Текст книги ""Фантастика 2025-116". Компиляция. Книги 1-27 (СИ)"

Автор книги: Сергей Гладышев

Быстро оправившись, упыри с воем и бранью последовали за ним. Мимо уха просвистела одна стрела, вторая.

   – Дяденька, я сзади побегу, тебя прикрою. Мне стрелы не страшны, если не серебряные! – крикнула Милуша.

Они бежали, и с их пути спешили убраться не только потревоженные кабаны, но и всегда охочие до пакостей болотные черти. Нечистые лишь швыряли вслед увесистыми палками, подбрасывали под ноги чурбаны. Девчонка во всё горло ругала чертей отборными словами, услышанными не то от упырей, не то от мужиков в городке. Вдруг послышался лай собак. Ну вот, до жилища совсем немного осталось. И до рассвета тоже... Ардагаст оглянулся. Девочка сильно отстала от него. Да ведь ей же чем светлее, тем труднее двигаться. Упырям-сарматам, правда, тоже, зато у них стрелы. Крикнув Милуше «Ложись!», царь обернулся и направил чашу на приближавшихся мертвецов. Те бросились врассыпную, а один сармат, оказавшийся впереди всех, вспыхнул, как факел, и рухнул на лёд.

Девочка, у которой в спине торчало три стрелы, с трудом поднялась и тут же упала. Ардагаст взвалил её себе на спину. Милуша обхватила его за шею, и он снова побежал. Руки упырицы неприятно холодили шею, ледяное дыхание – щёку. Над ухом раздался умоляющий голосок:

   – Дяденька, я тебя не укушу, только не бросай меня! Вот, снова в меня попали. Что они со мной сделают, если поймают!.. Ой, у тебя кровь через повязку проступила! Я твой плащ в зубы возьму, чтобы тебя не укусить, ты только меня не бойся.

   – Ты тоже не бойся, я тебя этой падали неупокоенной не отдам.

Деревья расступились, открывая белую гладь замерзшего Днепра. А справа, над берегом, начинался посад. Только бревенчатые избы, вытянувшиеся вдоль улицы, были почему-то маленькие: локоть в высоту и длиной в человеческий рост. Запыхавшийся Ардагаст не сразу сообразил: это же кладбище со срубцами-домовинами над могилами. А между домовинами стояли, пристально вглядываясь в пришельцев, светловолосые люди в белой венедской одежде, с волчьими шкурами на плечах – старцы, мужи, женщины, дети... Их прозрачные тела слегка светились мягким белым светом. Ардагаст остановился, облегчённо вздохнул: упырей здесь, где хоронили лишь сожжённых покойников, быть не могло – только духи умерших.

Стоявший впереди старик поднял резной посох:

   – Идите прочь, сарматы! Это место святое.

Относилось ли это к упырям или и к самому Ардагасту? Девочка соскользнула с его спины и быстро заговорила, обращаясь к старику:

   – Пращур Мироволод! Это Ардагаст, он не сармат, то есть... не совсем... он – царь венедов... и сарматов тоже.

   – Царей у венедов ещё не было, – медленно проговорил старик. – И цари сюда с добром никогда не приходили. Но я вижу силу Солнца в твоей чаше.

Сзади загудела тетива. Ардагаст обернулся. Стрела лежала на снегу у самой границы кладбища, словно наткнувшись на незримую стену. А его преследователи со всех ног убегали в глубь болот. За Днепром разгорался костёр зари, и упырям оставалось только удирать поскорее в болото, лишь бы подальше от солнечных лучей.

   – С чем пришёл ты к нашему племени, царь Ардагаст? – спросил старик, устремив на Зореславича испытующий взгляд.

   – С миром и Огненной Правдой.

   – Верю. Я видел в Ирии твоего отца и деда. И твоих воинов, павших в битве с лешими.

Милуша вдруг опустилась наземь, простонав: «Не могу... Солнце...» Она села, опираясь на руки. Лечь на спину ей не давали торчавшие в спине стрелы.

   – Помоги ей. Солнечный огонь лучше всего очищает упырей, – сказал Мирволод.

Ардагаст направил чашу на девочку. Золотистое пламя охватило её тело, и вскоре от него остались лишь пепел и белые обломки костей, среди которых краснели спёкшиеся бусы и раскалённые наконечники стрел. А рядом стояла сама Милуша, полупрозрачная и светящаяся, и с благодарной улыбкой глядела на царя росов.

