Текст книги "Страх Мудреца. Дилогия (ЛП)"

Автор книги: Патрик Ротфусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 83 страниц)

Глава 97
Кровь и горечь Руэ.

Когда я сидел среди шелков и мой контроль ускользал, я почувствовал, как волна холодного пота покрыла мое тело.

Я сжал челюсти и почувствовал, как полыхнула небольшая вспышка гнева.

На протяжении всей жизни мой разум был единственной вещью, на которую я мог положиться и единственной вещью, которая всегда была полностью моя.

Я почувствовал, как моя решимость плавится, как мои естественные желания были заменены на какие-то животные инстинкты, на неспособность думать за пределами собственной похоти.

Часть меня, которая еще оставалась Квоутом бушевала, но я чувствовал, как мое тело реагирует на ее присутствие.

С ужасающим увлечением я чувствовал себя пролезающим к ней на подушки.

Одна рука нашла ее талию и я наклонился, чтобы поцеловать ее со страшным голодом.

Я выл внутри своего собственного разума.

Я был избит и иссечен, изнурен и пронизан болью.

Но мой разум был мой собственный, не зависимо от того, что станет с этим телом и окружающим миром.

Я бросился на нематериальные прутья клетки, изготовленные из лунного света и желания.

Так или иначе, я удержал себя от нее.

Мое дыхание вырывалось из моего горла, как будто спешило сбежать.

Фелуриан откинулась на подушки, ее голова вытянута вверх ко мне.

Ее губы были бледны и совершенны.

Ее глаза наполовину прикрыты и голодны.

Я заставил себя оторвать взгляд от ее лица, но ничего не было защищено от взгляда.

Ее горло было гладким и тонким, дрожащим от ее учащенного пульса.

Одна грудь была округлая и полная, в то время как вторая наклонилась немного в сторону, следуя вниз по склону ее тела.

Они поднимались и опускались с ее дыханием, двигаясь мягко и торчащие соски отбрасывали тени на ее коже.

Я увидел идеальную белизну ее зубов за бледно-розовыми приоткрытыми губами...

Я закрыл глаза, но почему то стало еще хуже.

Тепло ее тела было, как стоять возле огня.

Кожа ее талии была мягкой под моей рукой.

Она двигалась подо мной и ее грудь мягко терла мою.

Я чувствовал ее дыхание на моей шее.

Я вздрогнул и начал потеть.

Я снова открыл глаза и видел, как она смотрела на меня.

Выражение ее лица было невинным, почти страдающим, как будто она не могла понять почему получила отказ.

Я кормил мое маленькое пламя гнева.

Никто не может делать это со мной.

Никто.

Я удерживал себя от нее.

Небольшие линии нахмуренности прикоснулись к ее лбу, как будто она была раздражена или разгневана или сосредоточена.

Фелуриан докоснулась до моего лица, ее глаза желали и как бы пытались прочесть что-то, написанне глубоко внутри меня.

Я пытался отступить, вспоминая ее прикосновения, но мое тело просто трясло.

Капли пота падали с моей кожи, мягко стуча по шелковым подушкам и плоской поверхности ниже ее живота.

Она мягко коснулась моей щеки.

Мягко я наклонился, чтобы поцеловать ее и что-то сломалось в моем сознании.

Я почувствовал щелчок и четыре года моей жизни ускользнули прочь.

Вдруг я снова оказался на улицах Тарбеана.

Трое мальчишек больше меня с жирными волосами и свиными глазами вытащили меня из разбитого ящика, где я спал.

Двое из них удерживали меня внизу, прижимая руки.

Я лежал в застоявшейся луже и было очень холодно.

Было раннее утро и звезд не было.

Один из них держа руку на моем рту.

Это не имело значения.

Я был в городе в течении месяца.

Я знал лучше, что тщетно кричать о помощи.

В лучшем случае никто не придет.

В худшем случае кто-то, иначе не было бы нескольких из них.

Двое из них держали меня внизу.

Третий срезал одежду с моего тела.

Он порезал меня.

Они сказали мне, что собираются сделать.

Их дыхание было ужасно теплым напротив моего лица.

Они смеялись.

