Текст книги "Страх Мудреца. Дилогия (ЛП)"

Автор книги: Патрик Ротфусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 83 страниц)

Глава 95
Преследуемый.

Мы пятеро окаменели на мгновение.

Медленное журчание водоёма перетекало в четкие очертания Фелуриан.

Обнаженная в лунном свете, она пела:

cae-lanion luhial

di mari felanua

kreata tu ciar

tu alaran di.

dirella.

amauen.

loesi an delian

tu nia vor ruhlan

Felurian thae.

Звук ее голоса был странным.

Он был мягким и кротким, слишком тихим, чтобы мы могли слышать через всю поляну.

Слишком слабым, чтобы мы могли расслышать через звук текущей воды и падающих листьев.

Несмотря на это, я мог слышать все.

Ее слова были понятны и сладки, как поднимающиеся и угасающие ноты отдаленной флейты.

Это напомнило мне о чем-то, на что я не могу однозначно указать.

Мелодия была той же, что Дедан напел во время своей истории.

Я не понял ни слова, кроме ее имени в последней строчке.

Тем не менее, я чувствовал этот соблазн, необъяснимый и настойчивый.

Будто невидимая рука достигла моей груди и пыталась вытянуть меня на поляну через сердце.

Я сопротивлялся.

Я оглянулся вокруг и схватился рукой за ближайшее дерево, чтобы удержать себя на ногах.

Позади меня я слышал Мартена, шепчущего: – Нет, нет, нет, – тихим голосом, будто он старался убедить самого себя.

– Нет нет нет нет нет.

Ни за какие деньги мира.

Я оглянулся через плечо.

Глаза следопыта были лихорадочно сосредоточены на поляне перед ним, но он казался скорее испуганным, чем возбужденным.

Темпи стоял, не скрывая удивления на его, как правило, бесстрастном лице.

Дедан стоял неподвижно на одной стороне, его лицо было искажено, тогда как глаза Хеспе метались между ним и поляной.

Тогда Фелуриан запела снова.

Это было как обещание теплого домашнего очага холодной ночью.

Это было как улыбка юной девушки.

Я обнаружил, что думаю о Лози из Однопенсовика, о ее красных локонах, похожих на языки пламени.

Я помнил выпуклости ее груди, и как она пробегала пальцами по моим волосам.

Фелуриан пела, и я чувствовал притяжение этого.

Оно было сильно, но недосточно сильно, чтобы я не мог вернуть себя на место.

Я посмотрел на поляну снова и увидел ее, чья кожа была серебристо-белой под вечерним небом.

Она изогнулась грациознее, чем танцовщица, чтобы погрузить руку в воду озера.

Быстрая вспышка мысли озарила меня.

Чего я боялся?

Сказочки?

Здесь была магия, настоящая магия.

Более того, это была магия песни.

Упусти я эту возможность, я бы никогда не простил себя.

Я оглянулся на моих напарников.

Мартен ощутимо трясся.

Темпи потихоньку отступал.

Руки Дедана сжались в кулаки, прижатые к его бокам.

Я что, пойду, как они, на поводу у предрассудков и страхов?

Нет. Никогда.

Я был членом Арканума.

Я был заклинателем имен.

Я был одним из Эдема Руэ.

Я чувствовал дикий смех, закипающий во мне.

– Я встречусь с вами в Однопенсовике через три дня, – сказал я и шагнул на поляну.

Теперь я почувствовал притяжение Фелуриан еще сильнее.

Ее кожа блестела в лунном свете.

Ее длинные волосы развевались вокруг нее как тени.

– Черт возьми, – услышал я Дедана позади себя.

– Если он идет, тогда я и...

Произошла короткая потасовка, закончившаяся ударом чего-то о землю.

Я оглянулся назад и увидел его, лежащего ничком в травке.

Хеспе придавливала его поясницу коленом, а руку выкрутила сзади.

Он слабо сопротивлялся и сильно матерился.