   – Иди теперь в наш стольный град. Не забудь сказать её родным, чтобы пришли похоронить. И помни: мы, нуры, не зверье лесное и не бесы, хоть и нет у нас и не было ни великих городов, ни царей в золоте. «Нура» значит «земля». Наше племя Мать Сыра Земля любит за то, что мы в глухих лесах не забыли, как землю пахать.

Зореславич поклонился духам нуров, вложил меч в ножны и зашагал к городку, окружённому валом с частоколом на нём. Дорога через кладбище перешла в улицу посада. Вид у Ардагаста был совсем не царский: рваная шапка, изодранные и окровавленные плащ и кафтан. Но сияли золотом меч Куджулы и гривна со львиными головами, в поднятой руке полыхала чаша Колаксая. А из-за Днепра вставал во всей своей красе новорождённый Даждьбог Сварожич, и страшным сном казалось при его свете всё, что творилось в самую длинную ночь года. Из рубленых изб выглядывали нуры, дивясь оборванному человеку с солнцем в руке. А перед воротами городка, по эту сторону рва, стояли в ряд воины в волчьих шкурах. Посредине, перед самым мостом – седовласый князь в кольчуге. Серый металл сливался с серым мехом.

Вспомнились слова Сигвульфа: «Волчьим клятвам не верь – так сказал Один». А что? Ударят сейчас с двух сторон между рёбер, князь мечом снесёт голову, и веками будут хвалиться нуры в песнях, как убили безбожного царя Ардагаста. Андак на его месте стал бы первый мечом рубить, солнечным пламенем жечь – просто так, для страха, а потом сказал бы, что коварные волколаки хотели на него напасть. И душой бы не покривил – всех по себе мерит. Вот потому-то и не далась ему Огненная Чаша! Нет, нельзя сейчас даже руки на меч положить. И солнечная чаша теперь – не оружие. Она даётся лишь тем, кто верит: Чернобог не создал людей, а лишь испортил, и есть Солнце в душе человеческой, как и на небе.

Он подошёл к городку совсем близко. Князь нуров не спеша поднял правую руку в степном приветствии, потом приложил её к сердцу, опустил и медленно, словно спина его не гнулась, поклонился в пояс Ардагасту. Воины-волки разом протяжно завыли. Князь выпрямился. На суровом, меченном шрамами лице его играла добрая и чуть лукавая улыбка.

– Здравствуй на многие лета, Солнце-Царь! Теперь вижу: остановит тебя только тот, с кем сами боги не сладят... А сейчас милости прошу с дороги в баню. Заодно и ранами твоими займусь: ведь волхв.

   – Только пошли сначала гонца в мой стан. А то как бы не заждались и не пришли мстить за меня, волколаками порубленного.

Волх махнул рукой одному из воинов. Тот перекувыркнулся, оборотился волком и побежал к лесу.

   – И ещё: скажите Дубовику, чтобы собрал и похоронил кости своей дочери Милуши. Они на краю кладбища лежат, и сжигать не надо. Чиста она теперь перед богами и людьми. Да к её душе никакая упырья грязь и не липла.

В жарко натопленной баньке было тепло и уютно. Хозяин с гостем уже вымылись, попарились с квасом и теперь потягивали из глиняных кружек боспорское вино, закусывая пирогами с требухой. Раны Ардагаста были тщательно промыты, смазаны и перевязаны. Из-под полока выглядывал банник – маленький, голый, с огромными глазищами и волосами до полу – и только качал головой, слушая рассказ гостя. Никогда бы не подумал, что может человек такую трёпку задать всей лесной нечисти, да ещё в святую волчью ночь! Нет, с таким лучше не шутить – кипятком не шпарить, одежду не прятать – хоть бы и глухой ночью париться вздумал...

   – Да, если бы не эта девчонка, я бы ещё подумал, можно ли тебе служить, – говорил Волх. – Если уж ты не побоялся нашу упырицу на себе нести – значит, мы для тебя люди, а не зверье хищное, как вы, поляне, про нас думаете. Мы-то в лесу не самые страшные. Даже когда волками оборачиваемся, человечины не едим... Как, по-твоему, намного я старше тебя? – неожиданно резко спросил он.