Там в Тарбеане, полуголым и беспомощным, я чувствовал что-то хорошее внутри себя.

Я укусил два пальца руки, закрывающей мне рот.

Я услышал крик и ругань и как один из них зашатался прочь.

Я напрягался и напрягался против одного, который все еще был на мне.

Я услышал, как моя собственная рука сломалась и его хватка ослабла.

Я завыл.

Я сбросил его.

Продолжая вопить я встал, моя одежда лохмотьями свисала с меня.

Я стукнул одного из них об землю.

Моя скребущая рука нащупала вывороченный булыжник и я использовал его, чтобы сломать одну из его ног.

Я помню звук, когда я это сделал.

Я взмахивал до тех пор, пока его обе руки не были сломаны, затем я проломил ему голову.

Когда я поднял глаза, то увидел, что того, кто меня резал, уже не было.

Третий прижался к стене.

Он прижимал окровавленную руку к своей груди.

Его глаза были белыми и дикими.

Потом я услышал приближающиеся шаги, бросил камень и побежал, побежал, побежал...

Неожиданно, годы спустя, я был снова одичавшим мальчиком.

Я отдернул назад голову и зарычал внутри своего разума.

Я почувствовал что-то глубоко внутри меня.

Я потянулся за ним.

Напряженная тишина поселилась внутри меня, подобно тишине, которая предшествует грому.

Я почувствовал, как воздух начинает кристализироваться вокруг меня.

Я чувствовал холод.

Отстраненно я собирал куски своего разума и совмещал их все вместе.

Я был Квоут из труппы, родившийся Эдема Руэ.

Я был Квоут студент, Ре'лар Элодина.

Я был Квоут музыкант.

Я был Квоут.

Я стоял над Фелуриан.

Я чувствовал, как если бы это был единственный раз в моей жизни, когда я полностью проснулся.

Все выглядело ясным и четким, как будто я смотрел новыми глазами.

Как будто я не тщился смотреть своими глазами на все, а смотрел на мир непосредственно своим разумом.

Спящего разума, какая-то часть меня кое-что поняла.

Не долго спящего, подумал я и улыбнулся.

Я посмотрел на Фелуриан и в этот момент я осознал ее внизу у своих ног.

Она была Фаэ.

Она не беспокоилась о правильном или неправильном.

Она была существом чистого желания, как ребенок.

Ребенка не заботят последствия, но ни один не может сделать внезапный шторм.

Фелуриан напоминала обоих и никого.

Она была древняя и невинная, мощная и гордая.

Было ли это способом Элодина видеть мир?

Была ли это магия, о которой он говорил?

Нет секретов или трюков, но магия Таборлина Великого.

Всегда существовавшая, но появившаяся перед моим взглядом только сейчас?

Это было прекрасно.

Я встретился с глазами Фелуриан и мир стал замедляться и увядать.

Я почувствовал себя как будто меня ударили под водой и как будто дыхание было выжато из моего тела.

В этот краткий момент, когда я был ошеломлен и нем, как будто пораженный молнией.

Момент прошел и все снова стало двигаться.

Но теперь, глядя в сумеречные глаза Фелуриан, я понял далеко за пределы ступней ее ног.

Теперь я знал ее до мозга костей.

Ее глаза были как четыре четко написанных мелодии.

Мой разум внезапно наполнился песней о ней.

Я вдохнул и спел ее в четыре жестких ноты.

Фелуриан выпрямилась.

Она провела рукой перед своими глазами и сказала слова, острые, как осколки стекла.

Боль была, как гром в моей голове.

Тьма замерцала по краям моего взгляда.

Я почувствовал вкус крови и горечи Руэ.

Мир резко оказался в центре моего внимания и я еле удержал себя от падения.

Фелуриан нахмурилась.

Выпрямилась.

Встала.

Ее лицо было полно решимости, она сделала шаг.

Стоя, она не была высокой или ужасной.

Ее голова была на уровне моего подбородка.

Ее темные волосы висели, как сноп тени, прямые, как нож, пока не задевали ее изогнутые бедра.

Она была небольшой, бледной и совершенной.

Я никогда не видел такого сладкого лица, рта, созданного для поцелуев.

Она уже не хмурилась.