Темпи бесстрастно наблюдал за ними, как если бы судил борцовский бой.

Мартен яростно жестикулировал в мою сторону.

–Мальчик, – угрожающе шипел он.

–Живо возвращайся!

Мальчик!

Вернись!

Я повернулся обратно к ручью.

Фелуриан наблюдала за мной.

Даже за сто шагов, я видел ее глаза, темные и любопытные.

Ее губы растянулись в широкой и опасной улыбке.

Она расхохоталась диким смехом.

Это было красиво и чарующе.

И в этом не было ни единого человеческого звука.

Затем она резко бросилась через поляну, стремительная, как воробушек, грациозная, как лань.

Я бросился в погоню, и, несмотря на тяжесть рюкзака и меча на моем бедре, я двигался так быстро, что плащ развевался, как флаг позади меня.

До того я никогда не бегал так быстро, и никогда с тех пор.

Это было похоже на бег ребенка, легкий и быстрый, без малейшего страха упасть.

Фелуриан впереди.

В кустарники.

Я смутно помню деревья, запах земли, серость лунного камня.

Она смеется.

Она увиливает, танцует, тянет за собой.

Она поджидает, пока я подберусь настолько близко, что могу докоснуться, а затем ускользает.

Она сияет в лунном свете.

Цепкие ветки, брызги воды, теплый ветерок...

И я держу ее.

Ее руки запутаны в моих волосах, прижимая меня еще ближе.

Ее губы нетерпеливы.

Ее язык стеснителен и резок.

Ее дыхание в моем рту, заполняя мою голову.

Горячие соски ее грудей трутся о мою грудь.

Ее запах словно клевер, словно музыка, словно спелые яблоки, опавшие на землю...

И здесь нет места нерешительности.

Никаких сомнений.

Я точно знаю, что делать.

Мои руки на ее загривке.

Касаются ее лица.

Запутываются в ее волосах.

Скользят по гладкой поверхности ее бедра.

Крепко прижимая ее за бок.

Обхватывая ее тонкую талию.

Поднимая ее.

Опуская ее наземь...

И она извивается подо мной, гибкая и томная.

Медленно и тяжело дыша.

Ее ноги обхватывают меня.

Ее спина выгибается дугой.

Ее горячие руки сжимают мои плечи, мои руки, давят на поясницу...

Теперь она верхом на мне.

Ее дикие движения.

Ее длинные волосы легко касаются моей кожи.

Она запрокидывает голову, дрожа и трясясь, крича на языке, которого я не знаю.

Ее острые ногти вонзаются в плоские мышцы моей груди.

И для этого существует музыка.

Бессловные крики, которые она издает, распаляющиеся и угасающие.

Ее вздох.

Мое скачущее сердце.

Ее движения замедляются.

Я сжимаю ее бедра в неистовом порыве.

Наш ритм, как безмолвная песня.

Как внезапный гром.

Как едва слышное бренчание барабана вдалеке.

И все замирает.

Все во мне выгибается.

Я натянут, как струна лютни.

Дрожащая.

Болящая.

Я натянут слишком туго, и я лопаюсь...

Глава 96
Сама огонь.

Я проснулся, когда что-то скоблило края моей памяти.

Я открыл глаза и увидел деревья, простиравшиеся напротив сумеречного неба.

Шелковые подушки были разбросаны вокруг меня, в то время как всего в нескольких метрах лежала Фелуриан, ее обнаженное тело свободно распласталось во сне.

Она выглядела гладкой и совершенной, как скульптура.

Она вздохнула во сне и я упрекнул себя за такие мысли.

Я знал, что она не была, как холодный камень.

Она была теплой и мягкой, как гладкий мрамор точильного камня.

Моя рука потянулась прикоснуться к ней, но я остановил себя, не желая нарушать простиравшуюся передо мной идеальную сцену.

Далекие мысли начали ворчать на меня, но я отмахнул их подальше, как раздражающих мух.