Ардагаст окинул взглядом поджарое, сильное тело князя, литые мышцы, потом худощавое, усталое лицо, которое ещё больше старили седые волосы – именно седые, а не мертвенно-белые от рождения, как у Злого царя.

   – Если по телу смотреть, то лет на десять... ну, на двадцать. А если по лицу, то и больше.

   – А если по душе, то лучше и вовсе не заглядывать... Мне и тридцати нет. Я моложе тебя был, когда напала на село голядь. Отца увели, мать, сестру, жену с сыном маленьким. Мы, воины, погнались следом. Не спешили, думали – ради выкупа людей угнали голядины. И вдруг нашли в лесу капище Поклуса-Чернобога... – Он закрыл лицо руками, застонал-завыл раненым волком, залпом выпил кружку вина, потом ещё. – Съели они всех. Не с голоду. Обычай у них такой.

   – Хилиарх, грек мой, всё рассказывает о каком-то племени андрофагов-людоедов. Вроде живут они не то к северу от скифов-пахарей, не то на северном краю света, за пустыней.

   – Зачем так далеко искать? На полночь от нас голядь живёт, в верховьях Славутича и Двины.

   – Они что, всё людей едят?

   – Да нет, только дружинники и волхвы, и то тайком. Верят, что от того сильны, и храбры, и красивы станут, как те, кого съели... Собрал я тогда дружину и мстил – люто, страшно. Не жалели ни старого, ни малого. Голядки детей пугали Седым Волком – мною. Но человечины мы не ели, хоть и подбивали иные наставники премудрые. Вдруг явился мне воин – молодой, безбородый, волосы золотые, как у тебя, – и говорит: «Остановись, Волх Велеславич, не то в пекле будешь». – «Я, – говорю, – мщу по правде». – «По какой правде – преисподней? Ты давно уже не мстишь, а Чернобогу жертву приносишь». – «Откуда знаешь – сам разве в преисподней был?» – «Я там каждую ночь на золотой ладье проплываю. А ты умён и смел, не только мстить сможешь – всем племенем править». И пропал, только свет вспыхнул – я чуть не ослеп. Тогда я и задумал всех нуров сплотить, такую рать собрать, чтобы все боялись к нам с разбоем приходить. Тогда мстить незачем будет. Избрали меня за храбрость великим воеводой, потом князем – тут уж я сам настоял. У нас ведь царя лет триста не было.

   – И как, удаётся тебе, что задумал?

   – Когда как, – вздохнул князь. – Раньше в лесу редко воевали, реже, чем у вас в степи. А последние двадцать лет – словно Чернобог все племена в котле мешает. В устье Вислы объявились готы из-за моря, бьют пруссов, те – литву, литва и голядь – нас, будинов, северян. А с юга – орды сарматские.

   – И все-то вас, нуров, обижают, – прищурился Зореславич. – Да ведь и вы волки, не овцы. Ваши молодые воины на всех соседей нападают – и на полян тоже.

   – И у вас, сарматов, молодых хлебом не корми, вином не пои, дай только в набег пойти, – не смутился Волх. – Такие удальцы племени не спрашивают, и племя за них не в ответе.

   – Так вот, теперь не будут твои переярки удальство выказывать на венедах – ни на полянах, ни на дреговичах, ни на северянах. Без них врагов хватит.

–Это кто ещё смеет волку в лесу указывать, на кого ему нападать? – хрипло проговорил князь.

Он, казалось, и впрямь забыл обо всех клятвах. Серые глаза зажглись звериным огнём, крепкие зубы оскалились, мышцы напряглись – вот-вот бросится. Но спокойным оставался взгляд голубых глаз Ардагаста.

   – Кто смеет? Царь. Мне и волк служит. Настоящий. И леший, хозяин его. Этот, если встанет в полный рост, весь твой стольный град по брёвнышку раскидает.

   – Откуда у тебя власть такая, что все пред тобой склоняются? Ни у кого в лесу такой нет. – Голос князя дрогнул.

   – Власть моя – от Солнца. И пока я верен Огненной Правде, не покинет меня огненный фарн – слава царская.