Но еще и не улыбалась.

Ее губы были мягкими и слегка разошлись.

Она сделала еще один шаг.

Простое движение, когда она передвигала ноги было, как танец, не преувеличенное покачивание бедра было упоительным, как огонь

В арке из ее босых ног было больше секса, чем я видел во всей своей молодой жизни.

Еще один шаг.

Ее улыбка была жестокой и полной.

Она была прекрасна, как луна.

Ее власть висела вокруг нее, как мантия.

Она потрясала воздух.

Она распространялась за ее спиной, как пара больших и невидимых крыльев.

Почти касаясь, я чувствовал ее энергию, вибрирующую в воздухе.

Желание вздымалось вокруг меня, как море в шторм.

Она подняла руку.

Она коснулась моей груди.

Меня трясло.

Она встретилась с моими глазами и в сумерках, написанных там я опять прочитал четыре четкие мелодии.

Я пел их.

Они ворвались в меня, как птицы на открытый воздух.

Внезапно мой разум снова прояснился.

Я вдохнул и удержал ее глаза в своих.

Я снова запел и в этот раз я был полон ярости.

Я кричал четыре жесткие ноты песни.

Я выпевал их плотными и белыми и жесткими, как железо.

И при их звуке я чувствовал, как ее власть затряслась, а затем разбилась, не оставляя ничего в пустом воздухе кроме боли и гнева.

Фелуриан издала испуганный крик и присела так быстро, что это можно было принять за падение.

Она поджала к себе колени и нахохлилась, глядя на меня широко раскрытыми и испуганными глазами.

Оглядываясь вокруг, я увидел ветер.

Не так, как вы можете увидеть дым или туман, а постоянно меняющийся сам по себе ветер.

Он был знаком, как лицо забытого друга.

Я засмеялся и развел руками, удивляясь изменениям его формы.

Я сложил руки и вздохнул в полое пространство внутри.

Я назвал имя.

Я двинул руками и сплел из моего дыхания тонкую паутинку.

Оно клубилось наружу, оплетая его, а затем ворвалось в серебряное пламя, которое плотно захватило его внутри своего меняющегося имени.

Я держал ее там над землей.

Она смотрела на меня с выражением страха и неверия, ее темные волосы как будто танцевали вторым пламенем в первом.

Я знал, что могу убить ее.

Это было бы все равно, что бросить листок бумаги по ветру.

Но мысль об этом претила мне и я вспомнил прекрасные крылья бабочки.

Убить ее значило уничтожить что-то странное и прекрасное.

Мир без Фелуриан – бедный мир.

Мир, которого я хотел намного меньше.

Это все равно, что сломать лютню Иллиена.

Это походило на сожжение библиотеки в дополнение к окончанию жизни.

С другой стороны моя безопасность и душевное здоровье были под угрозой.

Я верил, что мир был также более интересным с Квоутом в нем.

Но я не мог убить ее.

Только не так.

Только не владея моей новообретенной магией, как рассекающим скальпелем.

Я заговорил снова и ветер перенес ее на землю среди подушек.

Я прервал движение и серебряное пламя, которое когда-то было моим дыханием, стало тремя нотами разбитой песни и ушло играть среди деревьев.

Я сидел.

Она полулежала.

Мы смотрели друг на друга в течении нескольких долгих минут.

Ее глаза сверкали от страха, осторожности и любопытства.

Я увидел свое отражение в ее глазах, голый среди подушек.

Моя сила пульсировала, как белая звезда во лбу.

Затем я начал чувствовать выцветание.

Забвение.

Я понял, что имя ветра больше не заполняет мой рот и когда я осмотрелся вокруг, то не увидел ничего кроме пустого воздуха.

Я старался оставаться внешне спокойным, но когда эти чувства покинули меня, я почувствовал себя как лютня с порванными струнами.

Мое сердце сжалось от потери, какой я не чувствовал с тех пор, как умерли мои родители.

Я мог видеть небольшое мерцание в воздухе вокруг Фелуриан, какая-то часть ее силы возвращалась.

Я проигнорировал это, так как отчаянно боролся, чтобы сохранить какую-нибудь часть от того, что я узнал.