Губы Фелуриан приоткрылись и вздохнули, создавая звуки, как у голубки.

Я помнил прикосновения этих губ.

Я воспылал страстью и заставил себя отвести взгляд от ее мягких, как цветочные лепестки, губ.

Ее веки были узорчатые, как крылья бабочки, переливающиеся от темно-фиолетового и черного цвета с узорами из бледного золота, смешиваясь с цветом ее кожи.

Когда ее глаза двигались осторожно во сне, картина изменялась, как будто бабочки расправляли свои крылья.

Только зрелище этого, вероятно, стоило цены всех мужчин, которые должны были заплатить за то, чтобы увидеть это.

Я поедал ее глазами, зная все песни и рассказы, которые я слышал, были ничем.

Она была той, о ком мечтали мужчины.

Из всех мест, где я был, из всех женщин, которых я видел я встретил равную ей только один раз.

Что-то в моем разуме кричало на меня, но я был зачарован движениями ее глаз под веками, формой ее рта, который как будто целовал меня, даже когда она спала.

Я снова отмахнул мысли прочь, раздраженный.

Я собираюсь сойти с ума или умереть.

Эта мысль наконец пробилась до моего сознания и я почувствовал, что каждый волосок на моем теле встал торчком.

У меня был момент совершенного ясного просветления, которое напомнило мне набрать воздуха и быстро закрыть глаза, чтобы попытаться погрузить себя в «каменное сердце».

Оно не пришло.

Впервые в моей жизни холодное молчаливое состояние убегало от меня.

После моих взглядов, Фелуриан отвлекала меня.

Сладкий вздох.

Мягкая грудь.

Быстрые, наполовину отчаявшиеся вздохи, что выскальзывали из голодных нежных лепестков губ...

Камень.

Я держал глаза закрытыми и завернулся в спокойную рациональность «каменного сердца» вокруг себя, как в мантию, прежде чем посмел подумать о ней еще раз.

Что я знаю?

Я вытащил из разума сотню историй о Фелуриан и выделил из них повторяющиеся темы.

Фелуриан была прекрасна.

Она завораживала смертных мужчин.

Они следовали за ней в Фаэ и погибали в ее объятьях.

Как же они погибали?

Это было довольно несложно догадаться: экстремальные физические нагрузки.

Эти дела были довольно суровыми, и малоподвижным и хилым, возможно, не повезло так же хорошо, как мне. Теперь, когда я перестал замечать, что все мое тело чувствует себя хорошо выжатой тряпкой.

Мои плечи болели, колени горели и моя шея покрыта сладкими синяками от любовных укусов от моего правого уха, по моей груди и...

Мое тело покраснело и я изо всех сил нырнул в «каменное сердце» до тех пор, пока мой пульс не замедлился и я смог выбросить мысли о ней из передней части моего разума.

Я мог вспомнить четыре истории, где мужчины возвращались из Фаэ живыми, но все из них были надломлены, как булыжник горшечника.

Какой вид безумия они демонстрировали?

Навязчивое поведение, смерть от несчастного случая из-за отрешения от реальности или чахли от крайней меланхолии.

Трое умерло в течении оборота дней.

Четвертая история рассказывала о человеке, продержавшимся почти полгода.

Но что-то в этом не имело смысла.

Правда, Фелуриан была прекрасна.

Умелая?

Без сомнения.

Но до такой степени, чтобы каждый человек умирал или сходил с ума?

Нет. Это просто невероятно.

Я не хочу принизить опыт.

Я не сомневаюсь ни на секунду, что она, вполне естественно, лишала мужчин их способностей в прошлом.

Я, однако, чувствовал себя вполне здоровым.

Я коротко поразвлекал себя размышлениями о том, что я был сумасшедшим и не знал об этом.

Затем, я посчитал возможность того, что я всегда был сумасшедшим, признав ее как более вероятную, чем первую, а затем вытолкнул обе мысли из моей головы.