   – Завидую я тебе, Солнце-Царь, – вздохнул Волх. – Мне вот на всех приходится оглядываться – на вече, на старейших. Хуже всего – на колдунов. Нашепчет кобник плюгавый, и не помогут ни меч, ни кольчуга. Потому я и выучился на волхва. Через какие обряды прошёл, кого видел, как тебя сейчас – лучше не говорить, да и нельзя. Одно открою: мог бы иметь власть над лесом больше твоей, если бы продал душу тому, кого добрые люди не поминают. Да ведь я оборотень, а не бес, и бесом становиться не хочу. Эх, разогнать бы всех чёртовых слуг, как вы в Дрегве разогнали!

   – Разгоню, если ты со мной заодно будешь, и не тайком, а так, чтобы все знали: есть у них не только князь, но и царь.

   – Непросто будет уговорить нуров сарматам покориться.

   – Сам видишь: мир такой стал, что не отсидишься даже в волчьем лесу. И ведь не сарматы вас победят, если вздумается воевать, а греческие купцы, что ждут не дождутся вас в Пантикапее на невольничьем базаре.

   – Век бы их, гречинов, не видеть, с товарами ихними да с обманами, – проворчал Волх. – Да любят девки стеклянные бусы, а я вот вино...

   – С греками торговать можно, лишь бы себя не продавать и племя своё. И не воевать ни с кем в угоду грекам.

   – Дивлюсь я: ты такой славный храбр, а воевать, похоже, не любишь. И другим не велишь. Не заскучали бы с тобой мои волки... Да и твои степняки.

   – Ну, за войнами у меня дело не станет, – улыбнулся Ардагаст. – Солнце велит сражаться только за Правду. А у неё столько врагов – зачем ещё воевать ради Кривды, продавать друг друга за серебро? Людоеды сунутся – их проучим. А осенью задумали мы с Собеславом и Всеславом идти на Цернорига бастарнского и его чёрных друидов.

   – Этих в одиночку никто не одолеет. А пять племён вместе... Эх и натворим мы с тобой дел, Солнце-Царь! – повеселел Волх.

Снаружи раздался шум, прогремел голос Сигвульфа:

   – Говорите, где царь?

   – А если что с ним сделали, так лучше в лес не суйтесь. Это я вам говорю, лесной хозяин! – шумел на весь город Шишок.

   – Не съели мы вашего царя, – ответил какой-то нур. – Здесь он, с князем в бане парится.

   – Раз не съели, значит, он теперь и ваш царь, – раздался категоричный голос Ларишки. – А я – царица. Кто не согласен – пусть выходит со мной биться, хоть на четырёх ногах, хоть на двух.

Ардагаст натянул чистую сорочку и штаны, приоткрыл дверь.

   – Ларишка! Не изводи зря лучших воинов леса!

Тохарка спрыгнула с коня, подбежала к мужу, крепко обняла его. Заиндевевшая кольчуга холодила тело через рубашку.

   – Зря ты кольчугу надела. Этим волкам верить можно.

   – Видно, такие волки водятся только в венедских лесах, – покачал головой Сигвульф.

Войско росов вместе с дружиной Волха шло от городка к городку, собирая дань. И первой в ворота входила царская русальная дружина. Обходили дворы, славили богов и хозяев, заклинали обилие и благополучие, на весь год. Нуры принимали русальцев сначала настороженно, потом с охотой. Издавна ведь чужого волхва считали сильнее своего.

Да и весело становилось с приходом росских колядников. Редко кто в лесу решался даже на святки смеяться над нечистью и смертью так, как они. Страшный зубастый покойник вдруг выскакивал из гроба и принимался плясать под шутки и прибаутки. Кузнец перековывал старых на молодых. Убитый бык воскресал и принимался бодать девок, а журавль – клевать их. Грек норовил купить солнечного коня, чтобы оставить глупых скифов с деньгами, но без света. Шум, смех, визг... Ну какой же царь Ардагаст нечестивец и безбожник, если с ним такие благочестивые люди приходят? После них, поди, нечисть целый год не посмеет сунуться.

Несколько наглых чертей под видом ряженых попробовали затесаться среди колядников, чтобы наброситься на веселящихся людей, забывших страх чернобожий. Только Серячок сразу учуял нечистых и так покусал, что те еле ноги унесли туда, куда люди бесов посылают.