Но это было все равно, что пытаться удержать горсть песка.

Если вы когда-либо мечтали о полете, а затем засыпали, разочарованные пониманием того, что вы потеряли этот навык, тогда вы сможете предполагать, что я чувствовал.

Кусочек за кусочком оно таяло, пока ничего не осталось.

Я чувствовал внутри пустоту и боль, такую сильную, как если бы обнаружил, что моя семья никогда не любила меня.

Я проглотил комок в горле.

Фелуриан с любопытством посмотрела на меня.

Я все еще видел себя, отраженного в ее глазах, со звездой во лбу не более булавочной головки света.

Затем даже совершенное видение моего спящего разума начало исчезать.

Я отчаянно смотрел на мир вокруг себя.

Я старался запомнить его вид, не мигая.

Затем он исчез.

Я опустил голову наполовину от горя, наполовину, чтобы скрыть слезы.

Глава 98
Песнь о Фелуриан.

Прошло достаточно времени прежде, чем ко мне вернулось достаточное спокойствие для того, чтобы поднять взгляд.

В воздухе повисла нерешительность, как будто мы были молодыми любовниками, которые не знали, что делать дальше, которые не знали, какие акты мы должны играть.

Я взял свою лютню и близко поднес ее к груди.

Движение было инстинктивным, как будто я прижимал раненную руку.

Я по привычке взял аккорд, но сделал это настолько легко, что лютня, казалось, сказала что-то печальное.

Не думая и не смотря вверх, я начал играть одну из песен, которые написал в первые месяцы после смерти моих родителей.

Она была названа Сидя у Воды Воспоминаний.

Мои пальцы наигрывали печаль в вечернем воздухе.

Прошло несколько минут, прежде чем я понял, что делаю и несколько больше, прежде чем я остановился.

Я еще не закончил песню.

Я не знаю, действительно ли она имеет окончание.

Я почувствовал себя лучше, не хорошо любым способом, но лучше.

Менее пустым.

Моя музыка всегда помогала.

Пока у меня была моя музыка, не было такого тяжелого бремени, которого я не мог бы вынести.

Я посмотрел вверх и увидел слезы на лице Фелуриан.

Это уменьшило мой стыд за свои собственные.

Я также чувствовал свое желание к ней.

Эмоции затухали от боли в груди, но это прикосновение желание заставило меня сосредоточиться на самых неотложных делах.

Выжить.

Сбежать.

Фелуриан, казалось, приняла решение и начала движение через подушки ко мне.

Двигаясь осторожными ползками, она остановилась в нескольких футах в стороне и посмотрела на меня.

– У моего нежного поэта есть имя? – ее голос был так нежен, что поразил меня.

Я открыл рот, чтобы сказать, но остановился.

Я подумал о Луне, пойманной ее собственным именем и тысячи сказок, которые я слышал, когда был ребенком.

Если довериться Элодину, имена были костями мира.

Я колебался около половины секунды, когда решил, что я и так дал Фелуриан проклятым зрением больше, чем мое имя теперь.

– Я Квоут. – Звук его, казалось, приземлил меня и внутри меня опустил еще раз.

– Квоут. – Она сказала это мягко и это напомнило мне о говорящей птичке.

– Ты будешь петь сладко для меня еще? Она медленно вытянулась, словно боясь обжечься и легонько положила свою руку на мою.

– Пожалуйста?

Твои песни, как ласка, мой Квоут.

Она произносила мое имя, как начало песни.

Это было прекрасно.

Тем не менее, мне было не совсем комфортно, что она называла меня ее Квоутом.

Я улыбнулся и кивнул.

Главным образом потому, что у меня не было лучшей идеи.

Я ударил пару аккордов настраивая, затем остановился, раздумывая.

Затем я начал играть “В лесу Фаэ”, песня о всем, что было известно о самой Фелуриан.

Она не была особенно хорошей.

В ней использовалось всего три аккорда и около двух десятков слов.

Но это был эффект, который я искал.

Фелуриан оживилась при упоминании ее имени.

В ней не было ложной скромности.

Она знала, что она была самая красивая и самая опытная.

Она знала, что люди рассказывали о ней истории и знала о своей репутации.