Глаза были еще закрыты и я наслаждался тихим томлением того рода, которого никогда не чувствовал раньше.

Я наслаждался, а затем открыл глаза и приготовился совершить свой побег.

Я осмотрел вокруг павильон из шелковых драпировок и разбросанных подушек.

Они были только украшением для Фелуриан.

Она лежала в центре всего этого, с округлыми бедрами и стройными ногами и гибкие мышцы двигались под ее кожей.

Она посмотрела на меня.

Если она была прекрасна в состоянии покоя, то проснувшись она стала прекраснее вдвойне.

Спящей она была как картина огня.

Проснувшись она была самим огнем.

Это может показаться странным, но в тот момент я почувствовал страх.

Это может показаться странным, что находясь на расстоянии вытянутой руки от самой привлекательной женщины в мире, я неожиданно вспомнил о своей собственной смертности.

Она улыбнулась, как кинжал в бархате и потянулась, как кошка на солнце.

Ее тело было создано, чтобы потягиваться, арка спины, гладкий простор ее подтянутого живота.

Круглая округлость ее грудей была поднята движением рук и я вдруг почувствовал себя, как олень в овраге.

Мое тело реагировало на нее и я чувствовал, как что-то молотит в холодное бесстрастие «каменного сердца» горящей кочергой.

Мой контроль на мгновение подскользнулся и менее дисциплинированная часть моего разума начала сочинять для нее песни.

У меня не было запасного внимания, чтобы обуздать эту часть обратно в себя.

Поэтому я сосредоточился на сохранении в «каменном сердце» игнорируя обоих: ее тело и болтливую часть моего разума, рифмующую куплеты где-то в затылке.

Это не было простым делом.

На самом деле это сделало обычные тяготы симпатической магии кажущимися простыми, как пропуск.

Благодаря обучению, которое я получил в Университете, я не был сломан, как жалкая сущность, которая была в состоянии концентрироваться только на своем собственном увлечении.

Фелуриан медленно расслабилась из своей растяжки и посмотрела на меня древними глазами.

Глаза не похожие ни на что, что я когда-либо видел.

Они были поразительного цвета...

Летние сумерки были в ее глазах.

...вид голубоватых сумерков

Они были очаровательны.

На самом деле...

С веками из крыльев бабочек.

В них не было вообще ничего белого...

Ее губы тени закатных небес.

Я сжал челюсти, отколов болтающий кусочек меня прочь, отослав его в дальний уголок моего разума, позволяя ему петь самому себе.

Фелуриан склонила голову набок.

Ее глаза были как намерение и невыразительны, как у птицы.

– Почему ты молчишь, пламенный любовник?

Я погасила тебя?

Ее голос был странным для моих ушей.

У него совсем не было шероховатостей.

Он был тихим и гладким, как кусок идеально полированного стекла.

Несмотря на свою мягкую странность, голос Фелуриан пробежал у меня по спине, заставляя чувствовать себя как кота, которого только что погладили до кончика хвоста.

Я отступил дальше в «каменное сердце», чувствуя прохладу и обнадеженность вокруг себя.

Хотя большая часть моего внимания была сосредоточена на самоконтроле, маленькая, безумная, лирическая часть моего разума вскочила вперед и заявила: – Никогда не погасишь.

Хотя я облит тобой, я горю.

Движение, когда ты поворачиваешь голову, как песня.

Это как искры.

Это как дыхание, которое волнует меня и любителей пламени огня, который не может не распространяться и реветь твое имя.

Лицо Фелуриан загорелось.

– Поэт!

Я должна была узнать тебя, как поэта, по тому, как двигалось твое тело.

Нежный шелест ее голоса снова поймал меня неподготовленным.

Он не был таким, как если бы ее слова были хриплыми или сухими или жаркими.

Он не был таким безвкусным и вызывающим, как это.