Но шутки и смех стихали, когда Вышата с Миланой ставили деревянную чашу со знаками двенадцати месяцев по ободку, наливали воды, пускали по ней деревянный ковшик-утицу и начинали гадание. Двенадцать святочных дней – лучшее время для гадания про весь будущий год. Куда укажет солнечная уточка, что возвестит – дожди или засуху, обилие или недород, войну или мир? Для верности ещё гадали по птичьему полёту, по расплавленному воску и олову, по золе е жертвенника, и у царских волхвов всё сходилось. А потом девушки бросали в чашу свои простенькие бронзовые колечки, браслеты, подвески, и Милана ворожила им суженых-ряженых.

А служителям чернобожьим пришлось не лучше, чем в Дрегве. Их гнали из городков, топили, жгли, часто даже не дожидаясь прихода росов. Разрушали капища Чернобога и Яги, в потайных заклятых местах отыскивали и разоряли могилы злых колдунов, выкапывали и жгли упырей. Ни живые, ни мёртвые лиходеи не могли укрыться от духовного зрения Вышаты и тонкого нюха Серячка, с которым мог состязаться лишь князь нуров, когда оборачивался волком.

Уцелевшие колдуны и ведьмы сбегались в Милоград – древнюю столицу нуров у устья Березины. Там плелась паутина злых чар, способных без боя погубить целую рать. Колдовали здесь сильнее и злее, чем в Дрегве, – чувствовалась многовековая выучка с тех ещё времён, когда предки нуров пришли в эти глухие чащобы и их ведуны набирались недобрых знаний от колдунов диких лесных племён. А солнечный волхв с природной ведьмой рвали и жгли эту незримую паутину силой Света. Трудно было двоим выдержать такое напряжение – ведь надо было ещё и колядовать, и гадать, – но на помощь приходили нурские волхвы Ярилы и Велеса, и даже природные ведьмы Мораны. Не раз Вышата вспоминал о своих друзьях Стратонике и Авхафарне. Но южанин и степняк, хотя и были сильными магами, не разбирались в лесных чарах так, как сам Вышата, и мало чем смогли бы помочь.

А Сигвульф тихо ревновал Милану к волхву, хотя тот и не пытался явно отбивать её у него. Но колдунье нравилось быть рядом с сильным чародеем, многознающим и весёлым. Германец же в колдовстве мало что понимал. В его племени волшебство считалось бабьим делом, не слишком достойным воина (хотя величайшим колдуном был Один). Зато, когда Милана с Вышатой волхвовали в шатре или лесном капище, тот умело расставлял охрану и сам по морозу, на ветру расхаживал вокруг, чтобы эти двое могли вести магический бой, не опасаясь ни стрелы из тьмы, ни копья, ни ножа, ни волчьей пасти. Наградой готу был тихий голос Миланы: «Иди в шатёр, Сигвульф, не мёрзни. Мы колдовать окончили, а те до утра теперь не полезут – злые часы прошли, добрые настали. Иди же! Вышата устал, спит. Это у меня, бабы, сил на всё хватит. Будем любиться назло всему Чернобогову племени!» И все ревнивые подозрения тут же куда-то пропадали, словно отогнанные стрелами волки.

К Милограду Ардагаст с Волхом подступили лишь в последний день святок, обойдя почти все нурские городки на западном берегу Днепра. Ров стольного града был очищен от снега, мост разобран, дубовые ворота накрепко заперты. Из-за частокола выглядывали хмурые лица воинов в волчьих шкурах и длинноволосых волхвов в чёрных плащах. Колдуны с надеждой вглядывались в догоравший костёр зари. Вот-вот наступит ночь – последняя из волчьих ночей, а тогда уж...

– С чем и с кем явился в святой город, Волх Велеславич, отступник, недостойный называться ни нуром, ни волхвом? Ты, сарматский пёс, предал своё племя и отеческих богов. – Голос волхва звучал грозно, длинная седая борода гневно колыхалась, рука вздымала посох. Будто сама Праведность явилась обличить великого грешника. Но князь лишь презрительно скривился:

   – Лучше у сарматов быть псом, чем у бесов, как ты, Злогор.

   – Побойся проклятия богов, окаянный!

   – Знаю я тех, чьим именем вы клянёте. Сам глядел в рожи их мерзкие. Всё, кончилось их царство и ваше! Солнце-Царь пришёл!

