», и толпа двинулась на Медвежью гору. Рядом со жрицами ехали с обнажёнными мечами, охраняя Морану-Весну и Ладу-Ласточку, Ардагаст и Славобор. И тут же на великолепном коне «небесной» ферганской породы гарцевал – поближе к своей богине – «любимец Артимпасы» Роксаг. Заглядывался он, впрочем, не так на ряженое деревце, как на рыженькую жрицу.

Берёзку-Весну торжественно внесли в Золотые ворота и поставили посреди святилища. После этого лучшие мужи северянские, а вместе с ними и знатнейшие росы, дреговичи, нуры в последний раз уселись пировать в Велесовом сарае. В тесноте, да не в обиде... Многие потом до конца своих дней хвалились, что ели на Масленицу мясо поверженных зверобогов.

За столом Ардагаст сказал Вашвамитре:

   – Знаешь, чего я больше всего боялся этой ночью? Чтобы эти колдуны не вызвали ещё и Индрика-зверя.

   – Этот Индрик, как я понял, вроде слона? Кшатрия этим не испугаешь, – разгладил усы индиец. – На слонов я охотился.

   – Ты забыл, Ардагаст, – вмешался Вышата, – Индрик-зверь из всех зверобогов самый сильный и самый добрый. Никому он зла не делает. И ни один злой колдун его вызвать не посмеет. Не мог Белбог такого могучего зверя создать злобным, чтобы он всё сокрушил. Кто по-настоящему сильный – тот добрый.

А в глухой чаще колдун с двоерогим посохом и две ведьмы оплакивали погибшего духовного владыку Черной земли и слали страшные проклятия всему народу росов, и их окаянному и безбожному царю, и всем, кто, предав исконные прадедовские обычаи, признал его власть.