Но когда она говорила, я не мог не знать, что ее дыхание было выжато из ее груди, мимо мягкой сладости ее горла, а затем сформировано осторожной игрой губ, зубов и языка.

Она подошла ближе, двигаясь на руках и коленях по подушкам.

– Ты выглядишь, как поэт, пламенный и справедливый. – Ее голос был не громче, чем ее дыхание, когда она взяла мое лицо своими руками.

– Поэты мягче.

Они говорят приятные вещи.

Существовал только один человек, которого я когда-либо слышал, чей голос был похож на этот.

Элодин.

В редких случаях его голос заполнял воздух, как будто сам мир слушал.

Голос Фелуриан не резонировал.

Он не заполнил и лесной полянки.

Он был, как затишье перед внезапной летней бурей.

Он был мягкий, как кисточка пера.

Он заставил мое сердце затрепетать в груди.

Говоря таким образом, когда она назвала меня поэтом, она не разъярила меня или не заставила скрежетать зубами.

От нее это звучало, как сладкая вещь, для которой у человека нет названия.

Такова была сила ее голоса.

Фелуриан провела кончиками пальцев по моим губам.

– Поцелуи поэтов лучшие.

Ты целуешь меня, как пламя свечи. – Она поднесла назад одну из своих рук прикоснуться ко рту, ее глаза горели в памяти.

Я взял ее руку и нежно прижал ее.

Мои руки всегда казались изящными, но рядом с ней они казались жесткими и грубыми.

Я дышал на ее ладони, когда я говорил:

– Твои поцелуи, как солнечный свет на моих губах.

Она опустила глаза и крылья бабочек затанцевали.

Я почувствовал, что моя бессмысленная необходимость в ней ослабла и начал понимать.

Это была магия, но не такая, какую я знал.

Это была не симпатия и не сигалдри.

Фелуриан сводила людей с ума от желания точно также, как я давал тепло от своего тела.

Это было естественно для нее, но она могла это контролировать.

Ее взгляд блуждал по клубку из моей одежды и вещей, неряшливо разбросанных в одном из уголков поляны.

Они выглядели странно неуместными среди шелков и мягких тонов.

Я увидел, как ее глаза остановились на футляре моей лютни.

Она замерла.

– Мой огонек сладкий поэт?

Он будет петь? – Ее голос дрожал и я мог чувствовать напряженность в ее теле, когда она ждала ответа.

Она посмотрела на меня.

Я улыбнулся.

Фелуриан выбежала и вернула футляр моей лютни, как ребенок с новой игрушкой.

Когда я взял его, я увидел, что ее глаза были расширены и...

мокры?

Я посмотрел ей в глаза и в один миг озарения понял, какой должна была быть ее жизнь.

Тысячи лет, в одиночестве время от времени.

Если она хотела общения, она должна была соблазнить и заманить.

И для чего?

Для вечерней компании?

На час?

Как долго мог обычный средний человек продержаться перед ее волей до того, как сломаться и стать бессмысленным как верный пёс?

Недолго.

И кого она встречала в лесу?

Фермеров и охотников?

Какие развлечения они могли обеспечить, порабощенные ее страстью?

На мгновение я почувствовал к ней жалость.

Я знал, что такое одиночество.

Я достал лютню из футляра и начал ее настраивать.

Я ударил пробный аккорд и тщательно настроил ее снова.

Как играть перед самой красивой женщиной в мире?

Это было не так трудно решить, на самом деле.

Мой отец научил меня судить по аудитории.

Я начал с «Сестер Флин». Если вы никогда не слышали о ней, я не удивлен.

Это яркая и живая песня о двух сестрах сплетницах, которые спорят о ценах на масло.

Большинство людей хотят слушать рассказы о легендарных приключениях и романтике.

Но что, если ты играешь для кого-то из легенды?

Что, если вы поете для женщины, которая была объектом поклонения для всех смертных?

Вы сыграете ей песни простых людей.

Так я надеялся.