Ни один человек не мог сопротивляться ей, никто не мог ее выдержать.

К концу песни она гордо сидела прямо.

Я закончил песню.

– Хотела бы ты услышать другую? – спросил я.

Она кивнула и улыбнулась с нетерпением.

Она сидела между подушками, с прямой спиной, царственная, как королева.

Я перешел к другой песне, похожей на первую.

Она называлась “Леди Фаэ” или что-то в этом роде.

Я не знаю, кто написал это, но она была ужасающей, привычка придерживаться дополнительных слогов в этих строчках.

Это было не так плохо, чтобы меня забросали чем-нибудь в таверне, но было близко к тому.

Я пристально смотрел на Фелуриан, когда я играл.

Она была польщена, но я почувствовал, что небольшое недовольство нарастало.

Как будто она была раздражена, но не знала почему.

Совершенство.

Последней я играл песню, написанную для королевы Сираль.

Я гарантирую, что вы не слышали ее, но я уверен, что вы знаете подобный тип песен.

Написав какое-нибудь подхалимство, менестрели ищут покровительство, мой отец учил меня на примере некоторых вещей, которых следовало избегать при написании песен.

Например, неподвижность – пример посредственности.

Вы можете сказать, что автор был действительно неумелым, никогда не встречал Сираль или он вообще не находил ее привлекательной.

Когда я пел, то просто поменял имя Сираль на Фелуриан.

Я также заменил некоторые из лучших фраз на менее поэтические.

Когда я проделал все это, песня стала по настоящему никудышной и лицо Фелуриан выражало нешуточную тревогу.

Я долгое время сидел, как бы глубоко сомневаясь в чем-то.

Когда я наконец заговорил, мой голос был приглушенным и нерешительным.

– Леди, могу я написать для вас песню? – и робко улыбнулся.

Ее улыбка была как луна среди облаков.

Она всплеснула руками и бросилась на меня, игривая, как котенок, осыпая меня поцелуями.

Только опасение того, что моя лютня может быть раздавлена, мешало мне правильно воспользоваться этим опытом.

Фелуриан вырвалась и села неподвижно.

Я попробовал пару комбинаций аккордов, чтобы успокоить мои руки и поднял на нее глаза.

– Я назову ее “Песнь о Фелуриан”. Она немного покраснела и и посмотрела на меня сквозь опущенные ресницы, выражение ее лица одновременно было застенчивым и наглым.

Все нескромно хвастаются на сторону, когда напишут хорошую песню, что мол я приложил к этому руку, а мои навыки были недавно отточены на службе у Маера.

Я не лучший, но я один из лучших.

При достаточном количестве времени, достойном объекте, надлежащей мотивации я осмелюсь сказать, что мог бы написать песню почти так же хорошо, как Иллиен.

Почти.

Закрыв глаза, я уговаривал сладкими стихами из моей лютни.

Мои пальцы летали и я захватывал музыку ветра в ветвях, шелест листьев.

Потом я заглянул в глубину моего сознания, где безумная, болтающая часть меня сочиняла песню для Фелуриан все это время.

Я прошелся по струнам еще более легко и начал петь.

Мигает луны серебро в темно-синих глазах Веки ее словно призрачных бабочек крылья

Волосы пляшут ее, косами на размах Между деревьев поют они песенки ветру.

Фе-лу-риан!

О, Леди Фей-ри,

Благословенье поляны лесной.

Твое дыхание воздух лесной освежает

В твоих волосах словно тени за мглой.

Фелуриан встала еще когда я пел.

К концу куплета я едва ли мог сказать, что она дышала.

Некоторые из бабочек, которых отпугнул наш предыдущий конфликт пришли танцевать обратно к нам.

Одна из них приземлилась на руку Фелуриан, взмахнув крыльями раз, другой, как если бы ей было любопытно, почему ее хозяйка была настолько резкой до сих пор.

Я снова перевел взгляд на мою лютню и взял ноту, как капли дождя лижут листья деревьев.

Она танцевала в танце теней от свечей Она удержала мой взгляд, мою суть всех быстрее

Улыбка ее десятков ловушек сильнее

Как легендарная песня всех фей.

О, Леди Фей-ри!