   – Как смеешь безбожного сармата царём называть и дань ему давать? Почто веча не собрал здесь, в Милограде, как заведено?

   – Вече соберу, когда вас тут не будет, чтобы народ чарами не морочили.

   – Хватит! Не с тобой, псом, буду говорить, а с хозяином твоим... Ардагаст, царь росов! Ты говоришь об Огненной Правде. Так гляди! – Он простёр руку над рвом, пробормотал заклятие. И тут же со дна рва почти вровень с заострёнными верхушками брёвен частокола поднялось стеной зловещее черно-красное пламя. Сердца Ардагаста, Ларишки и дружинников-кушан невольно дрогнули. Агнейя! Это страшное оружие богов они уже видели в деле под стенами Таксилы в Индии. От какого беса или захожего колдуна узнали лесные ведуны тайну огня, способного погубить мир? Огненная стена встала во всю длину рва, от глубокого оврага до обрывистого берега Днепра. А Чёрный волхв безжалостно продолжал:

   – В этом огне и ты сгоришь, и чаша твоя, как воск, растает. То пламень самого пекла! А если и преодолеешь его, то знай: все, кто в этом святом граде может держать оружие, будут биться с вами, чужаками, насмерть. А кто не может, уже собрались в храме Ярилы и сожгут себя там живьём в жертву волчьему богу, чтобы вам живыми не даться.

   – Он, проклятый, их не Яриле – Чернобогу в жертву обречёт! – стиснула руки Милана.

   – Что, нарвался, Гость Огненной Правды незваный? – раздался знакомый ехидный голос Шумилы. – Это тебе не с лешаками! На твой огонь у нас свой есть.

   – И правда у нас своя – лесная да болотная! – высунулась над частоколом медвежья морда Бурмилы.

Ардагаст лихорадочно соображал. Тогда, под Таксилой, потребовалась магическая мощь двенадцати мудрецов, чтобы одолеть чудовищное оружие. Но пройти через огонь смогла и сотня воинов Куджулы, над которой развевалось священное Знамя Солнца. Что, если рискнуть: ринуться сквозь пламя с Огненной Чашей? Вишвамитра склонился к Зореславичу:

   – Доверь мне Колаксаеву чашу, царь. В ней та же сила, что в Знамени Солнца, которое я нёс рядом с Куджулой. А тебе самому не стоит рисковать собой: ты давно уже не простой дружинник.

   – Спасибо тебе, Вишвамитра. Но Огненная Чаша может погибнуть только вместе со мной. Если я не сберегу золотого сердца Скифии, то уже не буду Солнце-Царём.

   – Есть другой путь через пекельный огонь, – вмешался Вышата. – Не в Индии, так здесь. Святые вечера-то ещё не прошли, сегодня последний. Ну-ка, дружина святая, слезай с коня, надевай скураты, берите жезлы, да мечей не забывайте!

Двенадцать ряженых под звуки волынки и бубна подошли к пылающему рву. Вышата поднял шест с расписным ликом Даждьбога:

   – А кто вам сказал, что мы с войной пришли? Русальная дружина добрых людей не бьёт, не клянёт, а благословляет. Воюет же только с теми, кто самому Солнцу враг. Или у вас тут не Милоград, а Чертоград кромешный, преисподний?

   – Чарами нас хотите одолеть, раз мечи слабы? – ухмыльнулся Шумила. – А мы колядовать и сами умеем, хоть кого напугаем!

Он надел медвежью маску и стал почти неотличимым от брата. Другие колдуны и их воины принялись надевать хари одну другой страшнее и уродливее: чёрта, мертвеца, чёрного быка, волка, чернокожего мурина, упыря... Словно и впрямь само пекло бесовское таилось за дубовым частоколом, готовое ворваться в земной мир и заполонить его тьмой, страхом и смертью. Злогор в трёхликой маске Чернобога потрясал тремя кочергами. Свист, гогот, проклятия, срамные шутки...

Но Вышата взмахнул жезлом, и русальцы запели о том, как рубили сосну, что выросла от земли до неба, и строили мост, а ехали по тому мосту три праздника – Коляда, Новый год да Святая вода, три бога – Даждьбог на коне, Овсень на свинье да Велес на быке. Под стройные звуки песни расступилось зловещее черно-красное пламя, и прямо перед воротами через ров перебросился мост, состоявший из одного лишь света. Сначала он был узок, словно клинок меча, потом расширился и заиграл всеми цветами радуги.