Она восхищенно захлопала в конце ее.

– Еще!

Еще? – Она улыбнулась с надеждой, склонив голову, чтобы выразить свою просьбу.

Ее глаза были широки, хотели и обожали.

Я играл ей «Ларма и его Алепота», я играл «Дочь кузнеца», я играл ей смешную песню про священника, преследующего корову, которую сочинил в десять лет и даже не назвал.

Фелуриан смеялась и аплодировала.

Она прикрывала рукой рот в шоке и ее глаза смущались.

Чем больше я играл, тем больше она напоминала мне молодую сельскую жену, посещавшую свою первую ярмарку, наполненную чистой радостью, ее лицо сияет невинной радостью, широко раскрыв в изумлении глаза на все, что она видит.

И прекрасные, конечно.

Я сосредоточился на своих пальцах так, чтобы не думать об этом.

После каждой песни она награждала мея поцелуем, который усложнял решение, что играть дальше.

Не то, чтобы я был ужасно настроен.

Я довольно быстро понял, что предпочел поцелуи монетам.

Я сыграл для нее «Лудильщика Таннера». Позвольте мне сказать вам, что образ Фелуриан, ее тихий флейтовый голос, поющий хором со мной любимую застольную песню это то, что никогда, никогда не покинет меня.

Только когда я умру.

Все это время я чувствовал, что ее очарование ослабевает, по крупицам.

Это давало мне возможность дышать.

Я расслабился и позволил себе вынырнуть чуть дальше из «каменного сердца».

Бесстрастное спокойствие может быть полезно для спокойствия духа, но не делало исполнение убедительным.

Я играл в течении нескольких часов, а к концу этого я почувствовал себя самим собой снова.

Под чем я подразумеваю, что я мог смотреть на Фелуриан с не большей реакцией, чем вы себя чувствовали, глядя на самую прекрасную женщину в мире.

Я до сих пор помню, как она сидела голая среди подушек, сумеречного цвета бабочки танцевали в воздухе между нами.

Я бы не выжил, если бы не был возбужден.

Но моему разуму казалось, что я стал самим собой снова и я был благодарен за это.

Она разочарованно зашумела в протесте, когда я установил лютню обратно в футляр.

– Ты устал? – Спросила она с намеком на улыбку.

– Я бы не утомила тебя, сладкий поэт, если б я знала.

Я выдал свою лучшую виноватую улыбку.

– Мне очень жаль, но мне кажется, что уже поздно. – На самом деле небо еще только показало фиолетовый оттенок сумерек, так как я проснулся первым, но я спешил.

– Мне нужно быстрее двигаться, если я хочу встретиться с...

Мой разум онемел так быстро, как как будто меня оглушили ударом сзади по голове.

Я почувствовал страсть, жестокую и ненасытную.

Я почувствовал, что нужно взять ее, подавить ее тело моим, чтобы почувствовать вкус диких сладостей ее рта.

Только из-за моей подготовки арканиста я смог удержаться на какой-то концепции своего собственного я.

Несмотря на это, я только удерживал это чувство на кончиках пальцев.

Фелуриан сидела, скрестив ноги, на подушках напротив меня, ее лицо было злым и страшным, глаза холодными и жестокими как далекие звезды.

Со взвешенным спокойствием она смахнула медленно порхавшую бабочку с плеча.

И был такой вес ярости в ее простом жесте, что мой живот сжался и я понял этот факт:

Никто никогда не покидал Фелуриан.

Никогда.

Она держала мужчин до тех пор, пока их тела и умы не ломались от напряжения любить ее.

Она держала их, пока не уставала от них и когда она отсылала их прочь, это сводило мужчин с ума.

Я был бессилен.

Я был в новинку.

Я был игрушкой, любимой, потому что она была новой.

Это могло быть долго, прежде чем она устанет от меня, но придет время.

И когда она, наконец, освободит меня, мой ум может разорвать себя в ожидании ее.