Фелуриан,

Сладость твоих поцелуев – медовый дурман.

О, как же жаль мне всех прочих мужчин

Не знавших тебя и неполноценных скотин.

Я наблюдал за ней уголком глаза.

Она сидела, как бы прислушиваясь всем своим телом.

Ее глаза были расширены.

Она подняла одну руку ко рту, растревожив бабочек, отдыхавших на ней, а другую прижимала к груди, когда она вдыхала и медленно выдыхала.

Это было то, чего я хотел, но я сожалел об этом тем не менее.

Я склонился над моей лютней и мои пальцы танцевали вдоль струн.

Я ткал аккорды, как вода через речные камни, как мягкое дыхание рядом с ухом.

Затем я ожесточился и запел:

Ее глаза были иссиня черными

Словно небо ночное в клочках облаков

Ее опыт в любви...

Я запинался пальцами за струны, останавливаясь на мгновение, будто не зная чего-то.

Я увидел, что Фелуриан очнулась на полпути к задумчивости и продолжал:

Ее опыт в любви был достаточен Чтоб в объятьях мужчин было ей хорошо.

Фе-лу-риан!

О, Владычица Ясная,

Я коснуться желаю тебя больше, чем серебро Я вд...

– Что? – Хотя я и ожидал, что она прервет меня, лед в ее голосе поразил меня, что я запутался в нота и отправил в полет нескольких бабочек.

Я перевел дыхание, напустил на себя свой самый невинный вид и посмотрел наверх.

Ее лицо выражало бурю гнева и недоверия.

– Хорошо? – Я почувствовал, как кровь отлила от моего лица при этом тоне.

Ее голос был по прежнему округлым и мягким, как далекая флейта.

Но это ничего не значило.

Дальний гром не барабанит в уши, вы чувствуете, как он крадется через вашу грудь.

Тихий ее голос прошел через меня как тихий гром.

– Хорошо?

– Это было хорошо, – сказал я, чтобы успокоить ее, мой простодушный выдох был лишь наполовину притворным.

Она открыла свой рот, как если бы она хотела говорить, затем закрыла его.

Ее глаза вспыхнули чистой яростью.

– Я сожалею, – сказал я.

– Я должен был узнать лучше, прежде чем пробовать. – Я поделил мой голос где-то между духом сокрушения и побитого ребенка.

Я опустил руки со струн моей лютни.

Частично пыл оставил ее, но когда ее голос вернулся, он был жестким и опасным.

– Мой опыт “достаточен”? – Она оказалась едва ли в состоянии выцедить последнее слово.

Ее рот образовал тонкую, возмущенную линию.

Я взорвался и мой голос был подобен раскату грома.

– Откуда, черт возьми, я должен знать?

Я никогда не делал подобных вещей раньше!

Она отшатнулась от горячности моих слов, часть гнева покинула ее.

– Что ты имеешь в виду? – Она замолчала, смутившись.

– Это! – Я указал неловким жестом на себя, на нее, на подушки и на павильон вокруг нас, как будто все объяснил.

Последний гнев оставил ее и я увидел, как забрезжило понимание, – Ты... – Нет, – я потупился и мое лицо покраснело.

– Я никогда не был с женщиной. – Затем я выпрямился и посмотрел на нее, как будто бросая вызов и делая из этого проблему.

Фелуриан остановилась на мгновение, а затем ее рот сложился в кривую ухмылку.

– Ты рассказываешь мне сказочки, мой Квоут.

Я почувствовал, как мое лицо помрачнело.

Я не против того, чтобы меня называли лжецом.

Я.

Я чудесный лжец.

Но я ненавижу, когда меня называют лжецом, когда я говорю совершенную истину.

Независимо от этой мотивации мое выражение лица, казалось, убедило ее.

– Но ты был, как нежная буря летом. – Она сделала рукой трепетный жест.

– Ты был, как свежая танцовщица на поле. – Ее глаза порочно блеснули.

Я запрятал этот комментарий подальше, чтобы потом тешить свое эго.

Мой ответ был слегка ранимым: – Пожалуй, я не полная деревенщина.

Я читал несколько книг...

Фелуриан захихикала, как ручеек.