   – Мост на небо, в царство богов, – восхищённо проговорил Сигвульф.

   – Мост в Царство Солнца. Только праведный может пройти по нему. Ну что, сынок, у кого из нас грехов меньше? – обратился Сагсар к Неждану.

   – Мост выдержит тех, кто идёт в бой за Свет и Правду, а не ради корысти, – сказал Вышата и тихо добавил: – Я говорил царю, чтобы ров после нас забросали вязанками. В войске всякие люди есть. А сейчас откроем ворота, раз хозяева сами не хотят. – Он снова повысил голос. – Тур, конь! Ко мне.

Индиец в бычьей маске и Всеслав с кушаном Хоршедом, изображавшие коня, подошли и стали рядом с Вышатой. Волхв позвал одного из царских дружинников и велел ему принять у всех троих оружие и жезлы. Потом отдал Сигвульфу шест с солнечным ликом, а дружиннику – жезл и пару жертвенных ножей. Сумку с Колаксаевой чашей волхв ещё раньше отдал царю.

Хилиарх внутренне напрягся. Выдержит ли мост из света его, всю жизнь хитрившего и обманывающего ради денег, да и в этом походе надеявшегося поживиться? Не лучше ли отстать потихоньку, а в городок вбежать вместе с остальным войском, по вязанкам? Ему хотелось выжить, но не меньше хотелось разогнать и перебить всю эту гогочущую свору в масках и чёрных плащах, засевшую в городке. Сеять страх и обман, властвовать над тёмными, запуганными людьми – это было для них ремеслом, ради этого они готовы были уподобиться любым демонам. Некроманты, гадатели по звёздам, книгам и чему угодно, самозваные провидцы – он ещё на юге насмотрелся на этих вымогателей, интриганов, обманщиков. От своих собратьев из дебрей Скифии они отличались лишь тем, что из книг приобрели больше знаний, которые можно было обратить во зло людям.

Заметив колебания грека, Вышата взглянул ему в глаза и коротко бросил: «Нас на мосту должно быть двенадцать. Как месяцев в году». Хилиарх припомнил венедскую пословицу: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Разве может одно из созвездий зодиака бежать с неба? Или какой-нибудь месяц – из года? Стоики правы: избегать судьбы – тщетно и недостойно. Только вот судьбу человек может и должен выбирать себе сам.

Вышата простёр руки над «туром» и «конём» и произнёс:

– Три светлых бога, три праздника, три святых зверя – в наших крепких телах, в наших праведных душах. Да выйдут они, да сокрушат врата чернобожьи!

Будто светящееся облако окутало их, потом погасло, и вместо них явились три чудных животных: белый конь с золотой гривой и серебряными копытами, вепрь с золотой щетиной и белый золоторогий тур. Золотое сияние исходило от всех троих. Разом бросились они вперёд, и мост из света под их копытами не застучал, не загудел – запел, зазвенел торжествующей музыкой. Из-за частокола полетели в них стрелы, копья, да не простые, а заклятые – и только упали бессильно в пекельное пламя. Вепрь ударил в ворота рылом и клыками, тур – рогами, конь – копытами, и дубовые створки, задвинутые тяжёлыми засовами и защищённые чарами, не выдержали и распахнулись, охваченные пламенем.

Следом по мосту устремились остальные русальцы. Вместе с ними бежал и Хилиарх, и мост пел под его ногами. На бегу он заметил, что черно-красного пламени нет не только над радужным мостом, но и под ним. Но с обоих боков дышали жаром две огненные стены, готовые сомкнуться и обратить дерзких пришельцев в пепел, лишь только ослабнет сила светлых чар. Нет, не решился бы грек пройти этим мостом даже в императорскую сокровищницу, не то что в бесовское кодло – если бы он был один, а не в бесстрашной дружине воинов Солнца.

А на вечевой площади, начинавшейся сразу за воротами и занимавшей большую часть городка, уже кипел бой. Ведуны и их воины – кто в человечьем облике, кто в волчьем – со всех сторон бросились на троих сияющих зверей. Какой-то волколак с разгону вскочил на спину коню, но тур-Вишвамитра тут же поднял оборотня на рога. Ещё один оборотень угодил под копыта коню. Ряженым чёртом ведьмак ударил вепря-Вышату колдовским посохом. Посох сразу же вспыхнул, как солома, а его обладатель в следующий миг отлетел назад с распоротым животом. Нур в медвежьей шкуре подбежал к коню сбоку, нацелился копьём – и рука его вместе с копьём упала на снег, отсечённая мечом Сагсара. В городок ворвались с мечами и жезлами в руках восемь русальцев. Резные навершия жезлов, скрывавшие в себе чародейские травы, ярко светились. Ещё ярче сиял, рассеивал наступающие сумерки лик Даждьбога на шесте в руке Сигвульфа, ряженного медведем.

Увидев, что Шумила отвлекает внимание золотого тура спереди, а Бурмила подбирается с дубиной сбоку, Сигвульф взревел по-медвежьи и бросился на помощь. Медведичи, грозно рыча, двинулись на него с тяжёлыми палицами. Гот прыгнул навстречу Шумиле и быстрым выпадом вонзил ему меч в руку выше запястья, одновременно махнув сияющим ликом в сторону Бурмилы. Солнечный жар опалил шерсть на голове и плече полумедведя и едва не ослепил его. Его брат, выронив палицу, отскочил в сторону. Бурмила, оглушительно ревя от боли, ухватил палицу двумя лапами и, вертя её перед собой, устремился на гота. Когтистые лапы Медведича держали оружие ничуть не хуже человеческих рук. Германец подался назад, а со спины к нему уже подбирался с мечом в руке Шумила. Золоторогий тур не мог прийти на помощь Сигвульфу: один из ведунов оборотился чёрным туром, теперь два могучих быка бились, тучами взметая снег и в кровь раня друг друга острыми рогами.

Вдруг неведомая сила ударила Бурмилу сзади, швырнула наземь. С неожиданным проворством Медведич вскочил, взмахнул палицей, но, завидев перед собой клыки золотого вепря и меч германца, бросился бежать. Штанина его была разорвана, из распоротого клыком бедра текла кровь, но и это не могло задержать пол у медведя, с виду столь неповоротливого. Второй Медведич хотел было ударить Сигвульфу в спину, но тут на Шумилу налетел с мечом Сагсар. Заметив бегство брата, Шумила кое-как отбился от роса и скрылся среди сражавшихся. Из-за моста раздался воинственный бычий рёв. Волх, не желая уступать росам в воинской волшбе, соскочил с коня, перекувыркнулся и стал могучим серым туром. Он вихрем промчался через радужный мост, влетел в ворота и с разбегу вонзил рога в шею чёрному быку. Теперь уже два тура, белый и серый, расшвыривали рогами наседавшее на них чернобожье воинство.

Русальны бились, сгрудившись у ворот. На вырывавшихся вперёд Сигвульф покрикивал. Рассеявшись по вечевой площади, их маленький отряд быстро утонул бы среди множества врагов, которые сейчас, столпившись, мешали друг другу. Многие ведуны пускали в ход колдовские посохи, удар которых мог обездвижить или лишить сознания даже сильного бойца. Перерубить же такой посох мог лишь заговорённый меч. Помня наставления Вышаты, русальны отбивали посохи жезлами, и колдовское оружие ломалось или вспыхивало, не выдержав благой силы Солнца и трав.

А по другую сторону рва стояла с воздетыми руками Милана. Её взгляд беспокойно искал среди сражавшихся золотого вепря и высокого воина в медвежьей шкуре. Сердце колдуньи рвалось туда, к двум самым близким ей людям. Быть рядом с ними, в самой гуще боя, как тогда, в Чёртовом лесу... Но она сейчас не могла позволить себе думать о них. Её дело было удерживать чарами радужный мост. А это значит – не просто повторять заклятия. Волшебные слова немного значат, если за ними не стоит могучая воля чародея, умеющего сосредоточить свою волшебную силу. А ещё нужно было не поддаваться злым чарам, что накатывались на неё со стороны городка: чёрными волнами отчаяния, страха, телесной и душевной слабости. Обычного же оружия колдунья могла не бояться: два дружинника надёжно прикрывали её щитами от стрел.