– Ты узнал из книг. – Она посмотрела на меня, как будто не могла решить, стоит ли принимать меня всерьез.

Она засмеялась, остановилась, затем снова засмеялась.

Я не знал, должен ли я был обижаться.

– Ты была довольно хороша, – поспешно сказал я, зная, что походил на последнего обеденного гостя, похвалившего ее салат.

– На самом деле я читал...

– Книги?

Книги!

Ты сравниваешь меня с книгами? – Ее гнев разбился об меня.

Затем, даже не переводя дыхания, Фелуриан снова высоко и восторженно засмеялась.

Ее смех был диким, как крик лисы, ясный и острый, как утреннее пение птиц.

Он был не человеческий.

Я сделал невинное лицо.

– Разве это не всегда так? – Я удерживал свое выражение спокойствия, в то время как внутренне готовил себя к новой вспышке.

Она просто села.

– Я Фелуриан.

Это была не простая констатация имени.

Это была декларация.

Это был гордо реющий флаг.

Я удерживал ее глаза на мгновение, потом вздохнул и опустил взгляд на мою лютню.

– Я сожалею о песне.

Я не хотел тебя обидеть.

– Она была прекраснее заходящего солнца, – запротестовала она почти со слезами.

– Но...

хорошо? – Ее слова казались ей горькими.

Я поставил мою лютню обратно в футляр.

– Мне очень жаль, но я не смогу исправить ее без какой-либо основы для сравнения... – вздохнул я.

– Жаль, это была хорошая песня.

Они пели бы ее тысячу лет. – Мой голос был полон сожаления.

Выражение лица Фелуриан просияло, как бы от идеи, затем ее глаза сузились в щели.

Она посмотрела на меня, как будто пытаясь прочитать что-то, что было написано на внутренней части моего черепа.

Она знала.

Она знала, что я держал незавершенную песню в качестве выкупа.

Невысказанное сообщение было ясным: Если я останусь – я никогда не смогу завершить эту песню.

Если я останусь – никто никогда не услышит эти красивые слова, которые я создал для тебя.

Если я не уйду и не вкушу прелестей смертных женщин, которые они смогут предложить – я никогда не узнаю, насколько опытна ты на самом деле.

Там, на фоне подушек, под вечно сумеречным небом, Фелуриан и я смотрели друг на друга.

Она держала бабочку, а моя рука покоилась на гладком дереве моей лютни.

Два бронированных рыцаря глядящие друг на друга через кровавые поля не смогли бы соответствовать интенсивности наших взглядов.

Фелуриан говорила медленно, оценивая мою реакцию.

– Если ты уйдешь, ты закончишь ее? – Я попытался посмотреть удивленно, но не обманывать ее.

Я кивнул.

– Ты вернешься обратно ко мне и споешь?

Мое удивление стало подлинным.

Я не предполагал, что она спросит об этом.

Я знал, что не останусь во второй раз.

Я колебался, но недолго.

Половина буханки лучше, чем ничего.

Я кивнул.

– Обещаешь? – Я снова кивнул.

– Обещаешь с поцелуями? – Она откинула голову назад, как цветок, гревшийся на солнце.

Жизнь слишком коротка, чтобы отказываться когда предлагают подобное.

Я двинулся к ней, привлек ее обнаженное тело к своему и поцеловал ее, насколько это позволяла моя ограниченная практика.

Казалось, что достаточно хорошо.

Когда я уже отстранился, она посмотрела на меня и вздохнула.

– Твои поцелуи, как снежинки на моих губах. – Она откинулась на подушки, положив голову на руку.

Ее свободная рука погладила мою щеку.

Сказать, что она была прекрасна, значило бы принизить то, что было на самом деле, я не могу даже сказать, насколько.

Я понял, что за последние несколько минут она не пытается заставить меня желать ее, по крайней мере в каком-то сверхъестественном смысле.

Она провела своими губами слегка по моей ладони и выпустила ее.

Затем она неподвижно лежала, пристально глядя на меня.

Я был польщен.

По сей день я знаю только один ответ на вопрос, сформулированный так вежливо.

Я наклонился, чтобы поцеловать ее.

И засмеявшись, она прижала меня руками.